Есть такой славный многими дикостями
седой старины городок Рамалла. Когда-то,
во времена монгольского нашествия на Святую землю, он даже был столицей
местного значения, и в нем располагалась ставка бесшабашных
Чингизидов. Волна кочевников, оставляя за собой гарь развалин
и скрежет зубовный, прокатилась по Азии и Европе, накрыла Ближний
Восток, докатилась до границ страны Аль-Миср,
и тут в одночасье разбилась о железных конников великого
Бей-Барса, который сам был убийцей не меньшим, чем Тамерлан.
Собственно говоря, чтобы остановить девятый вал визжавших на ультразвуковом
пределе, вонявших потом пятисот тысяч немытых от роду бритоголовых
башибузуков, нужно было быть подобным им – если не в отношении мытья,
то в отношении нравственного кодекса. Летописи утверждают, что Бей-Барс
мылся в прохладе каирских фонтанов ежедневно, но душа его была так
же девственно черна, как первобытная душа монгольского воина. Чтобы
победить такого противника, нужно опуститься до его уровня, тупой
медвежьей хватке противопоставляя волчью хитрость. Бей-Барс разбил
монголов и развесил вдоль солончаков Синая тела тех, кого захватил в плен ранеными. Там, где пророк
Муса тысячи лет назад, вздыхая, водил
по пустыне жестоковыйный народ свой, теперь расположились оригинальные
кустарниковые виселицы. Пленные со связанными за спиной руками были
распяты на них вниз головами, и петля охватывала не шею, но мужские
причиндалы. Так и висели, подпрыгивая – день, два, три. А потом
великий Бей забыл о них.
Пронеслись громоблещущие, воняющие заскорузлым
потом и кровью столетия, ушли монголы, но стоит город Рамалла.
Под городом есть деревня, и в ней живет шейх, один из потомков Пророка,
носящий зеленую чалму выпускника медресе и паломника к Черному камню.
Его зовут Омар Абдуррахман. Я зову его – Хоттабыч.
Он мой знакомый, и на кличку отзывается довольно охотно. Для него
ибн Хоттаб – не персонаж детской книжки советского писателя Лагина, но великий полководец, чьим именем названа площадь
в Старом городе, у Яффских ворот. Он позволяет
мне называть его так. Он, перед которым
кланяются односельчане и буйные жители Рамаллы,
снисходит до меня.
Он – грузчик, строительный рабочий и мастер на все руки.
Пятнадцать лет назад жильцы нашего дома повесили объявление о конкурсе
на лучший косметический ремонт подъезда. Первым пришел Хоттабыч
с тремя мрачными рабочими – односельчанами. Рабочие не поднимали
глаз на жильцов и выполняли любое указание шейха, произнесенное
шепотом. Я вышел посмотреть на них. Меня поразило сочетание чистейшей,
свежевыглаженной зеленой чалмы, аккуратно подстриженной бороды и
грязной, рваной, заношенной до дыр спецовки. Хоттабыч
договорился о деньгах с Советом дома и, посвистывая, уселся на солнцепеке.
Рабочие забегали. Кто-то из жильцов выразил неудовольствие в том
смысле, что вот наняли четверых, а работают вот лишь трое. О
господин мой иудей, насмешливо отозвался
Хоттабыч, мне не положено работать наравне
с ними, мне положено руководить ими. Почему это, раздраженно спросил
жилец. Потому что ты из Европы и ничего не понимаешь, улыбнулся
Хоттабыч, безошибочно распознав в речи жильца французский
акцент, - не то ты не задавал бы идиотских
вопросов. Наглец, повысил голос жилец и, сжав кулаки, приблизился
к безмятежно взиравшему на него шейху. Вставай и иди сейчас же работать.
Рабочие остановились. Не поднимая глаз, они подошли к разговаривавшим
и окружили их. Хоттабыч улыбался. Я понял,
что по первому же его сигналу они бросятся на неразумного француза.
