А. В политическом и гражданском отношениях евреи в каждой стране занимали положение своеобразной группы иностранцев, нигде не имеющих своего государства и поэтому незащищенных международными трактатами. Им дозволяли жить и заниматься некоторыми промыслами в определённых районах, на более или менее тяжелых условиях, диктовавшихся правительством, феодальною или муниципальною властью данной местности. То были условия между хозяевами и пришельцами (хотя бы эти «пришельцы» насчитывали десятки поколений предков в данной стране), основанные на выгодах более сильной стороны: «пришельцу» отводился какой-нибудь задний угол для жилья и предоставлялись мелкие профессии, в которых его конкуренция была бы наименее чувствительна «коренному» жителю; за это он должен был уплачивать в казну огромные подати, в виде «платы за покровительство» (Schutzgeld) и множества других специальных налогов. В большинстве стран еврею ставились неодолимые преграды в его попытках расширить отведенный ему тесный район жительства и круг промыслов; местами власти запрещали даже естественное размножение евреев, нормируя число браков и не допуская прироста населения. Суровая регламентация еврейской жизни достигла крайних пределов в двух главных центрах еврейства Западной Европы Германии и Австрии. В сплошных массах еврейства восточной Европы Польши и её наследницы России - регламентация элементарных прав еврея не посягала прямо на закон размножения, но в умиравшей Польше жизнь еврея нормировалась специальными концессиями королевскими, шляхетскими или муниципальными, которые держали его в положении члена обособленной, внегражданской касты; в польских же провинциях, отошедших к России, уже тогда проявлялась тенденция к созданию исключительного законодательства о евреях.

Б. С гражданской исключительностью была тесно связана и экономическая. Правители, господствующие сословия, магистраты, цехи и гильдии загнали еврейскую массу в крайне узкую сферу промыслов. В Западной Европе из всех экономических отраслей евреям предоставлялась мелкая торговля и ростовщичество (даже к ремёслам их большей частью не допускали); крупные купцы, фабриканты и банкиры встречались в южной Франции, Голландии и Англии, и только к концу XVIII века они стали появляться в Пруссии и Австрии, где «просвященные» монархи Фридрих II и Иосиф II поощряли фабричную промышленность евреев; но это уже был зародыш плутократии, стоявшей вне народной массы. В восточной Европе преобладающими формами экономической деятельности евреев были: мелкие ремёсла и торговля, аренда различных статей сельского хозяйства на помещичьих землях, в особенности аренда «пропинации» или продажи водки в городах и деревнях (шинкарство). Загнанная на задворки народного хозяйства, необеспеченная своими мелкими и случайными заработками, бедствующая еврейская масса являлась для окружающего мира символом экономической отверженности. Такие вынужденные промыслы, как ростовщичество на Западе и шинкарство на Востоке, усугубляли эту приниженность и будили недобрые чувства к пасынкам отечества.

В. В национальном отношении еврейская масса диаспоры, до 1789 года, представляла в каждой стране характерную обособленную единицу, с самобытным строем общинной и духовной жизни. Признанная государством общинная автономия евреев была результатом этого строя. Путём известного исторического процесса, в еврейской массе глубокие национальные факторы так переплелись с религиозными, что со стороны могло казаться, будто единство здесь зиждется только на религии, на общности верований и обрядов. Отсюда разногласия в определении еврейства со стороны окружающего общества: для одних еврейство ярко выраженная племенная и национальная особь, живущая надеждой на реставрацию своей государственности в форме будущего мессианского царства; для других оно лишь религиозная группа или секта, входящая или могущая войти при благоприятных условиях в состав окружающих наций. Со второй половины XVIII века, с «эпохи просвещения», это разногласие вносит раскол и в еврейское общество. Вековой фундамент общинной автономии начинает расшатываться: на Западе под ударами «просвещенного абсолютизма», рассматривающего обособленность еврейства как преступление, а на Востоке вследствие распада польского центра еврейства, раздробляемого между Пруссией, Австрией и Россией.

Г. В области духовной культуры впервые в эту эпоху обнаруживается раздвоение между двумя гегемоническими центрами старого еврейства Германией и Польшей. В то время, как в Польше старая культура, недостаточно питаемая раввинизмом, находит себе новый огромный источник питания в хасидизме и на время укрепляет свою позицию, - в Германии с нею вступает в борьбу «просветительское движение», возникшее в эпоху Мендельсона. Это движение в своих умеренных элементах стремится обновлять еврейскую культуру, а в крайних разрушать её; результаты обоих стремлений скажутся уже после 1789 года.

Таким образом, накануне 1789 года, старый порядок был ещё в силе в жизни гражданской и экономической, и только в национально-культурной области началась кое-где ломка. Теперь рассмотрим, как проявлялся старый режим в отдельных странах.

§ 2. Германия. Общую картину бесправия евреев в раздробленной Германии и в родственном ей французском Эльзасе даёт Христиан-Вильгельм Домм (Dohm) в своей известной книге «Об улучшении гражданского быта евреев» (Ueber die burgerliche Verbessering der Juden, Berlin, 1781). Нарисованная пером прусского чиновника-публициста, требовавшего умеренных реформ во имя государственной пользы, эта картина отличается почти официальной фактической точностью.

«Есть государства, - говорит Домм, - где проживание евреям безусловно воспрещено, где дозволяется из них только путешественникам пользоваться покровительством верховной власти на весьма короткое время, ограниченное часто одной ночью. Во всех других государствах евреи допускаются лишь под самыми тяжелыми условиями, и не столько в качестве граждан, сколько в качестве лишь терпимых. Большею частью разрешается еврейским семьям водворяться в стране только в определенном числе, но и это разрешение обыкновенно ограничивает их пребывание (в городах) известными кварталами и обуславливается платежём значительной суммы… Если еврей-отец имеет нескольких сыновей, то только одному из них имеет он право предоставить льготу проживания в стране, где родился; он вынужден раздроблять своё имущество и отсылать других сыновей в другие страны, где им приходится преодолевать подобные же затруднения. Если же он имеет дочерей, то от его счастливой звезды зависит пристроить их в немногих из тех семейств своей нации, которые обитают в этой стране. Из этого следует, что отец семейства из евреев лишь весьма редко может пользоваться счастьем жить среди своих детей и иметь возможность устраивать на прочных основаниях благосостояние своей семьи, так как самый зажиточный из них бывает постоянно вынужден дробить своё имущество, в виду необходимой разлуки с детьми и выделения им сумм, потребных для их устройства в различных местах. Когда еврею дано разрешение на пребывание в стране, он должен ежегодно вновь покупать это право, уплатою за него денежного сбора; он не может вступать во вторичный брак без новых на то расходов и без особого разрешения, зависящего от разных обстоятельств; каждый ребенок увеличивает налог, которым он отягощен… Несмотря на множество различных платежей за права, способы приобретения недвижимого имущества для еврея черезвычайно ограничены. Как в мирное, так и в военное время, он лишен права служить государству; везде главнейшее из производительных занятий земледелие ему восп рещено, и мало стран, где ему предоставлено право владеть недвижимым имуществом. Каждое ремесленное общество сочло бы за позор, если бы еврей был принят в число его членов, и в этом простая причина, почему евреи вообще устраняются от занятий ремеслами и механическими искусствами. Есть только среди них немного людей, которые, несмотря на угнетение, имели достаточно мужества и дарования, чтобы возвыситься до наук и искусств, из которых евреям дозволено пользоваться, как средством к жизни, только математикою, физикой и медициной. Но даже и эти редкие люди, достигшие высоких степеней в науках и искусствах, как равно и те, которые своей безупречной жизнью делают честь человечеству, пользуются уважением самого незначительного кружка лиц, отличающихся благородством своих чувств; большая же часть людей, даже ради выдающихся качеста ума и сердца, не могут простить им вины, скажем несчастья, их еврейского происхождения. Для несчастного, лишенного отечества, еврея, промышленная деятельность которого обставлена разного рода стеснениями, который нигде не может развивать своих дарований, - какие же могут оставаться средства к жизни, какие ресурсы? Конечно, никаких других, кроме торговли: это единственный для него путь пользоваться жизнью, которую ему даруют в виде милости. Но в то же время каким только ограничениям не подвержена эта торговля, сколько налогов, которыми она отягощена, и как мало евреев, которые обладали бы достаточными средствами для основания значительного торгового предприятия! Вследствие этого, большая их часть приведена в положение, позволяющей им заниматься одной лишь небольшой мелочной торговлей, при которой только быстрота ничтожного денежного оборота обуславливает возможность их жалкого существования, или же они бывают вынуждены отдавать свои деньги в рост, не имея возможности самостоятельно извлекать из них пользу»…

В многочисленных крупных и мелких государствах, на которые распадалась тогдашняя Германия, репрессивная политика против евреев разнообразилась только в пределах вышеуказанных основных норм. Наиболее тяжелыми ограничениями было обставлено право передвижения. Триста государств-клеток тогдашней Германии ставили на своих пограничных кордонах ловушки для травленного зверя еврея. Переезжая из одного государства в другое, часто даже из одного города в другой в пределах одной страны,еврей при въезде в новое место должен был уплачивать ту же поголовную пошлину, какая была установлена для ввоза скота.Это позорный Leibzoll или Geleitzoll («Judengeleit», телесная или пропускная пошлина, «еврейский пропускной налог»), который делал еврея-пассажира предметом издевательств у ворот и застав многих городов Германии. От этого налога освобождались после унизительных формальностей, только привилегированные «Schutzjuden» или «vergleitete Juden» при передвижении по территории приютившего их государства, но на границе владения другого герцога, князя или курфюрста Leibzoll был и для них обязателен. Когда в 1776 году Моисей Мендельсон, тогда уже прославленный мыслитель, посетил столицу Саксонии, Дрезден, его задержали у заставы и взыскали Leibzoll по таксе, установленной для «польского быка», как потом с горькой иронией выразился оскорблённый берлинский мудрец.

В Саксонии, этой «протестантской Испании», евреям разрешалось по Judenordnung 1746 года жить (в Дрездене и Лейпциге) в ограниченном числе и на очень тяжелых условиях. Им запрещалось иметь синагогу для публичного богослужения, и приходилось молиться тихо и незаметно в частном доме; запрещалось приобретать дома, заниматься ремёслами и торговлей, кроме размена денег и торговли старым платьем. Позже (1767, 1772-73) строгости ещё усилились. Полиция следила, чтобы в домах, «терпимых» евреев, не скрывались их соплеменники, не имеющие права жительства. Налоги за право жительства (Schutzgeld) были увеличены до громадной цифры 70 талеров ежегодно с каждого главы семейства, 30 талеров с его жены, 5 талеров с каждого ребёнка; за разрешение жениться взималось 40 талеров. Многие семейства, для которых эти подати оказались непосильными, были обречены на выселение из Дрездена, и только благодаря вмешательству Мендельсона изгнание сотен несчастных было приостановлено (1777 г.).

С родиной протестантизма соперничала в угнетении евреев католическая Бавария. Здесь евреи имели свои замкнутые общины или гетто лишь в некоторых городах (Фюрт, Ансбах и др.); во многих местах им запрещалось жить; их допускали туда только по торговым делам на короткое время, под полицейским конвоем, как арестантов («lebendiges Geleite» в Нюрнберге). Везде им с трудом давались патенты даже на мелкую торговлю, и только в Фюрте евреи развили широкую коммерческую деятельность.

Средневековый режим гетто особенно процветал в имперском вольном городе Франкфурте на Майне, где находилась одна из самых больших еврейских общин Германии. Управлявшая городом бюргерская олигархия, проникнутая лютеранской нетерпимостью (католики и реформаты также были там ограничены в правах) и торгашеским духом, загнала еврея в самый тёмный подвал общественного здания. Франкфуртское гетто или «Еврейская улица» (Judengasse) недаром называлась «Новым Египтом». Там, в ужасной тесноте, ютилось около 500 еврейских семейств, среди которых было, однако, немало зажиточных и образованных людей. За чертой еврейского квартала не дозволялось жить ни одному еврею. Выход в город разрешался обитателям гетто только днём, по воскресеньям же их и днём не выпускали; на ночь ворота гетто запирались, и полицейский патруль наблюдал, чтобы никто оттуда не выходил без экстренной надобности. В 1786 году в одном из этих домов рабства родился будущий борец за политическую свободу, Людвиг Берне (Лейб Барух), который впоследствии описал свои детские впечатления во франкфуртском гетто в следующих, полных сарказма, строках: «Евреи жили в тесной улице, и этот кусок земли был несомненно самым густо населённым на всём земном шаре… Они были предметом нежнейших забот со стороны своих правителей. По воскресным дням им не позволяли выходить из своей улицы, чтобы они не подвергались побоям со стороны пьяных. До 25-летнего возраста им не разрешали жениться, - конечно, для того, чтобы обеспечить крепкое, здоровое потомство. В праздничные дни им можно было выходить за ворота лишь около 6 часов вечера; при этом имелось в виду предохранить их от действия палящих солнечных лучей. Публичные места для гуляния за городом были для них закрыты; их заставляли гулять по полю, чтобы пробудить в них любовь к сельскому хозяйству. Если шедшему еврею христианин кричал: «Mach Mores, Jud!» он должен был снимать шляпу; этим вежливым обхождением должна была укрепляться любовь между двумя религиозными группами населения. По некоторым улицам города евреям никогда нель зя было ходить вероятно потому, что там была плохая мостовая». Обитателям гетто запрещалось показываться на улицах города во время публичных процессий и торжеств; разрешения давались в исключительных случаях. В 1790 г., в день коронации императора Леопольда II, некоторым евреям милостиво давались городской канцелярией пропускные билеты следующего содержания: «Предъявитель сего… может быть отпущен из Judengasse в город в предстоящий день коронации, с тем, чтобы он мог смотреть на торжество из окон какого-либо дома или с подмостков, но отнюдь не на улице»… Норма еврейских браков во Франкфурте не должна была превышать 12 в год, при населении в 500 семейств.

Правители германских государств не скрывали мотивов своей фараоновской политики, направленной против размножения евреев. Мекленбергский герцог Фридрих-Франц I, слывший «либералом», распорядился тотчас по вступлении на престол (1785 г.) о прекращении выдачи евреям Schutzbriefe разрешений на жительство сверх установленной нормы, «до тех пор, пока часть прежних Schutzjuden не вымрет и тем откроет другим своим единоверцам возможность пропитания»; взрослые сыновья не могли оставаться в стране на основании права жительства их родителей, а должны были доказать, что обладают самостоятельным капиталом или обеспеченным заработком. Здесь нормировка еврейского населения прикрывалась заботой об источнике пропитания для него; а между тем правители, магистраты и цехи принимали всевозможные меры, чтобы закрыть перед евреями большую часть этих источников и тем узаконить выселение «излишка» их. Баденское правительство объясняет недопущение евреев к цеховым ремёслам тем, что «при своих способностях они (евреи) в некоторых отраслях достигли бы ловкости и отвлекли бы к себе заработки».

