СВОБОДА И ДОГМА -
жизнь и творчество Артура Кестлера

Майя Улановская

Янус

 

В октябре 1967 года вышла книга Кестлера "Дух в машине", которая, наряду с развитием темы творчества и общей теории систем (или иначе открытых иерархических систем) указывала на новые сферы интересов писателя: критику некоторых современных ему течений в науке, главным образом, бихевиоризма и нео-дарвинизма, а также на усилившиеся опасения за будущее человеческого рода. Видно, его рецензент Ст.Тоулмин поспешил с утверждением, что наступившая после смерти Сталина эпоха освободила Кестлера от одолевавших его кошмаров.
Кестлер пишет в предисловии к "Духу в машине": "Предыдущая книга "Творческий акт" была посвящена величию человека, проявляющемуся в искусстве и науке. Настоящий том кончается обсуждением его трагедии, тем самым завершая цикл. Ведь творческая способность и патология человеческого мозга — это две стороны одной медали, отчеканенной на монетном дворе эволюции. Одна сторона ответственна за великолепие наших соборов, вторая — за химеры, украшающие их, напоминая нам, что мир полон чудовищ, дьяволов и дьяволиц. Они выражают безумие, которое тянется через всю нашу историю и показывают, что где-то на пути достижения человеком его величия что-то случилось. Эволюция уже сравнивалась с лабиринтом, состоящим из безвыходных путей, и нет ничего странного или невероятного в предположении, что человек хоть и превосходит все другие виды по своему умственному багажу, все же содержит некую врожденную ошибку или дефект, предрасполагающий его к саморазрушению".
Каждая эпоха, начиная с той, которую описывает Книга Бытия, ищет причины этого дефекта. В наше время, естественно, ответа ждут от науки. Но в современной науке господствуют направления, которые, под влиянием материалистического взгляда, характерного для 19-го века, подходят к человеку как автомату и поэтому не могут дать правильных ответов на вопрос, что с ним случилось. Кестлер считает, что прежде всего нужна новая, более широкая концепция живого организма, для чего необходимо взаимодействие гуманитарных и естественных наук.
Обогащенный новыми знаниями и контактами с широким кругом ученых в Стэнфорде, он пытался наметить основные черты этой концепции в своей книге.
Она начинается с нападок на бихевиористов, представителей влиятельного во времена Кестлера течения в психологической науке, которые — от Ватсона, создателя теории в начале XX века, до современника Кестлера Скиннера и многочисленных его последователей — возмущали писателя "крысоморфными" теориями, сводящими проявления человеческой психики к схеме: "стимул-реакция", отмеченной ими в опытах над низшими млекопитающими. "Пятьдесят лет крысоморфной психологии сравнимы в своем бесплодном педантизме с историей схоластики периода упадка, когда она дошла до исчисления количества ангелов на кончике иглы".
С другой стороны — интерес к вопросам эволюции привел Кестлера к конфликту с учеными-неодарвинистами, некритически, как считал Кестлер, относящимися к учению своего великого учителя. Неодарвинисты, начисто отрицая возможность наследования организмом благоприобретенных в процессе его жизни свойств, шли дальше самого Дарвина, которому были не чужды ламаркистские увлечения. Ламарк, как известно, объявлял подобное наследование движущей силой эволюции. Неодарвинисты считали, что эволюционный процесс — это всего лишь результат случайных комбинаций внутри генетического кода организма. В результате этих комбинаций и закрепляющего их естественного отбора и учитывая, что в распоряжении природы имеются миллионы лет — и произошло на земле все живое, от одноклеточных до человека. Таким образом эволюционный процесс уподобился обезьяне за пишущей машинкой, которая, бессмысленно ударяя по клавишам, создаст, в конце концов, сонет Шекспира. Кестлер видел в преклонении неодарвинистов перед случайностью тот же ненавистный ему редукционизм, то есть объяснение сложных явлений элементарными, что в другой сфере — в психологии — характерно было для бихевиористов. В отличие от бихевиористов, рассматривающих взаимоотношения организма со средой как пассивную реакцию на внешние стимулы, Кестлер так описывает эти взаимоотношения: "Почти с того момента, как существо вылупилось или родилось, оно ресничками, жгутиками или мускулами бросается на окружающую среду, жидкость ли это или твердое тело; оно плавает, ползает, скользит, пульсирует; оно брыкается, визжит, дышит, оно питается окружением. Оно не только приспосабливается к окружению, но и приспосабливает его для своих собственных нужд — оно ест и пьет свое окружение, борется и совокупляется с ним, зарывается и строится в нем; оно не только реагирует на окружение, но ставит перед ним вопросы, изучая его. Вспомним, что "жажда исследования" является таким же первичным инстинктом, как голод и половая потребность, оказываясь временами даже сильнее их".
