Домой
|
Самиздат
|
Индекс
|
Вперед
|
Назад
|
|
|
- "Предьявитель сего - человек, полученный при лабораторном опыте путем операции на головном мозгу, нуждается в документах". - «Вы стоите на самой низшей ступени развития, - вы еще только формирующееся, слабое в умственном отношении существо, все ваши поступки чисто звериные, и вы в присутствии двух людей с университетским образованием позволяете себе... вам нужно молчать и слушать, что вам говорят. Учиться и стараться стать хоть сколько-нибудь приемлемым членом социального общества.» (с)
Она трудилась над плакатом всю ночь. «У нас в Мичигане...» - произнес с акцентом по-русски старик справа, тряся академической ермолкой, и укоризненно отошел в сторону. Я посмотрел на часы. В моем сознании взвыли винты, самолет совершил пробежку по асфальтированной дорожке аэропорта имени Бен-Гуриона и замер. Под солнцем Юга шелестели ненавидимые мною пальмы. Дядя Миша Чикагский приземлился. Тесть пригнулся. Я встал навытяжку. В ушах моих грянул неслышный гимн. В 18:00 распахнулись двери зала встречающих. Первой из помещения
таможни выскочила какая-то американообразная старушенция, юркая,
как мышь, заметалась в белых штанах по залу и с криком вернулась
обратно. Мы вздрогнули. За гулкими, самораздвигающимися, металлически
отсвечивающими дверьми послышались крики и невнятная ругань. Взвыла
сирена скорой помощи. Кого-то понесли. Мы услышали удар. Потом ещё. Взрыв явно негативных эмоций за стеной.
Толпа встречающих притихла. Из дверей на нас шагнул абсолютно седой старик. Впрочем, когда он приблизился, мы заметили в его глазах тлеющий
огонек. Огонек в глазах – это все, что осталось от прежнего Дяди
Миши... - Видение! – кричал он непонятно. – Всё те же сны! Поднимите же
склоненные головы, о неразумные отроки! Следом за чикагским гостем четверо служителей с натугой катили
черный полированный гроб на колесиках. Колесики визжали, гроб вихлялся. - А ты! Ты!! – закричал он со слезами в голосе, взглянув на меня. – Ты, костеривший меня при всем честном народе за недочитанность! Понимаешь ли ты, скотина, КАКАЯ честь выпала на твою утлую, скучную долю? Ну-ка, крикнем дружно: нафиг нужно! Идьёт, ты понял?! Я всё понял. Я, ничтоже сумняшеся, один из всех родственников Дяди Миши по обе стороны океана могу определить четко, что в каждый конкретный момент желает высказать бунтарская, нежная, червленая сущим золотом мятежная его душа, какие намеки нам готовят её неведомые загодя ассоциации. Да, я понял всё. Мысленно забыв о толпе встречавших, забывших о своих визитерах и оживленно снимавших нашу живописную группу на фото и видео, я окинул взором его одеяние. Одеяло упало на мраморный пол. Золотой зуб во рту гостя ходил вверх-вниз, как зоб голодного пеликана. - Скажи! Скажи! Скажи!! – кричал безумный старик, тыча волосатым пальцем вниз, туда, где валялось стеганое одеяло с криво пришитой красной оторочкой. Софа принялась доставать из сумочки успокоительное, полузадохшийся тесть, вырываясь из могучих объятий брата, прохрипел: «я же говорил – загодя заказать неотложку!» - но молящие, слезящиеся, голубые глаза смотрели на меня в упор, и я приосанился, и голосом, который я попытался вознести над толпой, как набат, проревел, как в вату: - В белом плаще с кровавым подбоем... - Аа-а-а-а-а! – заорал Дядя Миша, захохотал, запрыгал, поднимая большой палец. – Это пяяяять! Он понял, он понял!! Теперь он не будет говорить, что я – неначитанный, убогий старик с двадцатью миллионами в кармане!.. Это – пяяяяяять... - Да, представление свершилось, - говорил я, тычась ему в плохо
выбритое лицо. – Вы-таки осилили Булгакова. - Это – моя смерть. – Уже более спокойно отвечал он. – Я так стар,
немощен и болен, что не уверен, что после визита к вам вернусь домой.
На всякий случай я купил хороший гроб. Пусть меня в нем и похоронят
в святой, - он вытер глаза кулаком, - земле. Типа – я, можно сказать,
пришла навеки к вам поселиться. И только скажите, что нет. - О-ля-ля! – вскричал старец, восторженно отпрыгнув от племянницы и обращаясь к толпе посторонних встречавших. – Слышали?! - Э-э-э... – сказал я. – Умереть и быть похороненным в Святой земле – это хорошее начинание, между прочим. Но ведь гроб-то – католический?.. На черной полированной крышке желтым пламенем горел огромный, украшенный бриллиантами, золотой крест. -А черт его знает... – помолчав, ответил родственник. – Я, точно,
купил его у епископа Чикагского. Дай, думаю, куплю - красивый такой.