Мотивы торговой конкуренции лежали в основе и тех тяжелых стеснений экономической деятельности, которые испытывала большая еврейская колония промышленного города Гамбурга. Многие отрасли торговли и ремесленного труда были закрыты для евреев; приобретение недвижимости запрещалось; еврейских детей, даже из зажиточных и образованных семейств, не допускали в городские школы. Иногородний еврей при въезде в город должен был уплачивать Geleitsgulden, «охранный гульден», и затем ещё Schutztaler. Район жительства евреев в Гамбурге был ограничен, хотя и не так замкнут, как франкфуртское гетто.

§ 3. Пруссия. Нигде регламентация гражданского рабства евреев не достигла таких уродливых крайностей, как в Пруссии, в «веке просвещения» (Aufklarungszeit) Фридриха II, прозванного Великим. Здесь вся жизнь евреев была опутана, как железными цепями, жестокими статьями Фридриховского «Регламента для евреев» 1750 г. Продукт государственного творчества вольнодумного короля, не верившего в церковные каноны, этот «Регламент» по своей тенденции мало чем отличался от средневековых канонических уставов и от юдофобского законодательства вестготской Испании.

Согласно Регламенту 1750 г. и позднейшим разъяснениям к нему, евреи Прусского королевства разделялись на два главных разряда: «покровительствуемых» (Schutzjuden) и «терпимых» (geduldete Juden). Покровительствуемые, в свою очередь, делились на три группы, по степени предоставленных им личных прав: 1) «Общепривелигерованные» (Generalprivilegierte) пользовались правами жительства и промыслов на основании королевской привилегии, распространявшейся на всех членов их семьи и на все места, где евреям жительство дозволялось. 2) «Ординарные» (ordentliche Schutzjuden) жили на основании охранной грамоты (Schutzbrief), где точно указывалось, в каком месте им разрешается проживать, какими промыслами заниматься, на каких членов семьи распространяется это разрешение; ординарные могли передавать свои права только одному из своих детей, а по особому ходатайству двум, при условии обладания солидным капиталом; прочим детям право торговли не давалось. 3) «Экстраординарные» (ausserordentliche Schutzjuden) пользовались лично пожизненным правом жить в определённом месте и заниматься определенной профессией, но это право не передавалось их детям; к этой группе причислялись врачи, живописцы и прочие лица свободных профессий. К разряду «терпимых евреев» причислялись: лица, состоящие на общинной службе (раввины, канторы, шохеты и пр.), дети ординарных сверх старших двух, все дети «экстраординарных» евреев, домашние слуги и др.; им запрещалось в различных степенях заниматься торговлей и ремёслами и заключать браки между собой (они могли только путём брака вступать в семьи «привелигерованных» евреев). За соблюдением всех этих драконовских законов следил правительственный «Generaldirectorium» из чинов министерства внутренних дел и финансов, в ведении которого находились еврейские дела в Пруссии.

В записке, представленной в 1787 году прусскому правительству депутатами от еврейских общин, перечислены все тяготы и ограничения, отравлявшие жизнь евреев в Пруссии. Размеры специальных налогов были огромны. На первом месте стоял «покровительственный налог» (Schutzgeld), который приносил казне ежегодно 25000 талеров, уплачиваемых всей «еврейской колонией» Пруссии под круговой порукой. Далее следовали: рекутская подать, «серебрянная подать», серебрянный акциз («никому неизвестно, за что взимается этот акциз» заявляют депутаты), налог за утверждение призводимых каждые три года выборов общинных представителей, пожарный сбор, разные виды «штемпельного (гербового) сбора» и многое другое. Храрактерным является «брачный налог», взимавшийся при выдаче разрешений на браки между евреями; плательщики делились на несколько разрядов, вносивших от 20 до 80 талеров за каждое разрешение и сверх того по 14 талеров за брачное свидетельство (Trauschein); лица моложе 25 лет уплачивали за «диспенсацию» лишние 40 талеров; добавочные сборы взимались при повторном браке. Для людей несостоятельных такие крупные подати делали невозможным вступление в брак. Еще более пугали «молодых» последствия брака: за приписку каждого из детей взимались в казну большие деньги (до 160 талеров). Пресловутая «Лейбцоль» или «Geleit» (пропускная пошлина) взимались не только с иностранных но и с туземных евреев при переезде из одной прусской провинции в другую. «Обращение с плательщиками пошлин заявляют упомянутые депутаты крайне унизительно и низводит евреев до степени скотов». В 1788 году закон освободил от «пропускной пошлины» прусских евреев, оставив её только для иностранных: но от этого унизительная процедура «пропуска» не устранялась, ибо у городских застав еврей должен был документально доказывать своё прусское подданство, чтобы получить пропуск без уплаты налога. Впрочем, и такой пропуск гарантировал евреям в некоторых провинциях (Von-Pommern и др.) пребывание только в течение 24 часов. Верхом изо бретательности правительства Фридриха II был известный «фарфоровый» налог (Porcellain-Exportation), установленный для всех прусских евреев в 1769 г.: всякий еврей обязывался при вступлении в брак, покупке дома и других гражданских сделках покупать из королевской фабрики фарфоровые изделия на определенную сумму (до 300 талеров) и продавать эти изделия за границей, хотя бы и с убытком для себя. От этого вынужденного поощрения отечественной промышленности евреи Пруссии понесли только за восемь лет (1779-87) убытков в размере 100.000 талеров на купленном им фарфоре; у тех, которые не были в состоянии уплатить за навязанный им товар, были описаны и проданы дома; да и после всех этих взысканий осталась огромная казённая недоимка (в 1786 г. 52.000 талеров). Только в 1788 году еврейские общины избавились от «фарфорового налога», уплатив в казну единовременный выкуп. Берлинский фарфор королевской мануфактуры был известен в стране и за границей под ироническим названием «Juden-Porcellain».

Какие же права предоставлялись евреям взамен всех этих тяжелых жертв в пользу государственной казны? Евреев не допускали к земледелию, несмотря на обилие свободной пахотной земли в тогдашней Пруссии; им запрещали покупать и даже брать в аренду земельные угодья и сельскохозяйственные статьи, а также содержать винокуренные и пивоваренные заводы. Хозяйничавшие во всех городах ремесленные цехи не допускали евреев ни к каким ремёслам и не принимали еврейских детей в учение. Даже в предоставленной евреям области торговли целые отрасли были для них закрыты (торговля съестными припасами, разносная торговля по деревням и пр.). В некоторых торговых городах (Штетин, Магдебург, Кольберг, Эльбинг) им совсем запрещалось жить. В районе постоянной оседлости евреев администрация следила, чтобы число их не увеличивалось. Больше двух взрослых детей запрещалось приписать к своей семье даже «ординарным» евреям; излишек семьи должен был эмигрировать. Это вело к распаду и материальному разорению семьи. Еврей, наживший какое-либо состояние должен был выделять значительную его часть выселявшимся детям, искавшим куска хлеба в чужих странах. Еврейский отец не имел счастья жить в кругу всех своих детей и внуков; он должен был разлучаться с членами своей семьи и дробить своё состояние.

В Кенигсберге христианское купечество настояло, чтобы еврейским семействам не выдавались новые привелегии на право жительства, дабы их число не умножалось. На прошении двух еврейских купцов в Бреславле, Ицига и Эфраима, о защите их торговых прав, Фридрих II положил следующую грубую резолюцию: «Что до вашей торговли, вы получите. Но то что вы приводите в Бреславль целые населения иудеев и хотите превратить город в настоящий Иерусалим этому не бывать». Король ревностно охранял даже курьёзы старого «законодательства» о евреях. На основании нелепого эдикта 1737 г., обязывавшего всех женатых евреев носить бороду для отличения от христиан, Фридрих II отказал одному богатому еврею в ходатайстве о дозволении ему сбрить бороду.

Неудивительно, что знаменитый Мирабо, посетивший Берлин в год смерти Фридриха (1786), назвал некоторые его законы о евреях «достойными каннибала» (loi digne d'un Canibale).

§ 4. Бесправие и просвещение. Позор еврейского бесправия в Пруссии особенно бросался в глаза в последней четверти XVIII века, когда оно оказалось в резком противоречии с культурным пробуждением еврейского общества под влиянием просветительского движения эпохи Мендельсона. Сам Мендельсон, этот властитель дум значительной части мыслящего еврейского общества, прототип Натана Мудрого был в политическом отношении бесправным «терпимым евреем», жившим в Берлине на правах бухгалтера одной фабрики. Приятель Фридриха II и друг Мендельсона, маркиз Д'Аржан осведомился однажды о правовом положении последнего и получил такой ответ: «Он пользуется терпимостью (правом жительства), как состоящий на службе у фабриканта Бернарда. Если фабрикант сегодня уволит его, и он (Мендельсон) не найдет другого Schutzjude, который принял бы его на службу, то полиция немедленно заставит его покинуть страну». Философу «прощали» его принадлежность к еврейству. Интересную бытовую картину рисует один современник, описывая первую встречу гостившего в Кенигсберге Мендельсона с Кантом (1777 г.). Мендельсон инкогнито явился в аудиторию, где Кант читал лекцию. «Маленький горбатый человек, с острой бородкой, не обращая внимания на присутствующих, робко, тихими шагами вошёл в аудиторию и остановился недалеко от входных дверей. По обыкновению, послышались насмешливые возгласы, перешедшие в шиканье, свист и топанье; но к общему изумлению незнакомец оставался на своём месте, как прикованный, и лицо его выражало ледяное спокойствие. Желая дать ясно понять о своей решимости дождаться профессора, он даже взял свободный стул и уселся на нём. К нему подошли, заговорили, - он отвечал кратко и учтиво: он дожидается тут, желая познакомиться с Кантом. Шум прекратился только, когда в зал вошёл Кант. Его лекция отвлекла внимание всех в иную область; все были так очарованы, так увлечены в потоке новых идей, что забыли о появлении еврея, - как вдруг, по окончании лекции, последний со стремительностью, странно контрастировавшей с его прежней невозмутимо стью, пробрался сквозь толпу, направляясь к кафедре. Среди студентов снова послышался презрительный смех, который, однако, тотчас уступил место новому изумлению: Кант, внимательно всмотревшись в незнакомца и услышав от него несколько слов, сердечно пожал ему руку и затем сердечно заключил его в свои объятия. По толпе пробежал как бы электрический ток: «Моисей Мендельсон! Это еврейский философ из Берлина». Благоговейно расступились ученики, образуя шпалеры, когда оба всемирных мудреца, держась за руки, покидали аудиторию».

Презирая еврея вообще, немецкое общество делало исключение для отдельных лиц. Некоторая часть общества находилась под мощным гуманизирующим влиянием «Натана Мудрого», появившегося в 1779 году. Еврей в этих кругах уже не отождествлялся с мелким торговцем: в нём иногда видели задатки глубокой интеллектуальной и этической культуры. Вышеупомянутое сочинение Дома «Об улучшении гражданского быта евреев» (1781) также убедило многих в том, что бесправие и гражданское унижение являются главными причинами упадка еврейской массы и её социальной отчуждённости. В высших кругах берлинского общества тогда уже стало замечаться сближение между евреями и христианами. Это было не то общение единичных мыслителей и деятелей литературы, которое происходило раньше в скромном домике Мендельсона, в кружке Лессинга, Николаи и Глейма. В 1780 году нарождался «Берлинский салон», где сходились представители христианской и еврейской аристократии. Еврейская денежная аристократия была новым продуктом тогдашнего экономического строя. Обрекая еврейскую массу на экономическое прозябание в мелких промыслах, Фридрих II поощрял крупных еврейских капиталистов в их фабричных, откупных и банкирских предприятиях. Многие евреи Берлина, Кенигсберга и Бреславля разбогатели на подрядах и поставках во время Семилетней войны; откупщики монетного дела (Munzjuden) и банкиры приобрели влияние при дворе; королевские финансы в значительной степени регулировались при их посредничестве. Для таких лиц король, конечно, делал изъятия из сурового «еврейского регламента», выдавая им «генеральные привелегии на правах христианских купцов». Так появились привелегированные богатые дома Эфраимов, Ицигов, Гумперцов и др. В то время, как главы этих домов были погружены в свои обширные коммерческие предприятия, их жёны и дети, в богато обставленных квартирах, открывали «салоны» по образцу лучших придворных и аристократических салонов Берлина, стараясь даже превзойти их роскошью и изяществом. Двери этих салонов широко раскрывались для представителей высшего христианского обществ а. Красивые, образованные еврейки, охваченные порывом сближения с немецкой аристократией, служили главной приманкой этих салонов. Дома банкиров Эфраима, Когена, Майера, Ицига в Берлине охотно посещались прусскими офицерами, сановниками и дипломатами; здесь завязывались романы с любезными дочерьми Израиля, которые готовы были променять своё еврейство на титулы немецкой баронессы или прусской офицерши. Около 1786 года, в Берлине выдвинулся более литературный, интеллигентский салон Генриэтты Герц пышной еврейской красавицы, жены врача Маркуса Герца, ученика Мендельсона. В этом году случайно попал в салон Герц граф Мирабо, приехавший с дипломатическим поручением в Берлин, и был поражен его блеском. Но настоящий расцвет салона относится к первым годам французской революции…

Иллюстрацией тогдашнего отношения берлинского общества к евреям может служить следующий эпизод, расказанный современником. В августе 1788 года в берлинском Национал-театре была поставлена драма Шекспира «Венецианский Купец». Актёр Флек, мастерски игравший роль Шейлока, не решался выступить в этой роли перед публикой, где находилось немало евреев, без предварительных извинений. Перед началом пьесы Флек продекламировал в театре, в виде пролога, сочинённое для этого случая стихотворение, в котором предупреждал, что артисты вовсе не намерены осмеивать со сцены «единоверцев Мендельсона»; они одинаково изображают на сцене добродетели и пороки как христиан, так и евреев:

Nun das kluge Berlin die Glaubensgenossen des weisen
Mendelssohn hoher zu schatzen anfangt; nun wir bei diesem
Volke (dessen Propheten und erste Gesetze wir ehren)
Manner sehen, gleich gross in Wissenschaften und Kunsten, -
Wollen wir nun dies Volk durch Spott betruben?..
Nein, dies wollen wir nicht. Wir schildern auch bubische Christen…
Wir tadeln der Kloster Zwang und Grausamkeit…
In Nathan dem Weisen spielen die Christen die schlechtere Rolle;
Im Kaufmann Venedigs thun es die Juden…

Современный «летописец», однако, прибавляет, что это предепредительное отношение к евреям не было сочувственно принято публикой, и при следующих представлениях пролог не повторялся. «Справедливо роптали на то, - говорит он, - что евреи хотели создать себе исключительное положение в театре, где выводятся все сословия, каждое в своих смешных или серьёзных чертах».

