§ 20. Первые плоды эмансипации (1796-1806).
- Десятилетие, протекшее от Директории до утверждения Наполеоновской империи, не ознаменовалось в жизни французских евреев крупными событиями, но оно подготовило события следующих лет. В этот промежуток созревают первые плоды эмансипации - и сладкие, и горькие. Гражданский и в особенности экономический рост еврейского населения вызывает противодействие интересов, задетых этим ростом, и под солнцем свободы созревает плод, сосавший свои соки из почвы рабства.

Со времени революции еврейское население Франции заметно выросло. Из соседней Германии усилилось переселение евреев в восточные департаменты Франции - Эльзас и Лотарингию; бесправные обитатели немецкого гетто находили здесь среду, родственную им по быту и языку (еврейско-немецкий диалект), и быстро акклиматизировались. Многие шли дальше, преимущественно в Париж, еврейское население которого за 15 лет утроилось (около 1806 года там жило до 3.300 душ). В прежде запретном для евреев Страсбурге образовалась значительная еврейская община. Завоевания французской революции и империи (Бельгия, Голландия, Швейцария, части Италии и Германии) вызвали механическое увеличение еврейского населения, которое в первые годы империи (1804-1808) превышало 135 тысяч человек. Приблизительно половина от этого числа приходилась на коренные департаменты Франции.

Вся эта масса стремилась развернуть свои силы в стране свободы; но условия того бурного времени не благоприятствовали нормальному росту освобождённого народа. На смену внутренним революционным кризисам пришла полоса непрерывных внешних войн. Жажда свободы уступила место той жажде военной славы и владычества над Европой, которая дала такой пышный рост милитаризму Наполеона I. Евреям поневоле пришлось пойти по этому течению, унесшему гражданскую доблесть в солдатскую казарму и на поля кровавых сражений. Они доставили немало материала для того пушечного мяса, в котором нуждалась «слава Франции». Усиленные рекрутские наборы (consriptions) вырывали массу юношей из рядов еврейского населения. Евреи шли под знамёна республики и империи, отбывая воинскую повинность лично или поставляя за себя наёмников; немало было и волонтеров и профессионалов военной службы, дослужившихся до офицерских чинов. Положение еврея-солдата среди товарищей-христиан было нередко весьма тягостно; это побуждало многих евреев в войсках скрывать своё происхождение и избирать себе военный псевдоним (nom de guerre). По мере усиления рекрутских наборов, «налог крови» становился всё более непосильным, и увеличилось число уклонявшихся от воинской повинности. Перфекты восточных департаментов доносили, что многие не являются на рекрутский призыв, что у евреев неправильно ведутся метрические книги, и что иные родители записывают своих мальчиков под именами девочек для освобождения их от военной службы. Хотя случаи неявки на службу и даже дезертирства всё более учащались и среди христиан, тем не менее, евреям такие случаи вменялись в особую вину: в этом видели недостаток гражданского чувства. Уклонение от участи в гекатомбах Наполеона, который за 15 лет призвал под знамёна более трёх миллионов человек, явилось для многих доказательством того, что евреи не заслужили равноправия. Трагизм истории был в том, что заря эмансипации взошла для французских евреев в кровавом тумане террора и в пороховом дыму сражений, что не было дано освобождённым постепенно приспособиться к новым условиям гражданской жизни, нормально цивилизоваться.

Это вызвало аномалии и в культурном росте: внезапные скачки на одной стороне, неподвижность - на другой. Верхи еврейского общества, в особенности парижского и южного сефардского, быстро поддались процессу офранцужения. Вместо создания реформированной еврейской школы, родители отдавали детей в общие школы и в «избранные пансионы», где дети воспитывались в христианской среде и отрывались от всего еврейского. Военная служба, как указано выше, также часто разрывала связь молодого еврея с его национальной средой. Ряд лиц выдвинулся на общественной службе и среди представителей свободных профессий; но лишь немногие из молодых интересовались судьбой своего народа (адвокат Михаил Берр, сын известного деятеля Исаака Берра и др.). Появился и зародыш расовой ассимиляции первые смешанные браки между евреями и христианами. Даже в больших еврейских центрах Эльзаса и Лотарингии процесс ассимиляции делал значительные успехи. Ещё в 1791 году, тотчас после акта эмансипации, Исаак Берр призывал своих соплеменников бросить своё немецко-еврейское наречие, усвоить себе в обиход французский язык, посылать своих детей во французские школы, ибо путём единения с христианскими детьми в школе устраниться взаимное отчуждение и вскоре между христианами и евреями утвердиться «братская любовь». В еврейской внутренней жизни пожелания Берра начали осуществляться: народный язык постепенно вытеснялся государственным - французским, еврейская школа уступила место французской, - вообще отчуждение молодого поколения от еврейства совершалось неуклонно, но до «братской любви» с окружающим населением было ещё далеко. Спустя 15 лет после акта эмансипации, в 1806 году, тому же Берру пришлось написать следующие печальные строки: «Нет спора, благодетельный декрет 27 сентября 1791 года восстановил нас в наших правах и обязал нас чувством вечной признательности, но до сих пор наше пользование им было лишь кажущимся, и на практике мы лишены того, чего добились de jure. Это презрение, связанное с именем «еврей», является одним из главнейших препятствий к нашему возрождению. Является ли еврейский юноша к мастеру-ремесленнику, фабриканту, художнику, земледельцу, чтобы позаимствовать у них знания, - его отталкивают, потому что он еврей. Вызывается ли еврей в суд, - противная ему сторона редко откажет себе в удовольствии пуститься перед публикой в общие и неприличные выходки против евреев и обрушиться на них всеми упрёками, какие выставляются против них спокон веков… Даже в театре не задумываются выставлять нас на посмешище».

