§ 72. Литературное возрождение. - Начавшееся в австрийском еврействе умственнное брожение вызвало своеобразный литературный ренессанс, отличавшийся от германского тем, что это было возрождение не только еврейской мысли, но и национального языка. В Германии сделанная ещё в предыдущую эпоху попытка возродить древнееврейский язык для нового литературного творчества потерпела неудачу, и почти вся научная литература 1815-48 годов имела своим орудием немецкий язык, ставший и обиходным языком германских евреев. Не то видим мы в Австрии, где онемечению (а в Венгрии - мадьяризации) подверглись только небольшие круги общества, между тем как огромные еврейские массы славянских земель и Венгрии сохранили свой разговорный «жаргон» и религиозно-литературный язык - древнееврейский. Здесь новая, светская литература должна была по необходимости пользоваться древнееврейской речью, только обновлённой, приспособленной к современным сюжетам. Это двойное обновление и содержания и формы совершалось с 1820-х годов, преимущественно в той Галиции, которая так сильно отстала в цивилизации от прочих областей и которая до тех пор знала лишь два рода литературы: раввинскую схоластику и хасидскую мистику.

В 1820 году в Вене начал издаваться ежегодник на древнееврейском языке (с прибавлением некоторых немецких статей) под названием «Bikkurey haitim» (спелые плоды времени). Редактором первых выпусков ежегодника был тот стилист Шалом hаКоген, который десятью годами раньше безуспешно пытался воскресить угасавший в Германии «Меассеф» (§ 35). В первых томах венского издания эта попытка была повторена: авторы статей явно подражали стилю и сюжетам своего германского образца, откуда иные статьи даже прямо перепечатывались. В этой форме выпуски «Спелых плодов» могли удовлетворить только вкусу незрелых, но «прилежных юношей», которым первоначально сборник и посвящался. Но малу-по-малу тип издания меняется. Вместо наивных стилистических упражнений в прозе и стихах, начинают появляться оригинальные статьи молодых писателей - исследования по еврейской истории, сатиры, поэтические произведения, обнаруживающие брожение умов в австрийском еврействе. Руководителями издания, с 1823 года, являются вожди пражской интеллигенции - Моисей Ландау и Иегуда Иетелес, но главные сотрудники набираются из Галиции. На 12-м выпуске издание «Bikkurey haitim» прерывается, уступая место специально-научному непериодическому сборнику «Kerem hemed» (Прекрасный виноградник), издававшемуся в 1833-1843 годах сначала в Вене, а потом в Праге, под редакцией галицийского учёного С.Л. Гольденберга. Сборник имел оригинальную форму: научные исследования по еврейской истории и литературная критика излагались там большей частью в форме дружеской переписки между сотрудниками, выдающимися писателями Галиции, Италии и Германии. То был живой, нередко переходивший в горячую полемику, обмен мыслей, свидетельствовавший, что историческая критика захватила многие умы, как сила, освобождающая от оков слепой традиции. Под покровом глубокомысленных научных исследований чувствовалось биение общественного пульса, слышались отголоски борющихся идейных течений.

В центре этого научно-литературного движения стоял Соломон-Иегуда Раппопорт (инициальное литературное имя С.И.Р или Шир). Уроженец Галиции (родился в 1790 году во Львове, умер в 1867 году а Праге), он прошёл строгую талмудическую школу, охраняемую от всякого проникновения «вольного духа» и вообще светских знаний. Когда Раппопорт, достигши уже вершин талмудической учёности, вступил в кружок львовских «любителей просвещения», которые позволяли себе читать Библию в немецком переводе Мендельсона и знакомиться со светскими науками, местный раввин Яков Орнштейн объявил в синагогах «херем» анафему над Раппопортом и его товарищами (1816). Вследствие жалобы «отлучённого», высшие галицийские власти заставили львовского раввина снять анафему, но преследования фанатиков сильно повредили материальному благосостоянию Раппопорта, тогда уже обременённого большой семьёй. В это тяжёлое время молодой учёный углубился в исследование тех основ исторического иудаизма, которые в Галиции признавались неприкосновенными для критики. Результаты его исследований появились в 1828-31 годах (в последних томах ежегодника «Bikkurey haitim»), в форме шести биографических очерков, трактующих о Саадии Гаоне, лексикографе Натане Римском, Гаи Гаоне, пайтане Элиезере Калире и двух североафриканских гаонах - Хананеле и Нисиме. В этих очерках проложены новые пути исследования средневековой литературы, которая до этого представляла собой беспорядочные залежи «письменности», генетически непроверенные, лишённые связей с эпохой своего возникновения. Одновременно с Цунцем, Раппопорт стал раскапывать эти залежи и с необычной силой исторического анализа определил процесс наслоения гаонийской письменности и примыкающего к ней литературного творчества. В ту пору подобные научные исследования имели общее воспитательное значение, ибо показывали людям тёмного царства, что в истории существуют законы развития, что «непререкаемые» творения великих раввинских авторитетов связаны только с определённой стадией развития иудаизма, что и здесь возможны критические оценки. Историко-литературные очерки Раппопорта были поэтому общественным событием, - и автор сразу приобрёл громкую славу. Вскоре Раппопорту удалось, при содействии своих просвещённых друзей, занять пост окружного раввина в Тарнополе (1838), но интриги обскурантов в этой общине заставили его спустя два года покинуть её и вообще хасидскую Галицию и принять пост раввина в чешской Праге, который он занимал до своей смерти. В эти годы он продолжал заниматься литературной деятельностью, помещая свою научную переписку в сборнике «Kerem hemed», где он был главным сотрудником, а порой и редактором. И по своему официальному положению духовного раввина, и по своим внутренним убеждениям Раппопорт был далёк от реформационных стремлений своих германских коллег, вроде Гейгера и Гольдгейма. В самый разгар реформационного движения он послал обличительное послание к франкфуртскому раввинскому съезду («Tochacha megula» - Открытое обличение, 1845), в котором резко осудил разрушительные тенденции реформистов, в особенности исключение мессианских молитв из литургии. «Пригвождённые к двери хозяина, рабы говорят: люблю своего господина, не выйду на волю!» - так характеризовал Раппопорт тех, которые отрекались от исторической родины, чтобы не навлечь на себя обвинения в недостатке немецкого патриотизма.

