Домой
|
Самиздат
|
Индекс
|
Вперед
|
Назад
|
|
|
||||
|
|
В десять часов утра я приближался к знакомому зданию больницы
"Шаарей цэдек", чье название в переводе означает "Врата
милосердия", "Врата справедливости" либо "Врата
праведности"; каждый, приближающийся к нему, философски может
выбрать подходящий ему лично термин. Я лично предпочитал не думать
на философские темы, я просто шел к этому зданию, шаркая ногами и
постепенно замедляя шаги. Мне страшно не хотелось туда заходить. Я
посмотрел на небо, там было солнышко. Почему бы
мне не остановиться и не сделать вид, что я тут совершенно
не при чем? Вон идут люди. Арабы. Веселые, жизнерадостные люди. Они
идут на работу или с работы - мимо больницы. Я хочу сделать вид, что
я такой же, как они. Пуркуа бы не па, так сказать? А?
Не хочу заходить. Перед входом я с готовностью остановился и вытащил из заднего кармана пачку сигарет. Лицо у него было вытянуто от общего разочарования, закуривая, вспомнил я фразу. Откуда это? А, нет... В оригинале было так: "в стороне мрачно веселилась компания безденежных донов с вытянутыми от общей разочарованности физиономиями". Именно. Многоэтажное здание нависало над головой. Я посмотрел на последний этаж. "...над ним нависало... нависало... нелепо нависало... нависало нелепое серое здание, битком набитое обреченными людьми", - пытался вспомнить я. Да, там шла речь о Центре, а тут наоборот, но разницы-то нет. Я курил, глубоко затягиваясь, и с надеждой крутил головой по сторонам. Где этот господь, весь в синих молниях? Он должен вмешаться, дать мне сигнал... намек... знак. Весело гомонила проходившая мимо толпа. Сияло солнышко, раскачивалась и тихо шумела на легком ветерке листва деревьев больничного парка. Намека не было. И по лужам у ручья будет кто-то бегать, но не я-я-а-а-а... - фальшиво пропел я вполголоса. Охранник, проверявший у входа сумки, подозрительно посмотрел в мою сторону. Я вздохнул, бросил окурок в урну и вошел мимо него в здание. Шаркающей кавалерийской походкой я приблизился к тётке, ведающей диспетчерской службой. Тетка вовсю нажимала кнопки и переводила телефонные разговоры. Не то что я нуждался в ее услугах - мне страшно не хотелось поворачивать к лифтам. Я помнил, что отделение находится на втором этаже. Тётка, не переставая нажимать кнопки и топая полными ногами в такт, приветливо посмотрела на меня. Я открыл рот, постоял так несколько секунд, потом махнул рукой и прошел мимо нее. Тётка одобрительно кивнула. Видимо, не впервые попадались ей такие посетители. Малохольные... малосольные... это об огурцах. Какие еще огурцы, господи?.. - вяло подумал я и прошаркал к лифту. Может, он еще где-нибудь на верхотуре, может, пока спустится, пройдет хоть полминуты... может, даже больше. Я медленно нажал кнопку. Я почувствовал, что металл кнопки был теплее моих пальцев. Лифт открылся тут же. Засопев, я вошел внутрь. В отделении было пустынно. Прием больных расписан загодя, пробок нет и не предвидится. Проклятье... Черт бы побрал эту услужливую медицинскую пунктуальность. Куда веселее было сидеть в российских очередях - прежде, чем тебя примет врач, успеешь поболтать с народом, пожаловаться соседу, в свою очередь выслушать его историю, скорбно кивая головой и делая вид, что слушаешь. Никакой очереди. Ведя рукой по стенке, я медленно подошел к окошечку, за которым сидели три симпатичные девицы в белых халатах. Медсестры. Или просто секретарши. Скривившись, я уставился на них. Они заулыбались. Я заметил, что у всех трех была одинаково белозубые улыбки. Профессиональные. Три девицы под окном пряли поздно вечерком, скорбно сказал я вполголоса, машинально переводя на иврит строчки