Home   Самиздат   Содержание

Майя Улановская

От физики к метафизике

Как бы ни относились в научном мире к некоторым идеям Кестлера, широкий спектр его интересов, сам объем его творчества привлекали внимание, любое его выступление встречало отклик. Его кандидатура была выдвинута на Нобелевскую премию. Эта премия ему не досталась, но в январе 1968 года ректор Копенгагенского университета письменно сообщил Кестлеру о награждении его, четвертым по счету после Черчилля, Лоуренса Оливье и Б.Рассела, премией Зоннинга: "в знак признания Вашего вклада в литературу и европейскую культуру, многообразно стимулировавшего европейские дискуссии" (Цит. по кн.: Hamilton I.: Koestler…, p.354 (Обращение к интернету позволяет уточнить, что премия выдаётся из фонда, основанного в 1949 г. по завещанию датского писателя К.Й.Зоннинга и что первым по счёту её получил, действительно, Черчилль, а Кестлер - одиннадцатым).). В 1972 г. он стал кавалером Ордена Британской империи, а в июле 1974 — кавалером Литературы — почетное звание, присуждаемое Королевским литературным обществом, членом которого он давно состоял.
Однако сам Кестлер все больше сомневался в том, что с помощью науки можно спасти человечество, решить "проклятые вопросы". И так как он в высшей степени обладал способностью к самоиронии, его сомнения вылились в одну из самых загадочных его книг "Девушки, приходящие по вызову" (Koestler A.: The Call-girls : a tragi-comedy with Prologue and Epilogue. London : Hutchinson, 1972. 191 p.). Загадочна сама композиция книги. Автор предупредил читателя: "Три произведения в этом томе, различаясь по стилю и месту действия, задуманы как вариации на одну тему". Каковы же эти вариации, и как можно сформулировать тему, общую для пролога, центрального произведения и эпилога? У пролога есть название "Недоразумение". Его шесть с половиной страниц — это внутренний монолог Иисуса, ведомого на распятие. Господь, всемогущий отец его и всего сущего, забыл о созданном им мире, о царящем в нем зле. Возможно, он спит. Иисус идет на смерть, чтобы его разбудить. "Молитвы мои были тщетны. Я мог исцелить больного или изгнать пару чертей, но всеобщей болезнью ума, завладевшей твоим созданием — заведуешь ты. А ты по этому поводу ничего не предпринял. Ты спал. Однажды я расслышал твой храп сквозь стоны мальчика, которого пытали солдаты".
С народом Иисус говорил притчами, он сказал, что, пролежав три дня и три ночи в земле, он воскреснет, как Иона когда-то спасся из чрева кита, но в глубине души верил, что Господь отменит казнь, как однажды он отвел руку Авраама с ножом от горла Исаака. В последний момент, уже на кресте, Христос понял, что спасенья не будет: "Эли, эли (Боже мой, Боже мой — иврит), как ты можешь на это смотреть? Ты, безмолвный дух, пар в пустыне, презренное небытие, тебя нет и никогда не было! Ты только притча. А моя смерть — еще одна притча; ее запомнят и исказят ее смысл. Будут мучить и убивать ради притчи. Воевать в безумных войнах ради ее толкования. Будут убивать детей из любви к метафоре и сжигать заживо женщин во славу аллегории. И так твоя воля исполнится, но не моя".
Герои следующей за прологом трагикомедии — это группа знаменитых ученых, кочующих с одного конгресса на другой. Как объясняет Гарриэт Эпсон, зоолог из Австралии: "Это стало привычкой, почти наркотиком. Вам звонит издалека какой-нибудь профессиональный хлопотун из некоего фонда или университета: — Надеемся, вы сможете выкроить время, сочтем за честь вас принять. Обратный билет и скромный гонорар обеспечены... — А иной раз и без гонорара, и под конец ты на бобах. Говорю вам, это наркотик". Конечно, для ученого важен престиж, важно высказаться. Иной специалист, вроде чиновника от науки Бруно Калецкого, больше всего любит поговорить и, начав речь, не может ее кончить. Впрочем, повод для нынешней встречи слишком серьёзен: в преддверии 3-ей мировой войны, когда вот-вот начнут падать бомбы на мирную альпийскую деревню, где собрались ученые, они обсуждают пути к спасению человечества от катастрофы. В разгар конгресса приходит телеграмма от американского правительства, которое рассчитывает услышать от ученых мудрое слово. Неделю продолжается цирк, то есть конгресс. Смешное перемешано с ужасным, в атмосфере научных дебатов читателю ни минуты не скучно. Организатор конгресса физик и лауреат Нобелевской премии Николай Соловьев пригласил психолога-бихевиориста, педагога, психиатра, биолога— всего 12 человек, по числу апостолов при Христе. Ученые выступают один за другим, предлагая свои пути к спасению, иногда невыполнимые, часто абсурдные. Но знаменательно то, что за исключением ненавистных бихевиористов и мрачного демагога француза Птижака, проповедующего ненависть к любой системе (не забудем, что социальный фон романа — недавно пронёсшиеся в Америке и в Западной Европе студенческие волнения), почти каждый из персонажей в той иди иной мере выражает авторское мнение, повторяя иногда дословно сказанное в других его книгах. Самый симпатичный из героев, почти лишенный комических черт, физик Соловьев, открывая конгресс, перечисляет симптомы обреченности человеческого рода, знакомые нам по книге Кестлера "Дух в машине". Как Эйнштейн в свое время, в августе 1939 года, предупреждал президента Рузвельта об угрозе атомной войны, которая может быть развязана Гитлером, так и им, собравшимся вместе ученым, предстоит внести свой вклад в спасение человечества в пост-атомную эру. Либерально мыслящая Гарриэт Эпсон доложила о ложно-направленной лояльности человека, толкающей его на бесконечные войны, юный католик Тони Каспари рассказал об использовании науки для постижения потусторонней реальности, о влиянии духовных факторов на физические, в частности, об опытах по левитации, т.е. по преодолению силы тяжести духовным усилием. Основатель их ордена, святой 17 века, умел ходить по воздуху, и его последователи стремятся возродить это уменье. Не забудем, что скоро сам ироничный автор займется аналогичными опытами, а в просторной кладовой его лондонского дома на площади Монпелье поселится громоздкая машина, сделанная по его специальному заказу, с помощью которой эти опыты проводились — без видимого успеха (См. об этом в одной из статей подборки, посвящённой памяти Кестлера: Inglis В.: Parapsychologist.— Encounter, London, 1983, no.2, р. 53-57.). Соловьев отнесся с сочувствием к сообсообщению Тони, напоминая присутствующим об открытиях в области атомной физики, настолько невероятных с точки зрения традиционной науки, что не приходится удивляться нетрадиционным взглядам на отношения между материей и духом. Соловьев, в значительной степени рупор авторских идей, без содрогания ("сюрреалистический мир, созданный нами, требует сюрреалистических мер лечения") смотрит на манипуляции доктора Валенти, психиатра, который в последний день конгресса демонстрирует свою пациентку мисс Кери, страдавшую приступами агрессивности. С помощью вживлённых в ее мозг электродов, достигающих тех глубинных участков, в которых расположены эмоциональные центры, и небольшой машинки в виде часов доктор манипулирует сознанием пациентки, превращая ее в послушного робота. К сожалению, в какой-то момент механизм не сработал: рабская преданность мисс Кери своему доктору оборачивается ненавистью к тем, кто смеет ему возражать. Мисс Кери взбунтовалась и сожгла магнитофонную запись конгресса. Как же теперь сформулировать выводы конгресса, как помочь человечеству выжить? Ученые разъезжаются. Соловьев с женой остаются еще на день ради прогулки в горах. Всё пропало, война вот-вот начнется, а у четы Соловьевых сын в армии в Восточной Азии, и сам ученый смертельно болен. Оглядываясь на одинокую фигуру в дверях конференц-зала, Гарриэт замечает: "Он похож на капитана тонущего корабля, который решил вместе с ним погибнуть". Но в жизни всегда есть, чему порадоваться. "Трещина в рыцарских доспехах Кестлера — это его гедонизм", — сказал о нём когда-то его более жесткий друг Орвелл.
