Наш Самиздат
Евреи всех стран, объединяйтесь!
Добро пожаловать на сайт Jewniverse - Yiddish Shteytl
    Поиск   искать в  

 РегистрацияГлавная | Добавить новость | Ваш профиль | Разделы | Наш Самиздат | Уроки идиш | Старый форум | Новый форум | Кулинария | Jewniverse-Yiddish Shtetl in English | RED  

Help Jewniverse Yiddish Shtetl
Поддержка сайта, к сожалению, требует не только сил и энергии, но и денег. Если у Вас, вдруг, где-то завалялось немного лишних денег - поддержите портал



OZON.ru

OZON.ru

Самая популярная новость
Сегодня новостей пока не было.

Главное меню
· Home
· Sections
· Stories Archive
· Submit News
· Surveys
· Your Account
· Zina

Поиск



Опрос
Что Вы ждете от внешней и внутренней политики России в ближайшие 4 года?

Тишину и покой
Переход к капиталистической системе планирования
Полный возврат к командно-административному плану
Жуткий синтез плана и капитала
Новый российский путь. Свой собственный
Очередную революцию
Никаких катастрофических сценариев не будет



Результаты
Опросы

Голосов 716

Новости Jewish.ru

Наша кнопка












Поиск на сайте Русский стол


Обмен баннерами


Российская газета


Еврейская музыка и песни на идиш

  
Бернард Маламуд. Серебряная корона.

Отправлено от Ирена - Tuesday, April 27 @ 00:05:00 MSD

DiasporaПеревод с английского Анны Кацнельсон



Бернард Маламуд (1914–1986), американский еврейский писатель. Маламуд родился 26 апреля 1914 в Бруклине в семье иммигрантов из России. В 1940-е годы преподавал в вечерней школе, в 1949 занял должность в университете штата Орегон, в 1961 стал преподавателем Беннингтонского колледжа (шт. Вермонт), где проработал более 20 лет. Маламуд дважды получал награду Национального клуба книги, был лауреатом Пулитцеровской премии. Умер Маламуд в Нью-Йорке 18 марта 1986 года. Наследие Маламуда составляют романы Прирожденный умелец (The Natural, 1952), Помощник (The Assistant, 1957), Мастеровой (The Fixer, 1966), Жильцы (The Tenants, 1971), Жизни Дьюбина (Dubin's Lives, 1979) и Божья милость (God's Grace, 1982), а также внушительное количество рассказов, лучшие из которых включены в сборники Волшебный бочонок (The Magic Barrel, 1958), Идиоты первыми (Idiots First, 1963), Шляпа Рембрандта (Rembrandt's Hat, 1973) и Рассказы Бернарда Маламуда (The Stories of Bernard Malamud, 1983). В книге Образы Фидельмана: Выставка (Pictures of Fidelman: An Exhibition, 1969) воспроизведены шесть отдельных эпизодов из жизни еврейского художника. 16 рассказов и неоконченный роман вошли в посмертно вышедший сборник Люди (The People, 1989). Рассказы Маламуда подобны «облакам, сочащимся солнцем» («Серебряная корона»): сквозь горечь в них проглядывает светлая, ироничная, насмешливая, добрая улыбка. Сочность эпитетов Маламуда сопоставима разве что с фитцджеральдовской. В интервью, данном газете «Нью-Йорк Таймз» в 1973 году, Маламуд сказал: «Когда пишешь, то разговариваешь сам с собой, а читатель – слушает. Когда разговариваешь с читателем, то слушатель - ты. Хочешь разочароваться – выясни, кто ты есть и что представляет собой твое произведение. Вначале дурачить себя – просто, полагая, что делаешь невозможное. Борьба с иллюзией – часть творческого процесса. Создай иллюзию и убей ее». Рассказ «Серебряная корона» был написан по прочтении Маламудом статьи в «Нью-Йорк Таймз» о раввине-знахаре.

(Статья в "Нью-Йорк Таймс" с пометками Маламуда)