великого поэта. - Сейчас утро, - возразила одна, но девицы не удивились. Как и тётка в диспетчерской, они привыкли ко всему. - Что у тебя?.. - спросила средняя. Черный локон кокетливо высовывался из-под белой косынки. Она протянула руку. - Это... Биопсия сегодня. - сказал я и зачем-то добавил: - У меня. - Угу, - сказала она, принимая бумаги. Мельком проглядывая направление и результаты предыдущих проверок, она нажала кнопку в стене. На меня глаз она больше не поднимала. Вот, подумал я, как это... а-а. - Прошу, - сказал гвардеец, возвращая бумаги и, не глядя на него, нажал кнопку в стене. Теперь сидевшие за стеной офицеры в форме и гражданском приготовились. Два офицера. Или три. Или даже четыре офицера. - Прошу, - сказал она. Дверь распахнулась, и я вошел в отделение. Счастливо, хором сказали девицы, и я, не оглядываясь, вяло помахал им рукой. В отделении, как и в коридоре, было пустынно. Замигала зеленая лампочка, распахнулась еще какая-то дверь, из-за нее высунулся врач. Его пышущее здоровьем лицо сияло благожелательностью. - Русский? - наметанным глазом определил он. Шаркая, я доплелся до него и остановился. - Еврей, - возразил я. - Русский еврей, - резюмировал он и жизнерадостно потряс мне вялую руку. - Вижу по глазам. - Он перешел на родной язык. - Я тоже из России. Очень приятно. Я - Дима Философ. - А я - Миша историк, - сказал я, ничему не удивляясь. Он заглянул в бумаги, которые я подал ему. - А тут написана другая фамилия, - озадаченно сказал он. - Это какая-то ошибка? Тебя назначили на полодиннадцатого? - Да, - ответил я, глядя на лампочку над его головой. - Историк - это профессия такая. Моя. - А-а, - сказал он, - а Философ - это такая фамилия. Моя. Я ничему не удивлялся. Я знаком со врачами с фамилиями Лондон, Бухарест, Берлин, и даже с оптовым торговцем по фамилии Алматы. - Ну-с, - бодро сказал он, - продолжаем разговор. - Чего ты пришел? Ты себя плохо чувствуешь? Выглядишь ты неплохо... Я перевел взгляд с лампочки на его пышные кудри. - А ты раскрой папку и прочти, там написано, чего я пришел - посоветовал я. Мне не хотелось шутить. Меня раздражало, что у него такой жизнеутверждающий тон. Он открыл папку и посмотрел на лежащий сверху лист бумаги. - Ага, - бодро сказал он, - тебя направили на вторичную проверку. Так что ты знаешь, как себя вести и что нужно делать, верно? - Верно, - буркнул я и подтянул штаны, на которых вдруг ослаб ремень. - Но почему тебя направили к нам вторично? - продолжал он размышлять вслух. Я с ненавистью уставился на его классический профиль и ткнул пальцем в следующий лист. - Мой профессор (чудак-прохфессор, попутно вспомнилась фраза) решил, что нужно проверить результаты предыдущей... - начал я, но он, проглядев заключение по диагонали, уже смотрел в самый низ бумаги. - Ага, вот! - возвестил он и с торжеством поднял указательный палец. - Эврика. Ага. Гм... Ну, то, что у тебя рак, ты уже знаешь, верно? ...Я читал, что в таких ситуациях люди ведут себя по-разному. Сам я никогда - до этого дня - в таких ситуациях не был. Но я читал, что вариантов может быть, как минимум, три: или человек молча падает в обморок (как вариант - умирает от сердечного приступа) на месте, или начинает истерически кричать, что это - ошибка, или, наконец - истерически же - хохочет. Не знаю. У меня не сработал ни один из описанных в литературе вариантов поведения. Я почувствовал, что как бы нахожусь вне своего тела. Совершенно отстраненно я смотрел на себя сверху. Вот стоит он, то есть я, меланхолически покачиваясь с пятки на носок; а вот я - тот же он - равнодушно-внимательно наблюдаю за этой фигурой откуда-то из верхнего правого угла комнаты, из-под