Кестлеру необходимо было видеть в природных явлениях проявление некоторой заданности, так сказать, высшего смысла. Поэтому ему был симпатичен Ламарк, "за честь природы фехтовальщик", по выражению Мандельштама, так как по учению Ламарка получалось, что каждое поколение проживает свой век не напрасно, что оно передает последующему накопленный им опыт. К отношению Кестлера к теориям Ламарка вернемся ниже, пока важно отметить, что где-то в середине книги "Дух в машине" Кестлер, рассуждая о том, целенаправлена ли эволюция, оспаривает противопоставление двух мировоззрений — атеистического, которое будто бы должно отрицать всякую целенаправленность в природе, и религиозного, которое эту целенаправленность предполагает: "Целеполагатель — это и есть каждый отдельный организм с самого своего зарождения, который борется и стремится максимально реализовать свои ограниченные возможности".

* * *

Центральное место в книге занимает намеченная в предыдущих теория открытых иерархических систем, то есть иерархического строения всякого живого организма, "от государства термитов до Пентагона", где любая, на каждом уровне, суб-система названа им "холон" — от греческого слова "холос" — целое, с добавлением суффикса "он", указывающего на частицу и на часть. Могут быть эволюционные холоны, поведенческие, лингвистические, социальные — все, что на любом уровне, в любой иерархии, как двуликий Янус, смотрит на две стороны, являясь одновременно частью и целым: частью следующего по уровню холона и целым в отношении предыдущего. Существует свод постоянных правил, определяющих структуру и поведение холона — назовем его кодом или каноном. Ограниченная кодом деятельность холона, однако, обладает известной свободой стратегии. Распространенный в книгах Кестлера пример: паук плетет свою паутину всегда по одному предусмотренному инстинктом канону, по которому радиальные нити пересекают концентрические окружности всегда под определенным углом. В рамках этого постоянного канона, однако, существует гибкость стратегии, в зависимости от местных условий и or каждого данного паука, в создании каждой паутины, которая может располагаться на дереве или другом месте, закрепляться с четырех или более сторон. Другие инстинктивные действия — устройство птичьего гнезда, поведение пчел в улье, муравьев в их сложных сооружениях, обнаруживают, наряду с чрезвычайно жесткими правилами, большое разнообразие отдельных проявлений. Птицы, например, в случае вмешательства извне в их действия, проявляют большую "сообразительность", позволяющую довести стоящую перед ними задачу — постройку гнезда или кормление птенцов — до конца. Игра в шахматы, к примеру, предполагает твердые правила, но допускает бесчисленные возможности для игроков. То же и в творчестве, и в любой другой человеческой деятельности, и в проявлении любой иерархической структуры, на любом уровне. То же характерно и для жизни в целом, являясь одним из её важнейших свойств.
Важным свойством всего живого Кестлер считал способность организмов к регенерации. Излагая заново свою теорию систем в итоговом сборнике "Кирпичи к Вавилонской башне", Кестлер счел нужным прибегнуть к большой цитате из книги "Дух в машине", начав с любопытного явления, помогающего организму в процессе эволюции избежать чрезмерной специализации и связанных с ней эволюционных тупиков. Явление это есть знакомое нам "reculer pour miеux sauter" - отступить, чтобы дальше прыгнуть, которое на высшем уровне сродни отступлению сознания ученого в процессе творческого акта в область бессознательного с последующим рывком вперед:
"Существуют серьёзные доказательства в пользу теории, предложенной Гарстангом еще в 1928 году, о том, что хордовые, а вместе с ними и мы, позвоночные, происходим от личиночной стадии некоего примитивного иглокожего, чего-то вроде морского ежа или голотурии. Однако взрослая голотурия не слишком вдохновляет в роли предка. Это вялое создание, похожее на плохо набитую сосиску с жесткой кожей, живет на морском дне. Но его свободно плавающая личинка — более перспективный вариант: в отличие от взрослой голотурии, она двусторонне-симметрична, как рыба, обладает ресничной полосой, предшественницей нервной системы, и некоторыми другими сложными свойствами, не встречающимися во взрослом состоянии. Похоже, что подвижные личинки обеспечили неповоротливому взрослому, живущему на дне моря, широкое распространение этого вида в океане, как растения рассеивают свои семена по ветру; что предоставленные самим себе личинки, испытывавшие более сильное давление естественного отбора, чем взрослые, стали постепенно похожи на рыб и, в конце концов, еще находясь в свободно плавающей личиночной стадии, стали половозрелыми, породив таким образом новый тип животного, которое вовсе не поселяется на дне моря, и навсегда вычеркнув дряхлую, малоподвижную стадию из своей биографии".
