Домой	Самиздат	Индекс	Вперед	Назад

Пара слов о лауреатовке, настоенной на иерусалимской оливе

В четверг состоялось очередное награждение лауреатов премии "Олива Иерусалима".

В этом году церемония интересовала меня исключительно с гастрономической точки зрения: после вручения премий, дипломов, памятных медалей и прочего положен банкет. Я даже немного удивился и расчувствовался, что меня вообще туда пригласили – сам я был лауреатом два года назад – и, казалось бы, теперь звать меня на торжественную часть резону не было. Тем более, что всем известно – я не люблю выступать с трибуны, а наоборот – люблю выпить и закусить. Но меня позвали, велев надеть строгий костюм, желательно "тройку", или хотя бы фрачную пару. Ни тройки, ни пары у меня отродясь не было. В нашем климате и то, и другое смотрится просто дико. И галстук я надевал один лишь раз в жизни – на первую свадьбу. Даже слуги народа в парламенте разгуливают в шортах, водолазках и сандалиях на босу ногу – куда уж мне со свиным рылом в калашный ряд. Я всё-таки нацепил пиджак и пошел. Я думал – в этом году мне уже, хвала Аллаху, милостивому и милосердному, не придется лезть на арену и, обливаясь потом, произносить в микрофон перед битком набитым залом вымученные слова благодарности. Я подбадривал себя мыслью о банкете, и в автобусе, по дороге на улицу Керен А-Йесод, 22, размышлял, хватит ли водки.

На вручении премий и в этом году было довольно интересно. Я расположился во втором ряду. Рядом со мной сел наш Председатель – Боря Камянов, который тоже был лауреатом, и тоже два года назад. Собственно, мы с ним на той церемонии и познакомились. Теперь, по прошествии двух лет, мне уже кажется, что все жители города Иерусалима являются или будут являться лауреатами этой премии. Боря, как и в предыдущие разы, как и всегда в торжественных случаях, держал у правой ноги сумку, и в сумке, когда мы шаркали ногами и на нее натыкались, булькали бутылки. Это традиция, и связана она с априорным недоверием к официальным инстанциям – "все свое ношу с собой", то есть на тот случай, если обещанной президиумом водки не хватит. Мы сидели рядом и тыкали друг друга в бок, а иногда принимались чистить друг другу лацканы пиджаков легким поглаживанием ладоней, нежно сдувая с лацканов гипотетическую перхоть – знаете эту неизбывную местечковую привычку? То есть речь идет об одном пиджаке, моем, потому что Боря принципиально не ходит в костюмах. Как всегда, он пришел в одной рубашке с закатанными рукавами. Боре тоже велели нацепить фрачную пару, но Боре плевать на официоз и условности, потому что он – Председатель. И вот мы сидели, двигали ногами сумку с бутылками, мало обращая внимания на то, что творилось на сцене, и ждали конца церемонии. Мы оба слегка нервничали. Я всегда начинаю нервничать, когда речь идет о выпить и закусить, и неизвестно, хватит ли того и другого в нужной пропорции, как выражались герои Гоголя. Боря тоже нервничал, но не так заметно, как я. Он вообще более выдержан. Он просто сидит в кресле каменной глыбой и смотрит прямо перед собой, как Собакевич смотрел в стену перед обедом. Я же в такой ситуации, скорее, напоминаю Ноздрева после сивухи, но перед игрой в преферанс.

На сцене одни лауреаты сменяли других, и каждый произносил прочувствованную речь. Сперва лауреат благодарил дорогой президиум за оказанную честь, а потом начинал рассказывать о своей теме, за которую ему полагалась премия. На каждого выступающего, по протоколу, отводились три с половиной минуты, но в регламент никто не собирался укладываться.

Полминуты зал выслушивал благодарности, после чего очередной лауреат входил в раж и начинал рассказывать о своем творчестве. Рассказ этот занимал, в среднем, от двадцати минут до сорока. Награждаемых было много, и очередь двигалась медленно. Я смотрел на часы и нервничал все больше. Я посмотрел на Председателя – он медленно наливался желчью.

Я стал вертеться по сторонам. В зале было много интереснейших и самых неожиданных людей. Я посмотрел вперед, потом на соседей слева, потом закинул голову назад и посмотрел на тех, кто сидел за нами. Через два ряда находился Зеев Гейзель – он тоже пришел, как лауреат позапрошлого года. Он сидел в строгой тройке, с галстуком, и обливался потом. Зеев – очень обязательный человек и всегда расплачивается за свою обязательность. Он вымученно улыбнулся мне. Я оглядел зал еще раз и громким шепотом спросил – "А где Михаил Самуэлевич из Парижа? Его не пригласили?" Гейзель перегнулся через два ряда и оглушительно зашептал мне на ухо:

– Его пригласили, но он умер.