потолка. Один мой знакомый писатель сказал как-то, что это - самое правильное поведение. Ты должен, сказал он, всегда, в любой ситуации наблюдать за ситуацией со стороны, как будто ты - вне ее. Это совершенно необходимо для фиксации мгновения, с тем, чтобы в дальнейшем перенести произошедшее на бумагу. Это как раз и выдает настоящего писателя, такое поведение. Не знаю. Честно говоря, в этот момент (который я, по словам моего знакомого, должен был зафиксировать), я вовсе не думал о своей репутации писателя. Я вообще ни о чем не думал. Сказать, что у меня ослабли руки или ноги, было бы литературным преувеличением. Ничего у меня не ослабло. Я даже не вспотел. Я стоял, молчал и смотрел на доктора. Мне вспомнилась кукла Марина из комнаты моей дочки. Кукла эта умеет делать только две вещи - открывать и закрывать глаза и пищать слово "ма-ма". Я был похож на эту куклу. В тот же момент мне на ум пришли две цитаты одновременно. Он не чувствовал своего тела. Ему казалось, что его здесь нет, что он висит где-то в небесной пустоте, смотрит вниз и видит мягко освещенный уютный уголок, молчащего Мака и рядом с ним в кресле – нечто мертвое, окоченевшее, безгласное и бездыханное... И еще. -Какой смысл умирать в палате под стоны и хрипы безнадежно больных? Не лучше ли в компании хмельных красавиц и лихих друзей, приняв яд, переселиться под звуки струн?.. Пауза, включившая в себя все это - мое одеревенение, ощущение выхода из собственного тела, а также цитаты разной степени жизнерадостности - продолжалась секунды три. Доктор, дружелюбно улыбаясь, смотрел на меня. Курсант Пек Зенай, вернись, пожалуйста, с неба на землю, - вспомнилось еще мне, и я разлепил губы. - Дорогой доктор, а давай ты посмотришь еще раз, что там написано, - вкрадчиво сказал я, удивляясь как бы со стороны, что голос у меня вовсе даже и не дрожит, и что вообще ничего не изменилось. - Давай, - тут же согласился он, и мы стали тыкать пальцами в низ листа. Потом мы хором прочитали последнюю фразу, и доктор-философ недовольно скривился. - Да, - неохотно сказал он, - тут написано, что это может быть, но что это необязательно... - Вот, - сказал я, - для этого меня и прислали сюда еще раз. Ну, пошли, что ли? - Пошли, - кивнул он, и мы, взяв друг друга под руку, отправились в операционную. По дороге я не удержался и сказал: - Знаешь, Дима, а вот если бы тут вместо меня стоял бы какой-нибудь сердечник, поминутно глотающий валидол, или какая-нибудь баба, еще более психованная, чем я, - что бы с ними было? Они упали бы замертво, и тебе самому же пришлось бы с ними потом возиться... Нет? - Да, - возразил он, - однако ты не похож ни на сердечника, ни даже на бабу... И валидола я у тебя что-то тоже не заметил. У меня наметанный глаз, не беспокойся. - Не буду беспокоиться, - согласился я (мне не хотелось спорить), и тут мы остановились перед входом в операционную. Мы стали выделывать пассы руками, предлагая собеседнику войти первым. Я даже поклонился. Мы походили на Чичикова и Манилова в сцене входа в гостиную перед обедом. В конце концов мы вошли в комнату оба, боком, слегка притиснув друг друга. В операционной царила ослепительной и странной красоты медсестра. Лет ей было не то двадцать, не то сорок. Я сразу вспомнил госпожу Мозес. О, чудо! И звали ее так же - Ольгой. Этого еще не хватает - женщина. Я подтянул брюки. - Нуте-с, приступим, - сказал доктор Философ и включил какой-то экран. - Снимай штаны. Снимайте штаны, сударыня, сурово проговорил профессор, - машинально пробормотал я. Госпожа Мозес захихикала. Она тоже знала русский язык. - Не будем терять времени, - сказал Философ, - ты у меня сегодня уже десятый, а до вечера