Это инертное сопротивление практике равноправия со стороны христианского общества поддерживало социально-экономическую косность среди еврейских масс. Несмотря на снятие всех ограничений по части занятий и промыслов, большинство евреев Эльзаса и Лотарингии (департаменты Нижнего и Верхнего Рейна, Мозеля, Мерт и др.) ещё держались на старых экономических позициях - мелкой торговле и ссуде денег. Длительный финансово-экономический кризис революционной и имперской Франции не позволял евреям без риска переходить к новым профессиям, а с другой стороны этому препятствовало противодействие заинтересованных классов христианского населения. Отсюда - экономический консерватизм, сохранение одной из обидных монополий еврейского хозяйства - денежного кредита, преимущественно сельского, поземельного. Вызванный революцией перелом в аграрных отношениях (падение феодализма, эмиграция дворянства, нарождение крестьянина-собственника) только видоизменил и расширил эту посредническую деятельность евреев. От земельной ипотеки немногие евреи-капиталисты перешли к непосредственному землевладению; большинство же занималось перепродажей доставшихся им заложенных имений крестьянам или дворянам. В связи с террором и военными смутами, спекуляция недвижимостью достигла небывалых размеров; искатели лёгкой наживы скупали за бесценок покинутые эмигрантами имения и потом продавали их по высокой цене. Еврей-кредитор, давая крестьянину ссуду на покупку земли бывшего помещика, часто облегчал земледельцу переход от батрачества к земельной собственности; но он же часто обременял собственника непосильным долговым обязательством. Дороговизна денег и шаткость кредита заставляли заимодавцев давать очень высокие проценты, и это вызывало резкие нарекания. Из рейнских департаментов непрерывно шли в Париж жалобы на «еврейскую эксплуатацию», ростовщичество и захват. Маршал Келлерман писал в 1806 году императору Наполеону «частный доклад», в котором чёрными красками изобразил положение Эльзаса под экономическим «господством евреев». От юдофобского доклада складывалось представление, что евреи разоряют эльзасскую деревню, держат в кабале чуть ли не всё крестьянское население и фактически являются собственниками большей части земли в крае. Подобные односторонние донесения производили сильное впечатление на Наполеона, который в первые годы империи очень заинтересовался еврейским вопросом. Не подозревали евреи Эльзаса и Лотарингии, что в Париже против них готовится грозный обвинительный акт, и что на очереди даже стоит вопрос об отмене их гражданского равноправия…

§ 21. Наполеон и евреи; декрет 1806 г. - Новая сила, вторгшаяся в жизнь Европы, одновременно разрушавшая и созидавшая, слившая в себе произвол деспота со свободой революции, - эта буйная сила задела и еврейский народ. Как для всей Европы, Наполеон I явился для евреев одновременно поработителем и освободителем, гением зла и добра; низость и величие сочетались в отношениях покорителя мира к нации, которую мир не мог покорить.

Первая встреча Бонапарта с евреями произошла на древней родине их, во время сказочного похода славолюбивого генерала в Сирию и Египет. После взятия Газы и Яффо (февраль-март 1799), стоявший у ворот Иерусалима Бонапарт обнародовал воззвание к азиатским и африканским евреям, в котором предлагал им оказывать помощь французскому войску, обещая восстановить древний Иерусалим. То был политический маневр, попытка приобрести в лице восточных евреев доброжелательных посредников при покорении палестинских городов. Евреи не откликнулись на зов Наполеона и остались верны турецкому правительству. Слухи о жестокостях французских войск побудили евреев Иерусалима принять горячее участие в приготовлениях к обороне города. Фантастический план покорения Азии не осуществился, и Бонапарт вернулся на запад, чтобы приручить Францию ударом 18 Брюмера, а затем покорить Европу.

