| Вот... живу полтора десятка лет в стране, где
обычно даже на Новый год в рытвинах и выбоинах галилейских холмов
снега не больше, чем спирта в детской соске.
Теперь я понимаю, чем странно притягательна на Ближнем Востоке Ханукка
для выходцев из Европы. Праздник молотоподобного, партизанского мужества
Маккавеев и чуда с горшочком неоскверненного язычниками масла в Храме
- истории двухтысячелетней давности - протекает здесь тихо и незаметно.
Прогундосит некто в шляпе благословения на первую - вторую... - седьмую
свечу, и тихо выкушает семейство свои законные сто грамм, с постной
миной закусит картофельными оладьями. Во время оно, в Варшаве и Житомире,
Ганновере и Труа, среди сосен и ковыля, среди небогоданных просторов,
события эпохи Хашмонаев ощущались куда более зримо, да и отмечались
- веселее. Недаром первые воспоминания Башевис-Зингера, само имя которого
ещё лет двадцать назад гремело, а для нынешнего поколения всех степеней
языковатости стало почти незримым, бесплотным, - первые детские его
воспоминания оказались связаны именно с этим праздником.
Чёртова дюжина декабрьских дней позади. Ни снежинки, ни пороши, лишь
утренний холодок, заставляющий плотнее запахнуться в шарф, застегнуться
на все пуговицы при выходе из дома. Грубошерстный свитер по привычке,
не по необходимости, и звезды на небе пропадают сходу, в разлет. Ковш
Малой Медведицы перевернут в ракурсе непривычном. За восходом багрового
солнца над хребтом Моава - алеющее, синее раскаленное небо при плюс
десяти, как издевка над воспоминаниями. Лица встречных мешаются в
памяти со строгими ликами Ушедших.
Двухдневное пьянство на службе с потомками выходцев из Европы - как
будто дань стыдным воспоминаниям подростка. Дети Востока отказываются
брать рюмку на ножке, смотрят искоса. Для них этот зимний Праздник
- не более чем сиюминутное, хоть и возрождающееся год от года, напоминание
события ушедшей истории, благословлять которое завещано Мудрецами.
Куррррдистан....
Пить в этот день они отказываются категорически.
Тоже год от года.
С Реувеном, сыном югославского партизана; с Рахелью, по слухам - внучкой
литовского "лесного брата", изнасиловавшего её бабку из
гетто - пьём на троих, сцепив руки, как в последней судороге.
Вспоминайте наш снежок
посреди чужого жара...
В пять двадцать утра неохота смотреть на лица едущих с тобой в центр
города, на службу. Закрываешь глаза, откинувшись на спинку сиденья.
Колеса на брусчатке мостовой столицы, ведущей к Югу, выбивают тебе
морзянкой: я - всё - понял. Понял - я - всё - кто - ты - к чему.
Нет снега.
|