Эпилог книги — короткий рассказ "Химеры". Андерсону, которого лечит доктор Гроб, все кругом кажутся хвостатыми чудовищами-химерами. У других в мозгу имеется "слепое пятно", и только Андерсон ясно видит реальность, только он один здоров. Он тоже хочет заполучить это "слепое пятно", стать, как все: "Жизнь невыносима, когда ты ясно видишь то, что творится вокруг". Доктор Гроб ему помочь не может, потому что и сам превратился в химеру, но, кроме доктора, идти больше некуда.
Анализируя роман уже после смерти Кестлера, один из критиков заметил по поводу упомянутой заключительной фразы Гарриэт о физике Соловьёве, похожем на капитана тонущего корабля, - что в ней содержится эпитафия автора его персонажам, склонным к переустройству мира ("героям-пророкам", по выражению критика) (Levene M.: Doubts and fatigue: the Call-girls and Five stories, — In his: Arthur Koestler. New York: F.Ungar Pub., 1984, p. 133-148.). В каком-то смысле это — эпитафия себе самому. Кестлср впервые публично признается в иррациональном происхождении собственных "профетических" тенденций, источником которых был все тот же "старый мозг", не вмещающий "слепого пятна", без которого так трудно жить герою рассказа "Химеры".
Кестлср писал эту странную книгу, где в прологе - бунт против миропорядка и Создателя, а в эпилоге — жажда "слепого пятна", несколько лет, откладывая ее ради других занятий. Кончил он ее в 1971 году, за четыре года до своего 70-летия, находясь на подъеме творческих сил. Книга, однако, знаменует определенный рубеж, потребность "reculer pour miеux sauter" — отступить, чтобы дальше прыгнуть. Объясняя, почему книга "Девушки, приходящие по вызову", посвящена флоберовским Бувару и Пекюше, бессмертной паре ученых шутов, Кестлер пишет в "Кирпичах к Вавилонской башне":
"Это не значит, что я испытывал цинизм по отношению к науке, скорее — скептицизм по поводу ее возможностей предложить "альтернативу отчаянию", ее способности ответить на последние вопросы, касающиеся "смысла, стоящего за всем этим", помочь нашим близоруким глазам прочесть невидимые письмена. Итак, последний этап регресса данного странника [Кестлер имеет в виду самого себя! - М.У.] ведет — что неудивительно — от физики к метафизике, от психологии к парапсихологии. Я говорю "неудивительно", так как физика всегда была моей любимой наукой, а физика, которая занята внутриатомными и внегалактическими явлениями — есть самая поэтичная и самая "оккультная" из наук" (Bricks to Babel..., p. 646).
Сборник "Ахиллесова пята, эссе 1968-1973" (Koestler A.: The Heel of Achilles : essays 1968-1973. London :
Hutchinson, 1974. 253 р.) содержит речи на научных конгрессах, рецензии на книги, путевые заметки, охватывающие пространство от островов Фиджи до Исландии, где Кестлер побывал в 1972 году в качестве репортёра на знаменитом матче Фишер-Спасский. Из книги видно, как усилился интерес Кестлера к парапсихологии. Особо отметим магнитофонную запись радио-беседы с Антони Греем, бывшим узником китайской тюрьмы, о последствиях пережитого ими обоими в одиночке. Молодой человек обращается к Кестлеру как автору книги "Диалог со смертью", написанной после освобождения из франкистской тюрьмы. В конце беседы А.Грей спрашивает:
...— Принадлежите ли вы в настоящее время к какой-нибудь религиозной конфессии?
К.:—Нет.
А.Г.: — Как и я, вы, вероятно, чувствуете трудно постижимое существование чего-то, невыразимого в словах.
А.К.: — Да, но только в символах, для меня одинаково ценных: крест ли это, полумесяц ли или щит Давида. Всё это - символы, человеком созданные символы для неподдающейся определению реальности... Я сказал, что каждый символ для меня одинаково ценен. Однако символы эти могут стать ядовитыми, вести к религиозным войнам, инквизиции и т.п. Опасно конкретизировать, переживание не должно быть конкретизировано".
В разделе рецензий обращает на себя внимание отзыв на книгу Артура Морза "Пока шесть миллионов умирали". Сдержанно, но с большой горечью, говорит Кестлер о выводах, к которым пришел исследователь, анализируя документы американского Госдепартамента и британского Министерства иностранных дел:
"Понадобилось несколько лет, чтобы смерть шести миллионов и методы убийства прорвали оборону западного сознания. Эффект был— замедленного шока, но утешала мысль, что не мы это сделали, что мы в этом не участвовали и не имели никаких мыслимых средств предотвратить происходящее, спасти людей.
Этих удобных позиций больше не удержать. Факты, изложенные в книге г-на Морза, взятые, в основном, из официальных, прежде не публиковавшихся документов, свидетельствуют с жестокой очевидностью о том, что значительное число жертв можно было спасти: что люди, находящиеся на ответственных постах в Госдепартаменте и в Министерстве иностранных дел, знали об этих возможностях, но не смогли их использовать или лаже, по разным соображениям, активно мешали спасательным мерам...
В первые три года нацистского режима только 11 тысяч еврейских беженцев были допущены в США, хотя общая иммигрантская квота позволяла впустить 450 тысяч, и больше половины мест в квоте не были использованы. Сознательной консульской практикой тех лет было - следовать букве закона, когда от евреев, скрывающихся от гестапо, требовалось предъявить характеристику из полиции с места жительства в Германии...
Президенту Рузвельту приходилось маневрировать изоляционистски настроенными Конгрессом и обществом и действовать по правилу, высказанному им г-же Рузвельт: "первым по важности вещам — первое место". Выгода было лозунгом тех дней, а может быть и всего века. Она же по разным соображениям правила бал в Ватикане, в Англии и в других демократиях, чванящихся своими гуманными традициями. Но безобразный и не позволяющий от себя отмахнуться факт заключается в том, что именно голос народа, как в Германии, так и во враждебных ей странах, несет конечную ответственность за судьбу шести миллионов".
Народы, а не только политики, были против евреев в самый тяжкий момент их истории. К такому выводу пришел Кестлер. И в этом мрачном выводе, кажется, надо искать ответ на вопрос, почему он вдруг обратился к глубокой древности и занялся историей хазар. Результатом стала книга "Тринадцатое колено, Хазарская империя и ее наследие" (Koestler A.: The Thirteenth tribe : the Khazar empire and its heritage. London : Hutchinson, 1976. 255 p. Мой сокращённый перевод-пересказ с последующей редакционной правкой см. в журнале: Время и мы, Нью-Йорк-Москва-Иерусалим, 1998, № 140, с.190-231.).
