Домой

Самиздат

Индекс

Вперед

Назад

 

 

 

Снега Килиманджаро

 

БАМ! - распахнулась дверь, ведущая с улицы в наш архив. БУМ!! - заколотили чьи-то голые пятки по толстому стеклу внутренней самодвижущейся двери, по радиофону из центра города контролируемой службой безопасности. ВЗЗЗЗЗЗЗ!!! - взревела сирена во всем здании. Я подскочил на месте. У дежурной, сидящей на выходе, случилась истерика. Старичок-боровичок, какой-то шведский профессор, вышедший на минуточку из читального зала освежиться и попить водички, медленно завалился на бок посреди фойе, но на него никто не обратил внимания. Было не до того: истерические голоса женщин-сотрудников кричали что-то о теракте на входе в здание.

Снаружи кто-то жизнерадостно улюлюкал и продолжал колотиться в дверь. У меня застучала кровь в висках и как бы послышался бой тамтамов. Архивный техник-смотритель и мастер на все руки Джино осторожно пошел к двери, вытаскивая на ходу из кобуры огромный револьвер. Мы, столпившиеся у секретарской, наблюдали, вытянув шеи, как он, стоя у выхода, медленно опустил оружие.
-
Это не террорист! – закричал он нам. – Это какой-то негр!..
-
Негр не может быть террористом? – обеспокоено спросил директор феминистку Рашель, своего идеологического оппонента и известного борца за права национальных и расовых меньшинств, прятавшуюся у него за плечом.
-Нн-н-не знаю… - стуча зубами, беспомощно ответила борец.
-Открывать или нет?! – рявкнул техник издалека. – Я держу его на мушке.
-
У него нет бомбы или чего-нибудь такого? – опасливо спросил директор.
-Не видать… у него вид какой-то странный, но бомбы нет вроде… - пожал плечами Джино. – Ну, я пускаю его, короче. – И нажал кнопку.

Гы-гы-гы-гы-гы!!! Аррррррррр!!! У-тю-тю-тю-тю!!!!! Аллллялялялялялллля! – в кондиционированную тишину и свежесть фойе снаружи, из испепеляющего тридцатиградусного зноя пустынной улицы, ворвался вихрь африканских джунглей. В помещение, приплясывая и завывая на ходу, ворвался высоченный, совершенно почти голый человек в юбочке из пальмовых листьев, с роскошным черным плюмажем на голове, босой, потрясая гигантским ассегаем в правой лапе. На шее у него болталось в три цепочки ожерелье из неровных белых бусин (как показалось мне, из человечьих зубов). Перья на плюмаже, кажется, страусовые, машинально подумал я. Человек совершил невероятный прыжок и вдруг очутился среди нас. Кто-то истерически завизжал. Секретарша прыгнула в открытую дверь, директор отпрянул и, сильно толкнув меня, кинулся следом за ней. Толпа сотрудников отшатнулась. Главная библиотекарша Гита, профессор из Копенгагена Рути, специалистка по норвежским сагам Мири, старший картограф Эва пискнули одновременно и спрятались за меня. Я присел.

Негр очутился на расстоянии вытянутой руки. Он вращал налитыми кровью белками глаз и потрясал копьем с инкрустациями вдоль древка. Плюмаж на его голове развевался, создавая в коридоре ветер. От него остро пахло чесноком и здоровым потом. Он тяжело дышал. Он играл мускулами великолепного, натренированного тела. На нем не было ни грамма жира, одни бицепсы и трицепсы. Он был великолепен. Он уставился на меня. Я почувствовал, что за моей спиной образовалось пустое пространство.
Я искательно улыбнулся.
Он облизнулся.
"Каннибал", - механически отметил я и тихонечко, крадучись, понемногу стал вдвигаться в секретарскую комнату. "С ним надо как с пантерой, - крутилось в голове, - как укротителю в цирке со взбесившимся леопардом с ним надо… тихонько… тихонечко."
Господи, ну и городок у нас, дикий Запад и только, думал я, загипнотизировано уставившись в его глаза, тут главное – не опускать взора, а то он прыгнет. И ведь молчит, ни слова не сказал. Может, просто псих. Мало ли тут у нас бродит недужных, страдающих иерусалимским синдромом. Господи помилуй, как он уставился. И молчит. И…
-
Эй!.. – гортанно, повелительно проговорил негр роскошным, как у Луи Армстронга, басом. – Все – ко мне. И ты тоже! Куда попятился? – он щелкнул пальцами перед моим носом. Все замерли. Негр говорил на неплохом древнееврейском языке.
–Куда вы все пятитесь! Молчать, я вас спрашиваю! Моя фамилия – Ллуиндгарторекапатури. Ку Ллуиндгарторекапатури. Господин Ку Ллуиндгарторекапатури. Я – ваш новый директор. Будем знакомы.