О господин мой
Ходжа из рода Пророка, поспешно сказал я, не желаете ли выпить чашечку
кофе? Он перевел взгляд на меня и еще шире раздвинул рот в усмешке:
кофе – да, но не те турецкие помои, что вы тут пьете. Впрочем, важно
уважение как таковое; поживешь с неверными – научишься пить всякую
гадость; так и быть – тащи сюда свои помои.
Каков наглец, возмутился француз, но я уже оттаскивал его на безопасное
расстояние. Шарль, не нужно повышать на него голос, сказал я, так
здесь не принято, ты пять лет живешь здесь, а ничего до сих пор
не понял. Вот еще и почему это, раздраженно сказал Шарль. Атеистический
потомок раввинского рода из Страсбурга желал вести себя в соответствии
с европейскими стандартами, и упрямо отказывался овладевать нюансами
ближневосточной ментальности.
Потому что этот араб – из рода прямых потомков Магомета, что само
по себе ставит его в глазах единоверцев на недосягаемую высоту,
проникновенно сказал я; вдобавок он совершил хадж и видел Каабу.
Ну и что, сказал, злясь, потомок раввинов, я тоже видел Эйфелеву
башню, а почему он не работает. Завтра он ткнет мне в спину ножом,
а я должен буду отнестись к этому с пониманием? Если он попытается
ткнуть тебя ножом, то ты можешь застрелить его, - и никто, кстати,
не будет в претензии, ибо он в таком случае погибнет в бою с неверными,
это большой почет; но если мы наняли его работать, то пусть работает
так, как им самим удобно.
О да, отозвался вдруг с солнцепека шейх, - мы тут пока что вынуждены
проживать вместе, так что нужно играть по правилам, по местным правилам,
ведь это вы сюда к нам приехали, а не мы к вам, нес па?.. Назовем
это симбиозом.
Моя жена вынесла ему чашку кофе на медном подносе, когда-то купленном
по случаю на арабском базаре. Шейх принял чашку, не глядя на женщину,
и лучезарно улыбнулся в пространство – никому и каждому. Напряжение
во дворе спало. Рабочие застучали молотками.
Ремонт был закончен в срок, Ходжа из рода Пророка получил деньги,
распределил их между помощниками и убыл к себе в Рамаллу.
Изредка мы встречаемся на городских улицах. Когда при встрече у
меня на голове есть шляпа, я приподнимаю ее, а Хоттабыч
важно кивает, прикасается к чалме и оглаживает руками бороду. Когда
он оглаживает ее, я чувствую, что моя борода чешется, и отчаянно
тереблю ее. Он улыбается.
Три дня назад я подъехал на автобусе к остановке в центре города;
выходя из салона, я увидел небольшую толпу. В
центре толпы, рядом с допотопной "субару",
находились трое полицейских и знакомая зеленая чалма. Полицейские
махали руками, шейх щурился и задумчиво смотрел в высокое небо.
Его задержали за превышение скорости и пытались установить личность.
Среди зрителей раздавались экспрессивные выкрики.
Я влез в толпу и сказал – салам алейкум,
Омарчик, а я его знаю, он делал нам ремонт, не орите на него.
Ты его знаешь, обрадовался толстый полицейский, и таки что ты можешь
сказать за него? Я могу за него сказать, что он таки хорошо сделал
нам ремонт, сказал я. Раздалось бибиканье
переговорного устройства, полицейский выслушал сообщение и во всеуслышанье
объявил, важно подняв толстый палец: вот что, этот Омар Абдуррахман
– глава и прародитель знаменитого клана автомобильных воров и домушников
из Рамаллы, вот он кто.