Ганс-отец умирал на больничной койке. Разные доктора говорили разные вещи, придерживались различных теорий. Шла речь о диагностической операции, но опасались, что она будет для него смертоносной. Какой-то доктор сказал, что это рак.
«Сердца» – с горечью заметил старик.
«А что Вы думаете».
Молодой Ганс, Альберт, преподававший биологию в старшей школе, вечерами бродил по улицам, погруженный в печаль. Что можно сделать с раком? Его подошвы прохудились от ходьбы. Все выводило его из себя: он злился на войну, на атомную бомбу, загрязнение окружающей среды, на смерть, определенно из-за обеспокоенности болезнью отца. Невозможность что-либо сделать для отца приводила его в бешенство. Ведь он никогда ничего для него так и не сделал.
Коллега, учительница английского, с которой он однажды переспал, зримо стареющая дама, посоветовала: «Если врачи не знают, Альберт, обратись к знахарю. Каждый знает свое, и никто не знает всего. Ведь это же человеческий организм.»
Альберт грустно посмеялся, но продолжал слушать. Если специалисты не соглашаются друг с другом, то с кем соглашаться тебе? Если ты испробовал все, то что еще пробовать?
Как-то вечером после долгой прогулки в одиночестве, когда он собирался спуститься в метро где-то в Бронксе, по-прежнему подавленный горем, обеспокоенный отсутствием перемен, к нему пристала толстуха с мясистыми плечами и стала тыкать ему в лицо заляпанной карточкой, от которой он пытался увернуться. Она была одуревшего, слабоумного вида. Он бы сказал, лет пятнадцати, хотя и выглядит на тридцать, а умственным развитием тянет на десять. Ее кожа лоснилась, лицо было влажным, мясистым, маленький ротик открыт раз и навсегда, глаза, широко посаженные на широком невыразительном лице, то ли полинявшего зеленого цвета, то ли карие, то ли один зеленый, другой карий, - он не разобрал.
Казалось, ее не волнует, что он о ней думает, она тихонько захихикала. Ее густые волосы были скручены в две веревкообразные пряди. На ней были разношенные домашние тканые тапочки, лопающиеся по швам и на подошве, выцветшая красная юбка, опускающаяся до массивных лодыжек и теплая коричневая вязаная кофта, застегнутая поверх надутых грудей, невзирая на все еще жаркий сентябрь.
Он хотел было увильнуть от ее протянутой пухлой детской ручки. Вместо этого он взял карточку. Исключительно из любопытства – раз уж ты умеешь читать, разве ты не читаешь все подряд? Порыв милосердия?
Альберт узнал идиш и иврит, но прочел по-английски: «Исцеление больных. Спасение умирающих. Изготовление серебряной короны».
«Что же это за серебряная корона такая»?
Она издала нечленораздельные звуки. Подавленный, он посмотрел в сторону. Когда его взгляд вернулся к ее глазам, она сбежала.
Он изучил карточку. «Изготовление серебряной короны». На ней были указаны имя и адрес раввина, не более и не менее: Йонас Лифшиц, неподалеку, в этом же районе. Серебряная корона заинтриговала его. Он не понимал, какое она имеет отношение к спасению умирающих, но чувствовал, что должен это узнать. Восприняв сначала затею с отвращением, он, решил все же сходить к раввину и почувствовал подобие облегчения.
Учитель прошел быстрым шагом несколько кварталов, прежде чем оказался по адресу, указанному на карточке, обшарпанная синагога, на зеркальном стекле окна выведено большими неровными белыми буквами: «Приход Теодора Герцля. Имя раввина, написанное небольшими золотыми буквами, значилось как А.Маркус. На входе слева от лавки номер дома дублировался жестяными цифрами, а на карточке под пустующим именем на дощечке под мезузой, появилась надпись карандашом: «Раввин Й.Лифшиц. Дает консультации. Звонить». Когда он нажал на звонок, тот не сработал; казалось, он был глух к нажатиям, так что Альберт, с замиранием в сердце, повернул дверную ручку. Дверь с легкостью отворилась, и он поспешил в пролет с узкими деревянными ступеньками. Поднимаясь, весь в сомнениях, вглядываясь в темноту, он подумывал, а не вернуться ли назад, но на площадке второго этажа заставил себя громко постучать в дверь.
«Есть кто-нибудь?»
Он постучал громче, злясь на себя за то, что он здесь, за то, что собирается войти, кто бы мог такое предвидеть час назад? Дверь с треском отворилась, и взору предстало широкое бесформенное лицо. Дебильная девочка, покосившись одним выпуклым глазом, издала звук, напоминающий потрескивание яиц на сковородке и проковыляла назад утиной походкой, с шумом захлопнув за собой дверь. После секундных раздумий учитель распахнул дверь, чтобы снова увидеть, как она, неуклюжая, бежит вдоль длинного тесного коридора, врезаясь то и дело телом в стены, прежде, чем скрыться в комнате где-то в тыльной части дома.
Альберт вошел осторожно, со смущением, если не сказать, с опаской, готовя себя к мгновенному побегу и тем не менее, не двигаясь с места, а заглядывая в комнату в стороне от коридора, затемненную опущенными зелеными шторами, сквозь которые струились ниточки света. Шторы походили на ветхие карты древних земель. Седобородый старик с набрякшим левым веком, в ярмолке, крепко спал, сидя в прогнувшемся кресле, с книгой на коленях. Кто-то в комнате источал несвежий запах, если конечно это было не кресло. Старик торопливо проснулся под взглядом Альберта. Толстая книжка глухим хлопком упала на пол, однако вместо того, чтобы поднять ее, он затолкал ее каблуком под стул.