мне предстоит уговаривать еще тридцать четыре человека, и все со своими тараканами, - снимай штаны, тебе говорят. - Но тут дама, - возразил я, - я не привык снимать штаны перед дамами, которым я даже не представлен... Он вздохнул и повернул рычаг. Зажглись разноцветные лампочки и загудел какой-то прибор под самым потолком. - Ольга, - сказал он, повернувшись вполоборота и не глядя на нас, - это историк Миша. Историк, это Ольга. Очень приятно. Помоги снять историку штаны... Время - деньги. - Как говорил один мой знакомый (теперь покойник) - куйте деньги, не отходя от кассы, - нервно процитировал я, схватившись за ремень брюк и глядя на приближающуюся медсестру. Не доходя до меня полуметра, она остановилась. - Я что - жоп не видела? - сказала она. - Я вижу жопы по пятьдесят штук в день, они на меня не действуют. Я устала по пятьдесят раз в день объяснять это владельцам этих жоп... Мы положим тебя на бок, не беспокойся. - Да? - спросил я. - Это точно - на бок? - Здесь нет гинекологического кресла, - терпеливо сказала она (веселый доктор щелкал тумблерами своей машины), - разуй глаза. Вот если бы тут было гинекологическое кресло... Ну, будь паинькой, историк. Ты разве видишь здесь гинекологическое... - Слушайте, хватит уже болтать, - проговорил философичный доктор. - Ложись на бок! Конфузливо отвернувшись от медсестры, я лег на бок. В течение последующих пятнадцати минут мы вели интеллектуальную беседу. Я не буду описывать то, что выходило за рамки этой беседы; женщины всяко меня поймут, а тем мужчинам, которые не поймут, этого и описывать не стоит - сами узнают, если придет время, храни их Аллах. Я напропалую цитировал Стругацких, Булгакова и Губермана; доктор отвечал мне каскадами цитат из университетского учебника внутренних болезней; госпожа Мозес с грустью поминала второй инсульт Аксенова. Мы были очень довольны друг другом. Что-то щелкало, гудело, иногда я подпрыгивал на столе. - Паинька, - говорила медсестра и ласково гладила мой мокрый лоб. - Просто зайчик какой-то, такой лапочка! Иногда доктор хмыкал, и тогда я настороженно поднимал голову. - Что?!.. - Ничего, - говорил он, - ничего... Ничего такого я пока не вижу... но это визуально... вот пошлем результаты в лабораторию, тогда и узнаем. Лежи, лежи... расслабься. - Постарайтесь расслабиться и получать удовольствие, - вспомнил я вслух, он неожиданно захохотал и что-то повернул во мне. Я взвыл. - Ой, биг пардон, - сконфузился он, - ты меньше Губермана цитируй, а то смешно очень. - Это не Губерман, - возразил я, это народное... - Губерман это и есть подлинно народное, - рассеянно пробормотал он. - Выпить очень хочется, - пожаловался я. Он мотнул головой Ольге. Что-то булькнуло, звякнуло, и прекрасная рука с холеными ногтями поднесла к моим губам мензурку. - Эфир? - насторожился я. - Спирт, - успокаивающе произнес хрустальный голос медсестры. Ничего себе, подумал я и осторожно, стараясь не расплескать, выпил мензурку из очень неудобного положения, не отрывая головы от клеенки, застилавшей мое ложе. Потом я звучно потянул носом. - Ну как, полегчало? - спросил он. - Обычно мы выпить, ты же понимаешь, не даем, это уж больно накладно вышло бы, все же пятьдесят жоп в день; но вот Ольга говорит, что ты - зайчик и лапочка... и стишки цитируешь, и вообще. Так что... - И курить захотелось, - перебил его я. У меня очень быстро зашумело в голове. Доктор был настолько любезен, что мотнул головой еще раз, медсестра включила вентилятор, и к моим губам был поднесен зажженный "кэмел". Я попытался его схватить ртом, но сигарета увернулась. - Две затяжки, и хватит, - произнес хрустальный голос. Пастушка младая на рынок