Домой	Самиздат	Индекс	Вперед	Назад

Михаил Гончарок. Красное платье

19 ДЕКАБРЯ

В конце восьмидесятых годов, когда я ходил вокруг Софы кругами, как мегалодон вокруг предполагаемой добычи, некоторое время мне не удавалось приблизиться к ней, как я бы того хотел. Кое в каких ситуациях я любил разевать рот на чужое, а если выяснялось, что это и не чужое вовсе, а, как бы, некоторым образом даже бесхозное, совсем терял голову. С детства папа и мама воспитывали меня в том ключе, что женщина - тоже человек, что нужно поступать по-рыцарски, что необходимо считаться с чужими желаниями; поэтому я всегда кружил сперва, кружил, грациозный, как гиппопотам, боящийся приблизиться к кусту, чтобы не спугнуть бабочку, что временами приводило к головокружению у потенциального объекта. И, чтобы от него, головокружения, избавиться, объект зачастую посылал меня в сад. Так бывало часто, но не так было на этот раз.

Я познакомился с ней совершенно случайно, а познакомившись, от растерянности пригласил в гости к одному моему знакомому. Знакомый - сотрудник библиографического отдела Публичной библиотеки, в которой я тогда работал, алкоголик Марк, держал у себя на дому нечто вроде притона для интеллектуалов. Я всегда тяготел к компаниям, в которых можно было поговорить о книжках, рассказать пару новых политических анекдотов, изрядно наклюкаться и, может быть, даже закадрить клевую чувиху. Клевыми нам казались все чувихи, посещавшие этот бардак. Нет некрасивых женщин, есть мало водки, отечески внушал нам Сергей Владимирович, тоже сотрудник библиотеки, писатель, специалист по Достоевскому, регулярно посещавший наши сборища. В силу возраста он уже не мог реализовать свои поговорки на практике, и ему оставалось только поучать нас. Вовсе не из-за водки, а, полагаю, из-за нашего юного тогда возраста все дамы, приходившие в Маркову хиппи-хату, казались нам прекрасными. Где, в какой стране можно было найти еще девушку, готовую истово отдаться вам уже через пару часов знакомства - при условии, что вы почитаете ей стихи непризнанных гениев? Разве что в Венесуэле, говорил Глеб, завсегдатай наших посиделок, художник-оформитель из отдела эстампов (в свои семнадцать лет - законченный пьянчуга). Разумеется, он имел в виду известную строчку Маяковского.

И вот в этот кошмар я имел глупость пригласить предмет своих новых воздыханий. Весь вечер я чувствовал себя не в своей тарелке. Водка казалась несвежей, селедка - горькой. Софа просидела рядом со мной часа три, изумленно поглядывая на присутствовавших, которых я по недосмотру и юношеской восторженности представил ей как сущих гениев, надежду земли русской, великих литераторов и художников-нонконформистов. Гении быстро теряли человеческий облик, после третьей рюмки, читая стихи, уже не декламировали, а ржали, как жеребцы, и через час кто-то уже блевал в туалете, а мрачный Василий Цезаревич, сорокапятилетний музыкант-абстракционист, сотрудник котельной нашей библиотеки, бродил по комнате, безуспешно пытаясь найти выход. Я смотрел в стол, ощущая жар, исходящий от бедра рядомсидящей Софы. Она была одета в красное платье. Я чувствовал неуверенный стыд за то, что ее пригласил. Анекдоты вдруг стали казаться мне глупыми, а песни Кима, как сквозь вату доносившиеся с древней "Яузы" - затертыми и шепелявыми. В комнате тяжелыми пластами висел сигаретный дым и, казалось, почти не пропускал тусклый свет от голой лампочки под высоким лепным потолком.

Софа косилась на меня, я упорно смотрел в стол. От стеснения я не мог взять рюмку водки, уже полчаса стоявшую передо мной на столе. В конце концов Софа вздохнула, сказала, наклонившись ко мне, что ей пора - дома соседка сидит с ее сыном, пора и честь знать; встала и направилась к выходу. Никто не обратил на это особенного внимания. Я обреченно встал и направился следом. Тогда я еще водочки выпью! - быстро проговорил нам в спину Глеб и, схватив мою рюмку, опрокинул ее в себя. В прихожей моя гостья, спотыкаясь, искала в темноте сапоги и пальто. Света в прихожей не было - кто-то из наших нонконформистов еще давно, года три назад, разбил плафон в знак протеста против тоталитарности режима страны, в которой мы жили. Я стоял столбом. Софа, найдя пальто и надев сапоги, стала на ощупь открывать дверную щеколду. Я вышел вслед за ней. На улице я понял, что все пропало. Еще минута – и она исчезнет и никогда уже больше мне не позвонит. Взвизнув тормозами, подъехала "Волга" с шашечками. Моя гостья повернулась ко мне. Я открыл рот:

- Вы мне очень нравитесь… - только и сумел пролепетать я. Она улыбнулась:

- Тогда еще не все пропало.

- Можно мне позвонить вам?! – кидаясь в черный омут ужаса и восторга, крикнул я.

- Можно.

Я позвонил на следующий день. Совершенно неожиданно она разрешила придти к ней домой.

- Чтобы я знала, что это вы, скажете в домофон кодовую фразу. Я спрошу: "Кто это?" А вы ответите: "Марчелло Мастрояни".

Я неуверенно заржал в телефонную трубку.