Был один момент, когда евреям Пруссии улыбнулась надежда на некоторое улучшение их правового положения. Это было в 1786 г., когда после смерти автора жестокого «Регламента о евреях», Фридриха II, вступил на престол Фридрих-Вильгельм II, - монарх с менее деспотическими наклонностями, который в медовый месяц своего управления выразил генерал-директориуму свою волю: «чтобы положение этой угнетённой нации (еврейской) было по возможности облегчено». Поощрённые добрым словом короля, старшины берлинской еврейской общины обратились к нему с прошением, «полным благоговения и детской доверчивости» (6 февр. 1787 г.). Здесь изображалось несчастное положение прусского еврейства, «стонущего под тяжестью непомерных налогов и не менее жестоким гнётом унижения». «И то и другое говорится в прошении унизило нашу нацию и препятствовало нам делать успехи на пути умственного развития, крупной промышленности и всего, что ведёт к благосостоянию… Отезанная от всех источников пропитания, от ремёсел, земледелия, всех видов государственной службы, наша колония имеет только одно средство заработка торговлю, да и та обставлена многими ограничениями». Далее просители указывали, что и интересы государства выиграли бы, если «значительная колония, доселе погружённая в отчаяние, была более мягким обращением превращена в группу полезных подданных». Смиренная просьба еврейских представителей заключалась в том, чтобы король назначил комиссию, которая совместно с уполномоченными от еврейских общин, рассмотрела бы действующее законодательство о евреях и выработала бы проект улучшения их гражданского положения.

Король удовлетворил просьбу и отдал в этом смысле приказ генерал-директориуму. Последний немедленно предписал еврейским общинам избрать из своей среды уполномоченных, которые представили бы комиссии «пожелания всего еврейства». 17 мая 1787 года от имени «депутатов всех еврейских колоний прусского государства» поступила обширная записка для «Королевской комиссии по реформе еврейского быта», которая тогда утверждалась при генерал-директориуме. В записке, где перечислены все установленные для евреев правоограничения, депутаты просили комиссию: при выработке проекта реформ не исходить из позорного «Регламента» 1750 года, а составить, с участием еврейских депутатов, план реформы, «основынный на началах терпимости и уважения к человеку».

Ближайшим результатом всех этих ходатайств были только два частичных облегчения в податях: в 1787 году был отменен позорный «лейбцоль» для евреев прусских подданых, а в 1788 году состоялось вышеупомянутое освобождение их от трагикомедии фарфарового налога. В самой же системе еврейского бесправия не произошло никаких изменений. Назначенная королём чиновничья комиссия получила от генерал-директориума инструкцию, пропитанную старым духом юдофобии и казарменной регламентации. В этой инструкции (10 дек. 1787 г.) комиссии преподаны следующие указания: «улучшение положения евреев должно находиться в точном соответствием с их полезностью для государства»; ограничения в промыслах должны быть смягчены, ибо нужда толкает евреев на путь недозволенных средств наживы; но с другой стороны расширение прав евреев без упразднения их «обособленности» может принести государству ещё больший вред. Отсюда вывод о необходимости осторожно взвешивать всякое предположение, клонящееся к реформе еврейского быта; правовые облегчения должны вводиться в жизнь со строгой постепенностью, «пока дети и потомки нынешних евреев исправятся вполне или отчасти, на пользу государству и себе самим». После такой инструкции, от комиссии, конечно, оставалось ожидать очень малого. И действительно, после двухлетних совещаний она выработала такой проект «реформы» (1789 г.), что даже смиренные еврейские депутаты возмутились и заявили, что предпочитают уже остаться при старом регламенте… Эта жалкая канцелярская попытка «эмансипации» совпала с годом Великой Французской революции!

§ 5. Австрия. Бессилие просвещенного абсолютизма в деле разрешения еврейского вопроса сказалось особенно ярко в крупнейшем количественном центре старого еврейства в Австрии 1780-х годов ⁽¹⁾ . Император-католик Иосиф II был, без сомнения, более толерантно настроен по отношению к евреям, чем прусский «плохой протестант» Фридрих II. Поэтому, практическая политика по еврейскому вопросу, в его частностях, была различна у обоих монархов; но общий взгляд на роль еврейства в государства был у них одинаков. Если король упорно держал евреев в узде бесправия, а император сулил им терпимость под условием их национального обезличения, то это вытекало из того, что один считал евреев «неисправимыми», а другой допускал возможность «сделать их полезными для государства». Но исправительная система Австрии была не легче для евреев, чем косная юдофобия прусского правительства. Вводя «реформы», Иосиф II одною рукою отнимал больше, чем давал другою. Отрицательные стороны его режима были тем чуствительнее, что последствия их отражались на сплошных массах евреев в таких провинциях, как Богемия, Моравия и только что оторванная от Польши Галиция.

«Если Иосиф II издал для евреев «эдикт терпимости» (Toleranzedict 1782 г.) говорит один из историков, то он сделал это не для удовлетворения требований гуманности, а для того, чтобы превратить евреев в полезных членов государства. Верный духу того времени, он также считал евреев вредным элементом в государстве, на еврейские общины смотрел отчасти как на тайные общества, злоумышляющие против блага государства, а в иудаизме и еврейской письменности видел кучу вздора». Во главе «эдикта терпимости» для Вены помещены такие, например, статьи: 1) евреи в Вене не составляют общины, и публичное богослужение им не дозволено; 2) число евреев не должно возрастать, и район их жительства не должен быть расширен. Остальные 23 статьи эдикта разделяются на ограничительные и льготные. К первым относятся правила о жительстве евреев в Вене, составленные по прусскому образцу: еврей из австрийской провинции может поселиться в Вене только с особого разрешения правительства, а иностранный еврей с разрешения императора; за право жительства вносится «подать терпимости» (Toleranzgeld) с каждой семьи, но это правило не распространяется на женатых или замужних членов семьи; в деревнях Нижней Австрии евреям запрещено жить, за исключением лиц, устраивающих там фабрики. К разряду льготных статей относятся: право евреев посылать детей в общие «нормальные» и реальные школы, или открывать для себя особые нормальные школы, а также посещать высшие учебные заведения; евреи могут обучаться ремеслу всякого рода у христианских мастеров, но без права получения звания мещанина (Burger) или мастера; разрешается евреям вести крупную торговлю, содержать фабрики, брать в залог недвижимость, но без права присвоения её за долги; отменяются все старые правила о ношении евреями особой одежды, запрещении выходить на улицу по воскресным и праздничным дням до полудня, посещать общественные гуляния и т.п.; отменена также оскорбительная пошлина с приезжих (Leibmauth).

В виде компенсации за эти облегчения, был издан ряд декретов, имевших целью уничтожить автономию еврейских общин, вытеснить язык и национальную культуру евреев. В «эдикте терпимости» им запрещено вести свои деловые книги и переписку на еврейском языке (древнем и разговорном еврейско-немецком), который должен уступить место государственному немецкому языку. Декретом от 25 августа 1783 года император упразднил раввинский суд по гражданским и духовным делам между евреями и подчинил их юрисдикции общего суда; то был сильный удар для еврейского общинного самоуправлени. Власть стала врываться и в еврейское брачное право: раввины были подчинены в делах бракосочетания и развода контролю гражданских властей, имевших право не допускать венчания или развода (1785-1788). В таких «реформах» еврейская масса могла, конечно, видеть только опасное посягательство на ту внутреннюю духовно-бытовую свободу, которой она пользовалась даже в эпоху полного гражданского бесправия.

Не менее встревожило еврейскую массу другое нововведение: привлечение молодёжи к отбыванию личной воинской повинности (1788). Это был первый пример включения евреев в армию христианского государства Европы, - пример, смутивший консервативные круги и христианского и еврейского общества. Австрийская военная аристократия усмотрела в этом оскорбление для военного сословия; еврейская же масса, веками отчуждённая от общегосударственных интересов и лишённая многих элементарных прав гражданства, не могла не ужаснуться при мысли, что её молодёжь вовлекут в чуждую, большею частью враждебную среду, где ей грозит опасность отпадения от веры и народности. Раздирающее душу зрелище представляли собой первые рекрутские наборы в австрийских провинциях, населённых евреями. Одна из таких сцен рекрутский набор в чешской Праге в мае 1789 года изображена в современном журнале. В Праге было принято на службу 25 рекрутов-евреев. День их отправки в армию был днём великого плача: на улицах, прилегающих к казармам, громко плакали матери, сёстры, молодые жёны отправляемых. Знаменитый пражский раввин Иехезкель Ландау явился в казарму и сказал рекрутам речь, в которой увещивал их покориться царской воле и безропотно идти на службу, стараться там соблюдать законы еврейской веры и в особенности ежедневную молитву (при этом раввин передал каждому свёрточек с молитвенными принадлежностями). Раввин отметил и политическое значение момента, указав на то, что отбывание евреями самой тяжёлой гражданской повинности может побудить правительство «снять с еврейского народа остальные цепи, продолжающие давить его». Когда взволнованный раввин окончил свою речь возгласом: «да благославит и хранит тебя Бог!», - казарма и прилегающий двор огласились рыданиями; рекруты бросились на колени перед престарелым пастырем, как бы умоляя о спасении; рыдавшего раввина, близкого к обмороку, едва успели увести. Чувствовалось , что совершается какой-то тяжелый перелом, наступивший раньше, чем народный организм успел к нему приготовиться. Старые метрополии еврейства: Богемия, Моравия и в особенности Галиция, жившая ещё патриархальными традициями польского режима и охваченная всё разгоравшимся хасидским движением, - могли ли они видеть в солдатской казарме переход к лучшим временам?

В Богемии действовала ещё и в «эпоху реформ» Иосифа II старая нормировка еврейского населения: последнее было ограничено цифрой 8600 семейств; в Моравии норма была доведена до 5400 семейств; новый брак разрешался лишь в пределах этой нормы; иммиграция евреев из других провинций была обставлена непреодолимыми трудностями. Однако для «терпимых» евреев сфера промышленной деятельности была значительно расширена. Поощрялась правительством и развивалась в это время фабричная промышленность: из 58 мануфактурных фабрик Богемии больше 15 находилось в руках евреев; в Праге тысячи рабочих-христиан были заняты на еврейских фабриках. Согласно предначертаниям Иосифа II, правительство всячески сокращало функции еврейского самоуправления, но основы автономии сохранились. Большая самоуправляемая община находилась в Праге, крайне скученная в 300 домах своего квартала; в моравском Никольсбурге сохранился еще институт «областных раввинов».

«Преобразовательные» эксперименты Иосифа II особенно тяжело отозвались в Галиции. В течении 18 лет (1772-1790) здесь беспощадно ломался экономический и общественный строй, установившийся в долгие века польского режима. Декретами из Вены хотели сразу переделать весь строй народной жизни в присоединенном крае, и под видом «исправления» калечили жизнь десятков тысяч людей. Нельзя было в еврейской Галиции ввести излюбленную в Австрии фараоновскую нормировку браков, - и вот придумали суррогат её: установили обязательное испрашивание евреями разрешения у наместника на каждый брак, с уплатой значительного налога на разрешение (1773, 1785 г.). Позже денежный налог был заменен для женихов «аспирантов» обязательством представить свидетельство о выдержании в особой комиссии экзамена по немецкому языку. Экономическое благосостояние евреев в Галиции было совершенно подорвано рядом декретов, сначала ограничивавших, а затем запрещавших питейный промысел их в деревнях и аренду сельскохозяйственных статей занятий, которыми кормилось не менее одной трети галицийского еврейства (1776, 1784-85). Десятки тысяч людей лишились хлеба и впали в нищету, а бедняков и нищих, не вносивших три года подряд поголовной подати, правительство высылало из страны в Польшу. Попытки Иосифа II привлечь евреев к земледелию встретили сочувствие среди части обездоленных поселян, но правительство не могло снабдить земельными участками всех желавших, так как оно в то же время занялось колонизированием немцев на своей польской окраине. Параллельно шло разрушение сложной общинной организации евреев в Галиции. После ряда попыток насадить «казенный» областной раввинат во Львове и сократить функции кагалов, у раввинов и кагалов была отнята всякая власть вне сферы чисто религиозных интересов (1785). При таких условиях недоверие еврейских масс к австрийскому правительству всё возрастало, - и на такие «реформы», как привлечение евреев к личной воинской повинности и зазывание их в общие школы, могли смотреть в Галиции только как на проявление той же злостной, разрушительной политики.

Правительство, впрочем, не скрывало своей конечной цели уничтожения национальной самобытности еврейства. Иосиф II в целом ряде декретов определённо подчёркивал эту тенденцию. В резолюции на доклад придворной канцелярии о новом регламенте для евреев Галиции (1788) император так формулировал свой взгляд на еврейский вопрос: «Из этого, с таким трудом составленного, проекта еврейской хартии (Juden-Patent) не может выйти ничего целесообразного и прочного, если еврейские законы и обычаи, частью происходящие от Моисея, частью позже превратно истолкованные, будут признаваемы и соединяемы с ныне действующими (государственными) узаконениями… Те из религиозных обычаев, которые не противоречат общим законам, могут быть ими сохранены; по отношению же к прочим каждому должна быть предоставлена свобода: либо отречься от своих религиозных обычаев, исключительных по времени и обстоятельствам, либо отказаться от всех преимуществ гражданина государства и, по уплате эмигрантской подати, удалиться за пределы страны». Такая инструкция, - характерная для «терпимости» эпохи просвещенного абсолютизма, - давала в руки администрации опасное орудие вмешательства в духовную жизнь граждан; последовательно применённая к патриархальному строю галицийского еврейства, она могла бы привести к величайшим насилиям над совестью. При Иосифе II эта система регламентации внутреннего быта еще не успела показать себя на практике (император умер в 1790 г.); но в следующую эпоху она скинет с себя покров благожелательной реформы и, при помощи орудий полицейского государства, будет творить своё дело культурного насилия. «Сначала национальное обезличение, потом гражданское равноправие» таков лозунг этой политики. От гражданских реформ Иосифа II почти ничего не останется, но его система опеки войдет в административную практику Австрии.

Десятилетнее царствование Иосифа II могло казаться началом эмансипации только недальновидной горсти «просвещенных» из школы Мендельсона, веривших в возможность путём казённых «нормальных школ» создать поколение образованных и, следовательно, равноправных еврейских граждан. Впрочем, одна небольшая, далёкая от своего народа группа евреев фактически почти пользовалась равноправием: то была группа аристократических семейств в Вене, связанная финансовыми операциями со двором и высшими сановниками. «Берлинский салон» имел своё филиальное отделение в Вене: здесь царила молодая баронесса Фанни фон Арнштейн, дочь берлинского негоцианта и главы еврейской общины Даниила Ицига. Иосиф II лично знал и ценил баронессу, которая впоследствии играла видную роль в дипломатических кругах Вены.

В Венгрии правительственная политика накануне 1789 года была приблизительно та же, что в Австрии. «Эдикт терпимости» Иосифа II был здесь приспособлен к местным условиям, под именем «Systematica gentis judaicae regulatio» (1783). 80.000 евреев Венгрии, жившие раньше в тесном районе нескольких городских округов, получили право постоянного или временного жительства в королевских вольных городах, за исключением горнозаводских центров. Однако, промыслы их были ещё ограничены и казённые подати черезвычайно обременительны. Расширение прав ставилось в зависимость от выполнения «просветительной» программы Иосифа II: было объявлено, что через десять лет для открытия какого-нибудь торгового дела потребуется предъявление предпринимателем свидетельства об окончании курса в нормальной школе. Культурная опека выражалась иногда в курьёзных формах. В числе предписанных императорским декретом реформ было обязательное бритьё бороды евреями. Так как для ортодоксов это было сопряжено с нарушением обычая, то к императору вскоре поступила петиция, в которой венгерские евреи, ссылаясь на провозглашённое начало веротерпимости, просили о дозволении носить бороды (1783). Просьба была уважена… Австрийский император, таким образом, оказался уступчивее прусского короля Фридриха II, который, исходя из противоположного взгляда на роль еврейской бороды, не разрешал вольнодумным берлинцам брить её (выше § 3).