В то время, как Раппопорт вскрывал фактическое содержание еврейской истории, его земляк и друг Нахман Крохмаль (1875-1840) углублялся в её философию. В Бродах, Жолкиеве и Тарнополе протекала тихая жизнь этого мыслителя, в уме которого над пластом традиции наслоилась философия Маймонида, а над нею системы Канта и Гегеля. Силою философского анализа Крохмаль глубоко проник в процесс еврейской истории, в тайну тридцати веков развития иудаизма. В своём капитальном труде «Путеводитель блуждающих нашего времени» (More nevuchey hazman) он дал стройную систему философии истории иудейства в трёх её периодах: древнейшем, древнем и средневековом, различая в каждом периоде три момента эволюции - роста, расцвета и упадка. Сквозь метафизический туман мелькает здесь смелая для того времени мысль о постепенном превращении древнеизраильской идеи национального Б-га, в идею универсального Б-га, «абсолютного духа». Яснее выступает процесс восхождения политической нации на высшую ступень нации духовной, носительницы абсолютной религиозной истины. Осторожно касается галицийский философ больного вопроса о развитии «устного учения» - огромного талмудического законодательства, выдвигая везде историческую необходимость обрядового культа, как способа проявления религиозного сознания в коллективе. Только каббалу, мать хасидизма, автор косвенно осуждает, доказывая её родство с христианским гностицизмом. Все эти идеи Крохмаль в течение многих лет излагал устно, в тесном кругу друзей, часто во время загородных прогулок, вдали от подозрительных взоров жолкиевских фанатиков-хасидов. Боясь преследований, он при жизни не печатал своего сочинения (кроме нескольких отрывков в «Kerem hemed»). Перед смертью он завещал, чтобы рукопись этого сочинения, названного им «Чистая религия» («Emuna Tzrufa»), была переслана Л. Цунцу в Берлин для опубликования. И только в 1851 году вышел в свет «Путеводитель блуждающих нашего времени», с предисловием редактора издания Цунца.

Раппопорт и Крохмаль осторожно развивали свои воззрения, устно и письменно, стараясь не задевать враждебной им тёмной среды: но были писатели с более боевым темпераментом, которые вступали в борьбу с этой средой, хотя большей частью с опущенным забралом - под псевдонимами. Львовский писатель Иегуда-Лейб Мизес (ум. в 1831) выступил с резким обличением раввинизма и каббалы в двух книгах: «О состоянии раввинов» («Tchunat harabanim», 1820) и «Рвение за правду» («Kinat haemet», 1828). Мизес не щадил никаких авторитетов и в своём обличительном усердии дошёл до резкостей, которые строго осуждались умеренным Раппопортом и его друзьями. Против хасидизма и цадикизма направил стрелы своей сатиры Иосиф Перель из Тарнополя (ум. 1839), энергичный деятель просвещения, основавший в своём городе образцовую еврейскую школу с преподаванием на немецком языке. В 1819 году он опубликовал, под псевдонимом, сатиру на хасидов и цадиков в письмах, напоминающих Гуттеновские «Письма тёмных людей» («Megale Tmirin»). В притворно-наивной переписке между двумя хасидами, возбуждающей смех уже своим уморительно-обывательским стилем смесью древнееврейских и жаргонных оборотов, воспроизводится картина жизни цадикских «дворов» с её сетью интриг и «благочестивых обманов». Автор так искусно пародировал хасидский стиль, что на первых порах, как рассказывают, пародия не была замечена хасидами и книга раскупалась ими, как подлинная переписка благочестивых мужей. Ещё более умело владел бичом сатиры бродский врач Исаак Эртер (ум. 1851). Бывши в юности членом раппопортовского кружка любителей просвещения, которых львовский раввин Орнштейн предал анафеме, Эртер впоследствии отплатил своим гонителям сторицей. В своих остроумных сатирах, появившихся в названных выше периодических изданиях и сборниках за период 1823-45 г., он беспощадно осмеивал галицийских гасителей света в раввинской и хасидской среде и обличал их умственное убожество. Эти сатиры писались на изящном древнееврейском языке, доведённом Эртером до небывалого в тогдашнем ренессансе блеска и выразительности. После смерти автора, они были собраны и изданы в отдельном томе, под заглавием «Наблюдатель дома Израиля» («Hatzofe lebeit Israel»).