И прочный. Тот сперва – ни в какую. Так над своим гробом трясся,
как будто это собственный его гроб... Ну, я доплатил, сколько следует,
- он и сдался. Я ещё пятьдесят тысяч пожертвовал на этих... католиков-бедняков,
так он совсем разомлел. В конце-то концов, мне что - сильно большая
разница, в каком гробе меня похоронят? Нехай будет католический.
Я что, от этого католиком стану? - Это не твои доллары! – вдруг завизжал он, наливаясь кровью. – Это ты их заработала? Что ты мне намеки разнообразные строишь? Я вам не их завещаю! Я вам в завещании отпишу, что завещаю! И чтоб я так жил, как хоть какой-нибудь адвокат подпишет тот мой мат, который я вам в завещании завещаю... - Дядя Миша, - прервал я тягостную семейную сцену. – Солнце склоняется. Мессир, нам пора. - Да, натурально... – забормотал старец. – Совсем забыл. Веди меня, о бедный сын Тумы. О дочь моя, дукаты, – и так дальше... Видишь, как я хорошо изучаю за-ради тебя классическую литературу. Я видел. Но Софа категорически отказалась везти гроб с собой в Иерусалим. Дядя Миша брызгал слюной и потрясал кулаками, и в конце концов мы сошлись на том, что изделие пролежит до предполагаемого отъезда чикагского гостя в камере хранения при аэропорте. Я скучным голосом выразил сомнение в том, что он пролежит там до конца визита, потому что бриллианты – во-первых, и золото на кресте – во-вторых. Дядя Миша с энтузиазмом согласился и тут же предложил прикончить его на месте – хотя бы в виде дуэли. Он вытащил из-за пояса какую-то металлическую штуку, в которой я не без удивления признал японский кариган... или хариган... или как это оружие бесшумных ниндзя называется, - причем Дядя Миша хвастался на весь аэропорт, что это совершенное орудие убийства ему подарил председатель общества якудза острова Кюсю, имя которого, к сожалению, вслух произносить опасно, но которое, тем не менее, весьма славное имя, смею вас уверить, - и мы поверили ему на слово, и втащили его за собой в автомобиль, оставив гроб с бриллиантами позади, в распоряжении стоявшего навытяжку офицера полиции, - и с места рванули в Иерусалим на скорости сто двадцать, как будто нас преследовали по пятам все ниндзя островов Кюсю, Хоккайдо, Сикоку, а также Гонконга одновременно. По дороге дядя Миша развлекался как мог: отбивался от нас ногами, вопил нецензурные выражения на китайском языке, которым владел очень плохо и даже путал его с японским, вытаскивал харриган и пытался швырнуть его в окно мирно проезжавшего мимо нас в районе Петах-Тиквы кортежа правительственных автомашин, застрявших в пробке, порывался достать из чемодана гигантский, черный гуттаперчевый фаллоимитатор, который привез в назидательных целях, - и мне, не отрывая взгляда от дороги, приходилось его успокаивать, вклинивая в вопли родственников два-три уютных оборота на родном для гостя местечковом идиш, - тогда гость на пару минут умолкал, как комиссар, снявший на минуту пыльный шлем и стукнутый в ту же минуту по голове английским цилиндром. - Вы повторяетесь, дядя Миша, - устало бубнил я, не отводя глаз
от трассы. – Этот... м-м-м... митатор вы привозили уже в прошлый
раз. Не показывайте его Буське, спрячьте его, прошу вас... Я не был согласен, и дядя Миша со свистом рассекал уже воздух над моей головой корсиканским кортиком с вьющейся змейкой по рукояти серебряной ленточкой, с надписью «Г-ну М. в день его семидесятилетия – от Коза Ностры города Милано», и Софа кричала Бусе, чтобы ребенок прикрыл глаза и не смотрел на это чудовище, - и тесть кричал, что он не знал, что его родной старший брат так опозорит семью, и в оглушительном гвалте мы въехали в Небесный град, и подъехали к нашему дому, и машина, наконец, остановилась. Дядя Миша, опираясь на тросточку - нет, даже тяжело на неё припадая – вошел в лифт, и мы вознеслись в квартиру. Таким было начало Первого Дня Пребывания. ...Войдя в квартиру, он тут же бросился к окну и шумно поприветствовал
выглядывавших из всех окон соседей. Он радостно махал рукой. Он
яростно колотил тростью по подоконнику, оставляя в нем вмятины.
Он убежал в детскую комнату, где, к восторгу детей, стал рвать зубами
огромный черный чемодан, доставая привезенные из Чикаго подарки.