«Ну так где мы?» спросил он блаженно, едва дыша.
Учитель снял шляпу, вспомнил, где находится и снова ее надел.
Он представился. «Я разыскиваю ребе Й.Лифшица. Ваша – э...девочка меня впустила.»
«Ребе Лифшиц, а то была моя дочь Рифкеле. Она далека от совершенства, несмотря на то, что Бог, создавший ее, - само совершенство. Что это означает, - не мне Вам говорить.»
Его набрякшее веко захлопнулось в подмигивании, очевидно, непроизвольном.
«Что это значит?» спросил Альберт.
«По-своему она тоже совершенна.»
«Так или иначе, она меня впустила, и вот я здесь».
«Так что Вы решили?»
«Касательно чего, позвольте спросить?»
«Что Вы решили насчет того, о чем мы говорили – серебряной короны?»
Когда он говорил, его глаза блуждали; он нервно потирал большой и указательный пальцы.
Ушлый тип, решил учитель. За ним нужен глаз да глаз.
«Я здесь для того, чтобы узнать насчет той короны, которую Вы рекламируете,» сказал он, «но на самом деле мы еще не говорили ни о ней, ни о чем-либо вообще. Когда я вошел, Вы крепко спали.»
«В моем возрасте-» ребе объяснил, посмеиваясь.
«Я пришел не с тем, чтобы критиковать. Все, что я хотел сказать, - я посторонний человек».
«Как мы можем быть посторонними людьми, если мы оба верим в Бога?»
Альберт не стал спорить.
Ребе поднял обе шторы, и остатки дневного света хлынули в просторную комнату с высоким потолком, заселенную по крайней мере, дюжиной стульев, обычных и складных, а также развалившимся диваном. Что он здесь устраивает? Групповые консультации? Терапевтические сеансы? Учитель ощутил новый прилив ненависти к себе за то, что оказался в этом месте. На стене висело одинокое овальное зеркало в обрамлении толп золотистых кружочков, больших и маленьких; но без картин. Невзирая на пустующие стулья, а возможно, и благодаря им, комната казалась пустынной.
Учитель прикинул, что брюкам осталось жить неделю до состояния лохмотьев. На нем был свободный черный жакет и пожелтевшая белая рубашка без галстука. Его серовато-голубые глаза не находили покоя. Ребе Лифшиц был смуглолицым человеком с коричневыми мешками под глазами, источавшим запах старости. Вот, что это был за запах. Было трудно сказать, похож ли он на свою дочь. Рифкеле представляла особую породу.
«Садитесь», - сказал старый ребе с легким вздохом. «Не на диван, садитесь на стул».
«Какой именно?»
«У Вас прекрасный юмор». С отсутствующей улыбкой он указал на два кухонных стула и сам уселся на один из них.
Он предложил тонкую сигарету.
«Я бросил курить», - объяснил учитель.
«И я». Старик убрал пачку. «Ну, и кто болен?», - спросил он.
Альберт напрягся, припоминая карточку, которую взял у девочки: «Лечим больных, спасаем умирающих».
«Если прямо к делу, то мой отец в больнице по очень серьезному поводу. То есть он умирает.»
Ребе, печально кивая, извлек из кармана брюк очки, протер их большим грязным носовым платком и надел их, пристроив проволочные дужки за мясистыми ушами.
«Ну так что, сделаем ему корону?»
«Посмотрим. Я пришел сюда как раз с тем, чтобы разузнать насчет короны».
«Что Вы хотите узнать»?
«Буду с Вами откровенен». Учитель высморкался и медленно вытер нос. Я рассуждаю практически и объективно – Вы бы, возможно, сказали, - не мистически. Я с подозрением отношусь к знахарству, но честно говоря, я здесь – потому, что хочу сделать все возможное для того, чтобы отец выздоровел. Иными словами, я хочу использовать все возможности».
«Вы любите отца?», - прокряхтел ребе, глаза которого покрылись сентиментальной глазурью.
«То, что я испытываю, - совершенно очевидно. На самом деле, меня сейчас больше всего волнует, как корона работает. Не могли бы Вы мне раскрыть механизм ее действия? Кто, к примеру, ее надевает? Он? Вы? Или я? То есть как она функционирует? И – с Вашего позволения – на чем основан принцип ее действия, какая идея лежит в основе? Для меня это terra incognita, но я бы хотел использовать возможность уяснить это для себя. Можно взглянуть на образец короны, если у Вас таковой есть поблизости?».
Ребе, рассеянно приподнимаясь, казалось, подавил в себе желание поковырять в носу.
«Что есть корона?» спросил он, сначала снисходительно, затем – опять – ласково. «Это всего лишь корона. Короны фигурируют в Мишне, поговорках, Каббале; короны зачастую защищают святые свитки Торы. Но эта – не такая, и Вы это поймете, когда она сделает свое дело. Это чудо. Образца нет. Вашему отцу нужно изготовить индивидуальную корону. Тогда он поправится. Есть две цены…»
«Будьте добры объяснить, каким образом она будет излечивать от болезни», - сказал Альберт. Она действует по принципу симпатической магии? Понимаете, я не отрицаю. Просто мне как раз интересны эти явления. Что, эта корона выводит болезнь наподобие припарки?»
Эта корона – не лекарство, это здоровье Вашего отца. Мы отдаем корону Богу, и Бог возвращает Вашему отцу здоровье. Но для начала нужно ее изготовить как положено – это мы сделаем вместе с помощником, бывшим ювелиром. С его помощью я изготовил тысячу корон. Поверьте, он знает толк в серебре – необходимое количество на унцию в соответствии с желаемым размером. Затем я произнесу благословения. Без надлежащих благословений, слово-в-слово, корона не возымеет действия. Я не могу Вам сказать, почему. Когда корона будет готова, Вашему отцу полегчает. Это я Вам гарантирую. Давайте-ка я Вам прочитаю кое-что из мистической книги».