Одно из главных свойств иерархической структуры — или иначе холархии (иерархии холонов) — это наличие у каждого холона на любом уровне иерархии двух противоположных тенденций: интегративной или само-трансцендентной, направленной от отдельного холона к целому, к которому он принадлежит, и самоутверждающей тенденции, которая выражает стремление холона сохранить свою автономию внутри этого целого. Противоположность, полярность этих тенденций является лейтмотивом настоящей теории.
"Человек — не остров. Он холон. Глядя внутрь, он воспринимает себя как единственное, самодостаточное независимое целое; глядя вовне — как зависимую часть своего естественного и социального окружения. Его самоутверждающая тенденция — динамическое проявление его индивидуальности; его интегративная тенденция выражает его зависимость от некоторого более обширного целого, к которому он принадлежит. Когда все хорошо, обе тенденции более или менее уравновешены. Но в трудные времена равновесие нарушается, в человеке происходит эмоциональный срыв. Эмоции, вызванные подавлением самоутверждающей тенденции — это эмоции хорошо известного, связанного с выделением адреналина, агрессивно-защитительного типа: голод, гнев и страх, включая собственнические компоненты в сексуальных отношениях и в отношениях между родителями и детьми. Эмоции, вызванные интегративной тенденцией, которыми академическая психология, как правило, пренебрегает, мы назвали само-трансцендентным типом эмоций. Они возникают, как мы видели, от потребности человеческого холона принадлежать чему-то, выйти за пределы тесных границ своего "я", стать частью всеохватывающего целого, которым может быть община, религиозная вера или политическая доктрина, природа, искусство или "мировая душа".
Когда потребность принадлежать, выйти за пределы своего "я", не находит адекватного выхода, отчаявшийся индивидуум может утратить критические способности и подчинить свою личность слепому богопочитанию или фанатической преданности доктрине, независимо от ее достоинств. Ирония человеческого существования заключается, в частности, в том, что самые свирепые разрушения, производимые человеком, порождаются не самоутверждающим, а интегративным его потенциалом. И достижения науки и искусства, и катастрофы истории, вызванные ложно направленной преданностью — то и другое— вскормлено само-трансцендентным типом эмоции".
Далее Кестлер разбирает несколько проблем, прилагая к ним свою теорию, исследуя явления памяти, свободной воли и психологии групп.

* * *

Еще в молодости Кестлер с удивлением замечал, что марксизм почти не занимается психологией масс. Персонаж его романа "Гладиаторы" философ Фульвиус, размышляя над неразумным поведением рабов города Капуи при появлении войска Спартака, к которому они не пожелали примкнуть, записал в своей хронике; "О причинах, заставляющих человека в одиночку действовать против интересов других людей, а находясь в группе или в толпе — против собственных интересов" (Koestler A.: The Gladiators..., p. 119.) .
Поведение людей в группе, их способность под воздействием демагогов поступать вопреки своим интересам, во имя интересов группы, с которой они себя идентифицируют, является для Кестлера свидетельством паранойи, проявляющейся в человеке на протяжении всей его истории в беспрерывных кровопролитных войнах. Благодаря этому же свойству — способности к само-трансценденции, к забвению собственных интересов ради высшей цели — человек создает и воспринимает произведения искусства и совершает героические поступки.
"Искусство - школа само-трансценденции. То же - и шаманский танец, и нацистское сборище". Испокон веков учителя человечества осуждали войны и взывали к миру, видя корень зла во врождённой агрессивности людей. В наше время так считал, например, Фрейд. Между тем, заявляет Кестлер, жестокости, совершаемые человеком на войне, вызваны не агрессивностью его, а противоположным свойством: преданностью своей стране, своему классу, идее, догме и т.п. стоящей над ним общности, частью которой он себя ощущает. Иными словами, агрессивность группы вызвана интегративной тенденцией отдельного человека.
На протяжении истории зверства, совершённые человеком в порыве личной агрессивности, являются статистически ничтожным исключением, зато войны, в которых он принимает участие как часть целого, не испытывая к противнику ненависти или испытывая ее, так сказать, опосредованно — самое распространенное явление. "Человек был всегда готов не только убивать, но и умирать за хорошее, дурное или совершенно ничтожное дело". В обычной жизни человек смиряет свою агрессивность, подчиняясь требованиям общества. Во время войны происходит обратное — убийство становится его долгом. Групповой разум действует на уровне, доступном всем членам группы, единодушие приводит к упрощению лозунгов, с помощью которых демагоги действуют на группу. Групповой разум находится под сильным воздействием эмоционального потенциала, независимо от его рационального компонента. Итак, трагедия человека парадоксальным образом проистекает не от его агрессивности, а от ложно направленной интегративной тенденции. В чем причины этого явления? Что ждет человечество в наше время, ведущее свое исчисление от 6 августа 1945 года, когда на Хиросиму была сброшена первая атомная бомба и люди, знающие, что каждый человек смертен, впервые столкнулись с угрозой своей гибели как вида? Есть ли для людей спасение, или судьба земного шара — превратиться в корабль Летучего голландца и нестись в пространстве с мертвой командой на борту?
