Вечером я
поругался с женой, и меня тут же пригласили на "шева
брахот". Это
такая штука, когда собирается кворум и путем определенной бенедикции
желает молодым после свадьбы всяческих благ. С возлияниями и закуской,
естественно. Мероприятие было назначено на десять вечера, а началось
только в одиннадцать. Ну, я надел клетчатую рубашку, которая раньше
принадлежала Александру Якобсону, бывшему члену ЦК левоатеистической
партии "Мерец", и пошел. Я на бенедикции хожу только в
этой рубашке; я вообще люблю клетчатые рубашки - и на себе, и на
девушках, это всем известно.
Эту парочку сочетавшихся законным браком я не знал; молодая симпатичная,
а молодой очень нудный: как вошел, так с порога всё бухтел о комментариях
к комментариям и призывал кворум немедленно реализовывать смысл
жизни. Мне хотелось сшибить с него шляпу. Большая такая шляпа, черная.
Он всё о реализации смысла жизни и предназначения, а во время пауз
смотрит вокруг надменно, как аристократ. Я ничего не хотел реализовывать,
а ходил кругами вокруг стола, как искусственный спутник: на столе
стояли ледяные запотевшие бутылки "Смирноффа" и "Финляндии".
Четыре штуки. И закуска была классическая хасидская - маринованная
селедка с мятой картошкой. Закуска, как сказано у классика - типа
"я вас умоляю". Транс-цен-ден-тально. Вот кворум закончил
выяснять отношения с Абсолютом, все сели за стол, и я тоже. За два
стола: мужчины к мужчинам, женщины за отдельный. Как положено, потому
что так исторически сложилось. Мне велели произнести первую бенедикцию
в честь молодого. Я его и в глаза не видел, молодого, я лишь запотевшую
"Финляндию" перед глазами видел, но бенедикцию произнести
нужно, тем более что, видите, мне почет оказали - первым говорить
заставили. Ну, я его бенедиктировал поскорее, и сразу после налил
два стакана "Смирноффа" - себе и ребе. Ребе - старенький
такой, борода как у гнома и рост тоже, и белые чулочки, и башмачки
с пряжками; ну, чистый персонаж из "Розочки и Беляночки"
братьев Гримм. Я его сразу Румпельштихценом про себя окрестил. Так,
представьте, этот гном хлещет "Смирноффа" пополам с "Финляндией"
так, что никакому горному троллю не угнаться. И даже мне не угнаться.
Но тоже нудноватый: как стакан опрокинет, сразу его тянет на духовные
разговоры, и всё не по делу, хоть и на идиш. А вокруг сидят его
ученики, варежки раззявя. Слушают, шикают друг на друга и на меня,
и выпить не дают: на Дерибасовской, говорят, гуляют постепенно.
Я тогда совместил приятное с полезным: направил Румпельштихцена
на путь истинный, попросил обсудить тему алкоголизма в Писании.
Он очень оживился, и сходу привел штук двадцать примеров, начиная
с Ноя и его виноградников, и пошел сыпать цитатами с комментариями,
и демонстрировать наглядные пособия: цитата - рюмка, комментарий
- стакан. Я, естественно, от него не отставал, как и было задумано.
Две хорошие вещи я с того вечера унес; значит, так: "И сказал
Исав Иакову: дай мне похлебать красного, красного этого, ибо я устал"
(Бытие, 25:30). Так устал он, понимаете, что заговариваться начал,
дважды попросил; а может, оттого попросил дважды, что уже до того
принял. Но суть не в этом, суть в том, что, в интерпретации Румпельштихцена,
"красное" в этом контексте значит - вино. Сухое красное,
или крепленое, вермут там или портвейн. Мне это сразу понравилось:
раз тут речь о красном, то, говоря логически, где-нибудь
там должна речь идти и о белом тоже?
И точно. Открываем ту же книгу Бытия, небрежно перелистываем несколько
страниц, сразу находим главу 32, стих пятый, и читаем вслух и внятно,
с выражением:
"...Так сказал раб твой Иаков: с Лаваном жил я и задержался
доныне". На древнееврейском - "Им лаван гарти ваэхар
ад-ата". Оччень хорошо. Потому что тут игра слов; "Лаван"
- это не только имя, это ещё и "белое". Типа - праотец
жил с белым, и так его любил, что даже задержался. Доныне. И ведь
(развил я во всеуслышание мысль Румпельштихцена) "белое"
- это не только вино, это даже скорее, применительно ко дню сегодняшнему,
водка. Так и говорят в магазинах (цитирую) - "дайте мне белую,
беленькую". И комментирую аргументом - показываю белую пробку
"Финляндии", и объясняю, что в России так водку и называют
- белой, и демонстрирую наглядным пособием - стаканом. И наполнил.
