Домой

Самиздат

Индекс

Вперед

Назад

 

 

 

Скромное обаяние буржуазии

 

Весь день над осатаневшим от жары пляжем средиземноморского города летали десантные вертолёты. Тридцать шесть не то сорок градусов в тени - не знаю. Тени не было. Тридцать шесть не то сорок вертолётов - было. В тени или на солнце. Я лежал в шезлонге и рычал. Я ненавижу жару, я ненавижу этот средиземноморский город. Я изнывал, я вставал иногда и, вяло пререкаясь с роднёй, шёл к морю купать дочку. Дочка радовалась, когда я, закрывая глаза, погружался в прибой, потому что я брал её на руки и на грани моря вздевал её вверх. Волны шипели, солнце палило. Я приехал в этот город как бы на именины племянницы моей супруги, а на самом деле - чтобы встретиться с двумя своими читателями. Нам ночами июльскими не спать на сене. Тут нет сена. Тут ничего нет, кроме сумасшедше палящего солнца, светлосерго песка и призраков древних филистимлян в двадцати километрах к югу - южнее Ашкелона с его рухнувшим под тяжестью волос Самсона дворцом правителя Народов Моря, и ещё южнее - там, где начинается Аза, куда летели вертолёты. Нету тут тени - только сиюсекундная тень от серебристого брюха вертролётов, барражирующих над пляжем.

Один вертолёт прошёл совсем низко. Я увидел лётчика в комуфляжной форме и в шлеме. Он показал мне рукой, что ему жарко, он схватился за завязки, он рванул их, он описал пальцем дугу, он показал, что ему плохо, что он теряет сознание от жары. Наверное, он был европейцем - основная публика в шезлонгах лежала как мёртвая, она молчала и косила глазом, публика, она напоминала египетские мумии, подстать этому месту, этому мёртвому пляжу - азиатская публика, если подумать. Лётчик ещё раз взмахнул рукой - "у тебя есть что пить?" Наверное, ему было скучно, лётчику, и трупы, ожидавшие его в Азе, не успели ещё завонять на солнце, он мог позволить себе пошутить перед прибытием в точку назначения, он мог оттянуть время и даже почти приземлиться здесь на полпути к аду. Мумии в креслах вытянули ноги, блаженно скрипя. Ветерок пропеллеров колыхал полосатые шезлонги. "Пи-и-ить! Есть у тебя пиииить???" Можно продумать, если я отвечу ему "да", он приземлится на пляж. Я вяло поднял и показал ему руку с початой бутылкой водки. Вертолёт взвыл и, набрав высоту, ушёл, вихляя задом, на Юг. Он обиделся, пилот, он разглядел этикетку. Я уронил руку.

В двадцати километрах к югу шёл бой, и божедомы не успевали сносить покойников к вертолётам и санитарным машинам с полумесяцами на белых бортах. Там весь день шёл бой, но здесь мы настолько привыкли к таким дням, что продолжали лежать в шезлонгах. И покажите мне того, кто бегал бы по пляжу, закутавшись в полосатую ткань, и кричал, что на Юге - бой? Дураков нет, дураки были десять лет назад, а теперь они все сидят в психушках, патриоты и участники демонстраций протеста минувшего... или лежат в шезлонгах. В пятнадцати милях к Югу погибали наши мальчики, а мы бродили по пляжам Яффо, Ашдода и Ашкелона, как трицерапториксы. Каждый знал, надеялся и верил, что это не его мальчики. В дверях домов ашкелонского киббуца Яд-Мордехай, основанного уцелевшими беженцами из варшавского гетто и производившего теперь лучшее на Средиземноморье пиво "Карлсбад", ракетами были выбиты окна и двери. Вертолёты летели туда - в сгоревшие цветники Яд-Мордехая, и ещё южнее, в поселения Азы, где наплечные "Стингеры" бравых усатых парней, полных молитв мести в сердце своём, разворотили ранним утром детский сад. Были ли убитые, мы, изнывавшие на пляже, не знали.