Хоттабыч ласково улыбался. А сейчас он
тоже чего-нибудь украл, спросил я. К сожалению, нет, вздохнул полицейский,
эта машина – его. Так, значит, ты его знаешь? Знаю, знаю, покивал
я. Так ты за него поручишься? – настаивал полицейский. Вот еще,
возмутился я, я просто говорю, что он хорошо делает ремонты. В общем,
сегодня не за что его задерживать, вздохнул полицейский, придется
отпустить этого бородатого бандита, тем более что ты его знаешь.
Бандит, иди!
Хоттабыч подмигнул мне, сел в автомобиль
и завел мотор. Машина затряслась и задребезжала. Он высунулся из-за
руля: давай подвезу тебя? – Давай. – Я сел рядом с ним. – Э-э-э,
Хоттабыч, ты что, действительно это самое…
ты глава клана этих…? – Я глава всеми уважаемого клана потомков
Мухаммада, а мой отец еще более уважаем,
- веско ответил он, и у меня пропало желание задавать вопросы. Некоторое
время мы ехали молча. – Как поживает ваш глупый француз, спросил
он, и в глазах у него заиграли чертики. – Надо же, какие глупые
иудеи встречаются, я в жизни бы не поверил. Но нужно играть
по правилам, раз уж приходится до поры жить всем вместе. Симбиоз,
а?..
Я мрачно посмотрел на него. Почему – до поры? – Потому что все равно
мы вас отсюда выкинем, охотно объяснил он. Мы просто не торопимся,
время для нас не играет особой роли. Мы выкинем тех, кто останется
в живых, но на мой взгляд, в живых останутся
немногие. А скорее, с теми, кто останется, мы сделаем, иншалла,
то, что Бей-Барс аль-Мелик сделал с монголами. Вообще - вы такие шумные, все
руками машете, думаете, что это поможет. А нас страшно раздражает
этот шум, понимаешь? Меня вот раздражает. Нес па?
Я не из Франции, сказал я ему раздраженно, что ты мне по-французски
говоришь всё. А я и на идиш могу, охотно сказал он, мой папа знает
четыре языка, а дедушка вообще знал восемь, даже турецкий. Хочешь,
скажу на идиш, как будет "чтоб вы все сдохли?.."
Мне не хотелось слушать, как будет на идиш "чтоб вы все сдохли"
- тем более, как это будет на идиш, я знаю и сам. Знаешь что, сказал
я, выпусти меня из машины, я и сам до дому как-нибудь доберусь.
Ты не обижайся, сказал он, и лучистые глаза его засияли. Вы отчего-то
всегда обижаетесь, когда вам говорят правду. Жалко тебя, ты, Муса,
хороший человек, и такая жалость, что тебе придется погибнуть, но
такова се ля ви, как говорит ваш глупый
француз; но пока мы все же живем бок о
бок, нужно соблюдать правила игры, это симбиоз такой, нес па? –
Я плюнул. – Не плюй, это все ваше дурное воспитание, ласково сказал
он, воздев палец, нельзя плеваться в присутствии старшего, хотя
что можно требовать от человека, учившегося в Европе?.. В общем,
симбиоз, договорились? Сегодня ты мне помог, завтра я тебе, может,
помогу. Пока приходится жить рядом - ну, ты понял. Когда вас будут
резать, я не обещаю, конечно, что буду прятать твою семью, как прятал
чью-то семью мой дедушка в Хевроне, но по мелочи отчего бы нам
не оказывать услуги друг другу, нес па?..
Твой дед прятал в Хевроне семью, удивленно
протянул я. Когда – в двадцать девятом, что ли? Там, по архивным
данным, был один-единственный араб, который спрятал у себя несколько
человек, и только они и выжили… Ну правильно,
рассудительно ответил он, все знали, что они у него в доме, но никто
ведь к нему в дом ворваться не осмелился бы. Кто осмелится войти
без приглашения в дом семьи потомков Пророка, нес па?
Хм, пробормотал я, так твой дед – один из праведников народов мира,
как это мы называем… А его наградили потом,
какое-нибудь удостоверение дали? Вот еще, засмеялся Хоттабыч.