Для успешного лечения болезни необходим правильный диагноз. Но ни одна из теорий, пытающихся объяснить, почему наша история так кровава, не исходит из того, что человек — со всеми его великими достижениями — это биологическое извращение, ошибка эволюции. В этом нет ничего невероятного. В природе бывают ошибки. У скорпиона, например, так устроен пищеварительный тракт, что он может только сосать кровь. Черепаху ее панцирь хорошо защищает, но, упав на спину, она не в состоянии перевернуться и может погибнуть от голода. У сумчатых животных мозговые полушария плохо соединены по горизонтали. У нас, слава Богу, с этим в порядке, но вот вертикальная связь — от "старого мозга", который мы разделяем с низшими животными и который ответственен за эмоциональную сферу, до нео-кортекса, специфически человеческого приобретения, ответственного за рациональное мышление, — эта связь несовершенна, разум человека не полностью властен над его эмоциями. И в этом причина нашей трагедии.
Каковы симптомы человеческой патологии? Главных из них — четыре. Первый — древний обычай человеческих жертвоприношений, существовавших в прошлом в самых разных культурах, и последние сведения о которых относятся к началу нашего века.
Второй — отсутствие у человека запрета на внутривидовое убийство. В животном мире убивают только ради пищи и никогда (не считая некоторых проявлений у пауков и низших млекопитающих) — представителей своего вида. Внутри вида существуют только ритуализованные, не доводящие до гибели "турниры". У человека же война — самое типичное для него занятие.
Третий симптом — хроническое противоречие между разумом и чувством, между умственными способностями человека и его иррациональными верованиями.
Четвертый — поразительное несоответствие между прогрессом в области науки и техники и отсутствием такового в области этики.
Симптомы эти взаимосвязаны, их список можно было бы продолжить, но перечисленные выше—главные.
Переходя от симптомов патологии человека к ее причинам, Кестлер отмечает неврофизиологическую, антропологическую и психологическую причины. Говоря о несовершенной связи между отдельными частями или уровнями человеческого мозга, подробно описывая их функции, Кестлер ссылается на тридцатилетний опыт работы американского ученого П.Д. Мак-Лина, исследователя головного мозга, крупнейшего авторитета в этой области, назвавшего связь между отдельными частями человеческого мозга "шизофизиологией".
Другим источником наших бед, считает Кестлер, является слишком долгий, по сравнению с прочими животными, период беспомощного состояния человека в младенчестве и детстве, с характерным для этого возраста ощущением своей полной зависимости от взрослого. Это ощущение влияет позже на отношение взрослого к авторитету другого человека, заменившего в его представлении отца, располагает к тому, что он готов подчиняться — другому человеку, делу, вере, семье, клану, родине. По терминологии теории иерархических систем происходит утрата человеческим холоном его целостности, он остается только в качестве части целого.
Другой источник наших бед — это язык. Без него нет лозунгов, за которыми слепо идет человек, нет демагогии. Вместо того, чтобы объединять людей, язык их разъединяет, поскольку у людей нет единого языка (не случайно эсперанто не получило широкого применения), в то время как животные одного вида понимают друг друга с помощью универсальных звуков, элементарных жестов, запаха и т.п.
Последнее роковое обстоятельство — это осознание человеком своей смерти при неприятии ее чувством. Это приводит к тому, что мы населяем окружающее нас пространство душами усопших, божествами, ангелами и дьволами. Они требуют поклонения, жестоких ритуалов, в том числе и жертвоприношений, священных войн и сжигания еретиков.
"Почти две тысячи лет миллионы в других отношениях разумных людей считали, что большинство человечества, не разделяющее их веры, не исполняющее их ритуалов, будет гореть на вечном огне по приказу всемилостивейшего бога. Аналогичные кошмарные фантазии коллективно разделялись представителями других культур, свидетельствуя о повсеместном распространении параноидальной черты в человечестве.
Конечно, у картины есть другая сторона. Отказ поверить в окончательность смерти заставил пирамиды вырасти из песка, обеспечил набор этических понятий и явился главным источником художественного вдохновения. Если бы в нашем словаре не было слова "смерть", великие произведения литературы остались бы ненаписанными".
