§ 51. Кризис самоуправления; кагалы и магистраты.
- Система государственной опеки коснулась и самоуправления еврейских общин. Уже к концу царствования Екатерины II выяснилась тенденция правительства к сокращению широкой кагальной автономии, узаконенной раньше, когда ещё свежо было в памяти обещание императрицы жителям присоединённой Белоруссии «оставить их при прежних свободах». Не привыкшее к «самочинству» подданных, русское правительство подозрительно смотрело на широкие функции - хозяйственные, духовные и судебные, которые признавались за кагалами наряду с их фискальными обязанностями по взиманию казённых податей. Указами 1786 и 1795 годов деятельность кагалов была ограничена областью духовных и податных дел. «Еврейская конституция» 1804 года пошла ещё дальше: она разделила эти две функции между раввинатом и кагалом, которые прежде составляли одно целое. Раввинам дозволялось «надзирать за обрядами веры и судить споры, относящиеся до религии». Кагалы же «должны наблюдать, чтобы казённые сборы были исправно вносимы». К этому свелась вся былая автономия еврейских общин в Польше, с её обширной сетью учреждений и центральными «ваадами»-сеймами. Разумеется, на деле самоуправление было шире, чем на бумаге: евреи продолжали разбирать и свои имущественные споры большей частью в своём раввинском суде. Запрещение раввинам налагать «херем» (отлучение) на ослушников не всегда соблюдалось, ибо духовный суд другими орудиями устрашения не располагал. С другой стороны правительство, нуждаясь в податных услугах кагала и вообще в ответственной организации, с которой можно было бы сноситься по еврейским делам, должно было мириться с расширением деятельности кагалов далеко за сферу фискальных дел. Когда правительству нужно было узнавать мнение еврейских обществ о той или иной проектируемой мере, оно обращалось к кагалам, уполномочивая их присылать депутатов в Петербург или в губернские города (1803 и 1807 гг.).

То была вынужденная уступка силе обстоятельств, силе сплочённой массы, жившей самобытно и не желавшей обезличиться до смешения с окружающим населением, до слияния всех своих общественных интересов с задачами муниципального самоуправления. А между тем к такой «муниципализации» еврейских общин долго стремилось русское правительство. Со времени Екатерины II оно лелеяло мысль об «уничтожении обособленности евреев» путём включения их в сословия - купеческие и мещанские организации. Когда евреям в 1780-х годах представлено было неслыханное дотоле право участия в городском управлении, в качестве избирателей и выборных членов магистратов и городских судов, - петербургские законодатели думали, что осчастливленное этим еврейское общество отречётся от своей старой кагальной автономии и сольётся с христианскими сословиями в общегородском самоуправлении. Ни еврейское, ни христианское общество не оправдали этих надежд. Евреи, не отказываясь от своей вековой общинной организации, охотно шли на выборы в магистраты, где до тех пор хозяйничали их исконные враги - христианские купцы и мещане, шли с тем, чтобы защищать там свои интересы, как значительной части плательщиков податей. Но тут они встретили ожесточённое противодействие со стороны христиан. В двух белорусских губерниях некоторые евреи были избраны в магистраты, в качестве ратманов и членов суда. Однако, большей частью христиане, искусственно создавая себе большинство, не допускали евреев в городское управление. Русское и особенно польское мещанство считало предоставление евреям муниципальных прав нарушением своей коренной привилегии. Считаясь с этим настроением общества, начальники юго-западных губерний самовольно установили ограничительную норму для евреев в магистратах: в местах с преобладающим еврейским населением они разрешали евреям выбирать только одну треть членов магистрата (1796-1802). Представители еврейского большинства населения, таким образом, оставались в городском управлении всегда в меньшинстве и не могли отстаивать интересы своих соплеменников ни при раскладке городских сборов, ни при разборе дел в городских судах. Жалобы уполномоченных от подольских евреев, представленные в Петербурге, не устранили беззакония.

