Домой
|
Самиздат
|
Индекс
|
Вперед
|
Назад
|
|
|
||||
|
|
Вильям Баткин рассказывает. "В июне 1967 года, на исходе Шестидневной войны, бродя средь восторженных толп по Иерусалиму, он напишет: "Давид победил Голиафа и теперь спрашивает себя, как ему это удалось; этого не знает никто, а сам он меньше других. Это его удивление должно вызывать надежду еще больше, чем его победа". Спустя год в повести "Иерусалимский нищий" он в точных и чутких подробностях расскажет о своем видении…" Однажды в неприхотливый домик старого хасида, что на окраине Тель-Авива, пришел писатель, широко известный своими книгами. - Значит, это ты… - Рабби с длинной седой бородой долго всматривался в гостя. – Ты внук Давида Фейга… - Рабби, - робко и взволнованно произнес писатель, - я немало потрудился, чтобы приобрести собственное имя. Но для вас, как и тридцать лет назад, когда моя мама приходила со мной к вам за благословением, я по-прежнему привязан к имени своего деда… Отец его мамы, Давид Фейг, был любимым последователем самого рабби, и как хасид прославился больше, чем его внук как писатель. Рабби, посвятивший всего себя хасидизму, ничего не слышал о писателе и спросил внука Давида Фейга: - Что же ты делаешь? - Пишу рассказы, - робко отозвался поседевший лауреат литературных премий, ощутив себя в присутствии рабби ребенком. О литературных премиях рабби ничего не слышал тоже. - И это всё? Писатель мог оправдаться: иногда, в благословенные минуты, некоторые его тексты достигают ранга поступков. Но он промолчал, не сказал ничего, и только признался рабби, что в некоторых рассказах события выдуманы от начала до конца. Право писателя на художественный вымысел едва ли бы принял старый хасид. - Значит, ты пишешь ложь… - подытожил рабби печально. …Известно, что в конце разговора лицо его просветлело и он подозвал писателя к себе: - Внук Давида Фейга не должен уйти с пустыми руками. Подойди, я дам тебе мое благословение… И Эли Визель склонил голову. …После возвращения из армии я работал в ленинградской Публичке; зарплата была маленькая, и я устроился еще экспедитором - два раза в неделю развозил по городу книжки. Моим начальником-напарником был Евгений Петрович. Это был, в своем роде, замечательный человек - он пил как сапожник, был в курсе всех книжных новинок, прекрасно ориентировался в библиографических редкостях и знал восемь языков. Среди его клиентов были интеллигентные старички и старушки еще доблокадного времени, а некоторые - с дореволюционным стажем, как говорил о них Евгений Петрович, представляя нас друг другу. Однажды мой напарник, сдав очередную порцию библиотечных книг в городской коллектор, приказал водителю Вове ехать к Лавре. У старого кладбища, среди покосившихся крестов Евгения Петровича дожидался человек высокого роста, одетый в священническое облачение. Он топтался на месте, оглядываясь на все четыре стороны света, и поглаживал окладистую бороду. Евгений Петрович велел глушить мотор и, спрятав под полой плаща нечто, укутанное в брезентовую ткань, вылез из машины. Человек неторопливо направился к нам. Я вышел вслед за напарником. Я очень стеснялся. Примерно две минуты они молча стояли друг напротив друга - Евгений Петрович с неопределенной ухмылкой на лице, человек - строго глядя перед собой и поглаживая бороду. Наконец человек открыл рот. Я был почему-то уверен, что он заговорит на церковнославянском, сильно при этом "окая", и для начала протянет руку для поцелуя; но человек заговорил на вполне интеллигентном городском языке, безо всяких оканий. Он приподнял край своего облачения, под которым оказались обыкновенные брюки, что-то вытащил из кармана, и действительно протянул руку Евгению Петровичу, но вовсе не для поцелуя – я увидел на ладони аккуратно перевязанную пачку денег. Евгений Петрович протянул ему брезентовый пакет. Они не торопясь пошли по дорожке, я шел сзади. Наша библиотека очень вам благодарна, произнес человек. Если будет еще что-нибудь в этом же ключе – мы будем