Поставив диагноз и убедившись в бесплодности попыток со стороны многочисленных пророков и прочих учителей человечества воздействовать на психику людей убеждением, Кестлер предлагает лекарство от "шизофизиологии". Не метафорическое средство от метафорически понимаемой болезни, а настоящее медицинское средство — благотворный энзим - фермент, который правительства, сговорившись между собой, стали бы подмешивать в питьевую воду или в столовую соль, как это делается, к примеру, в некоторых альпийских районах, где из-за нехватки в воде йода когда-то была широко распространена базедова болезнь и связанный с ней кретинизм. Ныне эта болезнь почти совсем исчезла. Нет ничего обидного для человека в идее "благотворного энзима", как не обидны для него издревле известные анестезирующие, снотворные и обезболивающие средства. Предвидя возражения тех, кого оттолкнет идея манипулирования человеческим сознанием, Кестлер утверждает, что угроза манипулирования существует давно, что рано или поздно наука предоставит свои услуги в распоряжение тоталитаризма, и важно своевременно сделать психику людей невосприимчивой к демагогии.
Не касаясь пока вопроса о том, насколько реально создать такое лекарство, вернёмся к первому роману Кестлера "Гладиаторы", к его персонажу, философу Фульвиусу, размышлявшему о причинах, заставляющих человека, находясь в группе, действовать против собственных интересов. "Собственным интересом" рабов было в данном случае - по Кестлеру - присоединиться к восстанию. Однако, поведение рабов Капуи кажется вполне логичным: узнав, что восставшие разоряют захваченные города, не щадя даже бедняков, рабы Капуи не захотели связать свою судьбу с бандитами. Кестлер того периода, которым мы сейчас заняты, смотрел, надо думать, иначе на народные восстания, чем Кестлер-коммунист, однако, анализируя особенности групповой психологии, он продолжал ссылаться на мнение Фульвиуса и в своей итоговой книге "Кирпичи к Вавилонской башне". Кестлер ушёл от политики, но восприимчивость человека к демагогии, как и его готовность жертвовать собой ради свободы, родины, семьи и т.п. "лозунгов" тревожили писателя до конца. Понятно, что он мечтал избавить человека от ложно понятой лояльности, а вовсе не от способности к самопожертвованию, которую он высоко ценил ("Свободные люди должны быть готовы защитить свою свободу или её потерять", - писал он в своём эссе "Тропой динозавра"), Но, по его же теории, обе эти способности, как неправильная, так и правильная, происходят от избытка интегративной тенденции человека-холона. Увы - идеальный, уравновешенный гражданин не выйдет с толпой на площадь по зову демагога, но не пойдёт и воевать за свободу, а оказавшись на той классической войне, о какой писал Кестлер, будет воевать, как правило, не от избытка лояльности, а поневоле.

* * *

Серьезной вехой в научной биографии Кестлера был организованный им в 1968 году в Альпбахе междисциплинарный симпозиум с участием американских и европейских ученых, каждый из которых был крупным специалистом в своей области. Через год вышла книга, содержащая стенограмму симпозиума, под названием "Вне редукционизма: новые перспективы в биологических науках" (Beyond reductionism : new perspectives in life sciences, the Alpbach Symposium \ edited by Arthur Koestler & J.R.Smithies. London : Hutchinson, 1969. 438 р.). Поводом для симпозиума было недовольство положением в тогдашней науке, которой, как считал Кестлер и собравшиеся для беседы ученые, достался в наследство от 19 века упрощенно-материалистический подход к явлениям жизни. В особенности, как сказал, подводя итог дискуссии, Кестлер, назрело время опровергнуть четыре столпа невежества, а именно, господствующее в научных кругах убеждение в том, что:
а) эволюция в природе есть всего лишь результат случайных мутаций, закрепляемых естественным отбором;
б) эволюция духа есть всего лишь результат случайных попыток, закрепляемых поощрительными мерами;
в) все организмы, включая человека, есть всего лишь контролируемые окружающей средой пассивные автоматы, стремящиеся только к тому, чтобы снизить навязанное им напряжение с помощью приспособительных реакций;
г) единственный метод, заслуживающий названия научного, это количественное измерение; поэтому сложные явления следует свести к простым элементам, к которым этот метод можно применить, не заботясь о том, не потеряется ли по ходу дела такое сложное явление, как человек.
Собравшиеся были единодушны в отрицании этих "четырех столпов невежества", считая, что мечтать о большем — о создании за 5 дней работы симпозиума нового мировоззрения — было бы глупо.