В двух литовских губерниях, присоединённых по третьему разделу Польши, оппозиция христиан имела ещё больший успех: здесь пришлось совершенно приостановить действие закона о представительстве евреев в магистратах. Когда сенатский указ о допущении евреев к выбору на общественные должности получили в Вильно (1802), местное христианское общество вознегодовало. Бюргерская спесь старых «отцов города» и низменная сословно-религиозная ненависть вылилась в прошении, посланном виленскими мещанами-христианами на имя Александра I (февраль 1803). Виленцы протестуют против нарушения их старой привилегии, в силу которой «запрещается евреям и другим иноверцам занимать уряды» (должности в Литве). Допущение евреев в магистрат - бедствие и позор для литовской столицы, ибо «не имеют они (евреи) никакой идеи о морали, и образ их воспитания не подготавливает их к званию судьи, а вообще содержит себя сей народ посредством одних происков». «У христиан отнята всякая охота к принятию публичного служения тогда, когда евреям дана воля возрастать над ними». Просители стращают, что «начальствование» евреев, то есть участие их в магистратах, хотя бы в количестве одной трети гласных, подорвёт доверие народа к городскому управлению и суду: «послушание черни обратится в поругание, когда приходящий в место освящённое обретёт еврея и в нём своего начальника и судью, которому подчинену быть несвойственно ни по состоянию, ни по религии». - Ковенское христианское общество в жалобе по тому же поводу привело ещё один несокрушимый аргумент против допущения евреев на муниципальные должности: для приведения к присяге, на судейском столе поставлен крест со «святою фигурою» распятия, а еврей-член суда «не будет на оную фигуру смотреть, но противно по своему обряду против оной думать, а потому вместо судейской справедливости посмеиваться только будут с христианского закона». Эти доводы оказались убедительными для правительства: сенат взял назад свой указ о выборах евреев в магистраты в Литве (1803).

Таким образом, тупая злоба «привилегированного» мещанства местами стесняла деятельность евреев в городском самоуправлении, а местами совершенно вытесняла их оттуда. У еврейских обществ, при всей их отсталости, оказалось столько гражданского мужества, чтобы посылать своих представителей в стан врагов для совместной работы для пользы всего городского населения, но замкнутое, насквозь пропитанное средневековьем мещанство не хотело за евреями признать право граждан. Евреям приходилось считаться с этим грубым консерватизмом окружающей среды. Они имели ещё своё общинное самоуправление, и если бы в эту область направилась их общественная энергия, кагальная автономия до известной степени возродилась бы, несмотря на все ограничения со стороны правительства. Но такому возрождению мешала другая причина - тот глубокий раскол внутри общин, который был вызван ростом хасидизма во второй половине XVIII века и завершён к началу XX века.

§ 52. Хасидский раскол и вмешательство правительства. - Время раздела Польши было временем раскола в польском еврействе. Внешнему разделу сопутствовал внутренний, политическому - духовный. Тело польского еврейства было разделено между Россией, Австрией и Пруссией, душа его - между раввинизмом и хасидизмом. Было даже знаменательное совпадение в датах: первое выступление виленского раввината против хасидов, положившее начало религиозному расколу, произошло в год первого раздела Польши (1772), а последнее решительное выступление того же раввината завершило раскол в год, следовавший за третьим разделом Польши (1796). Между этими двумя датами лежит полоса побед хасидизма. Юго-западный край (Волынь, Киевщина, Подолия) почти сплошь завоёван хасидами: за исключением некоторых городов, они преобладают в общинах, их богослужебный ритуал входит в употребление в синагогах, их властители душ, цадики, покоряют себе официальное раввинское духовенство. В северо-западный крае хасидизм успел за указанный промежуток утвердиться в Белоруссии, которая двадцать лет одна находилась под русской властью и была политически отрезана от остальной, ещё не разделённой Польши. Здесь окреп значительный хасидский центр, во главе которого стоял цадик рабби Шнеер-Залман из Лиозно, но не было ещё сплошных хасидских общин. В большинстве городов общины состояли из обоих элементов - хасидов и их противников-раввинистов, названных миснагидами, с преобладанием то одной, то другой партии, - что служило причиной непрекращающихся раздоров в кагалах и синагогах. Только в Литве, твердыне раввинизма, хасидизм не пустил глубоких корней. Здесь в некоторых местах (Пинск, Амдур, Минск, Вильно и др.) ютились небольшие группы хасидов, имевшие свои скромные молельни в частных квартирах («миньяны») и часто вынужденные таиться от взоров кагальных властей, которые преследовали сектантов. В 1894 году минский кагал закрыл молельню хасидов. В Вильне, резиденции великого ревнителя веры Илии Гаона, хасиды представляли собой тайную, «нелегальную» организацию. Только в предместье Пинска, Карлине, им удалось создать прочное гнездо с особыми синагогами и цадиками. (Один из этих цадиков - Соломон Карлинский был, по преданию убит в 1792 году, во время бесчинств польско-русских конфедеративных войск в Минском воеводстве). Отсюда шла пропаганда по всей Литве, где, поэтому хасидов обыкновенно называли «карлинерами».