Мысль об устройстве евреев в современном государстве впервые привлекла внимание Бонапарта-правителя, первого консула, когда после заключения конкордата с папою (1801) на очередь стал вопрос об организации религиозных культов во Франции. Желая установить и отношения еврейского культа к государству, первый консул поручил министру исповеданий Порталису составить доклад по этому вопросу. Доклад был изготовлен и прочитан на заседании Законодательного корпуса (5 апреля 1802), но в нём, вместо проекта устройства духовных дел еврейских граждан, оказались доводы относительно трудности проведения такого проекта. «Заботясь об организации различных исповеданий, - писал Порталис, - правительство не теряло из виду и еврейской религии: наравне с другими она должна пользоваться свободою, установленною нашими законами. Но евреи представляют собою не столько исповедание, сколько народ (forment bien moins une religion qu'un peuple); они живут среди всех наций, не смешиваясь с ними. Правительство обязано было принять во внимание вечность этого народа, который дошёл до нашего времени сквозь перевороты и крушения веков, который в области своего культа и духовного устройства обладает одною из величайших привилегий - имеет своим законодателем самого Бога». В этой тираде уже сказалась позднейшая двойственность наполеоновского правительства в еврейском вопросе: с одной стороны - исторические комплименты стойкости еврейства, а с другой - опасение, что такая стойкая нация не сможет приспособиться к строю французской государственности, то есть, сохранит и впредь свою историческую стойкость. Вследствие таких опасений, решение вопроса о внутренней организации еврейства было отложено.

Императору пришлось довершить то, что предпринял первый консул; но в основе этого нового дела лежало уже больше опасений и подозрений, чем уважения к «вечности еврейского народа». Совершенно незнакомый с еврейской жизнью Наполеон составил себе понятие о ней по мимолетным впечатлениям во время военных походов, по частным жалобам или официальным донесениям. В походах он не замечал еврейских солдат среди пёстрой, разноплемённой армии, нивелированной мундиром, тем более что эти солдаты часто скрывали происхождение под военными псевдонимами (§ 20); но зато ему бросались в глаза толпы еврейских маркитантов, следовавших за армией и жадно искавших торговой добычи там, где вождь французов искал добычи военной. Возвращаясь из аустерлицкого похода через Страсбург (конец 1805 г.), император выслушал здесь ряд жалоб на эльзасских евреев, которые своими кредитными операциями будто закабалили всё сельское население края. Христианские жители Страсбурга, издавна хлопотавшие об оставлении за ними старой «привилегии» недопущения евреев, всё ещё не могли примириться с актом эмансипации 1791 года и с возникновением равноправной еврейской общины в стенах города, где раньше «евреи не имели права переночевать». От Наполеона страсбургские и прочие эльзасские юдофобы ждали того, чего они напрасно добивались в годы Революции: недопущения фактического равноправия евреев. Они не обманулись; император обещал рассмотреть жалобы и принять меры.

В Париж Наполеон вернулся в состоянии крайнего раздражения против евреев, с твёрдой решимостью повоевать с ними, не останавливаясь перед нарушением их равноправия. Он приказал Государственному Совету (Conseil d'etat) немедленно обсудить этот вопрос. Докладчиком был назначен известный впоследствии консервативный государственный деятель, граф Моле, тогда ещё молодой чиновник, приверженец наполеоновского режима, очень ценимый императором. Когда Моле, читая свой доклад в Государственном Совете, упомянул о необходимости подчинить евреев исключительным законам, по крайней мере, в их торговой деятельности, члены совета, в большинстве своём либерально настроенные, возмутились. Раздались голоса против реакционной попытки воссоздать старый порядок. Когда вопрос был вновь поставлен в следующем заседании совета, состоявшемся под председательством императора (30 апреля 1806 г.), либеральный член совета Беньо (Beugnot) произнёс горячую речь против проекта ограничения евреев в правах, причём образно выразился, что всякая исключительная мера такого рода была бы «сражением, проигранным на поле справедливости». С оратором было согласно большинство собрания. Но людям закона возразил человек меча. В очень резкой речи Наполеон выразил своё презрение к тем «идеологам», которые «жертвуют действительностью ради абстракции», - а действительность представлялась ему в ужасном виде. «Правительство, - раздражённо говорил Наполеон - не может равнодушно видеть, как нация униженная, опустившаяся, способная на всякую подлость, овладевает двумя прекрасными департаментами старого Эльзаса. Евреев нужно рассматривать как нацию, а не как секту: это - нация в нации… Их нельзя поставить в один ряд с протестантами или католиками; к ним нужно применять не гражданское право, а политическое, ибо они не граждане… Я хочу отнять у евреев, по крайней мере, на определённый срок, право брать в залог недвижимость. Целые деревни уже экспроприированы евреями: они заняли место феодалов. Это - сплошная стая воронов… Можно было бы запретить им и торговлю, которую они пятнают ростовщичеством и признать недействительными их прежние сделки, основанные на обмане». В заключение император открыл источник своих сведений о евреях: жалобы христианских жителей Страсбурга и донесение местного префекта.