спешит, - пробормотал я, жадно затягиваясь. - Большое спасибо... Минуты две мы молчали. Я расслабился и стал было размышлять, не попробовать ли мне действительно попытаться получать удовольствие. Но в этот момент в голову пришла трезвая мысль о поводе, в связи с которым я очутился на этом столе и в этой комнате. Я завертел головой. - Слушай, философ, - обеспокоенно сказал я, - а это... а если это действительно онкология? А? - Ну и что? - ответил он. - Даже если и так, то в твоем случае это не очень смертельно. И вообще, мы же ничего не знаем, ответ будет только через пару недель. Ну, в крайнем случае вырежут тебе кое-что... жить будешь. - Жить-то буду, - сварливо возразил я, - но мне иногда и еще чего-то надо! Кроме жить! Я... (я покосился на Мозесиху) я, вообще говоря, кроме книжек, еще и женщин люблю. И я женат, массаракш! Эта, блядь, простата... - Всё, слезай со стола, - распорядился он. - Всё замечательно. За ответом придешь через пару недель. Не нервничай. Постарайся глубже дышать. Аутотренинг знаешь? Йогу. Вот и займись. Ну все, до свиданья. Только, слышь, там не говори, что мы дали тебе выпить... До свидания. Всего хорошего. Ольга, следующего. Кряхтя, я слез со стола и привел себя в порядок. Потом поцеловал ручку медсестре (она засмеялась) и подошел к доктору. - Спасибо, философ - сказал я. - А все же, вот если это окажется... - Слушай, - сказал он нетерпеливо, - постарайся поменьше произносить это слово. Я-то врач, мне можно. А тебе нужно помнить, как это... Ангелы слышат мысли, а... -...а бесы - слова, - подхватил я. - Вот, - сказал он и улыбнулся. Мы пожали друг другу руки. "...И в лицо посмотрел со значением", - процитировал я напоследок. - Вот именно, - кивнул он. Я повернулся к госпоже Мозес и, склонив голову, щелкнул каблуками воображаемых сапог. И тут же скривился от боли. - Осторожненько, - сказала она, - полегонечку... И не гони волну, все образуется. Так или иначе. - Лучше так, чем иначе, - искательно заглядывая ей в глаза, начал я, но тут открылась дверь, и в операционную ввалилось существо лет пятидесяти, со взлохмаченными космами полуседых волос и безумным взглядом выпученных глаз. Существо тащили под руки двое дюжих санитаров. Еще одна жопа, мелькнула мысль, и я по стенке - бочком, бочком, как дядюшка Краб у Заходера, - выскользнул из комнаты. Дверь автоматически захлопнулась следом за мной. ...Я подходил к выходу из больницы. За окнами синело небо, под легким ветерком безмятежно раскачивались чудесные цветы на газонах в больничном саду. Под влиянием то ли паров выпитого спирта, то ли философского содержания медицинских разговоров, у меня значительно улучшилось настроение. Нужно добавить, подумалось мне. Я потер себя сзади. Я вспомнил рецепт Воланда, потом семерых китайских пьяниц, именуемых Мудрецами бамбуковой рощи, потом - безо всякого перехода - пришел на ум отрывок из повести о Ходже Насреддине: -Так в чем же препятствие? - дружелюбно и радостно сказал эмир. - Сейчас мы позовем лекаря, он возьмет свои ножи, и ты удалишься с ним куда-нибудь в уединенное место, а мы тем временем прикажем написать указ о назначении тебя главным евнухом. И тут я понял, что именно этим - синющим небом, цветами на клумбах, бамбуковыми мудрецами и возмутителем спокойствия из древней Бухары - сигнализирует мне господь, весь в синих молниях, - господь, которого так тщетно призывал я утром. Жизнь была прекрасной. Она была вечной. Жизнь! - заорал я, и охранник у выхода, попятившись, схватился за пистолет. Я закинул голову, захохотал и вывалился на улицу, в неяркое полуденное солнце, ласковый ветер и запахи цветов. |
Домой
|
Самиздат
|
Индекс
|
Вперед
|
Назад
|
|
|
||||