§ 6. Франция. В дореволюционной Франции для евреев существовала «черта оседлости»: провинция Эльзас (кроме города Страсбурга) и часть Лотарингии (города Мец и Нанси). Вся остальная территория государства находилась вне «черты», и евреи либо вовсе не допускались туда, либо допускались с ограничениями. Потомки испанских евреев, сефардов, жили на юге Франции в промышленных центрах Бордо и Марселе, в Бретани и Байонне. Проникши туда первоначально под маскою «марранов» или «новых христиан», сефарды впоследствии сбросили маску и заставили правительство признать свершившийся факт. Но если центральное правительство мирилось с фактом пребывания евреев в запретных областях, то местные власти, муниципалитеты и купеческие гильдии, делали всё возможное для вытеснения «незаконно проживающих» из пунктов, где их торговая конкуренция давала себя чувствовать христианскому купечеству. В 1773 году христианские купцы в Нанте исходатайствовали у короля декрет о выселении из этого города купцов-евреев. В 1780 году, вследствие денежной тяжбы мецского еврея Исраэля Креанжа с двумя чиновниками города Бреста, реннский парламент постановил: «выселить Креанжа и всех евреев, находящихся в настоящее время в Бретани, в места их постоянного жительства» и эту операцию произвести в течение двух недель. Прочно утвердилась только большая еврейская колония в Бордо, состоявшая преимущественно из крупных негоциантов и банкиров, связанными финансовыми операциями с королевским двором. При Людовике XVI бордосцы добились права селиться и торговать на всей территории Франции (1776). Королевская казна от этого не осталась в убытке: за привелегии уплачивались сотни тысяч ливров, а в 1782 году благодарные евреи Бордо собрали более 60.000 ливров на покупку военного корабля, поднесённого королю в виде подарка. Другой еврейский центр на юге Франции удержался в Авиньоне, находившимся ещё накануне великой революции под властью римских пап. Здесь царили средневековые порядки: евреи жили в особом квартале (carriиre des juifs) и состояли под надзором папской инквизиции; иезуиты и доминиканские монахи приходили в гетто и по субботам читали в синагогах проповеди о душеспасительности христианства и погибельности иудейства; нередко малолетние еврейские дети похищались, увозились в монастыри и обращались в христианство, вопреки всем протестам несчастных родителей.

Главная масса французского еврейства сосредотачивалась в северо-восточных провинциях королевства Эльзасе и части Лотарингии ⁽²⁾ . В двух городах Лотарингии, Меце и Нанси с округом, число евреев было строго нормировано: в первом 480 семейств, во втором 180. От времени до времени производилась чистка: изгонялись сверхсметные еврейские семейства, образовавшиеся путём прироста или тайной иммиграции. Гетто в Меце представляло собой и в конце XVIII века то же мрачное гнездо париев, как и в начале века: та же теснота и грязь замкнутого квартала, те же разорительные налоги за droit d'habitation (ежегодная сумма подати в 20.000 ливров взималась ещё в первые годы революции в пользу потомков герцога Бранка и графини Фонтэнь), унизительная подать в пользу местных приходских церквей, а дальше запрещение показываться в городе в воскресные и праздничные дни и т.п. всё, как во франкфуртском гетто, с некоторыми вариациями.

В Эльзасе еврейское население было разбросано в двухстах городах и селениях; но в столице, Страсбурге, евреям запрещалось постоянное жительство. Старинная привелегия, данная городу во время черной смерти (1349), предоставляла магистрату право не допускать туда ни одного еврея, и против этой привелегии оказывались бессильными даже благоприятные евреям попытки королей. Во второй половине XVIII века евреи допускались в Страсбург только проездом, на ночлег или на пару дней, по делам, каждый раз с особого разрешения полиции. При этом каждый приезжий должен был проходить через ряд унизительных процедур; у въезда в город он уплачивал пропускную пошлину, установленную для скота (pиage corporel, соответствовало германскому Leibzoll); получив пропуск, он мог останавливаться только в некоторых, особо для этого назначенных подворьях, и полиция следила за тем, чтобы он по истечении данного ему срока выехал из города. Характерный полицейский приказ был издан в Страсбурге в ноябре 1780 года: «Судьи полицейской камеры обратили внимание, что некоторые горожане осмеиваются сдавать в наём евреям комнаты и квартиры в своих домах, побуждаемые к тому приманкою денег и не предвидя вытекающих отсюда худых последствий. Это вызывает крайне опасное общение и сближение между христианами и еврейским племенем, что прямо противоречит духу старинных регламентов, решительно воспрещающих еврею жить под одной крышей с христианином. Желая воспрепятствовать столь опасному по своим последствиям злоупотреблению, мы… строжайше запрещаем горожанам сдавать внаем евреям дом, лавку и какое бы то ни было помещение, под опасением штрафа в 150 ливров. Приказываем им (горожанам) отсылать евреев, которые попросятся у них на квартиру или ночлег, в места, для сего назначенные»… Дабы никто не отговаривался незнанием закона, Полиция распорядилась напечатать этот приказ на двух языках и расклеить по городу. Таким образом Страсбург, центральный пункт эльзасской «черты оседлости», был закрыт для евреев; как позже в росс ийском гетто город Киев. Особые подворья для приезжих евреев, «облавы» полиции на незаконно проживающих все это сближало город на Рейне с городом на Днепре при «старом порядке», давно минувшем для первого, но доныне еще сохранившемся для второго.

Как ревностно охранялся Страсбург от «нашествия» евреев, видно из следующего эпизода. В 1767 году богатый еврейский подрядчик, поставщик королевской армии, Герц Серф-Берр из Бисгейма ходотайствовал перед городскими властями о разрешении ему остаться на зиму в Страсбурге, так как по дорогам бродят грабители и опасно ездить часто по делам в город и обратно. Администрация отказала в просьбе. Тогда в дело вмешался известный государственный деятель, герцог Шуазель, который в письме на имя страсбургского магистрата доказывал, что зимнее пребывание одного еврейского негоцианта в городе, под бдительным надзором полиции, не принесёт никакого вреда. И только уступая настояниям всесильного министра, местные власти оставили Берра в Страсбурге. Спустя несколько лет им пришлось сделать ещё более резкое отступление от средневекового регламента. В 1775 году король выдал Серф-Берру и его семье патент на натурализацию и право повсеместного жительства, в воздаяние за оказанные им армии и правительству услуги. Городской совет в Страсбурге, который Берр избрал своей резиденцией, сначала чинил ему всякие препятствия в приобретении недвижимости, но наконец, скрепя сердцем, подчинился королевской воле. И таким образом, к переписи 1784 года оказалось к ужасу отцов города 4 еврейскмх семейства из 68 душ: то были семьи Серф-Берра и его родных, его торговые служащие и домашние слуги.

Но вся огромная масса эдьзасских евреев оставалась ненатурализированной: это была группа бесправных и беззащитных иностранцев, которые были только «терпимы» (toleres). В деревнях и владельческих местечках они пользовались правом жительства по милости феодалов-помещиков или «сеньоров» (seigneurs), взимавших за это droit d'habitation тяжёлые налоги. Целам рядом ограничений в промыслах еврейская масса была загнана в область мелкой торговли и ростовщичества. Евреи, жившие в деревнях, давали крестьянам ссуды под хлеб или виноград; в городах и местечках они являлись кредиторами мещан и ремесленников. Должник-христианин, зная о непрочном правовом положении еврея, которого в любой момент можно выжить из данного места, часто брал ссуду без намерения возвратить её. Это увеличивало риск кредита и заставляло кредитора брать ростовщические проценты. Отсюда ряд столкновений и судебных процессов, несчастное положение еврея, как эксплуатируемого эксплуататора, общее презрение к нему, превращение слова «juif» в синоним «usurier» (ростовщик). На этой почве выросла грандиозная афёра юдофоба Гелла, земского судьи в Эльзасе, организовавшего массовую подделку платёжных расписок, которыми погашались выданные христианами евреям долговые обязательства. Гелл понёс кару за мошенничество и декретом короля был выслан из Эльзаса (1780), но сотни еврейских семей были разорены.

Старый порядок достиг своей цели: он сделал еврея сначала бесправным, а потом презренным. Еврея заставляли всё покупать: право жительства, передвижения, промысла; его заставляли платить за каждый глоток воздуха, которым он дышал, за каждую пядь земли, на которой ему дозволяли стоять. Что же мог он сделать, как не жадно гнаться за деньгами, дававшими ему право получать то, что другим давалось без денег? Дворяне-помещики или сеньоры выжимали из живших в их имениях евреев последние соки. Давая за крупную ежегодную подать «право жительства» еврею, сеньор не гарантировал такого права его детям, когда те вырастали; подросшему сыну приходилось часто покидать родительский дом из-за нежелания сеньора дать ему право жительства. И когда евреи жаловались на этот произвол в «верховный совет Эльзаса» (Conceil souverain d'Alsace), они получали такого рода ответы от высшего в крае административного органа: «Еврей не имеет определённого местожительства; он осуждён на вечное скитание. Этот рок за ним следует всюду и говорит ему, что он не может нигде себе позволить прочную оседлость. Поэтому возмутительно (rиvoltant), что лицо из этой осуждённой нации (nation proscrite) хочет понудить сеньора признать его и дать ему право покровительствуемого на том основании, что сеньор соблаговолил допустить отца этого еврея жить в своих владениях и что этот еврей там родился… Еврей ни гражданин ни горожанин (ni citoyen, ni bourgeois); право жительства в каждом данном месте может ему давать только сеньор, который волен и выселять его в случае надобности.

В 1784 году правительство сделало некоторые шаги к облегчению положения евреев. В январе этого года декретом короля Людовика XVI была отменена «телесная подать» (pиage corporel) или пропускная пошлина, взимавшаяся с пассажиров-евреев в Эльзасе и «приравнивавшая их к животным» (qui les assimile aux animaux). Но в июле того же года был опубликован новый королевский регламент для евреев Эльзаса, в котором монарх возвёл в ранг закона все тяготевшие над ними унизительные ограничения и репрессии, изобретённые феодальными и буржуазными юдофобами. Если не считать пары статей, направленных к некоторому расширению еврейских промыслов (по сельской аренде, земледелию, фабричной промышленности), то все основные статьи регламента являются кодификацией бесправия. Особенно бросается в глаза тенденция воспрепятствовать естественному росту еврейского населения. Первая статья устава гласит: «Те из евреев, рассеянных в провинции Эльзас, которые ко времени опубликования этого акта окажутся неимеющими определённого местоприбывания и неуплатившими налогов за покровительство (droit de protection) королю, за допущение и жительство (rиception et habitation) сеньорам и городам, и сбора (contribution) в пользу общин, - обязаны в течение трех месяцев удалиться из этой провинции, даже в том случае, если бы они отныне обязались уплачивать упомянутые повинности; если же они останутся в стране, то поступить с ними, как с бродягами и бессовестными людьми (vagabonds et gens sans aveu), по всей строгости ордонансов». Следующие статьи запрещают сеньорам, городам и сельским общинам допускать на постоянное жительство иностранных евреев; последние, приезжая в Эльзас по торговым делам, допускаются только на временное жительство до трёх месяцев, если они предоставят удостоверение о своей личности и цели приезда от администрации тех мест, откуда они прибыли. Охраняя страну от наплыва евреев извне, новый закон нормирует также и естественный прирост их. Всем евреям и еврейкам Эльзаса запрещается заключать браки без формального разрешения короля, даже н а феодальных землях, под страхом изгнания из провинции; раввинам запрещено совершать обряд бракосочетания без такого разрешения, под угрозой штрафа в 3000 ливров, а в случае рецидива изгнания из страны.

Таким образом, и этот устав, изданный в «либеральные» годы царствования Людовика XVI, только узаконил позорную систему закрепощения евреев. Еврейское население Эльзаса продолжало стонать под отеческою опёкою сеньоров и городских властей; предприимчивые люди рвались вон из этого царства феодалов-крепостников, устремляясь в крупные центры, особенно в столицу страны Париж. Но тут их ждали новые унижения. Париж находился вне «черты оседлости», и с приезжавшими туда евреями обращались так, как ныне ещё обращаются в России с евреями прибывающими в Петербург или Москву. Они находились всецело в распоряжении полиции, под надзором особой «Инспекции для бродяг и евреев» (Inspection des escrocs et des juifs). Для получения права временного жительства в Париже, евреи должны были предъявлять документы о цели своего приезда; полицейские комиссары, раз в неделю или две, являлись в обитаемые евреями гостиницы и постоялые дворы, делали обыски, забирали «подозрительных» жильцов, а неимеющих документов на жительство тащили в тюрьму. Эти «облавы» происходили обыкновенно вечером или даже ночью. Вот сцена расправы в полицейском участке с группою арестованных евреев: «Чем занимается этот?» спрашивает чиновник. Это старьёвщик отвечает городовой. «Ладно, в тюрьму его! А этот?» Леон Кагин, жительствующий на улице Сен-Мартен, приехал в Париж, чтобы уладить дела с гренадерским полком (как поставщик); Уедет через несколько дней. «Хорошо, но если останется дольше положенного срока в тюрьму! Третий?» Молотильщик кофе. «Следующий?» Пользуется плохой репутацией. «Выгнать его из столицы!» Наконец, последний? Александр Жакоб с улицы Модюэ, фактор, паспорта не имеет… «Гоните его! Гоните других! Гоните их всех!»

Несмотря на все запреты и гонения в Париже существовала постоянная еврейская колония, численность которой около 1780 года достигала 800 человек. Эта колония имела пёстрый состав. Привелигерованными считались в ней южные или сефардские евреи большей частью крупные негоцианты из Бордо; во главе этой группы стоял известный филантроп, основатель института для глухонемых, Яков-Родригес Перейра. Низшее место в колонии занимали «ашкеназы» евреи эльзасские и вообще немецко-польские. С 1777 года все приезжавшие в Париж евреи обязаны были, по распоряжению начальника полиции, представлять свои документы (рекомендательные письма от нотаблей их общин) Перейре, который вёл точный реестр новоприбывшим и периодически представлял его полицейским властям; эта еврейская инспекция была тягостна для ашкеназов, к которым Перейра относился гораздо строже, чем к своим землякам сефардам. Полицейские облавы на «беспаспортных» евреев не прекращались, и ещё в первые месяцы революции (май-июнь 1789 года) были в Париже случаи ночных набегов полиции на еврейские квартиры.