«Каббалы?» – полюбопытствовал учитель с уважением.
«Типа Каббалы».
Ребе поднялся, направился к креслу, опустился на руки и колени и извлек ту книгу, которую затолкал за бесформенный стул, толстый томик с выцветшей фиолетовой обложкой без единого слова. Ребе поцеловал книгу и промямлил молитву.
«Я спрятал ее на минутку,» пояснил он, «когда Вы вошли в комнату. В наше время происходят жуткие вещи: в ваш дом приходят гои среди бела дня и забирают ваше кровное, если и вовсе не Вашу жизнь.»
«Я же Вам сразу сказал, что меня впустила Ваша дочь», - сказал Альберт, смутившись.
«Раз Вы сказали, я уже знал».
Тогда учитель спросил: «Допустим, я скептик. Возымеет ли корона действие, если ее заказывает тот, кто не доверяет?»
«Не доверяют все. Мы не доверяем Богу, а Бог не доверяет нам. Это заложено в природе вещей. Такого рода недоверия я не опасаюсь, покуда Вы любите отца.»
«В Ваших устах это звучит парадоксом»
«Так что ж плохого в парадоксе?»
«С отцом было непросто иметь дело, да и со мной – тоже, но он был очень великодушен ко мне, и я хочу отплатить ему той же монетой.»
«Бог с уважением относится к благодарному сыну. Если Вы любите отца, это передастся короне и поможет ему выздороветь. Вы понимаете на иврите?»
«Нет, к сожалению».
Ребе пролистал несколько страниц толстого тома, вгляделся пристально и прочитал вслух на иврите, а затем перевел на английский: «Корона – плод милости Божьей. Его милость – в любви к творению». Эти слова я прочту семь раз над серебряной короной. Это важнейшее из благословений.
«Отлично. А что это за две цены, которые Вы упомянули минуту назад?»
«Это в зависимости от того, насколько быстро вы ждете исцеления»
«Я хочу, чтобы исцеление произошло мгновенно, иначе вся затея бессмысленна», - сказал Альберт, едва сдерживая гнев. «Если Вы сомневаетесь в моей искренности, я уже сказал Вам, что я рассматриваю эту возможность, невзирая на то, что это идет вразрез с моими убеждениями. Я изменил себе с тем, чтобы уяснить для себя все «за» и «против».
«Так кто против?»
Учитель заметил, что Рифкеле стоит в дверях, поедая хлеб с комочками масла. Она созерцала его в спокойном оцепенении, словно видя впервые.
«Шпетер*, Рифкеле», - сдержанно заметил ребе.
Девочка затолкала хлеб в рот и помчалась прочь по коридору с грацией бегемота.
«Так что насчет этих двух цен?», - спросил Альберт, раздраженный вторжением. При каждом появлении Рифкеле сомнения по поводу затеи вырастали перед ним, словно воины с копьями.
«У нас есть два вида корон», - сказал ребе. Одна 401, а другая – 986».
«Неужели, долларов, прости Господи! – Невероятно!»
«Корона – из чистого серебра. Клиент рассчитывается серебряными долларами. Так что мы переплавляем серебряные доллары, - большее количество для короны большего размера и меньшее – для средней».
«А для маленькой?»
«Маленькой нет. Что толку в маленькой короне?»
«Не знаю, конечно, но кажется, чем больше, тем должно быть, лучше. Скажите, пожалуйста, а что может сделать корона за 986 из того, чего не может сделать за 401? Что, у больного улучшение наступает быстрее с короной большего размера? Это ускоряет реакцию?»
Ребе, спрятавший пятерню в мягкой бороде, кивнул.
«Есть ли еще надбавки?»
«Надбавки?»
«Сверх названных цен?»
«Цена есть цена, никаких накруток. Цена за серебро с работой и за благословения».
«А теперь, пожалуйста, скажите мне, допустим, я ввязываюсь в это, так где я разживусь 401 серебряным долларом? Или если я выберу за 986, где я возьму такую груду серебряных долларов? Думаю, ни один банк в Бронксе не имеет в наличии столько серебряных долларов. Бронкс более не Дикий Запад, ребе Лифшиц. Но самое главное – ведь монетный двор не изготавливает более долларов из чистого серебра?»
«Ну, если они не изготавливают, мы приобретем оптом. Если Вы оставите мне наличными, я закажу серебра у оптовика, и он оградит Вас от похода в банк. Это будет то же количество серебра, но только в виде маленьких слитков. Я взвешу их на весах прямо на Ваших глазах.»
«Еще вопрос. Вы примете чек, подписанный моим именем? Я могу вручить его Вам прямо сейчас, раз уж я решил окончательно.»
«Жаль, но не могу, мистер Ганс», - сказал ребе, все еще нервно исследуя бороду жилистой рукой, «когда пациент так болен, лучше наличкой, для того, чтобы я мог начать прямо сейчас. Иногда чек возвращается или теряется в банке, и это сказывается на короне».
Альберт не поинтересовался, каким образом, подозревая, что возвращенный или потерянный чек не представляет проблемы. Несомненно, некоторые клиенты, заказавшие корону, отменяли чек по трезвому разумению.
Пока учитель обдумывал свое следующее действие – стоит или не стоит? – кладя на одну чашу весов доводы разума, а на другую – сантименты, старый ребе сидел на стуле, быстро читая свою мистическую книжечку; его губы спешили за текстом.
Наконец, Альберт встал.
«Сегодня вечером я приму окончательное решение. Если я решу ввязаться в затею с короной, я принесу Вам наличные завтра после работы».
«Будьте здоровы», - сказал ребе. Снимая очки, он промокнул глаза носовым платком.
«Влажные или сухие?» – подумал учитель.
Выходя через дверь внизу, склоняясь к тому, чтобы не ввязываться в затею с короной, он испытал облегчение, почти эйфорическое.