Не хватает только, чтобы потомок великого Мухаммада
нуждался в какой-либо награде строптивых потомков пророка Мусы.
В гробу он ваши награды видел. Так вот я тебе говорю – когда твою
семью будут резать, я не обещаю, что буду вести себя, как мой дед.
Но по мелочи… Симбиоз, ты понял, да? Обращайся, если что. - Надеюсь,
не придется, буркнул я.
Он пожал плечами.
Он аккуратно подвел машину к перекрестку Неве-Яаков,
последнего городского района перед территорией, подотчетной палестинской
администрации. Я вылез из машины. Бибикнув,
он взял с места в карьер и понесся к пропускному пункту, где стояли
нахохлившиеся солдаты с изготовленными к боевой стрельбе автоматами.
За ближними холмами виднелись купола минаретов. Там была Рамалла,
там творили вечерний намаз. Смеркалось. От куполов к низкому горизонту
у Мертвого моря протянулись золотые нити. Все было, как тысячу лет
назад. Потирая бороду и шевеля губами, мысленно продолжая диалог
с шейхом, я прошел по району под высокоголосое
пение муэдзинов, зашел в парадное и поднялся на четвертый этаж.
Мои домашние еще днем ушли на выступление Радзинского, приехавшего
из России с говорильным туром, и я предвкушал одинокий вечер отдыха.
Доставая ключи, я по привычке толкнул дверь. Она была не заперта
и открылась бесшумно.
Я замер перед входом, потом вбежал внутрь. Дверь звякнула, на каменный
пол упал вырванный с мясом замок. Крадучись, я пошел на кухню и
взял самый большой нож. Это был кривой, великолепно заточенный нож из дамасской стали, когда-то
купленный на арабском базаре в Старом городе в подарок одной моей
читательнице из Питера. Продавец с роскошными усами, передавая
мне его, пошутил, сказав, что этот благородный клинок предназначен
специально для резки неверных. Впоследствии выяснилось, что нож
не пропустят на таможне как разновидность холодного оружия, и он
остался в нашем хозяйстве. Моя жена использует его для резки мяса
на шашлыки.
Я обошел квартиру с дамасским клинком в левой руке. Лунный свет
блестел на нем, как соль на топоре. В квартире не было посторонних.
Я постоял в нерешительности, крутя головой. Полки серванта в салоне,
где хранились деньги и серебряные ложечки, были выдвинуты настежь,
но не это привлекло мое внимание. Внезапно меня обуяла ужасная мысль
– где мои рукописи?! Инстинктивно я кинулся к окну. Вероятно, я
ожидал увидеть вора, удирающего по улице с охапкой моих рукописей,
но на улице никого не было видно. Я бросился в кабинет. Рукописи
спокойно лежали там, где я их держал. Я облегченно перевел дух и
пошел звонить в полицию.
Сколько украли, буднично спросил меня дежурный, сдерживая зевок.
Все деньги, отложенные на поездку в Чикаго, сказал я. Билеты на
самолет тоже украли, поинтересовался дежурный. Не, билеты на месте,
сказал я. Еще украли серебряные ложечки… Замок
выломали или он на месте, поинтересовались на том конце провода.
Выломали, дивясь такой прозорливости, ответил я, вот он валяется…
Э-э-э, сказали мне, так это банда Шейха орудует, это уже четвертый
вызов за сегодня, это бесполезно. Мы присылать никого не будем,
если хочешь – сам приходи и напиши заявление, но я тебе честно говорю
– безнадежно. Через полчаса после грабежа все деньги и ценности
уже в Рамалле, а туда нам теперь доступа
нет, сам знаешь.
Боже, что скажет жена?! – простонал я, но на том конце провода уже
положили трубку.