О хазарах Кестлер знал с детства, со школьных лет, когда изучал историю в Будапеште. Считается, что с этим народом связана история Венгрии. В школьных учебниках упоминалась легенда о том, как в VIII веке хазарский царь со всем своим окружением принял, по наущению явившегося ему во сне ангела, иудейскую веру. Целью Кестлера было доказать, опираясь на теорию, имеющую ряд сторонников в научном мире — среди которых был и покойный тель-авивский историк А. Н. Поляк — что основная масса восточно-европейского еврейства является генетически не семитами, а потомками принявших иудаизм хазар, чье государство, существовавшее в древности между Доном и Волгой, было захвачено в Х веке русскими князьями и перестало существовать, а его жители рассеялись среди окружающих народов. Часть хазар еще раньше проникла через Кавказ на территорию современной Венгрии, а основная масса, в результате миграций в последующие века, оказалась, по этой теории, в Польше, главном резервуаре восточно-европейского еврейства. Отрицается традиционная точка зрения историков, по которой, впервые появившись в Европе с римскими войсками и расселяясь в течение средневековья в разных ее частях, евреи стали проникать в Польшу из Германии ("Ашкеназа") в XI-XII веках, спасаясь от преследований эпохи крестовых походов. В своей увлекательной и достаточно убедительно написанной книге Кестлер рассказал о ранней эпохе существования хазарского царства и задержался на так называемой "хазарской переписке" — обмену письмами между Хасдаем ибн-Шапрутом, министром-евреем при дворе Кордовского халифа, и хазарским царем Иосифом. В центре переписки (которую ученые относят к середине Х века и подлинность которой в настоящее время не оспаривается) — история перехода в иудейство предка царя Иосифа. История привлекала к себе внимание в течение веков, в частности, она изложена в знаменитом трактате Иехуды Галеви "Хазары" (1140 г.). Обо всем этом и о многих других интересных вещах рассказал в книге Кестлер, а главная мысль содержится в четвертом приложении, названном "Некоторые выводы — Израиль и диаспора", которое начинается с оговорки: факт несемитского происхождения основной массы современных евреев ни в коем случае не лишает Израиль права на существование. Происхождение его граждан не имеет значения. Другое дело — евреи диаспоры, которые, не будучи в массе религиозными и не принадлежа, как убежден Кестлер, к единой расе — не обладают, таким образом, ни одним из признаков, необходимых для того, чтобы считаться единым народом. Трагический парадокс состоит в том, что и сами евреи, и антисемиты подразумевают то, чего нет в природе — особой еврейской расы. Кестлер считал, что выполнил важную миссию, написав эту книгу. Его друг, французский психолог П.Дебре-Ритцен вспоминает (в книге с характерным названием "Артур Кестлер, крестоносец без креста, психо-биографическое эссе о главном современнике"): "В одну из наших последних бесед о "Тринадцатом колене", Артур очень спокойно сказал: "Я хорошо понимаю, что всего лишь заронил зерно под снегом. Но надеюсь, что оно прорастёт, чтобы со временем освободить миллионы людей от нелепого проклятия, поддерживаемого дьявольскими усилиями" (Debray-Ritzen P.: Arthur Koestler, un croise sans croix : essai psycho-biographique sur un contemporain capital. Paris : L`Herne, 1987, p. 279.) .
Критиков-евреев, однако, книга глубоко задела. Главным упрёком Кестлеру было то, что он смешал два понятия: "раса" и "народ", утверждая, в частности, что евреи претендуют быть "избранной расой". На самом деле такой претензии нет, не претендуют евреи и на расовую чистоту, зная, что народ уже с библейских времен включал в себя различные этнические компоненты. Верно поняв, что автором движут не научные, а глубоко личные мотивы, критики мало занимались существом вопроса, то есть происхождением восточно-европейских евреев. "Хазарская теория" не признана современной наукой, тем меньше уважения со стороны ученых вызвали рассуждения Кестлера. В одной из последних книг, посвященных хазарам, читаем:
"...в настоящий момент можно утверждать, что хорошо документированные выводы, касающиеся культуры западно-европейского еврейства в Средние века, а также и данные, прямо указывающие на движение на восток значительных масс этого еврейства в течение позднего средневековья, не оставляют места для гипотезы о том, что евреи в пост-средневековой Европе происходят, в основном, от хазар. Но вряд ли, располагая данными современной науки, можно отрицать тот факт, что хазары, принявшие иудейскую религию, являются частью украинской составляющей восточно-европейского еврейства, в свое время их ассимилировавшей" (Golb N. and Pritsak 0.: Khazarian Hebrew documents of the tenth century. Ithaca, N.Y. : Cornell University Press, 1982, p. XV.)
Х.Маккоби, один из рецензентов, откликнувшихся на книгу Кестлера, позже, после смерти писателя, подвел итог его отношению к еврейской проблеме и рассказал о встрече с ним после выхода книги и о раздражённой реакции Кестлера на попытку Х.Маккоби отстаивать перед ним культурные ценности еврейства и защищать Талмуд. Даже в этой, написанной сразу после смерти Кестлера статье, появившейся в памятной подборке, Маккоби отмечает у Кестлера "почти полное незнание еврейской истории и литературы", его отношение к евреям и еврейству считает "чрезвычайно предвзятым, некомпетентным и даже извращённым", а высказывания о Талмуде — перепевом антисемитской критики этой книги. "Я пришел к выводу, что Кестлеp не поддается аргументам в этом вопросе, который для него слишком важен. Он для себя решил еврейскую проблему и ничто не должно было его поколебать. Кестлера не устраивало собственное еврейство, но из-за антисемитизма он был вынужден заявлять о нем. Образование Израиля, считал он, позволяет ему соскользнуть с крючка. Теперь он свободен быть неевреем, интегрированным в европейской культуре, кем всегда хотел быть. Мнение о том, что не существует еврейской культуры, а только расовая, племенная привязанность, было слишком для него удобно, чтобы подвергать его проверке фактами.
Ирония заключается в том, что Артур Кестлер был евреем до самых кончиков пальцев, и не только по внешнему виду, но по всему строю мыслей. Поиски правды, забота о справедливости, от мира сего мессианство (выдержавшее даже попытку погрузиться в британский прагматизм) - все включает его в великую традицию просвещенных евреев от Шломо Маймона до Гейне и Фрейда. Но он этого не понимал. Его исключительные интеллектуальные свойства, воспитанные в нем культурой, ценящей ученость гораздо выше богатства или физического совершенства, он приписывал собственным заслугам или европейской цивилизации. Быть евреем для него означало быть запуганным, униженным, нищим восточно-европейским жителем гетто, с которым обидно ассоциироваться и который должен исчезнуть — либо благодаря развитию новой породы евреев в Израиле (которые, как он себя убедил, становились "голубоглазыми и светловолосыми"), либо, растворившись в нееврейской культуре. Но если надежде Кестлера на исчезновение характерной еврейской культуры когда-нибудь суждено сбыться, то где мы возьмем другого Кестлера?" (Maccoby H.: Jew. — Encounter, London, 1983, vol. 61, no. 2, р. 50-53.) .