Он походя подхватил моего внука – нет, просто вырвал его из моих
рук – и с воплем «Плюти-плют!!!» подкинул его под потолок. Молодая
мать истошно закричала, но, к нашему удивлению, младенец вовсе не
испугался, а завороженнно уставился на родственника... на своего
двоюродного прадеда... и вдруг заулыбался, - чего с ним не было
последние трое суток, так что мы уже начинали было волноваться. - Подарочки?! Все бедные родственнички любят подарочки! Если ты такой умный, то почему ты такой бедный? - как сказано в анекдоте... Вот вам подарочки! – и старец театральным жестом выкинул на пол какие-то целлофановые сумки. Я боком, как краб, брезгливо приблизился к рассыпанным по полу пакетам, Софа выражала на лице отрешенное выражение, и лишь Буся, визжа, стала рвать целлофан, вытряхивая на пол каких-то диковинных кукол с электропроводкой, резиновых осьминогов с подогревом и – я с удивлением констатировал это – натуральные девичьи бархатные платья века так восемнадцатого, шитые по борту шелками, бисером и жемчужинами. -Пришлось доплатить кое-кому, - небрежно махнув рукой и чуть задыхаясь, сказал сидевший на полу в позе лотоса гость, - сперли из запасников Лувра, но это неважно: глядите, как счастлив ребенок! Ребенок был счастлив. Гость сел на кухне. Он был великолепен. В белом пиджаке, в святом воздухе Святой земли он оживал на глазах. Он расцвел. Он распустил ремень на брюках и дружелюбно подмигнул молодой нашей, разведенной соседке Алле, прибежавшей шпионить по наводке нерусскоязычных соседей. Дядя Миша благожелательно налил соседке стакан кашерной водки-пейсаховки,
отправил себе в рот хороший кус фаршированной рыбы, и стал рассказывать
о своей жизни. ...Нет сил воспроизводить на бумаге всё то, что он изрек в те часы – как нет, впрочем, и никаких сил ходить за ним хвостом с блокнотом и карандашом в руках, записывая то, что он изречет – ибо изрекает он ежеминутно, и всё изреченное имеет вполне конкретное отношение к тому или иному периоду его нелегкой, немолодой жизни. Из эпохи советских древностей: И из современной американской эпохи: И из эпох вообще, и без эпох, и просто так. И все отчего-то с сексуальным
оттенком:
- Этим лезвием, – оживленно говорил дядя Миша, - знаменитый Меир Ланский, мой старинный и, к сожалению, уже покойный приятель, зарезал в шестьдесят седьмом одного конкурента – лидера ирландской мафии во Флориде... Тот позволил себе одну неудачную антисемитсую шутку в кругу ближайших приближенных. – И шо вы думаете? Через два дня его-таки нашли в постели совершенно хладным трупом. Я сам с величайшим наслаждением прочел по нему Каддиш.. Итак, эта тросточка – тебе. Я, бормоча благодарности, бережно принял тросточку. Соседка Алла, ни на что не обращая внимания, низко склонившись
над тарелкой, истово уписывала тройную яичницу-глазунью с ветчиной. - Кстати! – вскричал он оживленно. – Вы, милочка, тут вот трескаете
бесплатную буженину и полагаете, что трескаете ветчину. Ведь так? - Это не ветчина, милочка, - он понизил голос до конфиденциального шепота. – Примерно три месяца назад я зарезал одного итальянца... главу мафии в Сан-Диего. Уж больно плохо он, понимаете, отзывался о нас, - ну, вы поняли. – И посему то шикарное блюдо, которое лежит перед вами и которое вы уплетаете за обе щеки и за милую душу - это итальянец. Его филейные части, точнее. То-есть, вы проиграли со смаком: это – не ветчина. Это – буженина. Я привез её с собой. Она дорога мне, как память. На таможне согласились... А вот вы – жрете, как свинья. И со вздохом облегчения откинулся на спинку стула, воздев брови. Соседка пыркснула в коридор, зажимая рот руками. Дядя Миша рассмеялся,
как младенец. Таков был первый день Явления. Сегодня к полудню дядю Мишу увезли в древний филистимский, средиземноморский
город Ашдод. Название этого города выучить он не может, и упорно
зовет его вот уже все полтора десятка лет нашего пребывания здесь
- – Пиздок. Перед самым отъездом мы накрыли стол. Дядя Миша, чавкая, кушал кашерную мацу и закусывал её некашерной буженинеой из филейных частей своего итальянского недруга. Моя семья с ужасом глядела на него. Я глядел на часы. Вдруг он оторвал ложку от стола и, опустив на руки большую свою,
седую голову, сказал: |
Домой
|
Самиздат
|
Индекс
|
Вперед
|
Назад
|
|