Домой

Самиздат

Индекс

Вперед

Назад

 

 

 

Радикальный способ снятия сплина

 

В течение последней недели мною владел глубочайший сплин. Я только что вылечил его. Я только что вернулся домой с драки.

Сижу дома, никого не трогаю, занимаюсь с дочкой. Вбегает тесть (я его называю Пан Отец), машет руками:
-Внизу кого-то убивают!
Район у нас не самый благополучный. Я высунул голову в окно - действительно, у парадной катается по земле куча мала, все орут и машут кулаками. В самой середине - мои соседи-арабы (у нас в соседях на первом этаже живет семья арабов-христиан).
Глава семейства кричит по арабски и на иврите, призывает на голову некоего нечистивца одновременно гнев Бога-отца, Бога-сына, Духа святого, Аллаха, сил ада, демона Азраила и Малах-а-Мавета - ангела смерти.
Я пошел вниз - решил, что убивают соседа, причём решил, что убивают именно за то, что он араб. Правда, таких случаев - убийство араба за то, что араб - я как-то не очень припоминаю (в основном бывает наоборот, это они нас обычно режут за то, что мы... гхм, да); но в нашем сумасшедшем райончике всё может быть. Что вы хотите, если половина района - коренные израильтяне восточного происхождения с горячим темпераментом, а остальную половину делят между собой обладатели не менее горячего темперамента - выходцы из Грузии ("шени деда, скажи слово про мой мать - я тэбя зарэжу"), Бухары ("мой дом - полный чаша, три сортира, шоб посрать где было, а у тебя, профессор - одни книжки, ты нищий, я таким в Самарканде милостынь подавал") и Эфиопии ("да какой ты еврей, если ты - белый? Эй, белый обезьян, ты уже слез со свой банан? Шютка"). Некоторое разнообразие в этот нижний палеолит вносит тонкая струйка приехавших из Одессы ("мы живём теперича, сударь мой, в стране непуганых эфиопов"), Бердичева ("да шоб они все сгорели вместе со своей мелихой, а я лучше опять к моим бендеровцам уеду") и Москвопитера ("как, Вы ещё не ходили на последний симфонический концерт Вагнера, который давал Зубин Мета???? Боже, какой пассаж! Ах, кстати, мне Ахмадуллина по секрету рассказывала, что Галич был морфинистом, ах, ах").

Итак, я бегу по лестнице вниз, подтягивая спортивные штаны на неспортивной фигуре, поправляя очки и теряя домашние тапочки. Дочка визжит, свесившись с площадки четвертого этажа - "не уходи, папочка, тебя зарежут!", супруга вторит ей голосом, вызывающим в генетической памяти ассоциации с иерихонской трубой: "оставь их, пусть разбираются сами! Вернись, поц, я всё прощу! Кому сказала - назад!! Так, можешь уже не возвращаться."

Мои соседи-израильтяне - благороднейшие люди. Как только где-то кого-то бьют, они, прислушиваясь к происходящему в парадной, мужественно прижимаются волосатыми ушами к бронированным дверям своих квартир (изнутри) и кричат жёнам, чтобы те немедленно вызывали полицию. Мне даже как-то странно поверить, что эти люди выиграли Шестидневную войну, а заодно, на протяжении последнего полустолетия, ещё пять войн.

Тапочки я теряю потому, что мне крайне симпатично арабское семейство, проживающее внизу. Их восемь человек, - папа Мухаммад - водитель автобуса, красавица-мама - домохозяйка Лейла, и шесть штук красавчиков сыновей, в возрасте от трёх до двадцати трёх лет: Ахмад, Ибрагим, Мустафа, Хафизулла, Сеид и Сулейман. В квартире у них - чистота и порядок, и никогда не доносятся истерические вопли, столь характерные для коренной части обитателей района в моменты дружественных семейных сцен.

Трижды на моей памяти эти совершенно, в общем-то, посторонние всем окружающим, иноязычные и иноверные люди вмешивались в скандалы, происходящие время от времени на улице, под их окнами, и пресекали готовившиеся натуральные кровопролития, разводя противников. Однажды, когда моей дочке было полгода, и она лежала в коляске под нашими окнами, гуляя со своей бабушкой - ныне покойной моей тёщей, пять соседских олигофренов подросткового возраста - дети потомственного иерусалимского нищего из старинного раввинского рода - принялись кидаться камнями в бабушку и внучку, норовя попасть, в основном, по коляске. Бабушка бегать не могла, внучка - тем более; пока я бежал по лестнице вниз, роняя, как водится, спортивные штаны, тапочки и очки, но со столовым ножом в руках, наши арабы, мигом сгруппировавшись и разделив обязанности, опередили меня: в мгновение ока двое сыновей выскочили на улицу, схватили олигофренов и от души навешали им пачек, ещё двое побежали к потомственному нищему старинного рода - объяснять пагубность поведения его детей перед лицом Христа, Аллаха и Бога-отца, а красавица Лейла тем временем повисла на мне, стремясь не допустить смертоубийства - ибо я, вращая глазами, как бык на корриде, уже выскочил на улицу, имея в руках кривой тесак, которым моя половина обычно рубит мясо на кухне. Позднее Лейла сказала, что у меня был вид обкурившегося шахида, спешившего на дело. Я не обиделся, ибо был благодарен ей за спасение моей души.

