| Второй раз в жизни мне сказали, что я слишком
долго жил в придуманном мире, и рекомендовали поскорее выбираться
из него. Впервые это было сказано почти тридцать лет назад, второй
раз – на прошлой неделе.
Если верно то, что мир – это реальность, данная нам в ощущениях, то
как я могу выбираться из того, что ощущаю – из того, что, следовательно,
является для меня реальностью? Возможно, есть путь. Я им не владею.
Сменить ощущения? Не подходить к ощущениям с излишней серьёзностью?
Верно, я всегда грешил этим – если только к серьёзности вообще применимо
понятие греха. Выход из того, что для меня является реальностью (то-есть
из того, что я ощущаю), чреват, мне кажется, не только ломкой мировоззрения,
что мучительно само по себе; это может привести или к животно-жвачному
восприятию мира, или к другому полюсу сознания – к шизофрении. Не
знаю уж, что предпочтительнее.
Хорошо. Предположим, что я поистине пребывал до сорока двух лет в
мире иллюзорном. Меня действительно упрекали в этом ещё в детстве
и, с благой целью подправить ситуацию, водили на приёмы к невропатологам
– благо, в очередях стоять долго не надо было, ибо вся родня у нас
– врачи, причём большинство – именно в этой области. Ужасаясь, водили
и к светилу ленинградской психиатрии профессору А. (тоже родственнику).
Он, однако, сказал, что я – не его клиент.
Выродок, - кричала тетушка Р., - все твои родственники и все дети
вокруг – люди как люди. Дима мечтает стать космотнавтом, Валера –
художником, Витя – музыкантом, твой папа стал инженером, а дед – членом
партии; даже Саша хочет иметь зримый, земной профиль - он мечтает
стать алкоголиком; ты же живёшь в придуманном мире.
С другой стороны, если бы не придуманный мной мир, то разве сделал
бы я в этой жизни то, что успел уже сделать? Если бы я подходил к
окружающему так, как они, окружающие, того жажадали, я не написал
бы четырех книг и сотни статей на странные, мало кому, кроме меня
нужные, темы. Я не уехал бы из страны по тем мотивам, по которым уехал,
из страны, в которой из забывших меня можно составить город. Рассказов,
которые я написал, я, скорее всего, не написал бы тоже – ведь я создавал
их, исходя из моего ощущения той реальности, которую окружающие склонны
были полагать придуманной.
Я стал бы инженером, или космонавтом, или членом партии, или тем,
к чему стремился мой друг детства Саша (см. выше). Я коротал бы вечера
на кухне за кружкой пива, а не за листом бумаги, играл бы в карты,
а не в придуманные миры, рассказывал бы анекдоты и ржал бы над соседом,
которого лупит жена.
У меня есть очки, но я ношу их только в крайнем случае. Мне не нравится
то, что я вижу вокруг, я предпочитаю туман, который меня окружает.
Откровенность и открытость. Да, откровенным до беспредела быть нельзя.
Нельзя потому уже, что излишняя откровенность позволяет потенциальному
противнику быстрее нащупать твои болевые точки и ловко использовать
ситуацию в самые неподходящие для тебя моменты. Откровенность граничит
с глупостью, и я уяснил себе это – к сожалению, слишком поздно. Хуже,
чем жесткость сердца, может быть только одно качество – мягкость мозгов.
Это сказал президент Рузвельт лет семьдесят назад, но я уяснил себе
это только сейчас.
"С людьми, с которыми я могу молиться, мне не о чем говорить,
а с людьми, с которыми можно поговорить, невозможно молиться."
Здравствуйте
|