С большим интересом на симпозиуме был выслушан доклад самого Кестлера о его концепции холона и иерархических систем; разбирались бытующие в науке теории эволюции — неодарвинизм, придающий решающее значение случайным мутациям, закрепляемым естественным отбором, и ламаркизм, признающий наследование благоприобретенных свойств; подвергся атаке упрощённый подход современных фрейдистов к художественному творчеству:
"Нам хотят внушить, — сказал один из докладчиков, — что творчество Гете—только результат его пре-генитальной фиксации. Оказывается, Гете вовсе не стремился к идеалу, к прекрасному и высокому, а лишь пытался сладить с проблемой преждевременного семяизвержения". Если психоаналитик видит в обильном наложении живописцем красок на холст реакцию на слишком раннее приучение его в детстве к горшку - то такое толкование, заключил докладчик, ничего не объясняет в художнике, оно лишь обнаруживает циничную сущность толкователя. Неудивительно, что в молодом поколении под влиянием подобных теорий создался экзистенциальный вакуум, от которого страдают студенты в американских и европейских университетах, что, в частности, объясняет студенческие волнения тех лет.
П.Д.МакЛин, специалист по физиологии мозга, подтвердил в своем докладе "Параноидальная черта в характере человека" выводы Кестлера, содержащиеся в книге "Дух в машине", об особенностях строения головного мозга человека, которые приводят к недостаточному контролю разума над эмоциями, однако выход из положения увидел не в лекарстве, как Кестлер, а в духовных усилиях людей. Другой ученый в докладе о перспективах в фармакологии и в последующей за докладом дискуссии определенно заявил, к неудовольствию Кестлера, что создать лекарство, которое сдерживало бы в человеке не агрессивность — это было бы проще — а ложно направленную лояльность, практически невозможно, если даже и было бы желательно, в чем выступавшие не были убеждены. Вообще предложение Кестлера не встретило поддержки у его современников, смутив даже почитателей (См. рецензию литератора и философа Кэтлин Нотт, президента английской секции ПЕН-клуба: Nott К.: Koestler and his critics.— Encounter, London, 1968, Feb., p. 76-81.). Один из критиков, С.Тоулмин, после выхода в свет кестлеровской книги "Дух в машине", пришел к выводу, что, в конечном счете, со своим "биологическим кальвинизмом", с ожиданием конца истории, Кестлер занят не наукой, а теологией. Тоулмин сомневался в том, что сам Кестлер согласился бы принять рекомендованную им благотворную пилюлю, если бы ее вообще можно было создать (Статья, опубликованная в журнале, была перепечатана в сборнике, выпущенном к 70-летию Кестлера: Toulmin S.: The book of Arthur. - In: Arthur Koestler : a collection of critical essays / edited by Murray A.Sperber. Englewood Cliffs N.J.: Prentice Hall, 1977, p.167-179.). Впоследствии, после выхода итоговой (но не последней итоговой, которой была "Кирпичи к
Вавилонской башне") книги Кестлера "Янус", С.Тоулмин, пришел к следующему выводу о научных интересах Кестлера:
"...за аргументами о бихевиоризме, эволюции и статистике лежит более глубокий и в основе своей философский взгляд на мир...
Моя цель — рассмотреть аргументы книги "Янус" и ее предшественниц и попытаться показать, какие более общие взгляды заставили К. отнестись так, а не иначе, к каждой из отраслей науки, которые он критикует. Сделав это, я надеюсь показать, что разрыв К. с его ранними убеждениями был не таким резким и не таким полным, как это на первый взгляд кажется... Следует спросить: Какова подоплека философского критицизма, одушевляющего все возражения Кестлера — против бихевиористской ли психологии или нео-дарвинистской биологии, квантовой ли механики или статистической интерпретации истории? Можно заметить, что во всех кестлеровских научных книгах постоянно появляется одно слово, сосредоточив, как в фокусе, все его возражения: это слово "случайный". Любое предположение о случайности и произвольности ему претит, вызывает его осуждение; и мы теперь можем себе уяснить, каковы более глубокие философские корни этого отвращения" (Toulmin S.: Arthur Koestler's theodicy : on sin, science and politics. — Encounter, London, 1979, v. 52, no.2, p. 46-57.). Этими философскими корнями являются, по мнению критика, неизжитые заблуждения юности Кестлера, который остался таким же наивным социалистом, как и прежде. Только этим можно объяснить, считает Тоулмин, веру писателя в то, что при современном политическом положении в мире, при наличии в нем тоталитарных режимов и террористических групп, воображаемое писателем чудодейственное средство будет повсеместно использовано не во вред, а во благо людям.

