Домой	Самиздат	Индекс	Вперед	Назад

Агасфер

Несколько раз в году на работе нам предоставляют льготные путевки в разные места страны - с тем, чтобы мы как следует отдохнули, проживая в течение трех дней в гостиницах; обычно дни эти выпадают на четверг, пятницу и субботу. Не знаю, кто как, а я люблю как следует отдохнуть. В моем представлении таковой гостиничный отдых равнозначен раю - при условии, что гостиница пятизвездочная, а у детей не заложен нос. Сидя за пятиразовым питанием и вкушая яства, я люблю представлять, что нахожусь на том свете, выбранном по личному желанию. Частенько, обдумывая этот вопрос, я начинаю разговаривать вслух. Что такое рай? - невнятно вопрошаю я с набитым ртом, сидя в ресторане напротив какой-нибудь почтенной многопудовой тетеньки, орденоноски из Отдела по работе с эфиопами Министерства социального страхования, и она пугается, и не может мне ответить. Для меня рай - это бесплатное проживание в пятизвездочной гостинице в глухой тайге, где меня все время кормят, как на убой, на столе стоит любая выпивка, в номере полно книжек на любое настроение, а в углу бибикает интернет, - с трудом шевеля языком, объясняю я тетеньке и для убедительности тыкаю в нее пальцем. Тетенька пересаживается за другой стол. - Ты не хочешь в рай?! - кричу я ей вслед; пудовая тетенька вскакивает из-за соседнего стола и быстро выходит из зала, поминутно оглядываясь на меня трепетной ланью.

Мы много раз ездили на Мертвое море, и тамошние гостиницы нам вконец обрыдли - хотя именно там на завтрак, обед и ужин подавались бочки с белым и красным вином, бары работали круглосуточно, и всё это не стоило ни гроша. В городе Тверия, что зажат между ладонями Голанских высот и долиной Иордана, бесплатных винных бочек нет, зато там можно искупаться в Галилейском море. В Тверии я был пять раз, и тамошние гостиницы мне обрыдли не меньше, чем мертвоморские. И на этот раз мы решили просто отправиться в старый добрый Тель-Авив, на побережье, в пяти минутах ходьбы от древнего Яффо.

В ресторане гостиницы "Дан панорама" всё было хорошо - приличные официантки, не задающие лишних вопросов, гигантский шведский стол, двадцать один вид сыра на завтрак, тридцать четыре сорта мяса на обед, - и берег синего моря с белыми кудряшками волн, и в окно видны стены Яффской цитадели, так похожие на Старый город в Иерусалиме и каббалистические кварталы средневекового Цфата. Всё было хорошо в этой гостинице, и даже вина можно было выпить, сколько душа пожелает, и вообразить при желании, что я в том раю, откуда без оглядки сбежала тетенька из Отдела по работе с эфиопами, - но.

Если вы поддаетесь на уговоры врачей, больших поклонников и ценителей вашего здоровья, и ломаете шпагу, и сдаетесь в почетный плен, и начинаете прием антибиотиков, от которых у вас появляется регулярная изжога и исчезает желание жить, если вы вынуждены с постной мордой сидеть за трапезой, сделавшей бы честь самому Гаргантюа, и вас больше не радуют ни переливчатые детские голоса, ни новые книжки, ни – даже – коленки горничной (издалека, майн Готт, лишь издалека!), и, самое главное, вас больше не посещает желание писать, и бумаге, привезенной с собой, вы можете найти применение разве что в туалете – то вы поймете, что испытывал Мильтон применительно к первой части названия его знаменитого произведения. Три недели без выпивки! Три недели, которые я выдержал с честью, по прошествии которых я не хотел жить. И я поплелся пешком в старый Яффо – полюбоваться на цитадель, на средневековые кварталы с узкими улочками, на старые турецкие пушки, выловленные в море и поднятые на берег в качестве памятника суетной власти, многократно менявшейся здесь на протяжении тысячелетий.