Эдикт 1787 года, предоставивший некатоликам полную свободу торговли и индустрии, распространялся на протестантов, а не на евреев. В последние годы перед революцией еврейский вопрос обсуждался в правительственной комиссии, под руководством либерального министра Мальзерба; в неё входили и представители евреев от сефардов бордосцы Фуртадо, Градис и другие; от ашкеназов вышеупомянутый Серф-Берр из Страсбурга и Исайя-Бер Бинг из Нанси. Еврейские представители требовали гражданского равноправия, но правительство не решалось на такую коренную реформу, пока не грянул гром 1789 года.

§ 7. Италия. Сгущённый экстракт средневековья сохранился в гетто города Рима. На низком, топком берегу Тигра папское правительство отвело особый квартал-каземат для нескольких тысяч евреев и здесь производило над ними мучительные эксперименты. Крайней степени достигла жестокость экспериментаторов к концу XVIII века, когда угрожаемая атакою Разума церковь находилась на военном положении. Забитым, запуганным обитателям римского гетто как будто мстили за поругание церкви в стране Вольтера и энциклопедистов; среди этой горсти «неверных» церковь ловила неофитов, как бы для возмещения своих потерь в стаде верующих.

«Эдикт о евреях» (Editto sopra gli Ebrei), обнародованный папою Пием VI в 1775 году, принадлежит к числу самых бесчеловечных актов в истории человечества. Собранный из разных канонов и булл, весь змеиный яд римского католицизма сосредоточился в 44 параграфах этой «конституции гетто». Евреям нельзя жить вне гетто; днём они могут выходить по своим делам в город, но ночевать там строго запрещается, под опасением штрафа и телесного наказания. Привратники у ворот еврейского кватрала не смеют пропускать туда никого и выпускать оттуда после часа ночи. Вне стен гетто не должно быть еврейских магазинов; только в редких случаях разрешаетс открывать торговлю вне гетто, неподалёку от него. В дачных окрестностях города евреям нельзя жить ни под каким предлогом, даже для того, чтобы подышать чистым воздухом. Еврею нельзя ездить по Риму в карете. Евреи обоего пола обязаны носить постоянно и повсюду, в гетто и вне его, «знак желтого цвета, для отличия от других»; мужчины пришивают этот жёлтый кусок материи к своим шапкам, а женщины носят его на головном уборе, причём тем и другим запрещено накрывать этот знак шалью или повязкой; еврей же, выходящий из дому в обычной, а не «форменной» фуражке, должен носить её в руках и ходить с непокрытой головой; за нарушение сих законов установлены строжайшие кары, «по усмотрению». Евреям запрещается: продавать христианам мясо и молоко, давать им пасхальный хлеб (мацу), нанимать их в слуги и кормилицы, приглашать повивальную бабку из христиан, вводить христиан в свои синагоги, есть, пить и играть с ними, даже беседовать с ними в домах, трактирах и на улицах, - под страхом телесных наказаний и штрафов для обеих сторон. Особенно охранялись от «тлетворного» влияния обитателей гетто их несчастные братья, сёстры и дети, попавшие в сети католических миссионеров и содержавшиеся, как в тюрьме, в «доме катехуменов» (приготовляемых к крещению). Никому из евреев не разрешалось приближаться к домам катехуменов и к церкви Благовещения св. Марии в Риме, под опасением штрафа в 300 скуди, ссылки на галеры «и прочих телесных наказаний, по усмотрению». Вздёргивание на «столб для пыток» грозило всякому еврею, приютившего у себя беглого катехумена или неофита из своих соплеменников. За склонение же их к иудейству виновный подвергался тюремному заключению, конфискации имущества или ссылке на галерные работы. Узда наложена и на интимнейшую духовную жизнь еврея. Восемь яростных параграфов направлены против «безбожных, осуждённых талмудических, каббалистических и прочих книг, полных заблуждений и хулы против таинств христианства». Такие книги то есть все еврейские книги, кроме молитвенников и Библии запрещается евреям держать у себя, читать, продавать, дарить, и так далее. Еврей не вправе ввозить, покупать или принять в дар какую бы то ни было книгу на еврейском языке, не отдав её предварительно на цензуру Pater Maestro апостолического двора в Риме, епископам и инквизиторам в других местах, под страхом семилетнего заключения в тюрьме. Издевательством над священнейшими чувствами человека является запрещение евреям хоронить своих мертвецов с церемониями, чтением псалмов и зажженными свечами, ставить надгробные памятники на могилах своих покойников и помещать там надписи. Новые синагоги в гетто строить нельзя, но и ремонтировать старые запрещено. В христианские праздничные дни жители гетто могут работать в своих домах лишь при закрытых дверях. Раввин не имеет права носить костюм, присвоенный духовенству, а должен одеваться, как мирянин. Раввины обязаны принимать меры, чтобы на проповедях католических миссионеров присутствовало установленное число евреев, ибо «проповедь наилучшее средство для обращения евреев». Духовные пастыри еврейства были обязаны сами гнать своих овец в пасть волков, - до такой утончённой жестокости доходили проповедники «религии любви». В заключение, папа повелевает настоящий «Эдикт о евреях», для лучшего ознакомления с ним, расклеить на улицах и площадях Рима и в синагогах гетто. 20 апреля 1775 года это приказание было исполнено и жители Рима толпились вокруг громадных плакатов, заключавших параграфы папской «конституции для евреев».

При таком режиме должна была жить община в 7000 душ, сдавленная в римском гетто, не считая евреев, разбросанных в остальных местах Церковной области и в папском Авиньоне. Дюпати, посетивший Рим в 1783 году, писал, что положение евреев там хуже, чем где бы то ни было. «Спрашивают: когда же евреи обратятся в христианство? Я же спрашиваю: когда христиане обратятся к терпимости? Христиане, когда-же вы перестаните играть роль откупщиков божественного правосудия?»… Чёрная армия монахов распространяла гнусные юдофобские памфлеты, разжигавшие фанатизм католиков. Уличные нападения на евреев в Риме стали обычным явлением; они часто сопровождались грабежом и убийствами. В евреев, проходящих мимо церквей, бросали камни и причиняли увечья; однажды камень, попавший в слепого на один глаз еврея, вышиб ему другой глаз и несчастный совсем ослеп (1789). Расправы с обитателями гетто совершались особенно энергично там, где дело касалось новообращенного. Весной 1787 года один бедный еврей в Риме согласился принять крещение. Когда его взяли в приют для новообращённых (casa), он объявил, что в гетто остались ещё двое мальчиков-сирот, его родственники. Мальчики действительно жили там у своих более близких родственников. Когда в общине узнали, что папские аргусы ищут мальчиков для насильственного крещения, их спрятали. Тогда римская полиция арестовала и бросила в тюрьму 60 еврейских мальчиков и приказала подвергнуть пытке старшин еврейской общины. Пришлось выдать несчастных сирот. Их потащили к купели, несмотря на отчаянные протесты старшего мальчика. Община же за попытку спасти их поплатилась большой контрибуцией. Об этом случае римские евреи сообщили своим современникам в Берлине и других местах.

Измученная римская община решилась наконец, в 1786 годуобратиться к папе Пию VI с мольбою облегчить её положение. В записке, представленной папе общинным советом гетто (Congrega), перечисленны все податные тяготы, которые несёт гетто (в длинном перечне податей фигурируют, между прочим, позорный «карнавальный налог» и сбор в пользу «дома катехуменов»), все ограничения в занятиях и промыслах, публичные унижения, которые еврей переносит на каждом шагу. Отчаяние просителей прорвалось в следующем наивном обращении к папе, автору эдикта 1775 года: «Поднимитесь, владыко, и бросьте с высоты своего престола взгляд на лежащее внизу гетто, на этот несчастный остаток Израиля, который ведь есть и ваш народ и который в слезах простирает к вам руки с мольбою!» Пий VI внял мольбе евреев и назначил особую комиссию из семи членов для рассмотрения их жалоб. Комиссия не спешила исполнить возложенное на неё поручение, и ещё в 1789 году рассматривала представленную евреями записку. Конечно, из этого совещания патеров ничего не вышло. На стон измученного гетто отозвалась через несколько лет другая власть: шедшая из революционной Франции победоносная армия, ворвавшаяся в Рим, изгнавшая оттуда папу и поднявшая знамя республики в центре деспотического церковно-полицейского государства.

Не такую мрачную, как в Риме, но всё же безотрадную картину представляло положение еврейских общин в других частях Италии. Многии провинции находились в сфере политического влияния либо Австрии, либо Испании, то есть двух государств с ярко выраженным клерикальным направлением в еврейском вопросе. Влияние эфемерных реформ императора Иосифа II могло сказаться только в таких ближайших к Австрии пунктах, как Триест, да и то не в смысле улучшения гражданской жизни евреев. В больших торговых городах Италии отношения к евреям складывались под влиянием компромиссов с муниципальными властями. Важная коммерческая роль евреев в портовом городе Ливорно (Тоскана) заставляла муниципалитет считаться с еврейской общиной, и муниципальная конституция 1780 года должна была предоставить евреям право избирать своих гласных в городской совет. И здесь, и во Флоренции евреи свободно жили вне гетто. Старый порядок в гетто Венеции, охраняемый бдительностью консервативного правительства республики, не поддавался новым веяниям, хотя промышленная роль венецианских евреев, как экспортёров и банкиров, была весьма значительна. В других же областях, например в герцогствах Пьемонт и Модена, положение евреев ещё регулировалось каноническим правом; клерикально настороенные правители стремились по возможности приближать строй жизни в местных еврейских общинах (universita) к образцу Римского гетто.

§ 8. Нидерланды, Англия, Швейцария и Скандинавия. Резкий контраст мрачному гетто в метрополии католицизма представляли еврейские общины в реформатской Голландии, гнезде относительной веротерпимости. Давая приют десяткам тысяч еврейских беглецов из стран инквизиции (Испании и Португалии) и жертвам бесправия из Германии, - Голландия обеспечивала пришельцам свободу вероисповедания и неприкосновенность личности, хотя и не гражданскую равноправность. В Амстердаме, Гааге, Ротердаме и других нидерландских городах существовали крупные общины сефардов и ашкеназов с хорошо организованным самоуправлением. Евреи играли значительную роль в крупной торговле, особенно европейско-американской, и в финансовой сфере. Однако, в гражданской жизни они были обособлены и занимали второе место после католиков, которые также не могли добиться равноправия от последователей господствующей церкви кальвинистской. Евреи, таким образом, являлись гражданами третьего разряда. В Амстердаме оставался ещё в силе старый закон, не допускавший евреев во многие купеческие и ремесленные гильдии, что преграждало средним и низшим классам еврейского населения путь к различным промыслам. Общественные школы в стране были закрыты для еврейских детей, а между тем евреи уплачивали общую школьную подать и даже налоги в пользу господствующей церкви. Вообще, муниципалитеты выказывали явное нерасположение к евреям и старались мешать их конкуренции с христианами в разных отраслях экономической деятельности. Вполне хорошие отношения сохранились между еврейской аристократией и штатгальтерами Нидерландов, принцами из Оранского дома. Во время восстания «патриотической партии» против штатгальтера Вильгельма V (1786-87), евреи стояли на стороне «Оранской партии». Бежавший из Гааги штатгальтер нашёл в Амстердаме приют в доме Вениамина Когена; после реставрации Вильгельма при помощи прусских войск, евреи участвовали в торжествах в честь возвратившегося правителя. Они, повидимому имели основание предпочесть правительственную партию тем «патриотам», которые в магистратах и гильдиях всячески ограничивали их права и не принимали их в своё общество.

Признаки систематической пассивной нетерпимости вполне определённо проявлялись в Англии. Здесь евреи отчасти разделяли общую участь «диссентеров» (христиан, не принадлежащих к господствующей англиканской церкви), которым в XVIII веке упорно отказывали в гражданском равноправии; но они, как нехристиане, стояли ещё одной ступенью ниже диссентеров на общественной лестнице. Отмена либерального билля 1753 года о натурализации евреев в Аноглии, последовавшая в 1754 году вследствие агитации консервативной партии, надолго остановила гражданское развитие английского еврейства. Евреи принимали деятельное участие в торговле и промышленности, имели свои автономные общины в Лондоне и других городах; но от общественной и политической жизни страны они были отрезаны. Во многих элементарных правах (приобретение недвижимости и пр.) они были крайне стеснены. Для поступления на какую бы то ни было публичную должность требовалась присяга, содержащая слова: «по истинной вере христианина», и эта роковая фраза преграждала еврею доступ в парламент, муниципалитеты и различные сословные корпорации. Установилась оригинальная система: еврея не преследовали, не вмешивались грубо в его частную жизнь, как в Пруссии или Австрии, но его отделяли непроходимым кордоном от гражданского и политического целого. Между евреем и полноправным англичанином стояла церковь, - не воинствующая и агрессивная, на подобие римко-католической, а пассивно-упорная, не признававшая гражданином неангликанца и тем более нехристианина. Ярлык господствующей церкви мог спасать от всяких неприятностей. Когда в 1780 году в Лондоне возникли уличные беспорядки на почве религиозных столкновений, евреи вывешивали в окнах своих домов надпись: «дом принадлежит истинному протестанту». Перемена ярлыка в более широком смысле стала практиковаться в ту эпоху довольно часто. Среди еврейской аристократии нашлось немало семейств, решившихся ввести своих детей в лоно господствующей церкви, чтобы обеспечить им хорошую карьеру и положение в обществе. Большим соблазном послужил пример финансиста, старшины лондонской еврейской общины Самсона Гидеона: после отмены билля о натупализации, он окрестил своих детей. Этому примеру последовала к концу XVIII века целая группа еврейских семейств в Лондоне. Вероотступничество замечалось преимущественно в общине сефардов, среди богатых негоциантов и финансистов. Более стойкими оказались ашкеназы немецко-польские евреи, в которых национальные традиции были сильнее. Они стояли на экономической лестнице ниже сефардов и вместе с тем дальше от высших классов английского общества. Ашкеназы жили не только в Лондоне, но и в других приморских и торговых центрах: Ливерпуле, Плимуте, Бристоле, занимаясь мелкою торговлей и коробейничеством. Если от стран смешанной сефардо-ашкеназской культуры, каковы Англия и Голландия, обратиться к более однородным по составу колониям, тяготевшим либо к Германии, либо к Австрии, - то представится та же безотрадная картина. В Швейцарии, где вообще евреям жить запрещалось, существовала особая «черта», где им временно дозволяли проживать. То были два городка в Баденском округе: Эндинген и Лангнау, впоследствии вошедшие в состав кантона Ааргау. Приютившиеся здесь «Schutzjuden», выходцы из Австрии, Германии и Эльзаса, жили на основании особого договора с местными властями, который нужно было возобновлять каждые 16 лет. Возобновление договора в последние сроки XVIII века (1760, 1776 и 1792 гг.) состоялось на следующих условиях: евреи не будут размножаться; не будут допускаться браки между бедными; невесты, привозимые из других стран, должны приносить не менее 500 гульденов приданного; евреям нельзя вновь приобретать дома, покупать землю, заниматься ростовщичеством; давать ссуды разрешается только под залог движимости; еврей не должен жить в одном доме с христианином. Такие меры принимались против горсти евреев (приблизительно в 150 семейств) в «стране свободы», накануне и даже в первые годы великой французской революции.