Следуя ли еврейской традиции, или сам по себе — Кестлер, судя по воспоминаниям о нем, — был, действительно, справедливым человеком. Едва ли Маккоби прав, объясняя настойчивое требование к евреям ассимилироваться только тем, что для Кестлера лично удобно было интегрироваться в европейской культуре. Кестлер свой выбор сделал давно, но он страшился за судьбу европейских евреев и считал, что нашел для них выход.

* * *

К 70-летию писателя вышло два сборника: "Верхом на двух культурах" (Astride the two cultures: Arthur Koestler at 70 / edited by H.Harris. London: Hutchinson, 1975. 219 p.) и "Артур Кестлер; сборник критических статей" (Arthur Koestler, a collection of critical essays / edited by M.A.Sperber. Engliwood Cliffs, N.Y.: Prentice-Hall, 1977. 189 p.). Первый включал статьи, специально написанные к юбилею, второй — публиковавшиеся в разные годы.
Трудность для составителей заключалась в том, чтобы дать оценку такому сложному и разнообразному явлению, как творчество Кестлера, для чего пришлось собрать специалистов в разных областях. Во вступительной статье к первому сборнику утверждается, что, несмотря на отказ от политики, заявленный 20 лет назад, Кестлер поныне остается "деятелем". Идея, общая для его раннего творчества и научных интересов последних лет, это конфликт свободы и предопределённости. "Политическая и психологическая свобода, творческая способность, живой организм — обсуждаются в понятиях свободы и предопределённости... От взаимного напряжения свободы и ее противоположности рождается энергия кестлеровской мысли... свобода вырастает, как эмбрион, принимая то одну, то другую форму в своем развитии, но сохраняя генетическое единство" (Р.Вебберли). Из других статей, посвящённых разным сторонам творчества Кестлера, особо следует отметить большую работу о самой известной книге Кестлера "Мрак в полдень", которую автор анализирует с точки зрения защиты Кестлером отдельной личности против "закрытой системы", давление которой Кестлер испытал на себе. "Однако, несмотря на свой отход от политики и связанную с этим перемену интересов, в одном, по меньшей мере, пункте существует явная преемственность между его ранними и позднейшими работами — так же как его поздние работы были вызваны оживлением научных интересов, представлявших для него такую важность в юности, когда политика его еще не затронула.
Ибо в наши дни не только тоталитарная система угрожает существованию той самой "грамматической фикции", то есть личности — ей так же угрожают, её игнорируют те виды научной мысли, которые отказываются замечать любой опыт, не поддающийся количественному учету..." (Г.Риз).
Особо следует отметить в сборнике большую статью жены Кестлера Синтии "25 творческих лет" о прожитом с Кестлером времени и о совместной работе. Мотив, пронизывающий эти чрезвычайно искренние и непритязательные воспоминания — одержимость Кестлера работой, сопровождающая создание каждой его книги, и в особенности во время кампании за отмену смертной казни в Англии.
Об этом же свойстве Кестлера уместно привести свидетельство более позднего времени, написанное после смерти писателя его венгерским другом Д.Микешем:
"В этой книге ("Сомнамбулы" — М.У.) он писал о многих астрономах и естественно, что не все они ему правились. Что меня удивило и даже поразило, когда я слушал его рассуждения, было не невысокое мнение о канонике и даже не готовность его развенчать, а его неистовая ярость. Он был так взволнован и сердит на Коперника, словно между ними только что произошла злобная личная перебранка в одном из кафе Будапешта или Вены.
Эта страстная ангажированность, конечно, была характерна для Кестлера, как бесстрастная лень — для каноника Коперника. Ни одна книга и очень немногие из посвященных Кестлеру статей обходятся без упоминания правых дел, за которые он сражался (в рассмотренном сборнике, посвященном 70-летию Кестлера, есть об этом большая статья — М.У.). Правда заключается в том, что для него все было правым делом. Он все помещал в более общую перспективу, всё для него имело более глубокий смысл, чем для нас, поверхностных созданий" (Mikes G.: Arthur Koestler : the story of a friendship. London : A.Dеutch, 1983, p. 80 ).
В ряде статей второго сборника дается оценка Кестлера как автора политических романов — жанра, особенно характерного для нашего века. В Англии — отмечал Джордж Орвелл, в этом жанре больше пишут авторы иностранного происхождения, испытавшие на своем опыте давление тоталитарных режимов.
Поразительно в наше время читать статью философа-экзистенциалиста М.Мерле-Понти, написанную после выхода во Франции романа "Мрак в полдень". Автор оправдывает расправу системы над оппозиционером Рубашовым, иезуитски доказывая, что, будучи арестован, тот становится (курсив М.Мерле-Понти) предателем. Большая часть статьи содержит упреки Кестлеру в незнании марксизма.
Многие авторы отмечают человечность Кестлера, "страстную само- идентификацию с обездоленными и заразительный авантюризм (Ст. Спендер в рецензии на два автобиографических тома). Статья составителя сборника об испанском цикле прослеживает эволюцию Кестлера от коммунистического пропагандиста до зрелого писателя, вернувшегося через 15 лет в автобиографической книге "Невидимые письмена" к пережитому в Испании.
Обращаясь к авторам, рассматривающим научные труды Кестлера ("Сомнамбулы", "Творческий акт" и "Дух в машине"), можно видеть, что все они отмечают его сильную сторону — увлекательный рассказ об ученых и о творческом процессе во всех его проявлениях — и резко критикуют его философские концепции. Один из авторов (С.Хемпшир) видит в желаемом Кестлером синтезе науки и веры "иное название для Исторической необходимости и Высшей правды" и, в противоположность Кестлеру, не считает, что в вере содержится залог душевного здоровья и лекарство от духовного оскудения.
Последние два автора — Г.Д.Айкен и Ст.Тоулмин — выявляют в творчестве Кестлера метафизические (первый автор) и теологические (второй) элементы. Г.Д.Айкен наблюдает характерное для кестлеровской мысли повторяющееся явление: изложив свою концепцию (в данном случае речь идет о теории иерархических систем, как она изложена в книге "Творческий акт"), Кестлер применяет ее так широко, что из нее исчезает всякий конкретный смысл. Это не значит, однако, что теории его неверны. Они только не применимы к точным наукам. Но то, что плохо для физики, годится для метафизики. Теории Кестлера, считает автор, не являются, строго говоря, научными теориями. Их роль — в создании обобщающей картины мира, созерцание которой "освежает душу".
К сходному выводу приходит Ст.Тоулмин, автор последней статьи сборника. Однако претензия Кестлера создать обобщенную картину мира вызывают протест критика. Рассмотрим его аргументы.
Выход книги Кестлера "Дух в машине" был для критика поводом оценить сложившуюся в науке ситуацию. Многие ученые недовольны существующим уже сто лет разделением теологии и науки. Однако, считает автор, для этого разделения были свои причины, связанные с превращением науки в профессию, с возникновением научных учреждений, с необходимостью защитить науку от влияния общих мировоззренческих концепций, способных влиять на ход научных споров.
