Домой	Самиздат	Индекс	Вперед	Назад

Мама и Далай-лама.

Прочитав чей-то рассказ о чужой маме и её друге, рассказ о разнице в возрасте между возлюбленными, составляющей сорок лет, я вспомнил несколько аналогичных историй, о которых читал, слышал, или свидетелем которых был сам. Эдит Пиаф с её греком вспомнил, ещё кое-кого. Помимо прочего - сквозь призму времени перед глазами встал ленинградский историк Юрий Семёныч Динабург, экскурсовод из Петропавловской крепости. О Юрии Семёныче ходили анекдоты. Он мог выйти из дома в одних носках и так придти на работу. Он мог идти, задумавшись, ступая одной ногой по тротуару, другой - по проезжей части, не обращая внимания на неожиданную хромоту и нездоровое любопытство прохожих, так как размышлял о Вечном. Мама моей первой жены работала с ним больше двадцати лет назад, и однажды познакомила меня с ним. Уникальной худобы человек с седыми, длиннейшими волосами до пояса, которые он заплетал в косичку - и так ходил по городу, бормоча что-то себе под нос и размахивая руками. Милицию эта косичка приводила в исступление, и Юрия Семёныча задерживали в разных концах города приблизительно раз в неделю. Он покорно шёл в ближайшее отделение для выяснения личности. Стражи порядка полагали, что имеют дело с неким престарелым хиппи, имеющим отношение к т.н. "Системе", куда в 70-80-х годах входили многочисленные питерские нонконформисты-теоретики и наркоманы-практики. Это было время борьбы МВД и КГБ с молодёжными неформальными группировками... Когда доставленный в отделение Юрий Семёныч открывал рот, чтобы искренне сообщить требуемые данные о себе, милиционеры пугались ещё больше: во рту у задержанного не было ни одного своего зуба - вместо них при свете лампочек прокуренной комнаты тускло блестели два ряда кривых стальных зубов. Но Юрий Семёныч никого не собирался кусать. Зубы у Юрия Семёныча выпали от цинги и пеллагры в воркутинских и магаданских лагерях ещё в доисторическую эпоху. Не был Юрий Семёныч и хиппи. Он был странным, неортодоксальным историком-эрудитом, бывшим диссидентом, замечательным человеком и большим любителем чифиря. Чифирь не подходил под статью; завести дело о стальных зубах, к сожалению органов правопорядка, было невозможно также; седые волосы до пояса давали милиционерам единственный шанс - играючи намотать их на кулак и несильно долбануть Семёныча пару раз головой о стол. Семёныч при этом покорно молчал; люди в фуражках молчали тоже. После чего ему возвращали старый, растрепанный паспорт, и он уходил домой, где ждала его молодая жена, девочка 19-и лет, нигде не работавшая, занимавшаяся вышиванием платьиц для кукол. Она продавала их на рынке. От девочки отказались родные - после того, как она, полюбив за муки Семёныча, венчалась с ним. Семёнычу было лет семьдесят.

И вот, вспомнив всё это, я отправил одобрительный, но бессвязный комментарий к посту о чужой маме, приписав туда зачем-то и Юрия Семёныча. И каково было моё удивление, когда автор поста, не говоря ни слова, вывесил в ответном комментарии фотографию Юрия Семёныча... Да, это был он, я сразу узнал потустороннее выражение его глаз. Прошлое нахлынуло на меня, и я не стал особенно разбираться, откуда у автора поста хранится фотография старого неортодоксального хиппи из ленинградского Музея истории города. Неисповедимы пути.
Очередная ассоциация плавно вывезла меня ещё на одного нетипичного человека. Я вспомнил, как не так давно в Иерусалим приехал с визитом Далай-лама - прямиком из Катманду, где он жил в вынужденной эмиргации, бежав из родной Лхасы после того, как Тибет оккупировали солдаты Китайской Народной Республики. Впрочем, возможно, эмигрантом был не тот Далай-лама, а его предшественник; это совершенно неважно. Важно, что это, всё-таки, был настоящий Далай-лама. Его привели к Стене плача, а я как раз проводил там экскурсию. Народу было мало. Шума по поводу прибытия тибетского гостя не было никакого. Одинокие хасиды раскачивались, стоя перед остатком разрушенного Иерусалимского храма, и били себя в грудь. Далай-лама прошёл мимо них в сопровождении нескольких тибетских монахов и полудюжины дюжих ребят из израильской службы безопасности. Он был невероятно худ, одет в традиционную свою одежду, носил очки, и голова его была свежевыбрита. Он подошёл к Стене рядом с тем местом, где стоял я, закрыл глаза и дотронулся до неё коричневыми сморщенными руками. Так он простоял около минуты, что-то бормоча тихо, потом открыл глаза и посмотрел на меня - и улыбнулся. Меня ударило током, ибо на меня смотрела улыбка Чеширского кота, улыбка Юрия Семёныча Динабурга. Я медленно растянул одеревеневшие губы и тщательно улыбнулся в ответ. Он засмеялся. Я протянул руку и потрогал его жёлтый плащ. Он вытянул палец худой руки и показал на Небо, где барашками в пронзительной иерусалимской лазури бежали маленькие облака. Я послушно проследил за движением его руки, но, кроме облаков и синевы, ничего не увидел. Он постоял ещё минуту, потом, пятясь, тихо отшёл от Стены. Отойдя метров на двадцать, он нашёл меня глазами ещё раз и снова улыбнулся. Резко отвернулся и быстро ушёл прочь. Я заплакал. Запредельность коснулась меня.

Домой	Самиздат	Индекс	Вперед	Назад