Наступила нехорошая тишина, в которой резко зазвонил чей-то мобильник. Он звонил и звонил, но на звонок никто не откликался. Господин Ллуиндгарторекапатури, облизываясь, смотрел на меня.
-
Выключить! – рявкнул он почему-то именно мне. Я заметался. Он протянул громадную лапу и ткнул меня железным пальцем под ребро. Я машинально проследил взглядом, куда он меня ткнул, и обнаружил, что мобильник звонит у меня. Я выключил его трясущимися, непослушными руками.
-
Заходить по одному! – уже потише скомандовал господин Ку… и так далее, и устремился в кабинет, обдав присутствующих запахом чеснока и пота. Старый директор сидел за столом и, приоткрыв рот, следил за ним.

-
Тебе что – не звонили?! – гаркнул негр, по-хозяйски ставя копье в угол. - С Конгресса тебе не звонили, говорю?! Решено, что теперь я буду тут сидеть. Пошел вон.
-
К-к-к-кто зззвонил?.. – заикаясь, беспомощно пробормотал директор.

-"Кто, кто"! – раздраженно буркнул негр, тряхнув головой, и ветер от его плюмажа со стуком захлопнул форточку в кабинете. В шуме этого ветра мне неожиданно послышалось, что он пробормотал по-русски нечто вроде: "…конь в пальто". Впрочем, это, конечно, мне только послышалось.
-
Йона тебе должен был звякнуть! Йона!

Я не знаю, как это могло быть, но имя неизвестного мне Йоны произвело мгновенное магическое действие. Я моргнул. Когда глаза мои открылись, директора в кабинете уже не было. Пронесся вихрь, вдали хлопнула дверь. Кто-то наконец выключил завывавшую сирену, наступила тишина.
-
Заходить по одному! – повторил негр, располагаясь на директорском столе в позе лотоса. Я стоял у двери ближе всех. Меня подтолкнули в спину. Я обреченно вошел в комнату. Дверь неслышно закрылась за мной.

-
Так. Будем знакомы. Я уже говорил – меня зовут господин Ллуиндгарторекапатури, - глубоким басом произнес негр, - но, так как, я надеюсь, мы хорошо сработаемся, то можешь звать меня просто по имени: Ку.
-
Ку! – машинально повторил я и довольно неожиданно для себя присел в известной позе из одного старого советского фильма, расставив руки. Позу при желании можно было принять за реверанс.
Негр довольно кивнул.
-
Отлично! А тебя, как я уже знаю, зовут именем пророка и учителя нашего Моше-Рабейну, так?
Я сглотнул и покивал ему.
-
Так. Рассказываю диспозицию. Дело в том, что на конгрессе долго решали, кто будет вами руководить, и ввиду участившихся обвинений нашей страны в расизме и прочих глупостях пришли к выводу, что руководить вами теперь должен представитель черных. Афроизраильтян, так сказать. То есть - я буду руководить. Чтобы заткнуть глотки тем на Западе, что говорят, что тут не любят нег… афроизраильтян. Любят! Ещё как любят!

Г-н Ку важно поднял палец. Я не сводил взгляда с этого пальца. Он был непропорционально многосуставчатый, унизанный разноцветными кольцами, с отточенным перламутровым ногтем длиной с дамасский клинок.
Я явно понравился господину новому директору, потому что не задавал вопросов и кивал в ответ на каждую его фразу. Это тебе не дядя Том, мелькнуло в голове. Это какой-то Сципион Африканский, тут надо ухо востро держать. Он…
-
Кратко представляюсь, - прервал мои размышления господин Ку Ллуиндгарторекапатури. – Я родился к северу от Аддис-Абебы, в деревне. Я пас стада моего папаши. Я участвовал в гражданской войне с этими сумасшедшими марксистами – мы прятали у себя покойного императора. Он был хороший человек. Если бы ты знал, где мы его прятали, ты бы обхохотался. Мы прятали его в нашей синагоге. Она стояла под баобабом и выглядела как шалаш; так все наши синагоги выглядели. Когда приходила облава, мы выводили императора, и он забирался на баобаб. Мы
С
нова зазвонил мобильник. Я, не глядя, нашарил в кармане рубашки кнопку и нажал на неё. Телефон умолк.