Претензии Кестлера к науке в его трилогии напоминают подход позднего Гете к Ньютону и Декарту, которых он упрекал в механицизме. Каждая из трех книг Кестлера ("Сомнамбулы", "Творческий акт" и "Дух в машине") состоит как бы из 2-х отдельных произведений. В одном излагаются факты. В другом даётся их толкование. Талантливо описанные оригинальные наблюдения увенчивает грандиозная схема биологических и психологических иерархий. С ее помощью Кестлер рассчитывает одолеть механистический детерминизм, якобы господствующий в науке, и продемонстрировать потенциальное величие человека и его трагедию. Однако сама мысль об органической эволюции как "достигающей цели" или "совершающей ошибку", кажется критику весьма сомнительной:
"Среди ученых, занятых человеческими делами, только самые наивные марксисты и христианские историографы видят в исторических событиях руку Бога или Диалектики. Со временем и теологи от науки поймут, что нет оснований рассматривать эволюцию природы как чреватую некоей Вестью. Только наше человеческое тщеславие видит в науке повод для оптимизма или отчаяния".

* * *

Трезвый ум и большая доля скептицизма сочетались у Кестлера с глубоким интересом к таинственным явлениям природы и человеческой психики. Как и герой одной из его книг, учёный-биолог Пауль Каммерер, он обращал внимание на странные совпадения, о которых может рассказать каждый. Например: я еду в автобусе и читаю книгу. Смотрю в окно и вижу вывеску с теми же словами, которые прочла в книге. Как и Каммерер, Кестлер не хотел видеть в таких совпадениях проявление чистой случайности. "Господь не играет в кости с нашим миром", - любил он повторять эйнштейновскую фразу. Кестлер всегда с интересом следил за публикациями в прессе, посвященными парапсихологическим опытам. В 1931 году, став научным редактором издательского концерна Ульштейнов, он напечатал объявление в газете, приглашая читателей рассказать о случаях, имеющих оккультный характер, настаивая при этом на доказательствах и надежных свидетельствах. С ним самим случались в жизни странные происшествия, из которых самым удивительным был телепатический — по убеждению Кестлера — контакт с Томасом Манном; об этом случае он рассказал в автобиографической книге "Невидимые письмена" и позже неоднократно на него ссылался. Во франкистской тюрьме в Севилье, находясь под угрозой расстрела, Кестлер вспомнил сцену из романа Томаса Манна "Будденброки": неизлечимо больному консулу Будденброку помогает преодолеть страх смерти статья Шопенгауэра о бессмертии души. Воспоминание об этом эпизоде было тогда для Кестлера большим утешением, и в особенно тяжкие моменты заключения он прибегал к нему, как к болеутоляющему средству. Освободившись, он тут же написал Томасу Манну, благодарил за почерпнутую из его романа духовную поддержку, рассказал об обстоятельствах, при которых эта поддержка понадобилась, и получил следующий ответ:
"...Ваше письмо пришло такого-то числа. В этот день я сидел у себя в саду в Кюсснахте. Эссе Шопенгауэра я читал году в 1897-98, когда писал "Будденброков", и с тех пор к нему не возвращался, не желая ослабить произведённого им на меня в первый раз впечатления. В тот день, однако, я ощутил внезапную потребность перечитать, почти через 40 лет, это эссе. Я пошел в библиотеку за книгой. В этот момент позвонил почтальон и подал Ваше письмо" (Koestler A. : Invisible writing..., p. 371.) . Стоит, однако, отметить, что последовавшая в результате обмена письмами встреча Кестлера с Томасом Манном оказалась весьма неудачной, не привела ни к какому душевному контакту между ними и всего лишь оставила по себе несколько саркастических строк в кестлеровской автобиографии об исключительной — по его оценке — сосредоточенности Томаса Манна на своей персоне.
В 1947 году, в разгар политической деятельности Кестлера, его жена Мамейн писала своей сестре о том, что Кестлера 6oльше всего интересуют две темы: экстрасенсорное восприятие (и подобные явления) и религия. "В Университете Дюка в США есть некто д-р Райн, который продемонстрировал, что если бросаешь игральные кости и желаешь, чтобы вышла шестерка, то она будет появляться гораздо чаще, чем следует по теории вероятности, что доказывает влияние разума на вещество" (Koestler M.: Living with Koestler : Mamaine Koestler's letters 1945-51. London : Weidenfeld and Nicolson, 1985, p. 52.).
В 1952 году Кестлер стал членом Британского общества психических исследований и принял участие в его опытах. Как бы в свое оправдание, Кестлер приводит длинный список президентов этого общества с его основания в 1882 г.; список украшают имена крупных ученых, в том числе и нобелевских лауреатов. И "как и в других движениях, занятых подрывной деятельностью, число попутчиков гораздо больше, чем членов с партбилетом". В середине 60-х годов появилось несколько статей Кестлера в журналах о парапсихологических опытах Райна, в 1972 году вышла книга "Корни совпадения" (Koеstler A.: The Roots of coincidence. London : Hutchinson, 1972. 158 р.), а через год— написанная совместно с двумя другими авторами книга "Вызов случая; эксперименты и размышления" (Koestler A.: The Challenge of chance : experiments and speculations / Alister Hardy, Robert Harvie, Arthur Koestler. London : Hutchinson, 1973. 158 p.). В двух итоговых книгах "Янус" и "Кирпичи к Вавилонской башне" последние главы посвящены этим же "паранормальным" явлениям, то есть телепатии, значимым совпадениям (вроде случая с Томасом Манном), ясновидению, вещим снам, психокинезу (передвижению людей и предметов с помощью психической энергии — вспомним доклад монаха Тони ученому собранию в "Девушках, приходящих по вызову"). В промежутке в сборнике "Ахиллесова пята" был помещен ряд статей на те же темы, центральные для Кестлера в его последние годы. Болезнь писателя прервала совместную с его сторонниками работу над "проектом Дедалус", целью которого было доказать с помощью специально сконструированной машины, что, находясь в определенном состоянии, человек способен влиять на свой вес (См. об этом в статье из памятной подборки: Inglis Brian: Parapsychologist, — Encounter, London, 1983, no.2, p.53-57.). Ниже сделана попытка передать рассуждения Кестлера, в основном, так, как они изложены окончательно в "Кирпичах к Вавилонской башне" (Koestler A.: Bricks…, p.647-670.) , то есть в том виде, в каком сам автор задумал их сохранить для потомства. Именно в этой книге, и до некоторой степени в "Янусе", парапсихологические явления включены автором в его общую концепцию открытых иерархических систем, из которых — считает Кестлер — состоит как природный, так и психический мир.
В последние годы, писал Кестлер в 1980 г., изучение пара-нормальных явлений, с использованием новейших экспериментальных методов, статистики и компьютеров, приобретает все большую "респектабельность". В 1973 году солидный английский еженедельник "Нью сайнтист" опросил своих читателей по поводу их отношения к экстрасенсорному восприятию (сокращенно ЭСВ). Из 1500 читателей, — почти все ученые и инженеры — 67% считают существование ЭСВ доказанным фактом или допускают его как возможность. В Америке еще раньше, в 1969 году, Парапсихологическая ассоциация была принята в Американскую научную ассоциацию, самую уважаемую научную организацию страны. Тех, кто еще не убежден, Кестлер отсылает к главе "Азбука ЭСВ" своей книги "Корни совпадений", где он рассказал об опытах, проводимых с 1932 года в Парапсихологической лаборатории Университета Дюка тем самым профессором Райном, о котором писала жена Кестлера своей сестре, а в последние годы с успехом продолженных в других научных учреждениях Америки, Советского Союза и Англии. При этом как на Западе, так и в СССР, все большее значение придается возможности использовать телепатию в космонавтике и в военных исследованиях.