Председатель слегка покосился назад:

– Умер от волнения, что его пригласили?

Деликатный Гейзель укоризненно посмотрел на нас.

– Он умер еще зимой, но жюри об этом не знало. Ему было сто четыре года. Здесь в зале присутствует его младшая дочка. Ей под девяносто, и она сердечница. Вы потише…

На нас громко зашикали, и Гейзель втянул голову обратно.

Председатель поманил меня стальным узловатым пальцем, я с готовностью приблизил ухо. Мы начали перешептываться на тему того, стоит ли на банкете налить Гейзелю штрафную в память о мертвом, но незабвенном члене партии Конституционных Демократов. Мы спорили горячо, но потом Председатель вспомнил, что Зеев вообще не пьет. И не курит, расстроено добавил я. Ну, я тоже не курю, раздраженно буркнул Боря, и тебе не советую. Я свое уже откурил, и если бы не бросил, то был бы сейчас там же, где Михаил Самуэлевич, светлая ему память.

Соседи справа стали тыкать меня в бок. Тема покойного Михаила Самуэлевича, а также тема штрафной в его память были так близки моему сердцу, что я отмахивался, полагая, что это опять меня хотят пристыдить за болтовню. Но соседи не отставали. Меня стали ожесточенно щипать. Я вскрикнул и конвульсивно ударил ногой по авоське с бутылками, перекатывающимся у наших ног. Бутылки зазвенели, и теперь вскрикнул уже Председатель. Невнятно чертыхаясь, он встал на четвереньки и полез под кресло.
– МИША!!! – раздался громовой голос, как мне показалось, с неба. Я задрал голову. На меня били лучи софитов из всех четырех углов зала. Весь зал смотрел на меня. Динамики повторили мое имя, и я снова подскочил.

Ведущий манил меня пальцем на сцену, весь состав жюри неодобрительно качал головами. Одна из членов жюри, толстенная дама в мужском жакете и в шляпе с траурными перьями, сокрушенно цокала языком.

– Чего? – спросил я и искательно улыбнулся. Я ненавижу, когда все на меня смотрят. Я вспоминаю тогда, как меня прорабатывали на пионерских собраниях.

– Мы уже три раза приглашали тебя на сцену, – сказал Ведущий в динамик. – Ты, как тогдашний лауреат, должен вручить премию лауреату нынешнему…

Вот оно что, вот зачем они меня пригласили, мелькнула мысль. Я-то сдуру подумал – просто по доброте душевной, выпить и закусить…

Я посмотрел вниз. Председатель, не обращая внимания на происходящее, ползал под креслами, разыскивая пропавшую авоську, и невнятно ругался. Украли! – мелькнула у меня паническая мысль, и я полез на сцену.

Кого я должен поздравлять? – тихо спросил я Ведущего. – Открой конверт и прочти имя, – так же тихо, отстраняясь от микрофона, сказал он. – Прочти громко, внятно и торжественно.

Симпатичная девушка в платье цвета морской волны сочувственно улыбнулась и протянула мне заклеенный конверт. Я послушно надорвал его и вытащил отпечатанный на компьютере листок бумаги.

Я вгляделся.

– Даниэль Клугер! – закричал я, как мне показалось – внятно и торжественно. Все захлопали. Только после этого я понял, кому я должен вручить премию. И открыл рот.

По проходу к нам приближался высоченный человек в строгом костюме, с седой, благородной головой мыслителя. Он передвигался на журавлиных ногах. Он был выше меня на две головы. Я стоял на сцене, а он шел по залу, и пока не залез наверх, мы были с ним одного роста. За спиной он нес зачехленную гитару.

Я стал трясти ему руку. Ура!.. – закричали с галерки почитатели великого барда. Снизу им вторило громовое рычание. Председатель наконец нашел свою авоську. Теперь он стоял во весь рост и с восторженным видом размахивал бутылкой. Я вздохнул облегченно.

Меня заставили произнести речь в честь нового лауреата, хотя я совершенно не готовился. Я даже не знал, что вообще нужно говорить. Я сказал, что очень рад и почти счастлив познакомиться с ним лично. Правда, добавил я, до сего дня я слышал всего одну его песню, но зато она произвела на меня оглушительное впечатление. Я имею в виду "Капитана испанского флота", про Якова де Куриэля, добавил я. Лауреат поглаживал седые усы и благосклонно кивал. Я даже вывесил эту песню у себя в интернет-дневнике, уже давно, и она понравилась моим читателям, добавил я, потому что решительно не знал, что еще можно сказать.