К плеяде деятелей литературного ренессанса примкнул даровитый писатель из австрийской Италии: Самуил-Давид Луццато (Schadal, 1800-1865). Это был своеобразный феномен в тогдашней литературе. Уроженец Триеста, занимавший с 1829 года место преподавателя еврейской литературы и теологии в раввинской семинарии (Collegium Rabbinicum) города Падуи, он своё детство провёл в атмосфере идей «первой эмансипации», а в юности был застигнут ветром австрийской реакции. В окружающей среде он видел ранние всходы ассимиляции наряду с остатками чистой еврейской культуры, которыми некогда славилась Италия. И в душе его созрел мощный протест против того идейного модернизма, который умаляет историческую самобытность еврейства, обезличивает его. Луццато создал и развил до крайних логических последствий теорию борьбы иудаизма и эллинизма («аттицизма» - по его терминологии) во всемирной истории. Эмоционально-нравственное начало иудаизма, неизменное и стойкое во все времена, не возможно примирить с интеллектуально-эстетическим началом эллинизма, изменчивым и шатким. Тайна вечности еврейской нации - в этой неизменности основных этических истин иудаизма. Гибель грозит народу, если его дух направится по извилистым путям эллинских умствований, приводящих к пустому рационализму. По этому критерию Луццато оценивает всю еврейскую историю: ему не по душе такие рационалисты, как Маймонид или Ибн-Эзра, которые сводили еврейство с его исторической тропинки на большую дорогу всемирной истории, а дороги ему проникновенные умы вроде Иегуды Галеви, которые углубляли национальную мысль, не стремясь её расширить. Взор, устремлённый внутрь еврейства, а не на окружающий мир - таков был идеал Луццато. Он с нескрываемым презрением относился к тем из современных ему деятелей, особенно среди германских реформистов, которые постоянно озирались по сторонам и приспособляли свои воззрения к требованиям и вкусам окружающей христианской среды. Свои национально-исторические воззрения Луццато не систематизировал, как это сделал рационалист Крохмаль, в особом труде (если не считать отрывочного маленького трактата «Yessodey haTora»), но разбрасывал их в журнальных научных статьях, в обширной переписке с друзьями и литературными коллегами - Раппопортом, Иостом, Цунцем, наконец, в стихотворениях. В 1825 году он дебютировал сборником лирических и эпических стихотворений («Kinor naim»), но вскоре оставил этот род литературы и, оставаясь поэтом по настроению, всецело предался научной деятельности, разрабатывая в особенности библейскую экзегетику, филологию и историю средневековой литературы. Он ярко осветил происхождение «арамейской Библии» Онкелоса («Oheb Ger», 1830), дал ряд блестящих исследований по еврейскому языковедению, писал комментарии к различным книгам Библии, к поэзии Иегуды Галеви и средневековых литургических «пайтанов». В своей обширной научной переписке он затрагивал все области тогдашнего еврейского знания. Наряду с Раппопортом, он был главным сотрудником эпистолярно-научного сборника «Kerem chemed». Повсюду он вносил страстность своего темперамента и ту полемическую горячность, которая вытекала из своеобразного положения этого самобытного национального мыслителя среди писателей бурной эпохи ассимиляции, рационализма и религиозных реформ.

Ближе к обычному уровню писателей той эпохи стоял другой австро-итальянский учёный Исаак-Самуил Реджио (Яшар, ум. в 1855), раввин и преподаватель лицея в Горице. В своей книге «Религия и философия» («HaThora we-haphilosophia», 1827) Реджио идёт по проторенному пути примирения теологии с философией. Он издаёт со своими комментариями труды рационалистов прежних веков - Илии Дельмедиго («Bechinat hadat», 1833) и Леона де-Модены («Bechinat hakabbala», 1852), комментирует в Мендельсоновском духе Пятикнижие, переведённое им на итальянский язык, - вообще ищет элементы сближения старой культуры с новой, в отличие от Луццато, который постоянно выдвигал противоречия между иудаизмом и рационалистическим духом нового времени.

Как ни расходились пути новой еврейской литературы в Австрии, в ней, однако, - и в форме, и в содержании - явно преобладала национальная, центростремительная сила, между тем как в тогдашней литературе германских евреев преобладала сила центробежная, ассимиляционная.