-
Короче, меня арестовали. Папаша мой был глава общины, известный человек. Он выпросил у новых властей за сорок баранов справку о том, что я бедный скотовод из сочувствующих. Меня выпустили из каталажки, я произнес ритуальную формулу принятия на себя заветов нового строя. Папаша заплатил
ещё пятьдесят баранов, и меня, как бедного скотовода, отправили учиться в Москву.

Я подскочил на месте и уставился на него.
Он удовлетворенно кивнул.
-
Да! В Москву! Бедному императору уже ничего не могло помочь, его уже стащили с баобаба и кончили в застенках нового прогрессивного режима. А я – если я не мог ничем ему помочь, то ведь нужно же было как-то устраивать свою жизнь. Верно?!
Я молча кивнул.
-…Тем более, что выкупить покойника было всё равно невозможно: тут никаких стад моего папаши не хватило бы. И я полетел в Москву. Меня пугали: говорили, что снегу в России даже больше, чем на Килиманджаро, что там по улицам ходят одичалые люди в последней стадии дистрофии, что им нечего кушать, и поэтому они пьют водку. Ещё говорили, что эти бедные люди умеют читать и даже писать. Я, конечно, не верил, - мало ли что люди говорят! – но пришлось убедиться, что это таки так. Ещё говорили совсем уж несуразное – что в России совсем нет черных, что там все белые, как дохлые зебры. Но - гляди-ка! – правдой оказалось и это…

Я смотрел
на него, раскрыв рот.
Он продолжал:
-
Я учился в университете имени Патриса Лумумбы. Я учился в нем пять лет. Я ходил по улицам в меховой шапке. Знаешь… - он доверительно наклонился ко мне. – Я даже научился говорить по-русски. Немного. Мне это помогло в общении с женщинами. Хочешь, скажу что-нибудь на русском?

Я промычал в том смысле, что да, очень хочу.

Негр напрягся, возвел очи горе, побарабанил по полированной поверхности стола. Пальцы его инстинктивно нашаривали ритм древних тамтамов
…И
вдруг выдал чудовищно длинную порцию отборного мата, в которой отдаленно угадывались намеки на конструкции высокоразвитого европейского языка. Трехминутная речь звучала морзянкой: через каждые три матерных слова со странным акцентом произносилось слово "черножопый". Чувствовалось, что он не понимает, что говорит.

-
Это что? – тихо спросил я.
-Это – отрывок лекции по историческому материализму, - с готовностью ответил он. – Мне ее потом конспектировал один белый раб, Сулейман из Каира, а я был вынужден выучить этот отрывок перед экзаменом. И ещё другие отрывки. Я за это кормил Сулеймана отборной копченой бараниной, которую присылал мне в Москву чартерными рейсами папа. Хотя Сулейман, между нами, тоже не сам эти лекции конспектировал, ему помогал его собственный раб - какой-то Вася. Ну, обрезки баранины и на Васину долю оставались, мы его не обижали.

…Да. В общем, университет этот я окончил с золотой медалью. Мы все его окончили с золотыми медалями. Я получил диплом лектора-международника. Только вот с другими студентами в общежитии я не мог ужиться. Там всё, знаешь, клановость какая-то, всё, понимаешь, племенная какая-то рознь. Мы с Сулейманом вечно отбивались от психов-пигмеев из Чада, и составили одно время унию с бывшими конголезскими партизанами-социалистами. И колотили этих дураков из Занзибара. Но потом выяснилось как-то вдруг, что я – еврей, хоть и черный, и Сулейман меня возненавидел в одночасье. Потом они всем скопом на меня полезли, ради такого дела все объединились, хоть за пять минут до того друг друга ненавидели – даже занзибарские дураки и чадские психи-пигмеи. Я уж последний месяц перед дипломом ночевал только у своих русских друзей. Но… сдал последнюю сессию, диплом сдал – и улетел домой. Сулейман, сука, так со мной перед отлетом и не попрощался.