– Сейчас мы пойдем в ресторан, и там хорошо с Вами выпьем, – прибавил я невесть зачем после минутной паузы.

– Кто о чем, а вшивый – о бане, – оглушительным шепотом сказала в микрофон слоноподобная дама в мужском жакете и в шляпе с траурными перьями.

– Я не пью… – огорченно сказал Клугер. – Мне нельзя…

– Ну, тогда мы сами выпьем и за тебя, и за того парня, – крикнул со своего места счастливый Председатель, прижимая к груди авоську, и я понял, что он имел в виду покойного Михаила Самуэлевича.

И вот мы все пошли в ресторан на банкет, там было еще интереснее. Оказалось, что большинство присутствующих меня читало, многие притащили с собой разные мои книжки, чтобы я их надписывал. Что я с большим удовольствием и делал в промежутках между тостами, жуя шашлык и заедая его бараньими люля-кебабами. Была очень вкусная кухня – ресторан этот держат выходцы из Йемена. Абсолютное большинство присутствующих и сами были авторами недюжинного количества книг, так что у нас происходил культурный обмен – на одну мою книжку с автографом они немедленно дарили мне по две своих.

Те, кто не писал книжки, писали музыку или рисовали картины. Они пытались всучить мне их копии, диски и кассеты. Когда у меня на столе оказалась гора произведений искусства с дарственными надписями от авторов, я стал отбрыкиваться. Председатель подарил мне свою авоську из-под водочных бутылок, которая теперь была пуста, но картины в нее не влезали. Я осоловело обмахивался ароматической палочкой и жал руки всем подряд. Дважды я промахнулся и пожал руки официанткам. Иногда я вспоминал о приличиях и о том, что дамам руки положено не пожимать, а целовать. Тогда я старался изобразить воспитанного человека, но снова и снова ошибался: изо всех сил тряс ручки дамам и целовал волосатые руки лауреатов. Председатель одобрительно рычал из своего угла.

Рядом со мной сидело существо, похожее на Вия. Оно было как две капли воды похоже на американского дядю моей жены, но только с всклокоченной сивой бородою, с сальными космами до пояса, с пейсами, вьющимися где-то у лодыжек, в пенсне, залепленном грязью, и с автоматом за левым плечом. Костюм – все же фрачная пара, как мне показалось – был на нем такой, как будто существо, добираясь до нашего города для участия в церемонии вручения "Иерусалимской оливы", проползло на карачках всю Галилею, причем попадало по дороге то в заболоченную местность, то в пустыню.

Существо ни на кого не обращало внимания, а только торопливо ело вегетарианские салаты и запивало их какой-то черной водою из фляжки, подвешенной к поясу. Боря, – громко сказал я, – правда, это похоже на пана отца, на колдуна, то есть, из "Страшной мести"? – Правда, сказал Боря, – но всё-таки это больше похоже на Вия…

Существо приподняло страшную, седую голову и, уперев в меня слепые бельма, громко сказало что-то на непонятном языке. Прислушавшись, я разобрал литовский диалект идиша. Существо предлагало мне выпить. Я благодарно хлебнул из его фляжки, и у меня перекрыло дыхание. Это чистый спирт, настоянный на пыльце целебной полыни, которую я собираю в полнолуние на Хевронском нагорье, – отрывисто сказал Вий по-русски, но с неописуемым акцентом. – Напиток не может считаться целебным, если к моменту сбора пыльцы я не опустошу, по крайней мере, три рожка моего автомата…

Присутствующие дамы в восторге глядели на него. Кто-то из более умеренных представителей интеллектуальной элиты пересел, на всякий случай, за соседний стол.

…Трезвый Дани Клугер спел несколько своих баллад, сидя в проходе между столиками. Было очень здорово. Я попросил его исполнить "Капитана испанского флота", и он выполнил мою просьбу. Потом Председатель прочел несколько своих стихотворений. Потом, когда водка из его авоськи уже кончалась, мы поняли, что жюри нас все же не обмануло: по проходам между столиками суматошно забегали смуглые, миловидные, непьющие официантки. Они разносили водку. Это была "Водка Лауреатская, настоянная на Иерусалимской Оливе" – так значилось на оранжевых этикетках огромных полуторалитровых бутылок. Никогда я еще такой водки не пил и даже не видел.

Мы допили лауреатовку, мы доели дымящийся шашлык, раскаленные, пахнущие дымком костра люля-кебабы, закусили пловом, громоздящимся на гигантских блюдах, облизали пальцы и пошли домой.

Домой	Самиздат	Индекс	Вперед	Назад