Кестлер отмечает, что по самой своей природе эти явления, как противоречащие здравому смыслу, вызывают у многих внутренний протест и нежелание считаться с очевидным фактом их наличия. Во-первых, очевидность эта ясна только специалисту-математику, привыкшему иметь дело со статистикой и с теорией больших чисел, для рядового же человека совсем неубедительно выглядит такой, к примеру, опыт, проведенный в лаборатории Райна:
Пять вариантов карт, с изображениями круга, квадрата, креста, звезды и волнистой линии, переворачивались одна за другой скрытым за экраном "датчиком", а "получатель" пытался телепатическим образом угадать, какую карту видит датчик. Часа через два результаты опыта оценивались, и получалось, что число правильных догадок было не 1 из 5-ти или 20 из 100, а 22 из 100, т. есть, на 10 процентов больше, чем можно было ожидать. Участники опыта, показавшие предварительно отрицательные результаты, отсеивались. Эксперимент продолжался, число карточек доходило до тысячи, а процент правильных догадок в отношении к общему числу карточек по-прежнему оставался 10% — то есть 220 вместо ожидаемых 200. По теории вероятности шанс получения такого результата чисто случайно — 1 против 6-ти. Опыт продолжался: дойдя до пяти тысяч просмотренных карточек, получатель продолжал угадывать на 10% больше, чем ожидалось, то есть 1100 вместо 1000; шансов получения такого результата чисто случайно — один к 2000. Достигнув 10 тысяч, он угадывал 2200 карточек вместо ожидаемых 2000, и возможность того, что происходящее было случайностью — 1 против двух миллионов.
Таков закон больших чисел, который неспециалисту кажется парадоксальным. Однако именно этот закон позволяет предвидеть с большой точностью результаты процесса, состоящего из многих событий, каждое из которых в отдельности непредсказуемо. Любимые Кестлером примеры: вычисленное нью-йоркским Отделом здравоохранения ежедневное число лиц, пострадавших от укуса собак в городе в 1955-1958 г. или точно известный ученым период полураспада одного грана (64,8 мг.) различных химических элементов при полной непредсказуемости поведения отдельных частиц. По этому же принципу существуют и игорные дома, и страховые компании, и физика, и генетика, и весь бизнес. И если этот универсальный принцип нарушен, если отклонение от ожидаемой нормы при многократных попытках упорно сохраняется, приходится делать вывод, что имеет место не случайность, а какой-то иной, чисто человеческий фактор, названный парапсихологами фактором psi.
К сожалению, телепатические опыты часто не удаются и в принципе непредсказуемы и не всегда повторяемы, а занятые в них медиумы иногда блефуют и впадают в истерику. Лабораторная обстановка и монотонность эксперимента приводит к ослаблению телепатических свойств участников, что лишний раз доказывает, что здесь действует именно человеческий фактор, требующий для своего проявления определенных условий. Интересно, что чем выше IQ участника, тем худшие он дает результаты, обнаруживая внутреннее сопротивление происходящему.
Телепатия — то есть передача мыслей на расстоянии — не единственное проявление парапсихологии. Такие же поразительные результаты дали опыты но ясновидению, когда изображения на карточках угадывались без участия посредника, прямо из запечатанной пачки, и по психокинезу, когда бросались кости с одновременным пожеланием того, чтобы выпала "шестерка".
Подводя итоги своим рассуждениям в книге "Кирпичи к Вавилонской башне", Кестлер замечает, что ввиду внушительности собранного парапсихологами материала, он стремится не доказать, как в предыдущих работах, что телепатия и т.п. явления существуют, — это очевидно, а лишь выяснить, каковы последствия этих явлении для нашего мировоззрения. Для современного образованного неспециалиста парапсихология — это нечто противоположное физике. Физика для него — точная наука, парапсихология же — нечто субъективное, капризное, непредсказуемое, находящееся в противоречии с законами природы и здравого смысла. Однако рассуждения эти годятся лишь для классической физики и к современному состоянию этой науки неприменимы. В последнее столетие, особенно с развитием квантовой теории, выяснилось, что как в микро-, так и в макро-мире происходят явления, ничуть не менее противные здравому смыслу, чем передача мыслей на расстоянии. Элементарные частицы, к примеру, могут при определенных условиях превращаться в не имеющие массы волны, что может быть уподоблено дуалистическому существованию души и тела. Сама знаменитая эйнштейновская формула Е=mс2, где Е есть энергия, m — масса, а с — скорость света, предполагает, что масса частицы не должна пониматься как нечто устойчивое. "Материал", — пишет Кестлер, — из которого сделаны протоны и электроны, это скорее "материал", из которого состоят сны". Фотон — элементарная частица света, не имеющая массы покоя, может превращаться в имеющую массу покоя пару электрон-позитрон. Непостижимое разумом поведение элементарных частиц можно, однако, ясно наблюдать в экспериментальных условиях, при достижении больших скоростей, в так называемых пузырьковых камерах. "Главный урок, которому учат физиков пузырьковые камеры и другие утонченные приборы — это то, что на внутриатомном уровне наши концепции пространства, времени, вещества и привычной логики больше не применимы". Приходится отказаться от характерных для начала века представлений об атоме как о миниатюрной солнечной системе, в которой отрицательно заряженные электроны вращаются вокруг положительно заряженного ядра, как планеты вокруг солнца. Оказалось, что электроны перескакивают с одной орбиты на другую, не пересекая при этом пространства между ними, а иные частицы способны двигаться назад во времени (явление, за открытие которого американский физик Р.Фейнман получил в 1965 году Нобелевскую премию).
Обратившись от внутриатомного мира к космосу, мы видим те же непостижимые явления, как и в микромире, например, мы узнаем, что существуют галактики из антивещества, составные части которого носят заряды, противоположные веществу нашего привычного мира. Некоторые астрономы считают, что в таких галактиках время течет в обратном порядке. Впрочем, о возможности того, чтобы время иногда обращалось вспять, от будущего к прошлому, говорится и в применении к микромиру. А если так, то возможность предсказывать будущее уже не кажется такой абсурдной.
В последние десятилетия потерпело крах механистическое, детерминистское, "викторианское" представление о мире, характерное для 19-го века. "И поскольку само понятие о веществе дематериализовано, материализм больше не может претендовать на то, чтобы быть научной философией". Современные ученые общими усилиями разобрали устаревшую механистическую конструкцию, заменив ее достаточно гибкой моделью, допускающей логические парадоксы. В настоящее время не существует единой модели мироздания, подобной классической. Мы переживаем "период творческой анархии", который по терминологии Кестлера предшествует созданию новой концепции. "Появилась масса теорий, создатели которых пытаются перебросить мост между квантовой физикой и парапсихологией, это напоминает научную фантастику — но то же относится, как мы видели, и к основам современной физики".
Революция в физике, изменившая традиционные представления ученых о мире и равная по значению коперниковской, произошла в 20-е годы. Ко времени написания "Кирпичей к Вавилонской башне" (1980 г.) во вселенной были открыты "черные дыры", через которые со скоростью света всасываются сгоревшие звезды, исчезая из космоса. "И там, согласно уравнениям общей теории относительности, кривая пространства становится бесконечной, время застывает, а законы физики не действуют. Вселенная оказалась весьма странным местом, и у нас безо всяких призраков волосы встают дыбом".