Я шел по берегу, овеваемый прохладным ветерком, и скучно смотрел себе под ноги. На улице было девятнадцать градусов выше нуля, синее небо, на мне была теплая шапка с ушами, собственноручно связанная моей женою еще в России, а в руках – зонтик. Я был противен сам себе.

...Три недели я боролся с искушениями Зеленого змия, и я победил, и Враг рода человеческого отстал от меня, махнув рукой, и я чувствовал себя обессиленным, чистым душою и даже просветленным, как какой-нибудь святой Антоний, но скучным, как пещерный отшельник на берегах Нила, избежавший суетности мира, питающийся акридами и запивающий их теплой водичкой из лужи. Отшельник с постным выражением лица, возвысившийся духом, но не причастившийся мудрости Тертуллиана – и вообще избавившийся не только от обычных суетных страстишек, свойственных любому человеку, но и от самого суетного из желаний – желания жить.

Вот чего я искренне никогда не понимал в святых мучениках – это воздержания от чего бы то ни было. Когда я слышу о пользе воздержания, я пытаюсь утешиться буддистским оборотом, прочитанным мною в каком-то старом приключенческом романе: "Он – не наш. Наша карма – смерть. Его карма – жизнь". Но (с ужасом чувствовал я, плетясь по кромке берега, а волны ласково залезали мне в ботинки, и мне в высшей степени было плевать на это) – я действительно просветлился, то есть парадоксальным образом свет, который до сих пор вел меня, как маяк в ночи, погас, и я был не в состоянии выполнить ни единой заповеди, предписанной специально физическому миру для поддержания его в относительной целостности. У меня не было ни малейшего желания следовать даже той простейшей заповеди, что успешно и ежечасно выполняют существа всего животного царства – "плодитесь и размножайтесь". Бредя, опустив голову, по кромке берега, я понял, что дело мое – швах.

И тогда я решил, что всё равно все пропало, и что нужно вести себя в соответствии с настроением. Я зашел в море по колено, опустил наушники шапки, вытащил из-за пазухи черные очки, раскрыл под лазурным небом зонтик и двинулся к недалеким уже кварталам старого Яффо, с натугой буравя воду залива.

Когда я подошел к молу старого порта, повидавшего еще древних финикиян, шагавших по нему еще тогда, когда порт этот был крупнейшим во всем восточном Средиземноморье, я устал и вымок. С перекошенной физиономией, опираясь на зонтик, я вскарабкался на крутой обрыв, где гнездились в своем монастыре католические монахи. Монахи вышли сниматься перед группой туристов, и я вперся как раз в середку. Меня сперва тоже приняли за монаха, но экскурсоводы немного косились на мою шапку, где одно ухо торчало вверх. Они косились, но времени у них, видать, было в обрез, поэтому никто ничего не спросил.

Я выбрался из толпы и проследовал на центральную площадь, где гордо торчали старые турецкие пушки, снятые с затонувшего корабля и служившие теперь приманкой для туристов. Я попинал ногой самую толстую пушку, и в совсем уже ужасном настроении спустился в подземный археологический музей. Там меня раздражало всё – и восковые фигуры мирной семьи, питающейся за деревянным столом чечевицей, луком и хлебом – пищей пророков и апостолов, и запивавшей неприхотливую эту пищу огромными алебастровыми кубками с тем самым вином, которое мне пить было нельзя. Увидев кубки, я скривился, и с перекошенной физиономией, орудуя зонтиком, как кот Базилио из известного детского фильма, поспешно выкарабкался на поверхность. Я грубо расталкивал прохожих. Я обошел площадь не менее пятнадцати раз. Я бродил просто так, натыкаясь на туристические группы, и туристы извинялись передо мной на дюжине языков, но я вызывающе глядел им прямо в глаза, не опуская взора и ничего не отвечая. Пусть мне будет хуже, с тоскливой злобой думал я. Когда я сделал вокруг площади десятый круг, то понял, что меня начали узнавать.