В данный момент выяснилось, что благородные потомки пророка из Медины вновь пострадали за правое дело. Из окна своего салона кто-то из их младших детей увидел, что какой-то синантроп с золотой цепью на шее, проходивший возле дома с девицей, вдруг накинулся на неё и стал бить кулаками по лицу. Не имея никакого представления о причине этого странноватого поведения, да и не очень задумываясь о нём, Хафизулла не то Мустафа выскочил на улицу и сшиб наглеца с ног. Девица убежала, а обладатель золотой цепи вскочил и, достав из-за пазухи нож, накинулся на моего благородного соседа, изрыгая сквернословия на примитивном уличном иврите, столь характерном для многих уроженцев страны, столь же физически развитых, сколь и убогих духовно. Я, памятуя старый долг перед сынами Мухаммада, уже бежал сверху с неразлучным тесаком, обычно хранящимся в специально отведённом для таких случаев укромном уголке кухни, но был опережен пятью братьями отбивавшегося, пострадавшего за даму. Тем не менее, выяснилось, что моё участие, причём именно с тесаком, было бы весьма своевременно для уравновешивания сил: со стороны центра района с воем и лаем, аки стая рыжих псов из Декана в погоне за Маугли, клубилось, быстро приближаясь, стадо питекантропов - приятелей носителя золотой цепи. Соседи, как обычно, мужественно выглядывали из окон своих квартир, подавая разношерстные, зачастую политически безграмотные реплики, и надеяться, как выяснилось, было совершенно не на кого.
Мы принимаем бой, вспомнил я некстати, и шагнул с крыльца.

Подбежавший первым австралопитек прыгнул на Лейлу, выскочившую вслед за мной, и сбил её с ног. Престарелый Мухаммад прыгнул на него и послал в нокаут умелым ударом каратэ, чем несказанно удивил меня. На него и сыновей накинулся выводок неандертальцев - существ, так приблизительно, из десяти, и в этот момент я сам, повинуясь инстинкту толпы, прыгнул вперёд, выставив перед собой неразлучный тесак. Моя Софа визжала сверху, но всё было уже в порядке: привлеченный живостью момента, из-за угла выскочил и, изрыгая чудовищную хулу на трёх языках, скачками нёсся к нам великолепный дядя Коля, бывший сиделец Гулага, восьмидесятилетний старец, обладатель железных бицепсов, держа наперевес гигантскую оглоблю с кривым гвоздём на конце.

Увидев дядю Колю, синантропы начали разбегаться. Вот они были - и вот их нет, как сказал кто-то из классиков.
Но дядя Коля жаждал крови. Он кинулся преследовать убегавшее с воем стадо, и успел-таки целиком всадить ржавый огромный гвоздь, торчащий из трехметровой оглобли, в зад носителя золотой цепи прежде, чем появилась, воя мигалками и плюясь бензином, наша доблестная полиция, поспевшая, как и всегда, к шапочному разбору.

Муса, ты пьешь арак? - слегка задыхаясь, спросил меня Мухаммад. Я пью арак, я пью всё, что горит, даже эту вонючую анисовую водку, иншалла, шукран, хабиби, ответил я соседу, и мы пошли к нему пить арак. Мы гордо прошествовали мимо вылезших из-за своих бронированных дверей соседей, громко полагавших вслух, что премьер-министром должен быть не Шарон, премьер-министром должен быть наш сосед - палестинец, потому что наш пелестинец защищает посторонних детей и женщин, а вот защитит ли посторонних, и даже своих, детей и женщин Шарон, это ещё науке неизвестно.

И мы ввалились в чистую, ухоженную квартиру с картинами итальянских мастеров по стенам и с большим кальяном в углу, мы уселись на пол, на прекрасный черно-красный ковер ручной магрибской работы, под маленьким распятием над окном, у инкрустированного столика с Библией на арабском, и Лейла с поклоном подала нам кувшин арака и мягкие, белые, пахучие лепешки с мёдом, и мы пили, и ругали покойного Арафата и живого Шарона, и со взаимными благословениями уверяли друг друга, что мы - Мужчины, и выпили почти весь кувшин, и тут раздался звонок, и в квартиру ввалилась полиция, привлеченная запахом арака и медовых лепешек, и с ними - моя Софа с мрачным дядей Колей, державшим под мышкой свою оглоблю.

И, между прочим, такое времяпровождение, как в вестернах Дикого Запада, - отличный способ снятия сплина.

 

Домой

Самиздат

Индекс

Вперед

Назад