благодарны вам еще более. Пока что у меня нет ничего интересного, - ответствовал мой напарник, - все ищут сейчас Булгакова, но это же не по вашу душу. – Булгакова?.. – переспросил человек, как мне показалось, с недоумением в голосе. – Михаила Булгакова, - пояснил Евгений Петрович, - роман… - Никогда не слышал, - удрученно сказал человек. – Роман? Единственный Булгаков, которого я читал – Сергей… но он есть у нас в библиотеке. Видимо, это действительно… не по нашу душу. Он остановился и посмотрел через плечо на меня. Какой большой дядя, а Булгакова не читал, шмыгая носом, чуть было вслух не сказал я, но, к счастью, удержался. Я всего лишь полгода назад вернулся из рядов вооруженных сил, и мозги мои ворочались еще со скрипом. – Молодой человек в курсе? – спросил человек строго. – О, молодой человек в курсе, это хороший молодой человек, при нем можно говорить всё, - быстро произнес Евгений Петрович, деликатно увлекая собеседника дальше. – Это, знаете ли, такой молодой человек… Он сам учит древнееврейский, поэтому при нем можно о книгах говорить всё. – Да? – не удивился человек. – Я тоже изучал древнееврейский, из-за этого и имею сейчас столько неприятностей, сколько имею... Молодой человек, вы учите язык для насущных нужд или по повелению сердца? Я молчал, тупо глядя на него. – Можно сказать, что и так, и этак, - напрягшись, наконец произнес я. В то время мне стоило некоторых физических усилий говорить плавно и без вкраплений ненормативной лексики. Человек терпеливо ждал, с благожелательным любопытством глядя на меня. – А вы читали этого Булгакова, о котором сейчас говорил Евгений Петрович? – Читал, - отрывисто сказал я. – А Сергея Булгакова вы, конечно, не читали? – Нет, - буркнул я. – Человек неожиданно заулыбался. – Вы знаете, и не нужно вам его читать, честное слово, - сказал он. –Да? - спросил я. – Точно! – ответил он. –Вы вот лучше изучайте древнееврейский, но только по повелению сердца. Для практических нужд изучать такой язык очень пошло, знаете ли. Вообще, всё, что связано с книжной мудростью, необходимо изучать исключительно по сердечному стремлению, иначе в этом нет никакого смысла. В противном случае, максимум, на что вы можете рассчитывать – это стать ремесленником. – Хорошо, - послушно сказал я. Несколько секунд он смотрел на меня со странным выражением лица. – Вот и славно. В следующий раз, возможно, мы встретимся с вами и подискутируем о философско-теологическом подтексте выражения "альма", встречающегося в Писании. Да? – Ага, ответил я. Я вовсе не понимал, о каком это библейском выражении он упомянул и для чего. Только спустя много лет я понял, что он имел в виду. Мы дошли до конца дорожки, и здесь распрощались. Человек протянул мне свою руку. Она оказалась прохладной и мягкой. Я пожал ему руку, наклонил голову и неуклюже щелкнул каблуками разбитых ботинок. Он засмеялся. Когда мы возвращались к машине, я, оглядываясь, шепотом спросил Евгения Петровича: - Слышь, а кто это такой? -Это человек, который всё и всегда делал по сердечному зову, а не по насущной необходимости, - поучающее ответил мой напарник, - поэтому он – Мастер, имеющий кучу неприятностей, как он уже и сказал. А вот ты, мне сдается, всё делаешь по практической необходимости, поэтому суждена тебе доля ремесленника и, скорее всего – безо всяких неприятностей. Кому взбредет в голову доставлять неприятности ремесленникам? Это – удел Мастеров. Я ничего не понял, пошмыгал еще носом и полез в машину. И, вы знаете, я вот уже почти двадцать лет живу в Иерусалиме, и примерно раз в год вспоминаю об этом Мастере в рясе и аккуратно выглаженных брюках под ней. Несколько раз я даже ходил на Русское подворье - слонялся по площади, заглядывал в двери. Мне почему-то казалось, что Мастер должен оказаться именно в Иерусалиме - где еще им находиться, Мастерам, совершающим свой путь по сердечной необходимости? И я все ищу его здесь, ищу и никак не могу найти. |
Домой
|
Самиздат
|
Индекс
|
Вперед
|
Назад
|
|
|
||||