Еврейская колония в Дании (около 3000 человек) представляла собою ветвь гамбургской общины. Соседний с Гамбургом гольштейнский город Альтона находился в XVIII веке под властью Дании, и еврейские общины обеих городов (вместе с третьей общиной городка Вандсбека) имели одного общего раввина. В коренные области Дании евреев допускали туго, но всё же богатым купцам и фабрикантам удалось проникнуть туда и образовать колонию в столице страны - Копенгагене. При короле Христиане VII (1766-1808) правительство благосклонно смотрело на распространявшееся среди датских евреев берлинское просвещение; под влиянием нового движения копенгагенская община раскололась на две группы: прогрессистов и ортодоксов. Однако, до гражданского равноправия датским евреям накануне 1789 года было ещё далеко.

В другой скандинавской стране, Швеции, христианское население первоначально (в XVII в.) охранялось от «возможного влияния еврейской религии на чистую евангельскую веру»; от прибывавших в Стокгольм евреев требовалось ни более, ни менее, как принятие крещения по лютеранскому обряду. В XVIII веке еврейские купцы, однако, успели добиться права жительства в стране без перемены религии. Общий регламент был издан для евреев в 1782 году. Туземным евреям разрешалось жить во всём королевстве и свободно отправлять своё богослужение, но без употребления церемоний, «могущих возбудить беспокойство в христианском населении». Еврейские же общины, с раввинатом и синагогами, допускались только в трёх городах: Стокгольме, Гетеборге и Норкепинге. Иностранные евреи допускались на жительство после целого ряда мытарств и предоставления документов о своей личности и материальных средствах, и то лишь в названных трёх городах. На более льготных условиях допускались в страну богатые евреи, имевшие капитал, достаточный для открытия крупной торговли или фабрики в отраслях производства, мало развитых в стране; таким лицам давались концессии. Мелкие же промыслы и торговля в розницу были обставлены тяжелыми ограничениями.

Следы шведского регламента 1782 года, давно упраздненного на его родине, сохранились доныне в бывшей шведской провинции Финляндии, где архаическое законодательство о евреях поддерживалось влиянием новой российской меторполии, этого великого резервуара еврейского бесправия.

§ 9. Польша после первого раздела. Накануне кризиса в жизни западно-европейских евреев, вызванного революцией 1789 года, большой еврейский центр в Польше находился в состоянии политического и общественного распада. Это был момент между первым разделом Польши (1772), и вторым (1793). Над нездоровым организмом Речи Посполитой уже была произведена первая вивисекция: Россия отрезала один бок Белоруссию, Австрия Галицию, Пруссия Померанию и часть Познанской провинции. Вместе с тем разрезывался на куски и компактный организм польского еврейства. Одна часть этой глубоко-самобытной, замкнутой массы неожиданно сделалась объектом «преобразовательных» экспериментов в лаборатории Иосифа II другая увидела себя в роли «терпимой» в государственной казарме Фридриха II, который охотнее взял бы польские провинции без их еврейского населения; третья часть очутилась под властью России, которая до тех пор не могла мириться даже с наличностью горсти евреев на своей малороссийской окраине. Оставшийся после хирургической операции 1772 года, сокращённый центр еврейства в Польше переживал по своему судороги агонизирующего государства, которому предстояли ещё два раздела. Умирающая Польша металась, искала жизненного эликсира в регламентах Постоянного совета, в реформах Четырёхлетнего сейма (1788-1791). В связи с общими реформами почуствовалась потребность в излечении старого недуга решении еврейского вопроса. «Скарбовая (финансовая) комиссия» Четырёхлетнего сейма собрала сведения о численности еврейского населения в Польше после первого раздела, об их экономическом и культурном состоянии, - и вот результаты этих официальных исследований, как они представлены в выводах одного из членов комиссии историка Тадеуша Чацкого, специально изучавшего еврейский вопрос:

Официально количество еврейского наседения в Польше и Литве около 1788 года исчислялось приблизительно в 617.000 человек; но Чацкий спраедливо указывает, на основании целого ряда проверок, что действительное число евреев, скрытое от официальной ревизии вследствие фискальных соображений, доходило по крайней мере до 900.000 душ обоего пола. Это почти совпадает с авторитетным указанием Бутримовича, члена «Еврейской комиссии» при Четырёхлетнем сейме, что евреи в Польше составляют восьмую часть всего населения (8.790.000). Почти миллионное еврейское население очень быстро размножалось, вследствие укоренившегося в то время обычая ранних браков. Но тот же обычай вызывал усиленную смертность еврейских детей и возростающую болезненность молодого поколения. Школьное воспитание детей было ограничено изучением религиозной письменности, в особенности Талмуда. Торговля была в руках евреев в следующих пропорциях: ? всего вывоза и только ? ввоза. На своё содержание купец-еврей тратил вдвое меньше, чем купец-христианин, вследствие чего мог гораздо дешевле продать свой товар. Банкротства среди купцов-евреев были чаще чем у христиан. В провинциях, кроме Великой Польши, половина всех ремесленников состояла из евреев. Среди ремесленников преобладали сапожники, портные, скорняки, золотых дел мастера, плотники, каменьщики, цирюльники; во всём крае было только 14 еврейских семейств, занимавшихся земледелием. Очень редко состояние, нажитое евреем, удерживалось в одной семье в продолжение нескольких поколений сряду: причина частые банкротства и склонность к рискованным спекуляциям. 12-я часть всего еврейского населения состояла из людей «праздных», без определённых занятий, а 60-я часть - из нищих.

К этим выводам из официальных ревизий и наблюдений со стороны следует добавить, что одним из главных промыслов евреев в то время было «шинкарство», то есть содержание питейных домов в городах и деревнях. В панских имениях шинкарство было тесно связано с арендаторством и корчемством: арендуя у пана-помещика разные статьи сельского хозяйства (молочное хозяйство, пастбище, лес и т.п.), еврей брал в аренду и панское «право пропинации», то есть винокурения и продажи питей в деревенских шинках и корчмах. Эти занятия часто приводили еврея в столкновение с крестьянином, с тем закрепощённым холопом, который шёл в кабак не от достатка, а от крайней нужды и горя, в которые ввергала его тяжелая барщина. Последняя стадия крестьянского обнищания кончалась у дверей кабака, - и поэтому естественно являлась мысль, что еврей-шинкарь разоряет крестьянина. Это обвинение против евреев выдвигалось теми панами-крепостниками, которые являлись действительной причиной бедности своих крестьянских рабов и извлекали наибольшие выгоды из своего права пропинации, заарендованного ими евреям. На евреев шинкарский прмысел имел деморализующее влияние. Незавидно было положение арендатора между расточительным паном-самодуром и забитым холопом. Для помещика арендатор также был слугою, с которым он обращался не лучше, чем с холопом. За плохое состояние дорог и мостов в имении пан иногда избивал арендатора; глумления над арендатором и его семьёю во время панского разгула были не редкость. В дневнике волынского помещика от 1774 года сохранились такие, например, записи: «Арендатор Гершко не уплатил мне ещё с прошлого срока 91 талер. Я принужден был прибегнуть ко взысканию. По статье контракта, в случае неуплаты, имею право его с женой и детьми держать в тюрьме сколько мне угодно, пока он не уплатит долга. Я приказал его заковать и запереть в хлеву со свиньями, но жену и бахуров оставил в корчме; только младшего сына Лейзя взял на мызу и приказал учить его катехезису и молитвам (католическим)»… Мальчика насильно заставляли делать крестное знамение и есть свинину; только приезд из Бердичева евреев, уплативших за разорившегося арендатора, спас отца от заточения, а сына от насильственного крещения.

Что гнало еврейскую массу в этот низкий промысел арендаторства и сельского шинкарства? Составляя одну восьмую часть населения Польши, евреи давали половину всего числа ремесленников в государстве и три четверти посредников по вывозной торговле (по вывозу сельских продуктов леса, льна, кожи и всякого сырья). Но все эти занятия, очевидно, были недостаточны, как источники пропитания. И в Польше, как на Западе, цехи и гильдии, в которых было немалое число немцев, не принимали евреев-ремесленников и купцов в свои организации и тем крайне суживали сферу их деятельности. От этих мещан и купцов, преобладавших в составе магистратов, зависело в большинстве городов давать или не давать своим конкурентам евреям право на торговлю и ремёсла. Сеймовая конституция 1768 года, отдающая экономическую деятельность евреев в городах под контроль магистратов, как будто продиктована последними: «Поелику евреи чинят городам и мещанам невыносимую кривду и отнимают средства пропитания,… постановляем: чтобы евреи во всех городах и местечках, где они не имеют особых, одобренных конституцией, привелегий, вели себя согласно договорам, заключённым с городами (магистратами), не присваивая себе больших прав, под опасением суровых кар». Понятно, что такого рода «договоры» со стороны христианских промышленников сводились обыкновенно к запрещению конкуренции местным евреям или её ограничению. Таким образом, творцы сеймовой конституции помещики и горожане сами вытесняли евреев из городов и загоняли их в область сельской аренды и шинкарства.

Сеймовая конституция 1775 года, изданная после первого раздела Польши и учредившая верховный правительственный орган «Постоянный Совет» (Rada nieustajaca), увеличила сумму поголовной подати с евреев (вместо двух три злотых с души обоего пола, начиная с новорожденных); вместе с тем она сделала попытку нормировки еврейских браков, хотя и не по жесткому западному образцу. Раввинам запрещалось допускать к бракосочетанию тех, которые не занимаются дозволенным законом ремеслом, торговлею, земледелием или службой и не могут указать источников для пропитания. Этот закон, впрочем, никогда не применялся на практике.

Старая Польша не имела особой «черты оседлости» для евреев; им запрещалось жить только в некоторых «привелегированных» городах. В числе этих запретных мест была столица Варшава. Евреям там издавна запрещалось постоянное жительство; дозволялось им приезжать только во время сессий сеймов, к которым приурочивались и ярмарки, для производства торговли. Сеймовая конституция 1768 года подтвердила этот «старый обычай» временного допущения евреев в Варшаву, мотивируя это «общею пользою и ослаблением дороговизны товаров», которая всегда была следствием отсутствия еврейской конкуренции. В столице установился такой порядок: за две недели до открытия сейма, коронный маршалок велел объявлять по городу трубными звуками, что приезжим евреям разрешается заниматься торговлей и ремёслами, а через две недели по окончании сеймовой сессии такими же трубными звуками давали знать, что евреям пора убраться из города; тех, которые медлили с отъездом, выгоняли при помощи полиции. Однако, изгоняемые на другой день снова возвращались в город, как вновь прибывшие, под разными предлогами, и жили там по несольку недель, задабривая маршалковских надзирателей взятками. Тогда коронный маршалок Любомирский установил для приезжих евреев систему билетов на право пятидневного пребывания в столице, с оплатою каждого билета по серебряному грошу; без такого билета еврей не смел показываться на улице. И вскоре оказалось, что побилетный сбор приносил ежегодно в маршалковскую кассу около 200.000 злотых. Видя возможность поживиться за счет еврейского бесправия, некоторые сановники, владевшие целыми кварталами в Варшаве, разрешали евреям жить в своих владениях, за валом, за определённую дань. Так образовался целый посёлок, известный под именем Новый Иерусалим. Варшавские мещане-христиане завопили: они потребовали точного исполнения закона, запрещающего евреям постоянное жительство в Варшаве. Любомирский принял жестокие меры против евреев, не обращая внимания на протест домовладельцев-сановников и даже на заступничество короля: 22 января 1775 года евреев изгнали из Варшавы, их квартиры в Новом Иерусалиме разорили, а все их товары отвезли в цейхгауз и в кадетские казармы и там распродавали. Это был сильный удар для промышленного еврейского населения, оказавшегося отрезанным от политического и коммерческого центра страны. Приходилось опять довольствоваться временными приездами, на короткий срок сеймовых сессий; но с течением времени прежний обход закона возобновился. В 1784 году администрация, по жалобе магистрата, снова принялась очищать Варшаву от евреев. Положение изменилось с конца 1788 года, когда началась сессия Четырёхлетнего сейма. Евреи сообразили, что коль скоро сессия непрерывна, то и их право жительства в столице не ограничено сроком. И вот в Варшаве скопилось еврейское население в несколько тысяч душ, занявшее место в центре города. Это навлекло на пришельцев гнев мещан и магистрата и привлекло позже к кровавому столкновению (1790 г.; дальше §42).

Так боролись закон и жизнь; жизнь превращала закон, противоречащий её потребностям, в фикцию; но закон иногда мстил ей моментальными ударами. Клином вошел миллион евреев в восьмимиллионную польскую массу и нельзя было его вышибить, после того как он в течение ряда столетий служил скрепой для народа дворян и холопов, заняв первоначально пустое место торговлепромышленного класса. Теперь его вышибал другой клин христианский буржуазный элемент, но не мог его одолеть. Слишком срослось уже еврейство с экономическим организмом Польши, будучи чуждым ему в национальном и духовном отношениях. Здесь таился трагизм еврейского вопроса в Польше эпохи разделов. Разбуженная катострофою 1772 года, Польша устремилась к реформам. Возникли два решения еврейского вопроса: одно репрессивное, проникнутое старым шляхетским духом, другое сравнительно либеральное в духе «принудительного просвещения» императора Иосифа II. Первое выразилось в сеймовом проекте Замойского (1778-1780), второе - в проектах Бутримовича и Чацкого, предложенных реформаторскому Четырёхлетнему сейму (1789). «Прославленный эксканцлер (Андрей Замойский) говорит один польский историк составил регламент скорее с целью избавиться от евреев, чем с целью их принудительного слияния с народным организмом (Польши)». Регламент Замойского носил канонически-полицейский характер. Евреям разрешается жить в тех городах, куда они допущены на основании давних соглашений с магистратами; в другие же места они могут приезжать только на ярмарки и торги. В городах они должны селиться отдельно от христиан, на особых улицах. Каждый взрослый еврей обязан предстать перед местной администрацией и предъявить доказательства что он либо торговец, владеющий имуществом стоимостью не менее чем, чем в тысячу злотых, либо ремесленник, арендатор или земледелец. Кто не докажет своей принадлежности к одной из этих четырёх профессий обязан в течение года выселиться из страны, а если он не выедет добровольно, то подлежит аресту и заключению в исправительный дом. Далее автор проекта, повторяя старые канонические правила, устраняет евреев от тех финансовых и экономических функций, - государственных аренд, откупов, сбора пошлин, - где они могли бы иметь власть над христианами, запрещает держать в домашнем услужении христиан и так далее. Насильно крестить евреев не следует, но уже окрещенных необходимо изолировать от прежней среды; их можно допускать к свиданию с прежними единоверцами не иначе, как в присутствии христианина. Католическое духовенство было так довольно проектом Замойского, что плоцкий епископ Шембек изъявил готовность подписать под ним и своё имя. Обеспечив себя такими церковно-полицейскими гарантиями, Замойский мог заплатить скудную дань духу нового времени и включить в свой проект принцип неприкосновенности личности и имущества евреев: еврея, связанного по рукам и ногам драконовскими регламентами, уже не было надобности обижать.