И немедленно выпил. В качестве иллюстративного материала.
Все восхитились и выпили тоже, чтобы ощутить в себе подтверждение
слов Писания, ибо сказано: "сладки они", а также чтобы
ощутить на себе, как сказано, "ярмо Небесного царства"
- а Румпельштихцен немедленно пригласил меня к себе прочесть лекцию
его ученикам и участвовать в каком-то семинаре со сходнй тематикой.
Румпельштихцена зовут раввин Танхум Борушански из Беер-Шевы, и лекцию
мне читать пришлось бы вдали от дома, у черта на куличиках, а я
этого не очень люблю, да и "никаких не хватает суточных",
как писал Галич.
И я выпил ещё стакан белой и пошел домой. Была уже полночь. По дороге
у меня так пересохло в горле, что я напугал какую-то одинокую эфиопскую
девицу, шедшую с авоськой, в которой лежали бутылки с кока-колой.
Я подошел к ней и, качаясь, сказал слова книги Бытия, 24:43 -
-О, альма! Ашкини-на меат маим ми-кадех, то-есть - "О,
девица! Дай мне испить немного воды из кувшина твоего!"
И она шарахнулась и даже побежала от меня, и я побежал за ней, чтобы
успокоить и всё-таки испить если не воды, то хотя бы кока-колы,
и для успокоения выкрикивал ей вслед слова святого Писания, но ее
обуял, как видно, злой дух, ибо при словах святого Писания она визжала.
Известно ведь, что злой дух не выносит ни святой воды, ни святых
слов. И тогда я остановился и сказал сам себе: "Господь, перед
лицом которого ходил, пришлет ангела Своего, и придешь к семейству
своему", как сказано в книге Бытия, 24:40-41. И пошел-таки
к семейству своему, домой.
И, войдя в дом, я включил все рубильники освещения, ибо сказано
в Библии - "Да будет свет", и стал свет. И вошел в спальню,
и провозгласил Бытие, главу 29, стих 21, жене моей, продиравшей
глаза в постели:
-"Дай жену мою, потому что дни мои исполнились, и я войду к
ней!"
И тогда жена, вздохнув, ответила в такт цитатой оттуда же:
-"Так как Господь призрел на мое горе, то теперь будет любить
меня муж мой, и теперь муж мой прильнет ко мне".
И мы помирились.
Это такая штука, когда собирается кворум
и путем определенной бенедикции желает
молодым после свадьбы всяческих благ. С возлияниями
и закуской, естественно. Мероприятие было назначено на десять вечера,
а началось только в одиннадцать. Ну, я надел клетчатую рубашку,
которая раньше принадлежала Александру Якобсону, бывшему члену ЦК
левоатеистической партии "Мерец",
и пошел. Я на бенедикции хожу только в этой рубашке; я вообще люблю клетчатые
рубашки - и на себе, и на девушках, это всем известно.
Эту парочку сочетавшихся законным браком я не
знал; молодая симпатичная, а молодой очень нудный: как вошел, так
с порога всё бухтел о комментариях к комментариям и призывал кворум
немедленно реализовывать смысл жизни. Мне хотелось сшибить
с него шляпу. Большая такая шляпа, черная. Он всё о реализации смысла
жизни и предназначения, а во время пауз смотрит вокруг надменно,
как аристократ. Я ничего не хотел реализовывать, а ходил кругами
вокруг стола, как искусственный спутник: на столе стояли ледяные
запотевшие бутылки "Смирноффа"
и "Финляндии". Четыре штуки. И закуска была классическая
хасидская - маринованная селедка с мятой картошкой. Закуска,
как сказано у классика - типа "я вас умоляю". Транс-цен-ден-тально. Вот кворум закончил выяснять отношения
с Абсолютом, все сели за стол, и я тоже. За два стола: мужчины к
мужчинам, женщины за отдельный. Как положено,
потому что так исторически сложилось. Мне велели произнести первую
бенедикцию в честь молодого.
Я его и в глаза не видел, молодого, я лишь запотевшую "Финляндию"
перед глазами видел, но бенедикцию произнести нужно, тем более что, видите, мне почет
оказали - первым говорить заставили. Ну, я его бенедиктировал
поскорее, и сразу после налил два стакана "Смирноффа"
- себе и ребе. Ребе - старенький такой, борода как у гнома и рост
тоже, и белые чулочки, и башмачки с пряжками; ну, чистый персонаж
из "Розочки и Беляночки" братьев Гримм. Я его сразу Румпельштихценом про себя окрестил. Так, представьте, этот
гном хлещет "Смирноффа" пополам
с "Финляндией" так, что никакому горному троллю не угнаться.