Угнетённые литовские хасиды воспрянули после второго и третьего разделов Польши, когда юго-западный край и Литва воссоединились с Белоруссией под властью России и все хасидские центры могли объединиться для совместного наступления. Пропаганда хасидизма усилилась. Для успеха пропаганды пущен был слух, будто прежний гонитель хасидов, виленский раввин-патриарх Илия Гаон, раскаялся во всём, содеянном им против секты, так что прежнее отлучение с неё снято. Когда об этой проделке узнали в Вильне, возмущённые ревнители раввинизма побудили престарелого Гаона обнародовать послание, в котором было подтверждено, что отношение к «еретикам» остаётся неизменным и все прежние «херемы» против них сохраняют силу (май 1796 года). С этими посланиями были отправлены из Вильны во многие города двое уполномоченных для агитации против хасидов. Через некоторое время последовало новое энергичное воззвание Гаона, обращённое к губернским кагалам Литвы, Белоруссии, Волыни и Подолии. «Вы, горы Израиля, - взывал старец-ревнитель, - духовные пастыри каждой губернии, светские вожди каждой губернии! Вы, предводители губернских кагалов Могилёва, Полоцка, Житомира, Винницы, Каменца-Подольского, - в ваших руках есть молот, которым можете разбить злоумышленников, противников света, врагов народа. Горе этому роду! Они нарушают законы, искажают наше учение и сочиняют новый завет, строят козни в доме Божьем, толкуют превратно законы веры. Нужно отмстить за учение Божье, нужно всенародно наказать этих безумцев, для их же исправления. Пусть никто не сжалится над ними и не приютит их!.. Облекитесь рвением во имя Б-га!». - Страстно призывая к борьбе с хасидами, старый рыцарь раввинизма был глубоко убеждён, что «новая секта», насчитывающая своих адептов уже сотнями тысяч, ведёт и религию и нацию к гибели, ибо раскалывается стан израильский внутри в такое время, когда он раздробляется извне политическими переворотами. Пугал его и разросшийся хасидский культ цадиков-чудотворцев, грозивший чистоте верований иудаизма. Гнев Гаона был в особенности возбуждён появившейся в том же 1796 году книгой главы северных хасидов рабби Залмана («Тания»), где ярко представлена та религиозно-пантеистическая система хасидизма, в которой ревнители старой догмы усматривали богохульство и ересь. В прокламации Гаона были намёки на эту книгу, и автор её болезненно почувствовал направленный против него удар. Залман откликнулся ответным посланием, где доказывал, что виленский патриарх введён в заблуждение относительно истинной сущности хасидизма, и предлагал противнику письменный диспут по этому вопросу, дабы выяснить истину и «водворить мир в Израиле». Но Гаон отказался спорить с «еретиком». Виленское послание, между тем, распространялось и во многих общинах вызвало резкие столкновения между миснагидами и хасидами, причём первые обыкновенно были нападающей стороной.

Доведённый преследованиями до крайнего раздражения, кружок хасидов в Вильне позволил себе бестактную выходку. Когда, через год после обнародования своего последнего циркуляра, престарелый рабби Илия Гаон умер (осенью 1797 г.) и вся виленская община облеклась в траур, - местный хасидский кружок собрался в одном доме и устроил там весёлую попойку по случаю избавления секты от главного её гонителя. Эта безобразная демонстрация, совершённая в день похорон Гаона, вызвала взрыв негодования в виленской общине. Вожди её на кладбище, над гробом Гаона, поклялись отомстить хасидам. На другой день состоялось экстренное заседание кагальных старшин, на котором был принят ряд репрессий против хасидов. Наряду с мерами, подлежавшими оглашению, как, например, объявление новой анафемы против сектантов, были приняты решения негласные. Особой комиссии из пяти членов кагала были даны самые широкие полномочия по борьбе с «ересью». Из намеченных способов борьбы, как показали дальнейшие события, не исключались и доносы русскому правительству на главарей секты.