Но к следующему утру, после тяжелой ночи, настроение Альберта резко переменилось. Он силился превозмочь уныние, раздражение, переживал вспышки то обжигающего, то леденящего гнева. Это выбрасывание денег на ветер, банальное, в чистом виде. Я имею дело с умным мошенником, это ясно как божий день, но почему-то я не особо сопротивляюсь. Возможно, подсознание говорит мне плыть по течению и сделать корону. А дальше – будет видно, пойдет ли дождь, снег или наступит весна. Полагаю, ничего особенного не произойдет, но что бы ни случилось, у моей совести будет алиби.
Но сегодня днем, принеся с собой в кошельке наличные деньги, в той же самой заставленной пустующими стульями комнате у ребе Лифшица, учитель не рвался с ними расставаться.
«А куда деваются использованные короны после того, как пациент выздоравливает?» - задал он резонный вопрос ребе.
«Я рад, что Вы меня об этом спросили», - сказал ребе встревоженно, и его набрякшее веко поникло. «Их переплавляют, и они идут в пользу бедных. Мицва одному отзовется мицвой другому.»
«Бедным, говорите?»
«На свете много бедных, мистер Ганс. Иногда им нужна корона для больной жены или больного ребенка. Где же им взять серебра?»
«Я понимаю, о чем Вы говорите – его, вроде как, перерабатывают, однако нельзя ли воспользоваться короной вторично? То есть проходит ли какое-то время прежде, чем вы их переплавляете? Допустим, умирающий выздоравливает и заболевает снова?»
«Для новой болезни потребуется новая корона. Завтра мир будет не таким, как сегодня, хотя Бог будет внимать тем же ухом».
«Послушайте, ребе Лифшиц», - заговорил Альберт нетерпеливо, «Скажу Вам откровенно, я склоняюсь к тому, чтобы заказать корону, но мне было бы гораздо проще сделать выбор, если бы Вы мне дали возможность хотя бы одним глазком взглянуть на одну из них – мне не потребуется больше пяти секунд – на корону, которая делается для другого клиента.
«Ну что Вы сможете разглядеть за пять секунд?»
«Достаточно. Реален ли предмет, стоит ли из-за него суетиться, и не пустая ли это трата денег.»
«Мистер Ганс, - сказал ребе, «это Вам не витрина. Вы покупаете у меня не автомобиль «Шевроле». Ваш отец в больнице при смерти. Вы любите его? Вы хотите, чтобы я изготовил корону, которая исцелит его?» Учитель пришел в ярость. «Не дурите, ребе, я уже ответил на этот вопрос. Не уводите меня в сторону от дела. Вы спекулируете на моем чувстве вины с тем, чтобы я отбросил все вполне обоснованные сомнения касательно сего сомнительного предприятия. Со мной этот номер не пройдет».
Они впилились взглядами друг в друга. Борода ребе трепетала. Альберт заскрежетал зубами.
Рифкеле застонала в соседней комнате.
Ребе, тяжело дыша, через секунду смягчился.
«Я покажу Вам корону», - сказал он со вздохом.
«Простите, за то, что не сдержался».
Ребе простил. «А теперь скажите, пожалуйста, чем болен Ваш отец».
«Ну», сказал Альберт», «никто не знает наверняка». Однажды он лег, отвернулся к стенке и сказал: «Я заболел». Сначала заподозрили лейкемию, но анализы не подтвердили диагноза.»
«Вы разговаривали с врачами?»
«С кучей врачей. До посинения. Свора неучей.», - отрезал учитель. «Все равно, никто не знает точно, что у него за недуг. Подозревают редкие заболевания крови, а также и карциному каких-то эндокринных желез. Это называется, я слышал, подразумевая и осложнения, чем-то, вроде болезни Паркинсона или Эддисона, рассеянным склерозом или чем-то в этом роде, как таковым или в сочетании с другими болезнями. Таинственный случай, в общем».
«То есть, Вам потребуется особая корона», - сказал ребе.
Учитель сдержался. «Что значит, особая? Во сколько она обойдется?»
«Цена – та же», - ответил ребе сухо, «но дизайн и благословения будут другими. Когда речь идет о таком загадочном случае, как Ваш, нужно сделать другую корону, побольше».
«Как она будет работать?»
«Подобно двум ветрам, которые встречаются в небе. Белому и синему. Синий говорит: «Я не только синий: внутри я фиолетовый и оранжевый» И тогда белый уходит прочь».
«Если бы Вы устроили мне ее по той же цене, - решать Вам.»
Ребе Лифшиц задернул обе зеленые шторы и закрыл дверь, погрузив комнату во тьму.
«Садитесь», - сказал он в давящем мраке, «Я покажу Вам корону».
«Сижу».
«Оставайтесь на месте, но поверните голову к той стене, на которой зеркало».
«Но почему в такой темноте?»
«Вы увидите свет».
Он услышал, как ребе чиркает спичкой, которая мгновенно вспыхнула, распластав тени свечей и стульев в пространстве между пустующими стульями.
«А теперь – смотрите в зеркало.
«Смотрю».
«Что видите?»
«Ничего».
«Вглядитесь».
Серебряный канделябр, сначала с тремя, затем с пятью, а затем и с семью горящими тощими подсвечниками, явился, подобно рукам призрака с пылающими кончиками пальцев, в овальном зеркале. Его жар ударил Альберту в лицо, и мгновение Альберт пребывал в потрясении.
Но вспомнив игры из детства, он подумал, чьи это проделки? Это из тех оптических трюков, которые я помню с детства. В таком случае, я убираюсь отсюда, к чертовой матери. Ну я бы еще вынес таинство, но не колдовские же штучки или общение с раввином-трюкачом!
Канделябр исчез, но остался свет, исходящий от него, и он увидел в зеркале мрачное лицо ребе, чей пристальный взгляд взывал к нему. Альберт торопливо оглянулся, чтобы проверить, не стоит ли кто-нибудь за его плечом, но никого не обнаружил. Где прятался ребе, учитель не знал, но в освещенном зеркале возникло испещренное морщинами, сморщенное лицо старика, чьи грустные глаза были неотразимы, пытливые, усталые, возможно, даже испуганные, словно они успели повидать больше, чем хотелось, но продолжали смотреть.