В соображениях Наполеона, освобождённых от случайных впечатлений, была система: Революция дала евреям равноправие, как секте внутри французской нации (§ 15); если же они составляют особую нацию, то к ним, как иностранцам, применим не гражданский, а «политический» кодекс, а - мы знаем, что политический кодекс Наполеона был в такой же мере плох, в какой его «Code civil» был хорош… На деле, однако, император отказался от последовательности, которая дала бы ему сомнительную славу гонителя евреев. На следующем заседании Государственного Совета (7 мая) он отверг крайнее предложение докладчика - изгнать из страны еврейских странствующих торговцев и отдать ростовщиков по опеку судебных трибуналов. «Я далёк от мысли - говорил он - сделать что либо в ущерб моей славе, что могло бы вызвать осуждение потомства… Было бы слабостью изгнать евреев, но проявлением силы будет исправить их». Под «исправлением» Наполеон понимал не только репрессии против вредных сторон еврейской торговли, но и коренное изменение общественного строя евреев. Высказав мысль, что «причиняемое евреями зло проистекает не от отдельных лиц, а из самой конституции этого народа», он тут же заявил о необходимости созвать в Париже еврейские «генеральные штаты». Представители подсудимого народа должны ответить, можно ли исправить дурную «конституцию» еврейства и подчинить её государственной конституции, или евреи для гражданской жизни непригодны.

Результатом всех этих совещаний был императорский декрет 30 мая 1806 года, состоявший из двух частей. В одной повелевалось приостановить на один год исполнение судебных решений по всем искам еврейских кредиторов к крестьянам в департаментах Нижнего и Верхнего Рейна и других «немецких» провинциях. Во второй части возвещалось, что к 15 июля 1806 года должно быть созвано в Париже «собрание лиц, исповедующих еврейскую религию и обитающих на французской территории», в числе не менее ста человек, избираемых префектами из среды духовных и светских представителей еврейских общин. Обе части декрета мотивированы во вступлении к нему желанием с одной стороны - прийти на помощь земледельцам закабалённых ростовщиками, а с другой - оживить среди евреев чувства «гражданской морали, которые ослабли у очень значительной части их вследствие долгого пребывания в унизительном состоянии, которое мы, однако, не намерены ни поддерживать, ни возобновлять».

Приказ о приостановке взысканий по обязательствам нанёс жестокий удар не только интересам частных лиц, между которыми было много неповинных в ростовщичестве, но и самому принципу гражданского равенства, ибо тут наказывались не ростовщики вообще, а ростовщики-евреи. План же созыва еврейских народных представителей, сам по себе грандиозный, был опорочен связью с этой унизительной репрессией и обидной официальной мотивировкой. Здесь над евреями назначалось следствие; им предстоял допрос, публичный экзамен на звание граждан. Однако, еврейское общество во Франции и вне её было тогда склонно видеть не теневую, будничную сторону декрета, а светлую, парадную: созыв «еврейского парламента» был сам по себе актом очень внушительным и казался началом новой эры для еврейского народа. Одновременно с правительственными сферами еврейский вопрос обсуждала и французская печать. Поднявшая голову католическая реакция, идеологом которой был известный Бональд, выступила против самого принципа эмансипации евреев. В статье опубликованной в феврале 1806 года (в «Mercure de France»), Бональд повторяет обычные обвинения против евреев и приходит к заключению, что «евреи не могут быть и никогда не сделаются, как бы ни старались, гражданами в христианской стране, пока сами не станут христианами». Против этого давно заглохшего лозунга воинствующей церкви выступили защитники евреев. Один из них, сефардский публицист Родригес, выразил своё возмущение по поводу того, что «в XIX веке, под сенью свободной и могущественной Франции, публикуются статьи, направленные к отнятию у евреев гражданских и политических прав, которые предоставлены им не только законами, но и самим разумом». Совпадение юдофобской агитации Бональда с началом обсуждения еврейского вопроса в Государственном Совете не было случайным: близкий к придворным сферам реакционер, зная настроение императора, имел в виду повлиять на решение совета. Когда Моле читал свой вышеупомянутый доклад в Государственном Совете, либеральные члены совета отметили отражение в докладе взглядов «антифилософской партии Фонтана и Бональда». Они почувствовали, откуда дует ветер реакции, но не могли не считаться с тем, что до известной степени и сам император был захвачен этим ветром.