Сука Хоттабыч, пробормотал я. Побродил
по квартире, потом нашел записную книжку и, путаясь в кнопках, позвонил
на мобильник. "Мархаба",
сказал по-арабски автоответчик приятным женским голосом. Дайте мне
Шейха, заорал я, дайте мне этого Ходжу… В трубке заверещало.
-Симбиоз, да?! - крикливо спросил я. – Кто это, удивленно
сказал далекий голос. Муса это, Муса!
Это я! А это ты? Омар Абдуррахман, ты
это?
-Что случилось, Муса? – с неудовольствием
сказал Хоттабыч. – Ты немного неудачно
позвонил, я тут деньги считаю. Не мог бы ты позвонить завтра утром,
а?
Завтра утром будет поздно, заорал я. –
твои абреки меня ограбили! Это твои абреки, я знаю! Симбиоз,
бляяяя!.. Нес па?
-Когда? – быстро спросил он.
-Откуда я знаю, - кричал я, - ты же меня высадил из машины всего
час назад; но не раньше, чем четыре часа назад, мои родичи как раз
четыре часа назад ушли на концерт…
Гхм, ответил он глубокомысленно. Номер
квартиры твоей напомни..?
Шестнадцатая, буркнул я октавой ниже.
Он помолчал. В трубке раздавались далекие, воркующие, басовитые
голоса на арабском. Было ощущение, что кто-то кого-то о чем-то спрашивает.
Среди потока незнакомой речи промелькнули два знакомых выражения:
"иудей" и "сын смерти". Я обреченно ждал, прилипнув
к трубке.
-В полицию звонил? – поинтересовался он наконец.
-Звонил. Они сказали, что бесполезно…
Он засмеялся.
–Они совершенно правы. Конечно, бесполезно…
В общем, иди погуляй полчаса.
-Куда – погуляй?! У меня только для прогулок настроение… жена придет
скоро, представляю, что с ней будет.
-Когда придет?.. А ты прикажи ей, если придет, чтобы не заходила
в квартиру с полчасика.
-Зачем? – тупо спросил я. – И я не могу ей приказывать…
У нас это не принято.
Он захохотал.
-Ну, скажи ей, что ее ждет сюрприз. Женщины любят сюрпризы,
нес па? В общем, идите погуляйте полчасика.
Привет.
-Симбиоз, бляяя! – завопил я в
последнем приступе отчаяния. – Ворюги!..
Но он уже повесил трубку.
Родственники явились через сорок минут, удовлетворенные выступлением
интеллигентного человека, приехавшего из Москвы, чтобы поделиться
с ними своими соображениями обо всем на свете. Встречая жену и тестя,
я с тоской думал о том, как преподнести им "сюрприз".
Обреченно я поднялся впереди них на четвертый
этаж…
Дверь была заперта. Виднелся новенький замок, врезанный так
аккуратно, как никогда не смог бы врезать его ни один мой знакомый
слесарь. Ключ подошел к замку с первого оборота. Никто, кроме меня,
ничего не заметил. Войдя в квартиру, я бросился к серванту. Все
полки его были аккуратно задвинуты. На средней полке, именно там,
где хранились доллары на поездку в Чикаго, лежала перевязанная бечевкой
пачка, несколько более толстая, чем та, что хранилась там раньше.
Я торопливо развернул ее. На мой взгляд, в пачке лежало долларов
на двести больше, чем положено.
Снизу лежала записка, коряво, с орфографическими ошибками написанная
на мешанине иврита, французского и идиш:
"Муса, это тебе на лишнее беспокойство.
Ошибка вышла, но я не извиняюсь. Больше не повторится, иншалла.
В полицию больше никогда не звони. Жене ничего не рассказывай, ибо
как говорится в Талмуде: "аль тарбе
сиха им а-иша" - "не
умножай разговоров с женой". Когда украдут машину, сразу
звони мне. Записку порви и выкини. Пока живем рядом, нужно играть
по правилам.
Симбиоз, нес па?"