"...-А это, - услышал я откуда-то сбоку, - главная достопримечательность нашего квартала; человек почти святой, бродит здесь в поисках святых мощей трех религий…" (я приостановился и посмотрел на говорившего. Он ответил мне безмятежным взглядом и продолжал). "Он страдает тяжелым психическим недугом, и недуг этот известен как Иерусалимский синдром, посещающий всех паломников в Святую землю. Видите, видите, как он бродит по площади, натыкаясь на прохожих и не видя их, как он мечется между католическим монастырем и церковью Святого Петра!" Туристы с готовностью щелкали фотоаппаратами и затворами кинокамер.

Что это такое, подумал я, - он что, издевается?! Потом я понял – экскурсоводу никак не могла придти в голову та простейшая мысль, что я понимаю по-русски. Я набычился и стал ковырять пыль между плитами древней мостовой. Ухо моей теплой шапки вопросительно торчало к небу, черные очки съехали на кончик носа.

"...- Несчастный, потерявший родину и друзей, надеющийся на встречу с вечностью, он ходит здесь как тень, многие века, и не знает цели своего пребывания в древнем городе, - продолжал врать экскурсовод со все большим надрывом в голосе. - Посмотрите, как обтрепана его одежда, как странен этот головной убор, на котором лежит пыль Аравийской пустыни, по которой он прошел пешком, дабы достичь цели своего паломничества!.. Вглядитесь в эти тусклые глаза - в них скорбь всего человечества (я снял очки и дико уставился на него). Он взобрался сюда по скалам, чьи вершины оглашают лишь крики чаек, он достиг цели своего путешествия! Он прошел сюда дорогами Ойкумены, и пыль этих дорог лежит на его костюме старинного покроя! Он забыл все языки, которые знал. Он..."

Я засопел, крутя над головой зонтиком со все убыстряющейся скоростью. Туристы, окружившие меня, бесцеремонно делали снимки стоя, сидя, привстав на одно колено, и даже припадая к земле.

Неожиданно я понял, что настроение у меня понемногу повышается. Сейчас, для окончательного вхождения в тонус, мне необходимо было принять сто граммов; я уже приосанился, чтобы произнести нечто на древнегреческом и тем самым подтвердить торжественность момента, а также подыграть разошедшемуся экскурсоводу. Сейчас я заявлю, что я Мессия, или что Соломон Мудрый - мой двоюродный дедушка, или просто увлеку толпу с собой к турецкой пушке и начну палить из нее в море, крича на латыни "Смерть янычарам! да здравствует вольный город Черноморск!", или еще что-нибудь в том же духе. В прошлом я неоднократно проделывал такие штуки, и стакан бодрящего действовал на меня необычайно эффективно. Я изо всех сил закрутил в руках раскрытый зонтик, открыл рот, подмигнул экскурсоводу - и вдруг вспомнил, что для завершения курса антибиотиков мне надо принять сегодня вечером еще одну, последнюю таблетку. Выпивки не будет. Господи боже мой, выпивки не будет! Зонтик выпал у меня из рук. Туристы уставились на меня с благожелательным любопытством. Экскурсовод продолжал трещать, как попугай. В любом случае, подумал я, необходимо подыграть этому мудаку, у меня ведь действительно проходит хандра. Спасибо ему...

-...Вы видите, как исказилось лицо этого несчастного!.. (Я сделал плаксивую физиономию)

-...Он осознал духовную мощь этой земли, он шарит в своем утлом сознании в поисках блаженного небытия, но натыкается лишь на стены безумия!.. (Господи, ну что за кретин, думал я, тщательно смахивая слезы с небритой физиономии и тихонечко подвывая. Наверняка - неудавшийся декламатор, в силу профнепригодности пошедший водить экскурсии. Туристы испуганно гладили меня по плечу.)

