Домой	Самиздат	Индекс	Вперед	Назад

За семью печатями (как я старину Гомера пытал)

Самое сложное - собрать небо из кусочков.
(Риварес).

Сейчас у многих отвратительное настроение. У шестерых читателей, только из тех, кто у меня в избранном, настроение прескверное; а у скольких из тех, кто не в избранном, я даже не представляю, - и, честно говоря, представлять не хочется, у самого настроение точно такое же.
Так что вы извините.
Вот - меня с детства волновало одно небольшое несоответствие в Илиаде. Я привык к Гомеру относиться с безусловным пиететом с шести лет, с душного августа шестьдесят девятого. О том августе, об оранжевых на заходе солнца соснах и кустах черной смородины Карельского перешейка можно было бы написать рассказ, или повесть, или даже целый роман; вполне возможно, что я и напишу. Но не о том речь. О том речь, что если ты канонически подходишь к артефакту, то любое рассуждение на его тему выглядит апокрифом. А я не очень люблю апокрифы - по причинам, которым речь сейчас не о них.

Иначе говоря, акпокриф рушит целостное представление о предмете. Возможно, он (апокриф) в историческом смысле бывает даже вернее канона, - но целостное представление в твоем сознании он может обрушить раз и навсегда, об этом вот разговор.
Нет, я неверно выразился. Не о канонах и апокрифах речь даже. Речь - об Илиаде и старине Гомере, как некоторые его называют. Не сложно, не очень как бы равноденственно, снисходительно чересчур как бы отпускать такое хлесткое определение в адрес незрячего старца - всё, что он может в ответ, это растерянно поводить глазными яблоками, тщась узреть предмет критики и похлопывающего его по плечу определителя. Нн-н-не надо снисхождения. Не надо в адрес слепых старцев, канонические они там или апокрифические, не важно.

В семь утра проснулся я, толчком, приказом старорежимным, армейским, односекундно включаясь в реальность, распахнул глазницы, почувствовал себя в гимнастерке с подшитым воротничком, единым среди многих, утилизованным, лишенным "я" - и на рассвете сверлом в мозгах заколдобил древний вопрос: если верно то, что сто тысяч ахейского войска, тысячью кораблей извилистой кривой десять лет извиваясь от Ретейского мыса до Сигейского, с запада подступало к склонам хребта древней Иды, и если правда то, что при всех союзниках Дарданида - варварах: киконах, ликийцах и прочих - против войска этого выходило от силы десять тысяч троян - то не могло же это войско обложенных в своих пенатах умещаться на одном-единственном холме, что по-турецки именуется Гиссарлык. Ну, десять тысяч троянского войска - это, минимум, полсотни тысяч гражданских. Так, нет?
А полстотни тысяч гражданских в те времена, в двенадцатом веке до христианской веры, на таком одном-единственном холме, Шлиманом досконально, в семь слоёв раскопанном, уместиться могли при одном только условии - если каждый дом (или дворец, или храм - неважно) был бы вровень с нью-йоркскими небоскребами. Этажей по тридцать каждый, говоря проще.
Но не было этого, не было.
Отчего - ласково спросите - не было? Да уж оттого ("приятно улыбаясь, ответил Павел Иванович"). Оттого, по крайней мере, что в той же Илиаде сказано черными гусиными письменами по белому воску пергамента - и дрогнуло сердце Гектора, и пустился он бежать от Ахиллеса, и тот бросился за ним, и обежали они Трою семь раз.

Семь раз, господа мои, обежать город, в котором десять тысяч копьеметального, гривастошлемного войска сконденсировалось - не считая полусотни тысяч гражданских - даже по ровной местности, а не по предгорьям и оврагам хребта холмистой Иды, где в древности дикие кабаны, медведи, волки и лисы водились, - это, скажу вам, не шутка; а после марафона этого успеть остановиться, за пять секунд отдышаться, ровным гласом призвать Зевса, Аполлона и прочих - и метнуть кипарисовое копьё, что весом было поболе, чем нынешний субтильный подросток - и ещё успеть попасть в доспехи, хоть их и не пробить; полно, да в уме ли ты, великий старец, активно двигающий яблоками незрячих глаз?!