И даже мне не угнаться. Но тоже нудноватый:
как стакан опрокинет, сразу его тянет на духовные разговоры, и всё
не по делу, хоть и на идиш. А вокруг сидят его ученики, варежки
раззявя. Слушают, шикают друг на друга
и на меня, и выпить не дают: на Дерибасовской, говорят, гуляют постепенно. Я тогда совместил
приятное с полезным: направил Румпельштихцена на путь истинный, попросил обсудить тему алкоголизма
в Писании. Он очень оживился, и сходу привел штук двадцать примеров,
начиная с Ноя и его виноградников, и пошел сыпать цитатами с комментариями,
и демонстрировать наглядные пособия: цитата - рюмка, комментарий
- стакан. Я, естественно, от него не отставал, как и было задумано.
Две хорошие вещи я с того вечера унес; значит, так: "И сказал
Исав Иакову: дай мне похлебать красного, красного этого, ибо я устал"
(Бытие, 25:30). Так устал он, понимаете, что заговариваться начал,
дважды попросил; а может, оттого попросил дважды, что уже до того
принял. Но суть не в этом, суть в том, что, в интерпретации Румпельштихцена,
"красное" в этом контексте значит - вино. Сухое
красное, или крепленое, вермут там или портвейн. Мне это сразу понравилось:
раз тут речь о красном, то, говоря логически, где-нибудь
там должна речь идти и о белом тоже?
И точно. Открываем ту же книгу Бытия, небрежно перелистываем несколько
страниц, сразу находим главу 32, стих пятый, и читаем вслух и внятно,
с выражением:
"...Так сказал раб твой Иаков: с Лаваном
жил я и задержался доныне". На древнееврейском
- "Им лаван гарти
ваэхар ад-ата". Оччень хорошо. Потому что тут игра слов; "Лаван" - это не только имя, это ещё и "белое".
Типа - праотец жил с белым, и так его любил, что даже задержался.
Доныне. И ведь (развил я во всеуслышание мысль Румпельштихцена)
"белое" - это не только вино, это даже скорее, применительно
ко дню сегодняшнему, водка. Так и говорят в магазинах (цитирую)
- "дайте мне белую, беленькую". И комментирую аргументом - показываю
белую пробку "Финляндии", и объясняю, что в России так
водку и называют - белой, и демонстрирую наглядным пособием - стаканом.
И наполнил. И немедленно выпил. В качестве иллюстративного материала.
Все восхитились и выпили тоже, чтобы ощутить в себе подтверждение
слов Писания, ибо сказано: "сладки они", а также
чтобы ощутить на себе, как сказано, "ярмо Небесного царства"
- а Румпельштихцен немедленно пригласил меня к себе прочесть лекцию
его ученикам и участвовать в каком-то семинаре со сходнй
тематикой. Румпельштихцена зовут раввин
Танхум Борушански из Беер-Шевы, и лекцию мне читать пришлось бы вдали от дома,
у черта на куличиках, а я этого не очень люблю, да и "никаких
не хватает суточных", как писал Галич.
И я выпил ещё стакан белой и пошел домой. Была уже полночь. По дороге
у меня так пересохло в горле, что я напугал какую-то одинокую эфиопскую
девицу, шедшую с авоськой, в которой лежали бутылки с кока-колой.
Я подошел к ней и, качаясь, сказал слова книги Бытия, 24:43 -
-О, альма! Ашкини-на
меат маим ми-кадех,
то-есть - "О,
девица! Дай мне испить немного воды из кувшина твоего!"
И она шарахнулась и даже побежала от меня, и я побежал за ней, чтобы
успокоить и всё-таки испить если не воды, то хотя бы кока-колы,
и для успокоения выкрикивал ей вслед слова святого Писания, но ее
обуял, как видно, злой дух, ибо при словах святого Писания она визжала.
Известно ведь, что злой дух не выносит ни святой воды, ни святых
слов. И тогда я остановился и сказал сам себе: "Господь, перед
лицом которого ходил, пришлет ангела Своего, и придешь к семейству своему", как сказано в
книге Бытия, 24:40-41. И пошел-таки к семейству своему, домой.
И, войдя в дом, я включил все рубильники освещения, ибо сказано
в Библии - "Да будет свет", и стал свет. И вошел в спальню,
и провозгласил Бытие, главу 29, стих 21, жене моей, продиравшей
глаза в постели:
-"Дай жену мою, потому что дни мои исполнились, и я
войду к ней!"
И тогда жена, вздохнув, ответила в такт цитатой оттуда же:
-"Так как Господь призрел на мое горе, то теперь будет
любить меня муж мой, и теперь муж мой прильнет ко мне".
И мы
помирились.