Я отвёл глаза от стремительно падавшего в море солнца. Становилось прохладно. Удлиннялись тени. Сзади, в пролутора сотнях метров от линии тихого прибоя, уже в полутьме шевелилось травоядное стадо отдыхающих, за треском горящих щепок шашлычниц не слышавших шума вертолётных моторов. Я с хрустом потянулся. Через полгода другой, может быть - другая, будет лежать на этом холодеющем пляже, может быть - в этом самом шезлонге, и лениво провожать взглядом новые порции вертолётов, идущих вдоль берега на Юг. Кем может быть та, ляжущая в этот шезлонг? Мысль о связи её, уроженки Севера, и вертолётов была настолько странна и нелепа, что я, закашлявшись, засмеялся.

Смех мой услышали у шашлычницы. Жена повелительно взмахнула рукой - и по моему следу была послана дочка. Папа, папа, он идёт, он сейчас подойдёт, ты забыл, папа, он звонил, ой, папа.
Я встал. На этот, возможно, шезлонг, да, она ляжет через полгода, но меня здесь уже не будет. Мысль оборвалась, я взял дочку за руку и послушно пошёл направо, к часам.

"Вы слышали?.." - крикнул я в сгущающуюся тьму, но ответили мне лишь легкий русский мат, стучанье доминошных костей о доску и завыванье последней пары десантных вертолётов, уходивших на Юг.

Я отцепился от дочки, послав её к маме, и вышел на трассу встечать. Автомобильных фар не было. Лёгкой походкой приближался ко мне высокий человек с копной чёрных волос и в очках. Я отставил сигарету, потом бережно сунул её в рот, потом вынул изо рта и отставил в сторону - но всё равно не узнал его. Он подвигался ко мне, отставив в сторону руку для рукопожатия. В последний момент я сообразил, что это он, Доктор.

Мы просидели у шахматного столика минут сорок. Мы выпили слабого полусладкого вина из пластмассовых стаканчиков, мы говорили, забыв о моей родне, пересмеивающейся за плечом, о пристальном взгляде супруги, ловившей каждое слово, сказанное мной полушёпотом. Мы допили вино, мы встали и отшли к парапету. Дочка с визгом бросилась ко мне на руки. Я взял её на руки, и мы отошли подальше - по серебристому в свете луны песку, где за шумом прибоя не слышно слов. Мы всё сказали друг другу, мы, я думаю, друг друга поняли, и мы обо всём договорились. Что вам сказать? Доктор оказался таким, как я его представлял. Не знаю, как описать его, и не знаю, нужно ли это описывать. "Ой, бля, - ты не такой, как все!.." - совсем по другому поводу написала одна моя знакомая, и я с ней совершенно согласен. И хватит, и точка. Сказанное о ком-то подошло Доктору, как подшипник подходит втулке.

Мы распрощались, и Доктор ещё проводил меня до машины. Потом он махнул рукой, Доктор, и ушёл в темноту. Я хотел сесть в машину, но услышал низкий гул вертолёта. Вертолёт снижался над пустеющим пляжем. Через минуту он приземлился, чавкнув шасси о песок, и открылась дверца. Из её зева вывалилась лестница, по ней бегом спустились два солдата. Зеваки столпились вокруг.
Солдаты подхватили на удивление маленькие носилки и побежали в сторону городских огней. Я услышал завыванье сирены. Белая машина с красным магендавидом на боку остановилась в полусотне метров от нас, из неё выскочил человек и распахнул дверцу. Солдаты, тяжело дыша и спотыкаясь в песке, бежали к ней, тряся носилками. Из-под белой простыни свешивалась маленькая рука. Я вспомнил, что детский сад в Азе уже обстреливали один раз утром. Я качнулся вперёд. "Ой, бля, ты не такой, как все!!!", завизжала жена, и я вспомнил, где нахожусь. Сын показывал на часы. Я нырнул головой вперёд в машину, и мы помчались в Иерусалим.

 

Домой

Самиздат

Индекс

Вперед

Назад