* * *

1969 год прошел в поисках новых тем. Героем одной из несостоявшихся книг должен был стать венгерский врач И.Семмельвейс, открывший в середине 19 века причину родильной горячки, от которой умирал большой процент женщин в венской клинике, где он работал. Этой причиной было несоблюдение гигиенических мер, введя которые Семмельвейсу удалось резко снизить смертность рожениц. Невежество и недобросовестность коллег привели к тому, что он был вынужден покинуть и клинику, и Вену. Сохранившийся материал был на венгерском языке, с которым у Кестлера не было проблем, но, к сожалению, материала этого было слишком мало. Биография Месмера — австрийского врача-гипнотизёра 18 века, увлекавшегося астрологией и прочими оккультными науками, дававшего сеансы гипноза в Вене и в Париже и объявленного шарлатаном специальной и весьма представительной комиссией ученых — также была мертворождённой идеей, и также из-за нехватки материала. Осенью того же года Кестлер начал писать сатирический роман об учёных, кочующих с одного симпозиума на другой, однако замысел этот потребовал для своей реализации несколько лет. В январе-феврале 1970 года в Альпбахе, готовя к печати стенограмму прошедшего симпозиума, Кестлер попросил помогавшую ему сотрудницу Иннсбрукского университета поискать материал об австрийском ученом-зоологе Пауле Каммерере. Через неделю прибыла пачка венских газет за конец сентября 1926 года, сообщавших о самоубийстве 45-летнего ученого. Кестлер погрузился в работу с несколько детективным привкусом, так как обстоятельства смерти талантливого ученого были загадочны и — что самое странное — за десятилетия, прошедшие с момента его самоубийства, не было сделано ни одной серьезной попытки решить эту загадку, как не было попыток повторить эксперименты учёного, результаты которых привели его к роковому конфликту с современным ему научным истэблишментом. Результатом стала книга "Дело о жабе-повитухе" (Koеstler A.:The Case of the Midwife toad. London : Hutchinson, 1971.187 p.).
"Идеями Каммерера, — писал Кестлер в предисловии, — я впервые заинтересовался студентом в Вене. Мне было двадцать лет, когда он умер, я никогда его не встречал, но часто возвращался к мысли о нем написать. Секрет его привлекательности частично объясняется его сложным характером и трагической судьбой, но больше всего — еретическими теориями, которые он неустанно пытался доказать своей экспериментальной работой, статьями в научных журналах и популярных книгах".
П.Каммерер, научный сотрудник венского Института экспериментальной биологии, проводил в течение 23-х лет эксперименты с морскими организмами, земноводными и пресмыкающимися, которых он собственноручно ловил в Европе и в Азии, куда ездил в экспедиции. Например, один из опытов заключался в том, что пойманных в лесистой местности ящериц он поселял на песке, и через несколько поколений новая среда обитания изменяла узор на спинках животных. Самым известным в научных кругах и роковым для ученого экспериментом было приучение одной из разновидностей жаб - повитухи, обычно живущей и размножающейся на суше, к жизни в воде. Самцы спаривающихся в воде жаб обладают особыми подушечками на лапках, с помощью которых они хватают "за талию" своих скользких самок. Жабы, не обладающие в обычной для них среде на суше этими подушечками, вырабатывают их с течением времени и передают, по утверждению Каммерера, по наследству своему приученному жить в воде потомству. Вот эти-то подушечки и явились предметом спора между Каммерером и учеными-нео-дарвинистами, принципиально отрицавшими возможность наследования приобретенных свойств. Роль злодея в разразившейся трагедии сыграл английский ученый Уильям Батесон, в прошлом сторонник Ламарка, а к тому времени, как Каммерер впервые выступил со своим открытием, — яростный противник идеи о наследовании приобретенных свойств и последователь родоначальника классической генетики Г.Менделя.
Каммерер начал свои опыты в начале века и продолжал их после Первой мировой войны, в течение которой погибли почти все его подопытные животные. В 1919 году он выступил в австрийском научном журнале с особенно детальным описанием экспериментов с повитухами. Публикация была встречена научным миром с недоверием и сопровождалась, со стороны Батесона, прямыми обвинениями в фальсификации. Батесон не верил в возможность получения результатов, на которые претендовал Каммерер. В 1923 году ученый предпринял поездку в Кембридж, демонстрируя собравшимся коллегам, наряду с фотографиями, единственный уцелевший во время войны заспиртованный препарат лапки жабы со знаменитыми подушечками. Его противник не пожелал присутствовать при этой демонстрации. Зато другие ученые могли, наконец, убедиться в наличии пресловутых подушечек. А еще через три года посетивший Вену американский зоолог Нобель обнаружил, что подушечки на лапке подделаны, при чем крайне грубо — с помощью подкожной инъекции чернил. Через полтора месяца после публикации Нобелем разоблачительной статьи в журнале "Нэйчер" опозоренный ученый покончил с собой.