На иной точке зрения стоял автор появившейся в 1782 году в Варшаве польской книжки, под заглавием: «О необходимости реформы евреев в землях государства польского». Автор, скрывшийся под псевдонимимом «Безымянный обыватель», придерживается системы не ретроградной, а утилитарно-просветительной регламентации. В области религии он оставляет евреям неприкосновенность догматов, но признает нужным бороться с их «вредными обрядами» обилием праздников, законами о пище и т.п. Необходимо сократить кагальную автономию и ограничить её только религиозной сферой, дабы евреи не составляли республики в республике. Для слияния евреев с польским народом, нужно обязать их употреблять польский язык в своих деловых сношениях, упразднить жаргон и запретить печатать и ввозить из заграницы книги на еврейском языке. В области экономической следует запретить евреям жить в корчмах и содержать там шинки, предоставляя им заниматься только ремёслами, честной торговлей и земледелием. Таким образом, проект «Безымянного обывателя» стремиться «обезвредить» евреев путём принудительного слияния, как предшествующий проект Замойского стремился к тому же путём принудительной изоляции. «Обезвреженный» таким образом еврей может быть уравнен с христианином. В этом проекте нельзя не видеть влияния австрийской системы Иосифа II, направленной к «исправлению» евреев путём принудительного просвещения и слияния с коренным населением, как непременного условия уравнения их в гражданских правах. Проект, повидимому, встретил сочувствие в тех кругах польского общества, которые были проникнуты идеями XVIII века. В 1785 году книжка Безымянного вышла вторым изданием, а в 1789 её в третий раз издал, со своими дополнениями, депутат Четырёхлетнего сейма Бутримович. Впоследствии Бутримович извлёк из своего издания проект «еврейской реформы» и внёс его в комиссию сейма (1790), работавшего под шум великой французской революции (см. §41).

Что представляла собою в ту эпоху миллионная еврейская масса Польши в своём внутреннем быту? И тут перед нами печальная картина распада. Социальное гниение окружающей среды, яд разлагавшегося трупа Польши проникли и в еврейский быт и расшатали его, некогда крепкие, устои. Национальный оплот еврейства, автономная община явно разлагалась. В юго-западном крае (Подолия, Волынь и отошедшая к Австрии Галиция) ей был нанесён удар великим религиозным расколом хасидизма; кагальная организация рушилась либо вследствие распадения общины на две враждебные части хасидскую и миснагидскую, либо вследствие косности хасидского большинства, послушного велению цадиков и неспособного к общественной организации. В северо-западном же крае (Литва и отошедшая к России Белоруссия), где кагально-раввинская партия была сильнее хасидской, кагальная организация подверглась общему процессу вырождения, охватившему Польшу эпохи разделов. Еврейская плутократия подражала польским панам в эксплуатации бедной трудовой массы; раввинат, как и польское духовенство, тянул в сторону богачей. Светская и духовная олигархия, заправлявшая в кагалах, давила общину возмутительно-неправомерным распределением государственных и общинных податей, взваливая наибольшую тяжесть на неимущие классы и доводя их до разорения; «парнасы» (кагальные старшины) и раввины нередко уличались в расхищении общественных сумм, лихоимстве и вымогательстве. Гнёт кагальной олигархии дошёл до того, что угнетаемые массы не взирая на традиционный запрет; часто обращались с жалобами на своих соплеменных сатрапов к христианской администрации, к «суду иноплеменников». В 1782 году уполномоченные от одной части общины простонародья, преимущественно ремесленников в Минске жаловались Литовскому Скарбовому Трибуналу на местное кагальное управление, которое «окончательно разорило минскую общину»: кагальники утаивают многие податные поступления и обращают их в свою пользу, выколачивают налоги из бедных путём херема, а затем расхищают эти кровные деньги; жалобщики добавляют, что за свою попытку раскрыть проделки кагала перед администрацией они подверглись, по распоряжению кагальных старшин, аресту, заточению в тюрьме и выставлению к позорному столбу («куна») в синагоге. В столице Литвы Вильне, славившейся своими учеными раввинами и родовой аристократией, произошёл раскол в недрах самой общинной олигархии. Здесь около двадцати лет тянулась распря между раввином Самуилом Вигдоровичем и кагалом, или точнее между раввинской партией и кагальной. Раввин уличался во взяточничестве, пьянстве, недобросовестных судебных решениях, нарушении присяги и т.п. Спор раввина с кагалом разбирался раньше в третейском суде и на съезде литовских раввинов, но так как раздоры и волнения в городе не прекращались, стороны обратились к виленскому воеводе Радзивилу, который стал на сторону кагала и отрешил раввина от должности (1785). Стоявшее между двумя спорящими властями «поспольство» (простонародье) было гораздо более враждебно настроено против кагала, злоупотребления и насилия которого действительно превосходили всякую меру. И в следующие годы (1786-88) уполномоченный от виленского поспольства Шимон Вольфович является борцом-мучеником за интересы пославших его. Преследуемый кагалом, он запасается «железным листом» от короля Станислава Августа на неприкосновенность личности и имущества для себя и всего поспольства, которое деспотизмом кагала «доведено до крайнего разорения». Это не помешало, однако, кагальной управе передать Шимона «херему» (отлучению от общины) и вписать его имя в «черную книгу»; воевода же, стоявший на стороне кагальных сатрапов, отправил строптивого народолюбца в Несвижскую тюрьму (1788). Там узник написал своё послание к Четырёхлетнему сейму о необходимости коренной реформы общинного быта евреев и упразднения давящей народ кагальной власти. Эта борьба между кагалом, раввинатом и поспольством расшатала в корне еврейскую общественную организацию в Литве незадолго до того, как эта провинция вошла в состав Российской империи.

Мрачными красками рисует поведение общинной олигархии один из немногих свободомыслящих раввинов того времени: «Главари (раввины и старшины) поедают народные повинности и пьют вино на штрафные деньги; распорядители всех податей, они раскладывают и передают херему (ослушников); своё вознаграждение за общественную деятельность они берут как явно, так и тайно, всякими способами; они и четырёх локтей не проходят без взятки, а бедняки несут ярмо… Учёные льстят богатым, сами же раввины друг друга презирают: занимающиеся Торой (талмудом) презирают занимающихся мистикой и каббалой, а простонародье соединяет показания обеих сторон друг против друга и решает, что все учёные позорят себя… Богатым дороже милость панов (польских), чем расположение лучших и честнейших (среди евреев); богач не хвалиться тем, что учёный оказал ему честь, а тем, что вельможа ввёл его в свои покои и показал сокровища». В состоятельных классах развита «любовь к нарядам»; женщины носят на шее нити жемчуга и одеваются в пёстрые ткани. Восритание юношества в хедерах и ешивах всё более портилось. Об элементарных общеобразовательных науках здесь не могло быть и речи; школа имела чисто раввинский характер. Талмудическая схоластика изощряла умы, но, не давая реальных знаний, насаждала там сумбур. Хасидизм оторвал большую территорию от этого царства раввинизма, но в области школьного воспитания он оказался бессильным создать что-либо новое. В религиозном и национальном настроении общества хасидизм вызвал глубокие изменения, но эти перемены тянули еврея назад, в глубь мистического созерцания и слепой веры, враждебной разуму и всякой попытке общественной реформы. В 1780-е годы, когда в еврейской Германии взвилось уже знам воинствующего просвещения, в Польше и Литве идёт по всей линии ожесточённая война между хасидами и миснагидами, борьба, заглушающая и сознание переживаемого польским еврейством политического кризиса, и призывный клич с Запада к просвещению и реформе. Призрак просвещения, заглянувший из Германии, возбуждает здесь ужас в обеих лагерях, как лик дьявола. «Берлинер» становится синонимом отступника. Соломоны Маймоны должны были бежать в Германию, чтобы вступить в мир новых идей, запрещённых в Польше.

§ 10. Россия (Белоруссия). Карантин, которым Россия до Екатерины II ограждала себя от «врагов Христовых», был прорван в 1772 году первым разделом Польши. Присоединенная от Польши Белоруссия, с её двумя сотнями тысяч евреев ⁽³⁾ , ввела «еврейский вопрос» во внутреннюю политику России. В государстве, дотоле не знавшем острых национальных конфликтов, на границе московского центра, выросли две губернии Могилёвская и Полоцкая (Витебская) с населением инородным, своеобразным в бытовом и экономическом отношениях. Правительство Екатерины II стало производить над населением Белоруссии различные эксперименты, хотя и не столь резкие, как опыты Иосифа II над Галицией. Русское правительство на первых порах не занималось мелочной регламентацией еврейского быта по немецкому образцу, но и в его политике по еврейскому вопросу замечалась та же двойственность, смесь либерализма и угнетения, что и в политике австрийской. С одной стороны евреям дозволялось записываться в купечество и мещанство и приобретать соответствующие сословные права (1780 г.); с другой за ними не признавалось право вступать в эти сословия вне двух белорусских губерний (1786), то есть евреи не получали право жительства вне отнятой у Польши провинции, - что послужило эмбрионом роковой «черты оседлости». Резкая ломка шла и в экономической области. Делалась попытка подорвать главный промысел местного еврейского населения винокурение и питейную торговлю; в городах евреи устранялись от этого промысла магистратами, а в уездах белорусская администрация произвольно запрещала помещикам отдавать евреям в аренду шинки (1783), - следствием чего был страшный экономический кризис: «тысячи семейств говорит современник были ввергнуты в нищету». И только вопли разорённого еврейского населения, дошедшие до Сената (1786), заставили правительство приостановить дальнейшее обнищание края. Много путаницы вызвали меры правительства с одной стороны удержать прежний кагальный стр ой евреев для фискальных целей (1776), а с другой ввести евреев в строй общего городского самоуправления (1783): перемешались функции двух самоуправлений, специального и общего, и одно мешало другому ⁽⁴⁾ . Эта неопределённая политика, смесь вольностей и репрессий, не могла содействовать благосостоянию новой еврейской колонии в России. Тяжело ложились на её плечи кризисы переходного времени промежутка между первым и вторым разделами Польши. Прикреплённая механически к организму нового государства, еврейская Белоруссия была в тоже время отделена непроходимой стеною от всех остальных частей этого государства. Старо-московская политика уже выглядывала из под петербургской маски… А между тем на пороге стояло, готовое вступить в состав государства Российского, почти миллионное еврейское население Литвы, Подолии, Волыни и большей части центральной Польши, доставшихся России по второму и третьему разделам, а затем по решению Венского Конгресса (1793, 1795, 1815).

§ 11. Bнеевропейские страны. Еврейский мир вне Европы сосредотачивался в конце XVIII века на двух полюсах культуры на крайнем Западе, в только что образовавшихся Соединенных Штатах северной Америки, и на азиатско-африканском Востоке, дремавшем в оковах старого патриархального деспотизма.

Юная дочь Европы, Америка, освободившись от родительской опеки, поспешила отречься от старых семейных предрассудков и провозгласила начала свободы и равенства. В то время, как в Англии евреи ещё стояли вне гражданского общества, отделённые от него формулой гражданской присяги: «по истинной вере христианина», народ Соединенных Штатов в «декларации независимости» 1776 года установил новый принцип: «никто не может быть лишён гражданских прав и не должен терпеть притеснения вследствие своих религиозных убеждений». Невелика была еврейская колония новой заатлантической республики, получившая блага свободы, но то был первый акт эмансипации, добытой без борьбы, в силу общего принципа гражданского равенства.

Тёмная ночь царит на другом полюсе в старых больших гнёздах еврейства на мусульманском Востоке. Седая мать Европы, Азия, как будто заснула под тяжестью веков. Давно погрузились в летаргию рассеянные по всей Турции еврейские массы, после лихорадочного бреда эпохи Саббатая Цви. Безотрадна жизнь в Оттоманской империи, вместившей обломки двух великих частей диаспоры сефардской и ашкеназской. Две обособленные группы еврейства прозябают на всём протяжении империи: одна говорит на испанском, другая на немецком жаргоне. Обе скованы деспотизмом государства, насильственно соединившего конгломерат народностей и религий. Меж двух огней между христианством и исламом стоит трепещущее еврейство. В центрах европейской Турции, в Константинополе и Салониках, многолюдные еврейские общины окружены чуждою средою греков и армян, которые ведут с евреями борьбу на экономической почве, в области торговли. В азиатской и африканской Турции евреев окружает родственный по расе, но враждебный по религии, одичалый арабский мир. Здесь они живут под двойным гнётом мусульманского фанатизма и восточной деспотии. Каждый пащалык имеет свою систему беззакония и произвола. Каждый паша то «мирно» высасывает из евреев соки, отбирая лишнее у богатых и насущное у бедных, то опустошает еврейский квартал черезвычайным набегом. Забитые, запуганные общины в каждой сатрапии прилаживаются к местным порядкам вне гетто и хранят свою скорбную тайну внутри его. В Палестине, превращённой турецким владычеством в страну развалин, тысячи еврейских семейств сосредоточены вокруг некрополей, охраняя эти города мёртвых, святые гробницы, и питаясь подаяниями благочестивцев из Европы. Иерусалим, Хеврон, Цфат, Тверия вот тетрархия благочестивого нищенства. Раньше тут властвовали в закоулках гетто раввинизм и аскетическая каббала; к концу XVIII века из Польши и России проникает более жизненная мистика новых хасидов из школы Бешта, образующих значительные центры в Хевроне и Тверии. Таков элемент «реформы» в сонном, тёмном царстве… А дальше, на необозримых пространствах Сирии, Египта и Берберии (Марокко, Тунис, Алжир), тянется цепь еврейских колоний безмолвных памятников давно угасшей цивилизации, великих исторических переворотов. Волна варварства, тирании и фанатизма затопила всю эту средиземную полосу, колыбель еврейской и мировой культуры. Дремлет Восток на пороге буйного XIX века… Но позже и к нему донесётся гул европейских движений, и над старыми гробницами раздастся благовест жизни.

II. Главные процессы новейшей истории евреев.

§ 12. Эмансипация и реакция. Два ряда процессов параллельно проходят перед нами в новейшей истории евреев, взятой в гранях 1789 1905 годов, от первой французской революции до первой русской революции. В политической истории народа чередуются гражданская эмансипация (или борьба за неё) и реакция (общая или специально-антиеврейская). В культурной истории этому соответствует чередование или соперничество ассимиляции и национального движения. Эти два ряда процессов переплетаются между собою в цепи событий новейшей истории множеством нитей, и в свою очередь имеют свои источники в более ранних стадиях исторической жизни еврейства.