Что это, слайды или кинотеатр на дому? Альберт принялся искать источник проекции, но не обнаружил и луча света, который бы исходил от стены или спускался с потолка, ни предмета или образа, который мог бы отражаться в зеркале.
Глаза ребе вспыхнули подобно облакам, сочащимся солнцем. В синем небе воцарилась луна. Учитель боялся пошевельнуться, опасаясь обнаружить, что недвижим. Затем он увидел сияющую корону на голове у ребе.
Она появилась в виде плетеного перламутрового тюрбана, затем засияла причудливой звездой в синем небе, серебряная корона, сотканная из прутьев, треугольничков, серпов и полумесяцев, шпилей, башенок, деревьев, наконечников копий; словно взбесившаяся буря подхватила их с земли и заключила в эту круговерть, вплела в это сияющее скульптурное единство, лес, который вобрал несочетаемое.
Вид призрачного зеркала, корона редкой красоты – весьма впечатляющая - , как показалось Альберту, продержались не более пяти секунд, затем отражающее зеркало постепенно потемнело и опустело.
Шторы оказались поднятыми. Единственная луковица застывшей на потолке люстры-лилии испускала ядовитый свет. Стояла ночь.
Старый ребе, утомленный, уселся на сломанном диване.
«Ну, так Вы видели?»
«Я видел что-то».
Вы верите, что то, что Вы видели, – корона?»
«Думаю, да. В любом случае, я беру ее».
Ребе глядел на него в оцепенении.
«Ну то есть, я согласен сделать корону», - сказал Альберт, откашлявшись.
«Какого размера?»
«А какого размера я видел?»
«Обоих. У обоих размеров – этот дизайн, но для 986-долларовой нужно больше серебра, и благословений с ней – больше.»
«Но Вы же сказали, что в связи с особенностями недуга моего отца, ему потребуется корона другого дизайна, ну и в добавок, особые благословения».
Ребе покачал головой. «И на это есть два размера – 401-долларовый и 986-долларовый».
Учитель поколебался с пол-секунды. «Сделайте большую», - произнес он решительно.
В его руке был бумажник, и он отсчитал пятнадцать купюр – девять сотенных, четыре двадцатидолларовых, пяти и одно-долларовую – в сумме – 986 долларов.
Надевая очки, ребе торопливо сосчитал деньги, щелкая большим и указательным пальцами каждую хрустящую банкноту, словно проверяя, не приклеилась ли она к другой. Он сложил жесткую бумагу и засунул пачку в карман брюк.
«А квитанцию?»
«Я был бы рад выдать Вам квитанцию», - отрезал ребе Лифшиц, «но когда речь идет о коронах, о квитанциях не может быть и речи. Есть вещи, несовместимые с бизнесом».
«Но раз имеет место обмен денег, то почему бы и нет?».
«Всевышний не позволит. Мой отец не выдавал квитанций и дед – тоже».
«Ну а как же я докажу, что заплатил, если что-то будет не так?».
«Вот Вам мое честное слово, что все будет «так»».
«Да, но если вдруг случится нечто непредвиденное», - настаивал Альберт «Вы вернете наличность?»
«Вот Ваша наличность», - сказал Ребе, вручая учителю сверток с банкнотами.
«Ладно», - пробормотал Альберт. «Скажите, пожалуйста, а когда корона будет готова?»
«Завтра вечером. Самое позднее – к Шабесу».
«Так быстро?»
«Но ведь Ваш отец умирает».
«Да, но кажется, не так-то просто собрать корону такой тонкой работы из этих причудливых деталей.»
«Мы поспешим».
«Я бы не хотел, чтобы Вы форсировали работу, если это может нанести ущерб мощи короны или – если на то пошло – сказаться на ее качестве, на том, что я увидел в зеркале или, может быть, не в зеркале.»
Веко ребе снизошло и быстро поднялось без тени смущения.
«Мистер Ганс, Все мои короны – работа высочайшего класса. За это Вы можете быть спокойны».
Они пожали друг другу руки. Альберт, все еще одолеваемый сомнениями, шагнул в коридор. Он все еще чувствовал, что не доверяет ребе в глубине души и подозревал, что ребе Лифшиц знает это и в глубине души не доверяет ему.
Рифкеле, пыхтя как паровоз, благополучно выпустила его через парадный вход.
В метро Альберт сформулировал это для себя как вложение в эксперимент с тем, чтобы увидеть, что из этого выйдет. Ну, расходы на образование, но как иначе получить данные? Он восстановил в памяти корону такой, как он ее увидел, воцарившейся на голове у ребе, а затем припомнил, что, кажется, когда он созерцал изменчивое лицо ребе в зеркале, набрякшее веко правого глаза медленно сомкнулось в подмигивании. Припомнил ли он это на самом деле или увидел внутренним взором, или экстраполировал на прошлое то, что увидел непосредственно перед выходом из дому? Что он вкладывал в это подмигивание?
– Он не просто мошенник, он еше и подтрунивает над тобой? Снова впав в беспокойство, он точно вспомнил, что глядя в рыбьи глаза ребе в зеркале, которые в последствии зажглись светом, он силился преодолеть сон, а затем возникло лицо старика, словно на экране телевизора, в этой волшебной короне, напоминающей высокую шляпу.
Поднимаясь, Альберт воскликнул: «Гипноз! Этот ублюдочный колдун загипнотизировал меня! Никакой короны он не сделал, все – продукт моего воображения – меня надрали!»