…Потом у нас в Эфиопии марксистов сбросили, я публично сжег партбилет и отрекся от этой прогнившей власти, и папа уплатил кому надо последними баранами, и я стал разъезжать по университетам дружественных государств Черной Африки с лекциями по грамматике русского языка. Но тут у нас опять вспыхнула гражданская война, и в стране появились Сохнутовские эмиссары, и стали спешно готовить всех наших к эвакуации в Израиль. Они искали хоть какого-нибудь образованного человека, чтобы сделать из него официального представителя эфиопских евреев на международной арене, и вот – нашли меня… И вот я уже двадцать лет в Иерусалиме, и меня двигают вверх. А иврит я, кажется, выучил в конце концов, неплохо… А?

И он дружелюбно уставился на меня.
-
Да, действительно… - пробормотал я. – А для чего вы пришли знакомиться с сотрудниками в таком виде?..
-
А-а! – махнул он огромной своей лапой. – Эти дураки на Конгрессе так решили. Говорят – у нас страна, конечно, это плавильный котел разных общин, но нужно сохранять и самобытность тоже. Чтобы в расизме, значит, не обвинили. Иди, говорят, познакомься с сотрудниками в национальной одежде. А у меня ее нет – откуда? Я же дома не живу уже третий десяток лет. Я и здесь-то редко бываю, всё больше разъезжаю по миру с чтением популярных лекций. Про Россию там и прочее… с воспоминаниями. Ну вот, я написал в Чад этому идиоту-пигмею, с которым в Лумумбовке дрался, думаю – всё же вместе учились, и всё такое… Он теперь там важная шишка, госбезопасностью ведает. Он мне заказным и выслал. Только это не пигмейский наряд, это боевой костюм племени, которые себя реакционно показали, и их, значит, к ногтю прибрали. Одни только костюмы от них и остались – а куда их девать? Туристам за гроши продают. И один экземпляр мне вот выслали.

Я вам не буду сильно надоедать тут, в вашем архиве. Я скоро поеду в южную Африку с очередным циклом лекций. Знаешь, я очень скучаю по снегам. Только в Россию мне никак не удается попасть – там почему-то теперь мой диплом не признают. Я с ними пытаюсь по-русски поговорить, с их дипломатами, а они отчего-то зажимают уши и убегают. Визы не дают. А я так скучаю по снегу… Вот, вместо России, придется ехать куда-нибудь поближе к Килиманджаро. Там тоже снег. На вершинах. Ностальгия.
А может… - он искательно посмотрел на меня. – Может, мне все же дадут визу в Москву? Я очень, очень, очень соскучился… правда. Там хорошие люди. И меня там никто не бил на улицах за то, что я негр… только в Лумумбовке били за то, что я еврей… но это сами черные и били. Соскучился я…

Уголки его рта опустились
. Он усталым движением стащил с головы плюмаж и кинул его на диван. Вздохнул, слез со стола и сел на стул. Опустил голову.
Потом снова посмотрел на меня. Я увидел перед собой просто усталого, полуседого человека. В глазах всемирно известного лектора по русской грамматике стояла такая тоска, что у меня что-то захолонуло в сердце. Снега Килиманджаро как суррогат московской зимы…

-
Вы тут не беспокойтесь, - тихо сказал он. – Это ведь временная должность. Все равно я ничего в архивном деле не понимаю. Мы попускаем пыль в лицо Западу, докажем всем, что у нас нет расизма, а потом меня все равно уволят, и дадут другую должность… какую-нибудь синекуру. Ты это… скажи своим, чтобы не падали в обморок. Скажи – маскарад был. Скоро это кончится. Запад поутихнет, и меня отсюда переведут.

Снова зазвонил мобильник. Я смотрел на господина Ку, приоткрыв рот.
Потом взял трубку.
-
Куда ты пропал?! – раздался возмущенный голос моей жены. – Я звонила тебе уже пятьдесят тысяч раз! По радио передавали, что Конгресс принял решение убрать вашего директора! У вас будет новый директор – какой-то эфиоп! Какой-то ужас! Ты уже слышал?
-
Слышал, - пробормотал я. – И видел… Я с ним сейчас разговариваю…
-
Какой ужас!! – закричала трубка. – Он же дикарь! О чем с ним можно разговаривать? Он же всех вас уволит! Он вас всех съест! Они же все ненавидят белых! Особенно из России!

-
Он никого не съест, - сквозь зубы на идиш проговорил я. – И он не ненавидит белых из России. Он - хороший.
И закрыл мобильник.

Великий негр смотрел на меня исподлобья.
В глазах его стояла мука.

 

Домой

Самиздат

Индекс

Вперед

Назад