Современное состояние науки не позволяет объяснить существование паранормальных явлений. Возможно, что они вообще необъяснимы человеческим разумом. Однако ученый скорее готов признать их наличие, зная, как обстоит дело с законами природы в его области, чем рядовой представитель образованной публики, который не может отказаться от догм и табу 19-го века и мыслит в категориях детерминизма и обязательной причинной связи между явлениями. Возможности существования так называемой акаузальной (т.е., не обусловленной определённой причиной) связи параллельно с причинно-следственной Кестлер уделил много места в своих последних работах. В написанной совместно с двумя другими авторами книге "Вызов случая" большая глава посвящена необычайным совпадениям. Примеры взяты из произведений тех, кто до него интересовался подобными происшествиями, и из писем читателей. "Анекдотические случаи" — так называется глава — систематизированы по разделам. Первый раздел — "библиотечный ангел" — в котором рассказаны случаи совпадений, связанные с книгами, заставляет вспомнить размышления Кестлера, когда он, наконец, получил в одиночке севильской тюрьмы свою первую книгу. Это была автобиография Д.С.Милля, "одного из монументальных столпов монументального 19-го века". В "Диалоге со смертью" он писал: "Я всегда верил, что в небесной канцелярии есть специальный отдел, всецело занятый тем, чтобы нужная книга попала в руки читателя в нужный момент" (Koestler A.: Dialogue with death. London : V.Gollanz, 1938, р. 175.), имея в виду не совпадения, а ту радость, которую испытал, получив особенно ценную для него в тот момент книгу, давшую его жаждущему мозгу необходимую пищу. Одна из историй в книге "Вызов случая" рассказана Кестлеру Джоном Пристли и касается его жены Жакетты, археолога по профессии:
" Моя жена привезла три большие цветные литографии Грэхема Сазерленда. По прибытии их из Лондона, она взяла их к себе в спальню, чтобы утром развесить. Они стояли, прислоненные к стулу, и одна из них, обращенная к комнате, изображала кузнечика. Ложась той ночью в постель, Жакетта почувствовала, как что-то шевелится, встала и откинула одеяло. В постели оказался кузнечик. Ни до того, ни после, в комнате ни разу не появлялись кузнечики. Вообще в этом доме ни разу не видели кузнечиков" (Koester A.: Challenge…, p. 185-186.).
Упомянутая выше концепция серийности Пауля Каммерера предполагает два или несколько одновременно происходящих события, между которыми имеется глубокая внутренняя, но не причинно-следственная связь. Каммерер считал, что наряду с физическим принципом причинной связи в мире действует ака-узальный принцип, по которому подобное влечется к подобному, в отличие, например, от силы притяжения, действующей без различия на все предметы. Благодаря серийности с помощью космического калейдоскопа создается мировая мозаика. Каммерер считал явление серийности "повсеместным и постоянным в жизни, природе и космосе. Это есть пуповина, соединяющая мысль, чувство, науку и искусство с рождающим их чревом вселенной". Взгляды Каммерера были развиты в статье знаменитого психолога К.Г.Юнга, написанной им совместно с нобелевским лауреатом физиком В.Паули "Синхронность: принцип акаузальной связи" (1952). С Юнгом также случались всю жизнь удивительные происшествия, рассказ об одном из них приводит Кестлер:
"Молодой женщине, которую я (т.е., С.Юнг - М.У.) лечил, приснился в критический момент болезни сон, что ей подарили золотою скарабея. В то время, как она рассказывала мне этот сон, я сидел спиной к закрытому окну. Внезапно я услышал позади себя звук, похожий на легкое постукивание. Я обернулся и увидел, как летучее насекомое бьется о стекло. Я открыл окно и поймал его в воздухе. Это оказалось ближайшим подобием скарабея, которое можно встретить в наших краях, обыкновенным розовым карапузиком, который, против обыкновения, явно почувствовал потребность попасть в темную комнату именно в этот момент" (Koestler A.: The Roots…, p.93.).
Пытаясь объяснить синхронно действующие, но причинно не обусловленные явления. Юнг прибегает к понятиям "коллективного бессознательного", архетипа, мифотворчества. В архетипической ситуации — при столкновении со смертью, опасностью, любовью и т.д "подсознательные архетипы наводняют сознание, привнося сильные эмоции и — вследствие безразличия архетипа к физическому пространству и времени — облегчают наступление синхронных явлений. Появление жука в момент рассказа пациенткой архетипического сна Юнг считал иллюстрацией такой связи (Там же, с.96.). Веру в иную, чем физическая, связь явлений и в единство существующего в мире многообразия разделял еще в 19 веке Шопенгауэр, представляя причинно-связанные и несвязанные явления, как параллели и меридианы на глобусе: "Все события в жизни человека могут, соответственно, быть представлены в двух фундаментально различных типах связи". О "гармонии сфер" писал Пифагор, а Гиппократ — о взаимной "симпатии" всех вещей. Эти же идеи проходят лейтмотивом в учениях даосизма и буддизма, неоплатоников и философов раннего Возрождения. Особенно было любимо Кестлером и часто им приводилось высказывание итальянского фило-софа 15-го века Пико делла Мирандолы: "Во-первых, существует единство вещей благодаря тому, что каждая вещь находится в единстве с самой собой, состоит из себя самой и связана с самой собой. Во-вторых, единство существует благодаря тому, что одно создание связано с другими, и все части мира составляют один мир"1. Кестлер напоминает, что по его собственной теории о двойственной природе холона — первая часть высказывания итальянца отражает действие самоутверждающей, а вторая — интегративной тенденции на всемирном уровне.
"Мы можем также сравнить утверждение Пико с общим мнением современных физиков о том, что невозможно отделить какую-либо часть мира от остального. Суть этих двух цитат, разделенных четырьмя столетиями —в цельном взгляде на мир, пересекающем границы физической каузальности".
Кестлер задается вопросом: каким образом из микромира элементарных частиц, неподвластных детерминизму и механической каузальности, возникает надежный и привычный нам мир причинно-следственных связей? Ответ на этот вопрос дает теория вероятности и закон больших чисел, позволяющий с большой точностью определять результаты действия многих событий, из которых каждое в отдельности непредсказуемо. Но само действие этих законов физически не объяснимо. "Откуда нью-йоркские собаки знают, когда прекратить кусаться, а когда наверстать дневную норму?" Почему при полной непредсказуемости поведения каждого атома в химических элементах, так точно известен период его полураспада? Поскольку абсурдно приписывать случаю эти факты, то остается допустить наличие акаузального фактора, дополняющего причинно-следственную связь физических законов в том смысле, как дополняют друг друга частица и колебание, механическое и мыслительное. Такой акаузальный фактор может соединять подобное с подобным в по-видимости необъяснимых так называемых "синхронных явлениях", и этот же фактор, создавая порядок из беспорядка, возможно, образует и psi-поле парапсихолога.
"Целей и замысла этого акаузального фактора мы не знаем и, возможно, неспособны познать; но интуитивно чувствуем, что он как-то связан со стремлением к высшим формам и к единству в многообразии, которые мы наблюдаем в эволюции мира в целом, в жизни на земле, в человеческом сознании и, наконец, в науке и искусстве. Одну последнюю тайну легче принять, чем полную корзину несвязанных головоломок".