Термин «эмансипация», для обозначения законодательного уравнения евреев в правах с прочими гражданами страны, есть продукт новейшего времени. При старом порядке, когда евреи в каждой стране занимали положение не группы граждан, а чужой внегражданской касты, которой государство отпускало по особой концессии ограниченное количество прав или «привелегий», могла идти речь о правах, но не о праве, не о гражданском равенстве. «Эмансипация» могла стать политическим фактором только с момента возникновения современного правового государства, пришедшему на смену старому, сословно-полицейскому. В Европе такой момент наступил для Франции в 1789 году, для других стран Запада в течение XIX века, для России он только наступает в XX веке. По мере утверждения нового конституционного строя в разных странах, процесс эмансипации проходил обыкновенно через ряд ступеней ⁽⁵⁾ . При самом установлении нового порядка, эмансипация только подразумевалась, как вывод из общей догмы гражданского равенства, начертанной в основных законах («Декларация прав», первые статьи европейских конституций). Общие формулы гражданского равенства оказывались однако недостаточными для юридического равноправия евреев. Громко раздавались голоса, что на евреев не следует распространять основной закон о равенстве; так было и при самом рождении гражданского равенства, после обнародования Декларация прав. Тогда начиналось специальное парламентское обсуждение еврейского вопроса (во французском Национальном собрании 1789-91, в германских и австрийских парламентах 1848 г.), и после некоторых колебаний равноправие евреев формально узаконялось в силу необходимости, ибо невозможным оказывалось совместить бесправие одной части населения с обновлённым государственным строем. Но и это специальное признание еврейского равноправия наталкивалось на препятствия двоякого рода: либо после революции, вырвавшей у правительства конституционную хартию, наступала реакция с отменой основных законов, либо христианское общество не мирилось с фактическим осуществлением еврейского равноправия. В первом случае равноправие юридически отменялось, в последнем проведение его в жизнь фактически тормозилось. Правительственные реакции имеют характер временный, и отменённые конституции в полном или урезанном виде, после некоторого перерыва, вновь вступают в силу. Гораздо более длительны общественные реакции, то есть противодействие христианского общества осуществлению юридически уже признанной эмансипации. Такая реакция часто проявляется в форме организованной борьбы (антисемитизма на Западе). Местами она является враждебным откликом не на признанную уже эмансипацию, а на предварительную борьбу евреев за свою свободу, против упорно держащегося старого режима (Россия).

В силу указанных сейчас процессов, в новейшей политической истории еврейского народа можно установить следующее деление на эпохи, в общем совпадающие с делением новейшей истории Европы:

1. Эпоха первой эмансипации французской (1789-1815), когда Франция эмансипировала своих евреев, а другие государства под влиянием победоносной республики и Наполеоновской империи, либо установили равенство граждан, либо делали шаги к улучшению гражданского положения евреев (Голландия, части Италии и Германии, до некоторой степени Россия в начале царствования Александра I);
2. Эпоха первой реакции общеполитической (1815-1848), когда эмансипация сменилась повсюду, кроме Франции и Голландии, полным или частичным возвратом к прежнему гражданскому бесправию евреев;
3. Эпоха второй эмансипации германской (1848-1881), когда установление конституционного режима преимущественно в странах германской культуры привело к юридическому (но не везде к фактическому) равноправию евреев на Западе, а «эпоха великих реформ» в России вызвала движение к эмансипации и борьбу за неё в восточном еврействе;
4. Эпоха второй реакции антисемитской (1881-1905), когда общественный антисемитизм в западной Европе сделался силою, препятствующею во многих странах проведению в жизнь полного гражданского и политического равноправия евреев, а юдофобия реакционной России создала для ядра еврейства режим погромов и полнейшего бесправия.

§ 13. Ассимиляция и национальное движение. В тесной связи с двойным внешним процессом эмансипации и реакции находится двойной внутренний процесс ассимиляции и национализма. Под ассимиляцией подразумевается либо стихийное поглощение еврея культурою окружающей национальной среды, ведущее к утрате еврейского национально-культурного типа, либо формальное отречение еврея от своей национальности вне чисто-религиозной сферы и причисление себя в каждой стране к господствующей нации. В основе этой денационализации лежат два разнородных двигателя: гуманистический и утилитарный. Первый из них не нов в еврейской истории. В различные эпохи, под влиянием мировых культурных движений, в известных слоях еврейства центробежная сила получала перевес над центростремительной, тяготение к «общечеловеческой» культуре периферии над тяготением к самобытной национальной культуре. Так было в Палестине в эпоху господства финикийской и затем ассиро-вавилонской культуры, во всей Передней Азии и в Египте при господстве греко-римской культуры, в эпоху арабского ренесанса на Востоке и в Испании. После ряда веков крайней замкнутости, западное еврейство поддалось европейскому просветительскому движению XVIII века и его космополитической идеологии. Эпоха Мендельсона и французской революции развили в верхних слоях еврейского общества огромную центробежную силу. Лозунгом дня стало: от национального к общечеловеческому! Начался процесс приобщения евреев к культуре Запада; но так как на деле однородной культуры Запада не было, а была культура французская, немецкая, вообще окрашенная в тот или иной национальный цвет, в зависимости от типа, языка, школы и литературы господствующей нации, - то и различные группы еврейского народа фактически усваивали в каждой стране её национальную культуру, то есть сливались с французами, немцами и т.д. Гуманистическое движение выродилось в отречение от еврейской национальности ради другой, господствующей в данной стране или провинции.

Если-бы это естественное (при неестественности положения еврейского народа в диаспоре) центробежное движение было предоставлено самому себе, оно было бы с течением времени уравновешено нормальным противодействием своей соперницы центростремительной силы; губительный процесс ассимиляции наткнулся бы в толще народа на старую стихийную тягу национализации. Но тут к гуманистическим мотивам ассимиляции присоединялись мотивы утилитарные. Ассимиляция была втянута, как боевой лозунг, в эмансипационную борьбу. Противники эмансипации из христиан доказывали, что гражданское равенство не может быть дано обособленной группе людей, имеющей характер нации. Довод аббата Мори на знаменитом декабрьском заседании Национального собрания 1789 г.: «Слово еврей не есть название секты, а название нации» выдвигался в течение XIX века противниками эмансипации во всех странах. На это эмансипаторы возражали характерными словами Клермон-Тоннера на том же историческом заседании: «Евреям, как нации, следует отказывать во всём, но евреям, как людям, следует всё предоставить». После долгой борьбы, побеждали сторонники эмансипации: гражданское равноправие давалось евреям в предположении, что они в данной стране составляют не национальную, а только религиозную группу среди господствующей нации. Когда, уже после эмансипационного акта 1791 года, Наполеон I усомнился в отношении самих евреев к этому вопросу, он созвал в Париже собрание еврейских представителей из всей французской империи и, под угрозой лишения гражданских прав, вырвал у них формулу национального отречения («Aujourd'hul que le juifs ne forment plus une nation ⁽⁶⁾ et qu'ils ont l'avantage d'кtre incorporйs dans la grande nation»…). Перед парижским «Синедрионом» (1807) стояла альтернатива: либо объявить еврейство нацией, а не только религией, и сразу лишиться благ гражданской свободы, распространявшейся на всю Наполеоновскую империю; либо отречься от своей национальности, признав себя частями окружающих государственных наций, и пользоваться равноправием ⁽⁷⁾ . Утилитарные соображения взяли вверх и акт отречения был подписан…

Впрочем, многие могли bona fide подписать такой акт, за себя и своих единомышленников, ибо число культурно-ассимилированных евреев на Западе было уже тогда весьма значительно, и с каждым годом оно росло. Одной из важнейших причин этого роста ассимиляции был отказ образованных классов германских и французско-эльзасских евреев от своего народного диалекта в пользу немецкого и французского языков, подготовленный пропагандою Мендельсоновской школы со времён немецкого перевода Библии; общегосударственный язык проложил дорогу онемеченью и офранцуженью в еврейскую семью и школу. Новые поколения уже по воспитанию отличались от еврейства. Поколения «берлинского салона», Берне и Гейне, Лассаля и Маркса вот три этапа растущей отчуждённости. Правда, параллельно шли поколения Фридлендера и Якобсона, Риссера и Гейгера, деятелей обновлённого еврейства, но что же говорили эти деятели от имени своего народа окружающим нациям? Они повторяли лозунг парижского Синедриона: «мы по национальности принадлежим окружающим народам; нет еврейской нации, а есть немцы, французы, англичане, исповедующие иудейскую религию». В этих заявлениях, делавшихся обыкновенно в пылу борьбы за эмансипацию, гуманистический мотив до такой степени сливался с утилитарным, что трудно отличить, где кончается один и начинается другой. Там, где у борцов эмансипации не хватало уверенности в фактическом упразднении еврейства, как нации, властный голос повелевал: так следует говорить, - иначе мы не можем добиваться и добиться гражданского равноправия. Не родилась ещё в умах та идея, что и безгосударственная и даже нетерриториальная нация имеет право требовать для себя полноты гражданских прав наряду с определёнными национально-культурными правами. В первой половине XIX века национальный вопрос в политической истории Европы ещё не стал на очередь он выдвинулся во второй половине века, после ряда освободительных национальных движений, последовавших за 1848 годом.

На время могло казаться, что XIX век действительно положил резкую грань в еврейской истории казалось, что древнейшая нация, отстаивавшая своё существование в течение тысячелетий против всех шквалов всемирной истории, не устояла против шквала XIX века, поддалась, отреклась от себя, низвела себя до степени религиозной секты, дроби которой входят в состав других наций. Казалось, что bona fides одних и pia fraus других в декларациях национального самоотречения или точнее: микстура из обоих этих элементов приняты на веру народами, что культурный кризис, совершившийся на западе, неминуемо свершится и на востоке Европы. Но тут произошёл кризис кризиса. Два фактора, один отрицательный, а другой положительный, властно остановили начинавшийся процесс национального распада: западный антисемитизм и судьба ядра еврейства в России.

Антисемиты всех народов сказали евреям, достигшим эмансипации путём национального самоотречения: мы не верим вашему отречению вы остаётесь чуждыми нам, несмотря на старания ваши ассимилироваться с нами вы не только иноверцы, но и инородцы. Судьба российского еврейства вернула ясность исторического сознания многим, её утратившим.

Со времени культурного перелома эпохи Мендельсона и французской революции, пути западного и восточного еврейства разошлись. Былая гегемония германско-польских евреев, основанная на строгой гражданской и национальной обособленности, раздвоилась: германские евреи отвергли старую основу и пошли по пути европейского просвещения и ассимиляции польские же евреи, ставшие тем временем преимущественно российскими и австрийскими, сохранили свою самобытность и туго поддавались новым культурным влияниям. Веяния с запада, проникая на восток, пролагали и здесь пути к просвещению, к ассимиляции, к борьбе за гражданское равноправие и даже к её испытанным приёмам самоотречения (период 1860-1880 г.) но не успел ещё этот культурный кризис проникнуть в глубокие слои общества, как началась реакция 1881-1905 годов с её средневековыми гонениями и погромными ужасами. Удары посыпались на восточное ядро еврейства в такой момент, когда с одной стороны в толще его ещё не иссяк старый запас национальной энергии, а с другой на интеллигентных верхах накопилось известное количество новой социальной энергии, толкавшей к борьбе за свободу. Сочетание этих элементов создало здесь более сложную, чем на западе, форму борьбы за существование: национально-освободительное движение.

Новое движение разветвилось на два направления: одно идёт в сторону территорриального выделения еврейства или части его из мировой диаспоры для реорганизации на автономных началах (сионизм, территориализм) другое направление, считая такое выделение неосуществимым в размерах, способных влиять на всю жизнь нации, стремится к национально-культурному возрождению еврейского народа в диаспоре, путём одновременной борьбы за его гражданские и национальные права в каждой стране. Сторонники обоих направлений согласны в том, что своей свободы евреи всех стран должны добиваться, как части исторически единой еврейской нации, а не как частицы чужих национальных организмов. Эти стремления вылились в определённые политические лозунги в момент русской революции 1905 года, когда большинством еврейских политических партий борьба за эмансипацию велась под еврейским национальным флагом. Если бы фатальные условия русской действительности не нанесли удара всему освободительному движению, мы были бы свидетелями «третьей эмансипации» российской, предоставленной не евреям в русской национальной маске, а миллионам русских граждан еврейской национальности. Но судьбе угодно было отодвинуть момент этой третьей эмансипации и расчистить путь для новой жестокой реакции, конец которой трудно и предвидеть…

Внутренний кризис, однако, совершился. Культурное влияние еврейского запада на восток сменилось к концу эпохи обратным влиянием востока на запад ассимиляционное течение постепенно уступает первенство национальному в его современной форме первое было типично для XIX века, второе обещает быть типичным для XX века.

Примечания.

⁽¹⁾По народной переписи 1785 года, в Австрии (без Венгрии) числилось евреев 281.873, на общее население в 10.740.750 человек. Они распределялись неравномерно по отдельным провинциям: в Богемии 42.129 евреев, в Моравии и Силезии-26.665, в Галиции 212.002, в Верхней и Нижней Австрии (главным образом в Вене) 652, в Крайне, Герце и Градиске 426, в Штирии и Каринтии евреев вовсе не было. См. G. Wolf, Die Juden, в серии «Die Volker Osterreich Ungarns», VII Bd. (Wien 1883, стр. 47-51).

⁽²⁾По переписи 1784 года, в Эльзасе считалось 19.624 еврея; к этому числу следует прибавить множество лиц, незарегистрированных вследствие строгих законов о жительстве. Если сюда прибавить 480 еврейских семейств, проживавших по легальной норме в Меце, и 180 семейств в округе Нанси (вместе около 4000 душ), то получится общая численность евреев в Эльзас- Лотарингии около 40.000. Во всей же Франции накануне революции 1789 года насчитывалось около 50.000 евреев. См. Glaser, Geschichte der Juden in Strassburg, 1894, стр. 81-82 и другие источники к этому § в конце тома.

⁽³⁾Современник (Беннет) определяет тогдашнее число евреев в двух белорусских губерниях, на основании официальных «списков», в 40 тысяч семейств.

⁽⁴⁾См. Всеобщая история евреев, т. 4, последняя глава.

⁽⁵⁾В стороне от этой континентальной системы эмансипации стоит Англия, политический строй которой не находился в зависимости от революций новейшего времени. Эмансипация евреев имела здесь особую, религиозную окраску, приближаясь к типу эмансипации английских католиков (1829), с которой она отчасти исторически связана.

⁽⁶⁾Следует, впрочем, иметь ввиду, что в ту эпоху слово nation обыкновенно употреблялось для обозначения государственного или, по крайней мере, территориального народа. Отрицание еврейской национальности в этом смысле имело видимость простого констатирования факта, и этой двусмысленностью термина пользовались многие из отрицателей, которые в душе считали евреев исторической и культурной нацией. Тут и скрывалась pia fraus…

⁽⁷⁾Во всех парламентах эпохи «первой эмансипации», где происходили прения по еврейскому вопросу, условием равноправия выставлялся отказ евреев от своей «специальной привелегии» общинной автономии и особых национально-культурных учреждений, кроме синагогальных. Такое условие было поставлено особым эмансипационным декретом 1791 года во Франции (см. §18), христианскими и даже еврейскими борцами за равноправие в Голландии (что вызвало отпор консервативных представителей Амстердамской общины, дороживших старой автономией; §25), законодательством Наполеоновской эпохи в Италии (§26) и т.д. Взамен прежней широкой автономии, общинам давали плохой казённый суррогат её наполеоновскую консисториальную систему.