Жульничество, хитрость и жирное веко ребе Лифшица приводили его в ярость. Образ целительной серебряной короны, если он вообще хоть секунду верил в ее существование, разбился вдребезги, и все, о чем он был в состоянии думать, это о 986 воронах, парящих в небе. Под взглядами трех любопытных пассажиров Альберт выскочил из вагона на следующей остановке, взлетел по лестнице, промчался по улице, затем обуздал пыл своих нетерпеливых конечностей на двадцать две минуты, до того, как на станции раздалось громыхание следующего поезда, и доехал до станции, что поблизости от дома ребе. Несмотря на то, что он колошматил дверь кулаками, пинал ногами, «звонил» в молчаливый звонок до мозоли на большом пальце, коробкообразный деревянный дом вместе с полуразрушенной синагогальной лавкой, пребывал во мраке, застыв в монументальной неподвижности, подобно огромному покосившемуся надгробью посреди раскинувшегося кладбища, и в боевом итоге, так и не разбудив ни души, учитель, когда на часах было далеко за полночь, отправился домой.
На следующее утро он проснулся, проклиная ребе и собственную глупость, из-за которой он связался со знахарем. Вот что происходит, когда человек – хотя бы на миг – изменяет своим убеждениям. Существуют более щадящие способы помочь умирающим. Альберт думал сообщить в полицию, но у него не было квитанции, так что не хотелось выглядеть совсем уж дурачком. Его подмывало – впервые за шесть лет учительства - позвонить и сказаться больным, затем поймать такси, доехать до ребе и потребовать возврата денег. При этой мысли он оживился. С другой стороны, а что, если ребе Лифшиц с помощниками занимались серьезным делом изготовления короны, с которой – после покупки серебра и оплаты труда ювелира, он имел, ну, скажем, сто долларов чистой прибыли – не так уж и много, и существует реальная серебряная корона, и ребе свято верит в то, что она повернет вспять течение отцовой болезни?
Невзирая на то, что его терзали подозрения, Альберт чувствовал, что лучше не спешить с вызовом полиции, ведь старый господин пообещал, что она будет готова до шабата, так что в его распоряжении было время до захода солнца.
Если он изготовит корону за это время, я не заведу против него дела, даже если это окажется хламом. Подожду-ка я лучше. Какой же я все-таки, придурок, что заказал за 986 $, а не за 401. На этом решении я потерял 585 $.
После полного тревог рабочего дня Альберт добрался на такси до дома ребе и предпринял попытку его разбудить; он даже кричал в слепые окна, выглядывающие на улицу; но то ли никого не было дома, то ли они оба прятались, ребе под сломанным диваном, а Рифкеле – силясь затолкать свою тушу под ванну. Альберт решил подождать их на улице. Скоро старику понадобится выйти из дому, сходить в шул** пятничным вечером. Он поговорит с ним, вынудит выложить всю правду. Но солнце село. На земле обосновались сумерки, и несмотря на то, что в небе сияли осенние звезды и серебряная луна, дом пребывал во мраке, и шторы были опущены, и никакой ребе Лифшиц не выходил. В маленькой синагоге появились огоньки: зажглись свечи. Альберт с горечью подумал, что возможно, ребе уже молится; может быть, он все это время был в синагоге.
Учитель вошел в длинную, освещенную ярким светом, лавку. На желтых складных стульях, расставленных по комнате, сидела дюжина человек с ветхими книгами в руках, за молитвой. Тот самый ребе А.Маркус, мужчина средних лет с высоким голосом и короткой рыжеватой бородой, вещал о Ноевом Ковчеге, повернувшись спиной к аудитории. Прихожане уставились на вошедшего Альберта, который изучал каждое лицо. Среди них старого ребе не было. Расстроенный учитель пошел прочь.
Мужчина, сидевший у двери, тронул его за рукав.
"Побудьте с нами чуть-чуть и почитайте".
"Простите, хотелось бы, да не могу: разыскиваю друга".
"Посмотрите", - сказал мужчина, "может быть, и найдете".
Альберт ждал через дорогу под каштаном, ронявшим листву. Он ждал терпеливо, и -если бы потребовалось - ждал бы и до завтра.
В начале десятого огни покинули синагогу, и последние прихожане направились домой. А затем вышел и рыжебородый ребе с ключом – закрыть лавку.
"Простите, ребе", - сказал Альберт, приближаясь к нему. "Вы знаете ребе Йонаса Лифшица, который живет наверху с дочкой Рифкеле – если она, конечно, его дочь?
"Раньше он приходил сюда", - сказал ребе с едва заметной улыбкой, "Но с тех пор, как он отошел от дел, он предпочитает большую синагогу на Мошолу Парквей, дворец".
"Думаете, он скоро будет дома?"
"Может, через час. Сегодня шаббат, так что, вероятно, он идет пешком".
"Вы случайно э… ничего не знаете о его занятии серебряными коронами?"
"Какими серебряными коронами?"
"Для помощи больным, умирающим?"
"Нет", - сказал ребе, запирая на ключ дверь синагоги, кладя ключ в карман и торопясь прочь.
Учитель, снедаемый страданием, простоял в ожидании под каштаном за полночь, все время подстегивая себя отказаться от затеи и уйти, но не в силах вырваться из клейкого плена фрустрации и гнева. Затем, по приближении часа ночи, он увидел движущиеся тени и двух людей, плывущих по течению улицы, инкрустированной тенями. Один был старым ребе в новом кафтане и элегантной фетровой шляпе с лентой вокруг тульи; он плелся усталой походкой. Рифкеле в сексуальной желтой мини-юбке, обнажавшей доверху костистые колени жердеподобных ног, шла за ним легкой походкой, останавливаясь для того, чтобы пригладить уши. Длинная белая шаль, выглядывающая из-за правого плеча, свисала до левой туфли.
«Тряпье-то за мой счет».