Видите ли, я и сам живу на холме. По подсчетам моих знакомых археологов, холм этот - Нива Иакова на современных картах политэкономических именующийся - один в один по габаритам с древним Илионом совпадает. При том, что в историческом Илионе домов высотою более чем в два этажа (кроме как храм копьеблещущей Афины - но там никто и не жил), не наблюдалось, а у нас домов высотою менее чем в пять этажей, не наблюдается тоже, - при всём при этом в цитадели Дарданида жителей было не менее полусотни тысяч, как я сказал уже, а у нас в районе, на нашем холме, от силы тысяч десять.
Не совпадает.
Рано утром, как златоперстая Эос взошла только, решил я вдруг старину Гомера испытать.
И, не говоря домашним ни слова, встал я, воздел на себя спортивный костюм - и, стакана воды не выпив, лишь зубы судорожно почистив, спустился в вади - в каньон по-арабски - к подножию холма Нива Иакова - и бежать пустился.

И, испытывая незрячего старца, обежал я, ребята, вкруг холма семь раз. Да, я обежал. Без многокилограммовых доспехов, в кои шлемоблещущший Гектор был облачен, без копья, без меча, без восхвалений и стандартных призывов к олимпийцам. Без спятившего от чувства мести за Патрокла за спиной Ахиллеса.

Да, я обежал. Я чуть не дал дуба. Я, правда, курю в день по полторы пачки "Ноблесса", я - не Приамид, да и не Пелид тоже. У меня дыхалка не в порядке. Но я - обежал. В черном спортивном костюме, со звякающими ключами от квартиры в кармане штанов, но без лат и копья, зато в кепке от почтения к наступившей субботе, - мокрый, потный, задыхающийся, хрипящий предсмертно судорожный, - я обежал холм семь раз.

По пути физических препятствий я не встречал. Встречал я препятствия моральные, а также идеологические. Религиозные иудеи, в ранний час субботний в дом собрания шедшие, видя меня, потрясали кулакми - нарушитель заветов Божьих! - а религиозные сыны Измаила, встречая меня у подножия своих деревень, что наш холм, как ахейские войска Илион, обложили, кулаков не воздевали - зато хладнокровно, Аллах акбар, метились автоматами производства Страны Северной, от века дружественной - "калашниковыми" - прицельно. И такая стрельба вкруг холма поднялась в безоблачное весеннее субботнее утро по черной кепкастой, зубы стиснувшей, сипло на бегу дышавшей, но ни слова не проронившей фигуре, что любо.

...Уже обежал я семь раз вкруг холма; уже взбег я прыжками на северо-западную вершину, где Гиссарлыку соответствовал Пергам, а в нашем районе - дом номер четыреста двадцать один, где семейство моё обитает; уже истерически звонила супружница моя трижды в скорую помощь, в психиатрическую помощь и в армейскую помощь - немедленную, вооруженную, - уже прыжками заскочил я на четвертый этаж в квартиру свою и, не останавливаясь и дыхания не переводя, бросился в ванную, чтобы пот нынешний и кровь веков минувших смыть, уже повисла на мне, на бегу подхваченная, дщерь моя - папочка живой вернулся! - а у пяты холма Нивы Иакова всё барражировали вертолеты, всё приземлялись резервисты, всё подносили новые и новые пулеметные ленты сыны угрюмые Измаила, - а я всё стоял полуголый у окна, судорожно, сквозь стиснутные зубы втягивая воздух, в пурпурном плаще, мне Антенором подаренном, незрячими от бега глазами в холмы вглядываясь - и, руки дочери рассеянно отводя, думал: вот что, а не забыть бы мне вернуться.

Домой	Самиздат	Индекс	Вперед	Назад