Опираясь на собранный им богатый материал о личности и научной деятельности Каммерера, Кестлер пришел к выводу — и привел к нему читателя — о научной добросовестности ученого, высказав ряд предположений о том, кто мог совершить подлог. Поскольку Каммерер был социалистом, испытывал симпатии к Советскому Союзу и перед самой своей гибелью был приглашен создать в Москве экспериментальный биологический институт, Кестлер, наряду с другими возможностями, не исключал и того, что подлог совершил какой-нибудь нацист — что было бы в духе тогдашнего политического климата Австрии. Тот факт, что обычно подозрительные советские чиновники не отказались после разоблачения Нобеля от идеи заполучить ученого, навело Кестлера на мысль, что и у них, как и у нацистов, могли быть свои люди в Венском институте экспериментальной биологии, которые знали, что подлог совершил не он.
За долгие годы, прошедшие со смерти ученого, зоологам не удалось ни разу повторить его эксперимент. Царивший много лет в Советском Союзе примитивный ламаркизм-"лысенкоизм" и связанные с этим политические страсти мешали тому. чтобы "дело о жабе-повитухе" было, наконец, пересмотрено, а погибший ученый реабилитирован.
Книга — не считая пяти приложений — кончается словами Каммерера:
"Эволюция не есть лишь красивая мечта прошлого века, века Ламарка, Гёте и Дарвина; эволюция есть истина — трезвая, чудесная реальность. Не безжалостный отбор формирует и совершенствует механизм жизни; не одна отчаянная борьба за существование правит миром, скорее — своею собственной силой все сотворенное стремится ввысь, к свету и радости, хороня на кладбище селекции только ненужное".
Понятно, что такой взгляд на эволюцию был близок Кестлеру. "Дарвиновская селекция, — писал он, — оперирующая случайными мутациями, есть, несомненно, часть общей картины эволюции, но она не может быть ни всей картиной, ни даже ее очень важной частью. На обширном полотне эволюции должны действовать и другие силы и принципы".
Когда книга вышла, ее аргументы показались убедительными обычным критикам, но не ученым. Прежде всего, рецензенты-ученые не соглашались с тем, как оценивает автор преобладающие течения в науке. Выражение "ученая ортодоксия" в применении к научной ситуации как времен Каммерера, так и в момент выхода книги, задевало ученых. Не на одних подушечках на лапках жабы — независимо от того, кем они были подделаны — держатся современные эволюционные теории, на которые нападает Кестлер. "Он имеет, — писал один из рецензентов, — весьма смутное представление о роли мутации в нео-да-рвинизме и впадает в целый ряд ошибок из-за своего неправильного понимания. Кестлер нападает на нео-дарвинизм своего собственного изобретения" ('The Quarterly review of biology, Baltimore, 1972, vol. 47, Sept., p. 324.). Жанровую оригинальность и талант изложения отмечали за книгой все.
"Закон серийности"— первое из пяти приложений к книге Кестлера о П.Каммерере— начинается с любопытной истории:
"Астроном Камилл Фламмарион приводит в своей книге "Неведомое и проблемы психики" достоверный случай с г-ном де Фонгибю и сливовым пуддингом. Некий г-н Дешан из Орлеана получил в детстве от г-на Фонгибю, пришедшего в гости к его родителям, кусок сливового пуддинга, который произвел на него неизгладимое впечатление. Спустя годы, будучи молодым человеком и обедая в парижском ресторане, он увидел в меню сливовый пуддинг и немедленно его заказал. Но было поздно — последнюю порцию только что съел господин, на которого дискретно указал официант — а именно г-н де Фонгибю. которого Дешан ни разу не видел со времен их первой встречи. Еще через несколько лет г-на Дешан был в гостях, и хозяйка пообещала приготовить редкостный дессерт — сливовый пуддинг. За обедом г-н Дешан рассказал свою историю, заметив: "Для полного удовольствия нам не хватает сейчас только г-на Фонгибю". В этот момент открылась дверь, вошел очень старенький, хилый и смущенный джентльмен, который оказался г-ном Фонгибю, и рассыпался в извинениях: он не туда попал, его пригласили на обед в другое место".
Каммерер коллекционировал подобные случаи удивительных совпадений, которые случались с ним и его близкими, и посвятил попытке их объяснения книгу "Закон серийности", которая вышла в 1919 году. Для него эти явления свидетельствовали о глубокой внутренней, но не причинно-следственной связи между явлениями. Вслед за ним, уже в 50-е годы, попытку Каммерера повторили другие ученые — физик Паули и психолог Юнг, но в отличие от материалиста Каммерера, их объяснения были из презираемой тем сферы телепатии, парапсихологии и прочих "оккультных" наук. Через несколько лет после выхода книги "Дело о жабе-повитухе" эта сфера станет для Кестлера главной.