Теперь, когда постепенно уходит в прошлое господство плоских, вульгарно-материалистических представлений о мире, ученые все больше задумываются над этой последней тайной. "Общее во всех этих теориях есть то, что они рассматривают морфологическую, формообразующую или синтропическую тенденцию, стремление природы создавать порядок из беспорядка, космос из хаоса — как конечные и неумаляемые принципы, находящиеся вне механистической каузальности". В контексте своей теории открытых иерархических систем Кестлер это повсеместное в природе стремление связывает с тенденцией к интеграции части с целым на каждом уровне, внутри каждого отдельного холона. При этом он считает, что эта интегративная тенденция действует как причинно-следственным, так и акаузальным образом, подобно дополняющим друг друга частицам и волнам в физике, охватывая, наряду с явлениями микромира, также и парапсихологические феномены. "Классическая физика нас учит, что существуют различные проявления энергии: кинетическая, потенциальная, тепловая, электрическая, ядерная, энергия излучения - которые могут превращаться одна в другую... Данная теория допускает, что аналогичным образом и телепатия, ясновидение, предвидение, психокинез и значимые совпадения — есть всего лишь разные проявления того же самого универсального принципа, а именно, интегративной тенденции, действующей как через каузальные, так и акаузальные факторы. Как это происходит — это выше нашего понимания; но, по крайней мере, мы можем включить факт существования паранормальных феноменов в более общий контекст".

* * *

После смерти писателя, в памятной подборке двух номеров журнала Энкаунтер, вышли две статьи, посвященные деятельности Кестлера в области парапсихологии. Одна написана сподвижником Кестлера (Уже упомянутая ст. Inglis Brian: Parapsychologist—Encounter, London, 1983, no.2, p. 53-57.) другая — противником (Beloff John: Psychologist — там же, no.1, p. 28-31.). Оба не соглашались с теми, кто, пытаясь подвести итог разнообразной деятельности Кестлера, приходили к выводу, что этот его интерес — нечто случайное, нетипичное для писателя. Оба критика видели закономерность в обращении к этой теме писателя, посвятившего жизнь борьбе с ортодоксальной догмой в любой ее форме. Справедливости ради стоит привести более резкое, чем в связи со смертью, высказывание второго автора, сделанное им за много лет до того на ту же тему:
"Играет или не играет Господь в кости нашим мирозданием — по бессмертному выражению Эйнштейна — но я искренно верю, что он не передоверит человеческих дел духам с ментальностью шкодливых детей (хотя, должен признаться, что было время, когда я не отказался бы от услуг одного из кестлеровских "библиотечных ангелов"!)
Итак, в конечном счете, неизбежное возражение против концепции значимых совпадений вызывается именно отсутствием в них всякого смысла" (Journal of the Society of psychical research, London, 1974, vol. 47, 759, p. 319-326 (John Beloff).) (вспомним неудачу личной встречи Кестлера с Томасом Манном).

* * *

В последние годы Кестлер тяжело болел. Развившаяся болезнь Паркинсона в сочетании с медленно, но неизбежно убивающей формой лейкемии, предвещали мучительный конец. Кестлер мною размышлял о смерти, он относился к тем людям, которых, как он писал еще в молодости, в "Диалоге со смертью", больше пугает не мысль о личном исчезновении, а сопровождающие смерть страдания. Естественно, он не стал дожидаться, пока болезнь его одолеет. В начале 1980 г. вышла брошюра Общества за право достойно умереть с предисловием Кестлера, вице-президента общества. В "Кирпичах к Вавилонской башне" он писал: "В последней благотворительной кампании автора была, вероятно, своя закономерность: тот, кто боролся за право на жизнь приговоренных к смерти, естественно боролся и за право на достойную смерть тех, кто из ложного гуманизма обречен на тяжелое и унизительное продление жизни (характерно, что самые крикливые защитники смертной казни — они же и самые яростные противники самовольной эвтаназии).
Брошюра рассчитана на то, чтобы служить "пособием по самоизбавлению" с помощью медикаментов и других средств для тех, кто решился прекратить невыносимое существование. Она не поступит в свободную продажу и будет доступна лишь тем, кто состоял членом общества минимум полгода" (Koestler A.: Bricks..., р. 581.) .
3 марта 1983 года Кестлер с женой приняли смертельную дозу снотворного. В приготовленном за восемь месяцев до того письме, еще не зная, что жена не пожелает с ним расстаться, отдавая последние распоряжения и объяснив причины своего поступка, Кестлер писал:
"Я хотел бы, чтобы друзья мои знали, что я покидаю их общество в спокойном состоянии духа, с некоторой долей робкой надежды на безличное посмертное существование вне точных пределов пространства, времени и материи и за гранью нашего постижения. Это "океаническое чувство" часто поддерживало меня в трудные моменты, поддерживает и сейчас, когда я это пишу. Что, тем не менее, затрудняет последний шаг — это мысль о боли, которую он причинит моим немногим оставшимся друзьям, и особенно моей жене Синтии.
Именно ей я обязан относительному душевному покою и счастью, которыми я пользовался в последний период моей жизни — и никогда прежде" (Koestler A.: То whom it may concern. — Encounter, London, 1983, no.1, p. 17.) .

* * *

Размышляя о смерти "с точки зрения вечности", Кестлер смирялся не только с исчезновением своей личности - теории парапсихологов о наличии космического psi-поля и космической "материи разума" не обещали личного бессмертия — но он полу-серьёзно заявлял, что не страдает "земным шовинизмом" —ведь ученые считают, что еще где-то, помимо Земли, есть жизнь. А если так, то мы, вероятно, в мире не одни. И если человечество, как он всегда опасался, уничтожит себя атомной бомбой, то во вселенной останутся другие мыслящие существа, возможно, более достойные, чем мы, и "космическая драма не будет разыгрываться перед пустым залом. Невыносимо думать, что мы - единственные сознательные существа в безмерности вселенной, и что сознание из нее исчезнет, если исчезнем мы. И наоборот — мысль о том, что есть биллионы существ в нашей галактике, бесконечно более просвещённых, чем наше бедное, больное человечество, может вести к тому смирению и чувству сверх-личного, которые есть в истоке всякого религиозного опыта".
О самой смерти Кестлер, сознавая, что прибегает к литературному приёму, писал так:
"Пользуясь другой метафорой — а что еще нам остается перед лицом невыразимого? — можно сравнить этот процесс с впадением реки в океан.
Приближаясь к устью, река волнуется, периодически заливается океаном — так мистик ощущает вечность. С другой стороны, даже распростившись с плотными берегами, река несет с собой в океан на протяжении километров после впадения в него всякий сор, загрязняя его чистые воды частицами сухой земли, пока не растеряет себя и последние следы своего истока. Но это не значит, что река исчезла. Она лишь освободилась от приставшей к ней грязи и снова стала прозрачной. Она превратилась в одно целое с морем, разлилась по нему, вездесущая, отражая в каждой капле солнце. Занавес не упал; он поднялся" (Koestler A.: Whereof one cannot speak… - In: Life after death / A.Toynbee, A.Koestler [et al.]. London : Weidenfeld and Nicolson, 1976, p. 238-259.)