Еще не опомнившись от вчерашнего вечера, я почувствовал, что оживаю. Мир снова заиграл красками. Я бежал к метро вприпрыжку. Робея, приблизился к парадной. Все парадные дома 79 на улице Софьи Ковалевской были заперты наглухо. В глазах двоилось, я с большим трудом обнаружил нужный вход под цементным козырьком. Я боялся подойти к домофону и позвонить. Во дворе играли дети. Наверное, они здесь живут, подумал я и, чтобы протянуть время, подошел к ним.

- Дети, - спросил я, - скажите…

Они бросили играть и стали смотреть на меня с опаской.

- Кто-нибудь живет в этой парадной? – сказал я.

Они переглянулись.

- Вообще, да, – сказал мальчик лет восьми, в синей курточке и красным шарфом, обмотанным вокруг цыплячьей шеи. – Парадная обитаема. Там живет много народу.

- Ага. Так я и думал, - удовлетворенно сказал я и почесал за ухом, хотя там совсем не чесалось. Дети отодвинулись.

- А чего вы хотели, дядя? – спросил тот же мальчик. Он нетерпеливо подкидывал на руке разноцветный резиновый мяч.

- Я хочу Софу, - сказал я. Из этой квартиры… из тринадцатой квартиры.

- Софа из тринадцатой квартиры – моя мама, - сказал мальчик.

- О! – сказал я. Я совсем забыл, что у моей феи в красном платье есть ребенок.

- Меня зовут Дима, - сказал мальчик и замолчал.

- А, - сказал я и потер уши. На улице было довольно холодно. Меня кинуло в пот.

- Мама говорит, - сказал мальчик, - что вежливо представляться в ответ. Меня зовут Дима.

- Да, - сказал я. Он фыркнул и отбросил мяч в сторону.

- А вас как зовут? – спросил он громко и довольно медленно. Так учитель волчат из "Маугли", старый Балу, объясняет своим воспитанникам в одноименном мультфильме: "Сказать, сказать что надо?"

- Меня… это. Миша меня звать, - наконец сообразил я.

- Вот. Идемте, дядя Миша, - сказал он и, взяв меня за руку, устремился к парадной. – Вы играйте пока без меня! – крикнул он детям. За спиной возобновились удары мяча, детские голоса и перестук качелей. Я с опаской косился на умного мальчика. Он влек меня к двери, цепко ухватив за руку. Мы подошли к парадной и я склонился к селекторному устройству.

- У меня есть ключ, - нетерпеливо сказал он.

- Погоди… - пробормотал я. - Мы договаривались, твоя мама и я, что я сперва позвоню…

Я нажал кнопку. Через несколько секунд послышался знакомый голос, несколько искаженный селекторной связью:

- Да. Это кто?

- Это я, Марчелло Мастрояни, - неуверенно пробасил я. Умный мальчик фыркнул. Софа захохотала.

- Открываю! – крикнула она, раздалось жужжание, и дверь, щелкнув, открылась. Держась с Димой за руки, мы одновременно шагнули в парадную.

Так впервые я вошел в этот дом.

С тех пор прошло двадцать два года.

Легкое приключение, о котором я думал, что оно – одно из многих, превратилось в новую семейную жизнь. Через два года мы уехали из России. Я усыновил мальчика в синей курточке, и по всем документам он считается моим сыном. Иногда это приводит к забавным недоразумениям. Люди, не осведомленные о подробностях нашей семейной жизни, узнав, сколько лет Диме - и сколько мне, начинают на меня странно посматривать. "Сколько же тебе было лет, когда ты его сделал?" – спрашивают они. Они правы – не зная нюансов, логично предположить, что я сблизился со своей второй женой в подростковом возрасте. Всякий раз, знакомясь с новыми гостями, входящими в наш дом, я начинаю рассказывать эту историю с самого начала.

Мальчик в синей курточке вырос, и из Димы стал Давидом. Я старался воспитывать и учить его, как умел, - но умел я, видимо, плоховато, потому что читает и пишет на русском он сейчас на том же уровне, на каком научился ко второму классу. Именно из второго класса советской школы мы сорвали его в путь, и он перенесся через три моря, как Афанасий Никитин. В детстве я учил его географии, но единственный город в Африке, который он знает назубок и может даже показать на карте – это Антананариву. Он рос в не очень простое время и в совсем непростой стране, и историю его взросления я описал несколько лет назад в рассказе "Почему я не люблю богему". Рассказ вошел в книгу, и я стерег ее пуще зеницы ока, чтобы она не попала к нему в руки – довольно рефлексивное действие, если принять во внимание, что прочесть рассказ самостоятельно и по собственному желанию он вряд ли бы смог. В конце концов, книжку взяла с полки наша невестка и прочла ему вслух. Марина приехала в страну, когда ей было пятнадцать лет, поэтому читать она умеет значительно лучше своего мужа. С тех пор, когда по семейным праздникам они принимают нас у себя дома, я иногда ловлю на себе ее задумчивый взгляд. Тогда я теряюсь и, забывая выпить рюмку, начинаю смотреть в стол, совсем как в тот давний ленинградский вечер, когда пригласил ее будущую свекровь в гости к своим друзьям, алкоголикам-нонконформистам.

Внешне Дима остается все тем же мальчиком в курточке. Я хочу сказать, что, несмотря на возраст, никто не дает ему его лет. Новые знакомые всегда спрашивают: "сколько лет этому мальчику?" – и, услышав ответ, удивленно цокают языками. У них с Мариной уже двое детей, и они зовут меня дедушкой. Дима зовет меня папой. Я зову его - Малыш. Он хороший сын. Сегодня ему исполнилось тридцать лет.

Домой	Самиздат	Индекс	Вперед	Назад