-Вы знаете, Кто это?! - взвизгнул руководитель группы, и я, приосанившись, принял подходящую, с моей точки зрения, позу, выпрямившись, отставив зад и вглядываясь из-под руки в синее море, над которым бесшумно носились чайки.

-Это - Агасфер!.. - крикнул он, и рука моя задрожала от неожиданности. Я покосился на него вполглаза.

-...Это - Вечный жид, не нашедший покоя, но теперь прибывший на Последний берег!! Сейчас мы сведем его к отцу Александру для последнего таинства...

Услышав об отце Александре и последнем таинстве, я издал нечленораздельный вопль, подскочил и, размахивая зонтиком, кинулся в переулок. Толпа с гиканьем устремилась за мной.

Я бежал мимо каких-то закусочных, мимо древних церквей с заколоченными наглухо деревянными дверями, мимо каменных мечетей с высоченными минаретами, мимо подслеповатых синагог. Всё это ютилось в узеньких переулках. Я запутался. Я метался то в прохладной глубине квартала, то выскакивал на балюстраду, ведущую к заливу. Толпа бежала за мной, хозяева лавок спешно закрывали входы, баррикадируя их стульями и лавками, которые втягивали с улицы. Вероятно, они решили, что начинается погром.

Экскурсовод опережал туристов, по крайней мере, на десять шагов. Он бежал почти параллельно мне, запыхавшимся голосом выкрикивая комментарии.

Я обежал старые кварталы города, вновь очутился на площади с археологическим музеем, ворвался в гостеприимно распахнутые двери римско-католической церкви святого Петра и взлетел на колокольню. Я собирался устроить трезвон, но, посмотрев вниз с головокружительной высоты, увидел, что толпа осталась у входа. Постояв несколько минут и отдышавшись, я сунул зонтик под мышку и спустился вниз. На меня никто не обращал внимания. Видимо, проявления Иерусалимского синдрома - действительно частое явление на этом побережье.

Экскурсовод, обладавший здоровыми легкими, продолжал разглагольствовать. Толпа почтительно внимала. Я заметил, что количество людей вокруг него значительно увеличилась за последние полчаса. В толпе находились даже два полицейских, пристально вглядывавшихся в меня из-под своих шлемов. Машинально я стал нашаривать в кармане паспорт. На площадь въехал еще один автобус с гостями города. Из него полезли негры. Они окружили нас и принялись снимать. Экскурсовод заметил, что Агасфер принадлежит только его туристской компании. Я приосанился и вновь оперся на зонтик. Негры стали охотно вытаскивать пачки франков, и под одобрительное ворчание экскурсовода, класть их в мою шапку с наушниками, которую я держал перед собой, как настоящий кот из кинофильма " Приключения Буратино".

...Потом толпа рассосалась, негры куда-то подевались, а русские туристы стали поодиночке подходить и сочувственно пожимать мне руку (я закатывал глаза и скорбно кивал, бормоча "Де профундис кламави ад те, Домине", а также "Аллах акбар" и "Шма, Исраэль"). Потом разошлись и они; мы с экскурсоводом остались вдвоем. Переглянувшись, мы отошли в сторонку и пересчитали деньги. Потом, не торопясь, берегом моря, я пошел обратно в Тель-Авив. На некотором расстоянии за мной, поминутно оглядываясь, двигался экскурсовод Петя. Я пригласил его пообедать с нами, со мной и моей женой, в ресторане нашей гостиницы. Последнюю таблетку антибиотиков я приму уже через час, и вечером мы, наконец, выпьем, с энтузиазмом думал я. Море ласково шумело, песчаные пляжи были полны отдыхающих. Я снял черные очки. Теплая шапка мерно постукивала мне по ушам своими наушниками. Потом я вскочил на парапет, крикнул: "Оп-ля!", и пошел, балансируя в воздухе зонтиком. Мой сплин прошел окончательно.

Домой	Самиздат	Индекс	Вперед	Назад