Скоро совершилось позорное дело. К генерал-прокурору Лопухину поступил донос «о вредных для государства поступках начальника каролинской (хасидской) секты Залмана Боруховича» в Белоруссии и его сообщников в Литве. Ранней осенью 1798 года местные губернские власти получили от генерал-прокурора царское повеление: арестовать в местечке Лиозно главаря секты, Залмана и 22 его «сообщника» в Литве. Залман был экстренно отправлен, «под крепким караулом», для допроса в Петербург, а прочие содержались под стражей в Вильне. Залмана допрашивали в Тайной Экспедиции, где рассматривались дела по государственным преступлениям. Ему был предъявлен ряд обвинений: в создании вредной религиозной секты, изменившей порядок богослужения у евреев, в распространении превратных идей, в собирании денег на посылку на какие то тайные надобности в Палестину. В допросе сквозило подозрение в политической неблагонадёжности узника. Допрашиваемый дал на все вопросы обстоятельный письменный ответ на еврейском языке. Переведённый на русский язык ответ Залмана произвёл в Петербурге благоприятное впечатление. На основании доклада генерал-прокурора царю Павлу I обо «всех обстоятельствах, оказавшихся при исследовании», последовало повеление: Залмана и прочих арестованных главарей секты освободить, но иметь за ними «строгое наблюдение, нет ли и не будет ли от них каких потаённых сношений или переписок с развратно толкующими о правительстве и об образе правления». В конце 1798 года Залман был освобождён.

Теперь наступила очередь хасидов мстить своим гонителям. Так как виновниками гонений были старшины виленского кагала, входившие в «комиссию пяти», то хасиды решили свергнуть этих старшин и поставить на их место своих единомышленников. При помощи денег виленским хасидам удалось привлечь на свою сторону губернскую администрацию. В начале 1799 года они подали местным властям жалобу на кагальных старшин, обвиняя их в злоупотреблениях и растрате общественных денег. Следствием этого было смещение нескольких старшин и заключение их в тюрьму. На место смещённых кагальников были избраны, под давлением губернской администрации, новые старшины из среды хасидов или по их указанию. Виленская община раскололась. Одни стояли за отрешённых старшин, другие - за новых. Враждующие партии посылали жалобы и доносы в Петербург. Язва доносительства, не случайно развившаяся именно в первые годы русского владычества в Литве, выдвинула на сцену одну уродливую личность: доносчика-раввина Авигдора Хаимовича из Пинска. Бывший раввин Пинского округа, лишившийся своей должности вследствие происков враждебной ему хасидской части общины, Авигдор больше всего скорбел о потерянных доходах. Долгое время развенчанный пастырь тягался со своей бывшей паствой по разным судам. Ничего не добившись, он решил отомстить главарям той секты, которой он был обязан своим разорением. В начале 1800 года Авигдор подал на имя Павла I обширное прошение, в котором изобразил секту хасидов, как «вредную и опасную» организацию, продолжающую дело прежних мессиан-саббатианцев. Целым рядом искажённых цитат из хасидских книг доносчик старался доказать, что учителя секты внушают своим адептам бояться только Б-га, а не людей («Бойтесь Творца, а не твари»), следовательно - не бояться начальства и даже царя. Доносу был дан ход. В начале ноября того же года цадик Залман Борухович снова был арестован в Лиозне и отправлен с двумя сенатскими курьерами в Петербург. Здесь заключённый в крепости цадик, после допроса, имел очную ставку со своим обвинителем Авигдором. На предъявленные ему 19 обвинительных пунктов Залман и теперь ответил письменно, решительно отвергая обвинения в непризнании власти правительства, в безнравственности, в сборе денег и устройстве собраний для тайных целей. В конце ноября Залман был освобождён из-под ареста, но без права выезда из Петербурга до окончания рассмотрения его дела, переданного из Тайной Экспедиции в сенат. Пока сенат готовился к разбору дела, произошёл мартовский дворцовый переворот 1801 года. На престол вступил Александр I, повеяло новым духом - и 29 марта 1801 года Залман по царскому повелению был отпущен из Петербурга.

Убедившись в полной безвредности еврейского религиозного раскола с государственной точки зрения, правительство узаконило его. Одним из пунктов положения 1804 года было разрешено сектантам в каждой общине устраивать свои особые синагоги и выбирать своих раввинов, с тем только, чтобы кагальное управление в каждом городе было общее для всех частей общины. Закон санкционировал то, что уже вошло в жизнь. Религиозный раскол давно уже стал свершившимся делом, и междоусобица 1796-1801 годов была его заключительным актом. Но для кагальной организации, и без того потрясённой политическими переворотами, эта схизма имела печальные последствия. Кагалы, ослабленные внутренней борьбой, деморализованные доносами и вмешательством правительства, не могли дружно действовать в те первые годы Александровского царствования, когда правительство проводило свой план «преобразования евреев» и привлекало кагальных деятелей к участию в этом деле. Общины юго-западного края, находившиеся всецело под мистическим гипнозом хасидизма, очень слабо реагировали на грозивший общественно-экономический кризис. Еврейские депутаты, дававшие свои отзывы на вопросы правительства в 1803 и 1807 годах, являлись преимущественно из белорусских и литовских губерний, где ещё не заглохли в еврейском обществе политические интересы.