Рифкеле пропела длинное «Буууу» и хлопнула по ушам пухлыми ручками для того, чтобы этого не слышать. Они поплелись вверх по скудно освещенной лестнице, и учитель проследовал за ними.
«Я пришел для того, чтобы увидеть свою корону», - сказал он бледному удивленному ребе в гостиной.
«Корона», - произнес ребе надменно «готова. Идите домой и ждите, отцу скоро станет лучше».
«Прежде, чем выйти из дому, я позвонил в больницу, и улучшений нет».
«Разве можно ожидать быстрого улучшения, если даже доктора не знают, что это за болезнь? Дайте короне еще немного времени. Даже Богу непросто разобраться в человеческих болезнях».
«Я пришел увидеть то, за что заплатил».
«Я уже Вам показывал, Вы увидели прежде чем заказать».
«То был образ или что-то в этом роде. Я требую, чтобы Вы показали мне реальную вещь, за которую я заплатил почти тысячу долларов.»
«Послушайте, мистер Ганс,» - сказал ребе сдержанно, «существуют вещи, которые нам можно видеть, и Он позволяет нам видеть их. Есть другие вещи, которые нам не дозволено видеть – и Моисей это знал – и одна из них – это лицо Бога, а другая – настоящая корона, которую Он создает и благословляет . Чудо есть чудо, и это Божье дело».
«А разве Вы ее не видите?».
«Ну уж не глазами».
«Я не верю ни единому Вашему слову, жулик вы грошовый.»
«Корона – настоящая. Если Вы верите в волшебство, - то это для тех, кто требует, чтобы им корону показали: мы пытаемся дать им представление о ней. Для тех, кто верит, волшебства нет.
«Рифкеле», - торопливо заговорил ребе, «принеси папе книгу с письмами».
Чуть погодя она вышла из комнаты, в легком испуге, глядя в сторону, затем вернулась через десять минут - спустив воду в туалете - в бесформенном длинном фланелевом халате с большой пожелтевшей тетрадью, в которой выпадающие страницы были щедро прослоены старыми письмами.
«Письма благодарности», - сказал ребе.
Перелистнув несколько выпавших страниц дрожащей рукой, ребе извлек письмо и прочел его вслух осипшим от волнения голосом: «Дорогой ребе Лифшиц. После чудесного исцеления моей матери, госпожи Мэкс Коэн, я готова покрыть поцелуями Ваши босые ноги. Ваша корона сотворила чудо, и я рекомендую ее всем своим друзьям. С искренней преданностью, г-жа Эстер Полатник.
«Это коллега учительница».
Он прочел следующее. «Дорогой ребе Лифшиц, Ваша 986-долларовая корона полностью и окончательно излечила моего отца от рака поджелудочной железы с метастазами в легкие тогда, когда ничто уже не помогало. Никогда прежде не верил я в чудесное исцеление, но теперь мои сомнения рассеялись. С благодарностью Вам и Всевышнему. Со всей искренностью, Дэниэл Шварц».
«Адвокат», - сказал ребе.
Он протянул книгу Альберту. Альберт не притронулся к ней.
«Ребе Лифшиц, я хочу видеть одну единственную вещь, и это – не книга с никому не нужными благодарностями. Я хочу видеть серебряную корону отца.»
«Это не возможно. Я уже объяснил Вам, почему не могу этого сделать. Слово Божье – закон Божий».
«Ну раз уж Вы цитируете закон, то или Вы мне предъявляете корону в течение пяти минут, или первым делом завтра утром я подаю на Вас жалобу на имя прокурора Бронкса.»
«Бу-бу», - пропела Рифкеле, хлопнув себя по ушам.
«Заткнись!» – сказал Альберт.
«Я требую уважения», - закричал ребе. «Грубер юнг!»***
«Я накатаю телегу, и Окружной прокурор прикроет вашу лавочку, если ты немедленно не возвращаешь 986 долларов, которые ты у меня выманил».
Ребе заколебался в нерешительности. «Разве так разговаривают с ребе, представляющим Бога?»
«Вор, он и есть вор».
Рифкеле завыла и разрыдалась.
«Ша», - просипел ребе Альберту, сцепляя и расцепляя серые руки. «Вы напугаете соседей. Послушайте меня, мистер Ганс, Вы своими глазами видели, как выглядит настоящая корона. Честное слово, ни один из клиентов этого не видел. Я показал Вам во имя Вашего отца, для того, чтобы Вы попросили меня сделать корону, которая его спасет. Не вредите чуду».
«Чуду», проревел Альберт «Это мошенничество с дебильной девочкой на побегушках и гипнотическими зеркалами. Вы меня загипнотизировали и надрали».
«Помилуйте», - взмолился старик, бродя шаткой походкой между стульями. «Имейте милосердие к старику. Подумайте о моем бедном ребенке. Подумайте об отце, который Вас любит».
«Он ненавидит меня, сукин сын, чтоб он сдох!».
Во взрыве тишины девочка от испуга пустила слюни.
«Ага!» - закричал ребе, бросая озверевший взгляд и указывая пальцем на Бога на небесах.
«Убийца!» – заорал он в ужасе.
В стенаниях, отец и дочь бросились в объятия друг к другу, тогда как Альберт, окольцованный шипами массивной мигрени, помчался вниз по отбивающим дробь ступеням.
Спустя час старший Ганс закрыл глаза и испустил дух.


*Шпетер - потом, позднее (идиш)
**шул - синагога
** *грубер юнг - сопливый хам (идиш)




Примечание:
Заметки по еврейской истории

 
Повествующие Линки
· Больше про Diaspora
· Новость от Irena


Самая читаемая статья: Diaspora:
Советская еврейская песня


Article Rating
Average Score: 0
Голосов: 0

Please take a second and vote for this article:

Excellent
Very Good
Good
Regular
Bad



опции

 Напечатать текущую страницу  Напечатать текущую страницу

 Отправить статью другу  Отправить статью другу




jewniverse © 2001 by jewniverse team.


Web site engine code is Copyright © 2003 by PHP-Nuke. All Rights Reserved. PHP-Nuke is Free Software released under the GNU/GPL license.
Время генерации страницы: 0.057 секунд