Уроки идиш
Евреи всех стран, объединяйтесь!
Добро пожаловать на сайт Jewniverse - Yiddish Shteytl
    Поиск   искать в  

 РегистрацияГлавная | Добавить новость | Ваш профиль | Разделы | Наш Самиздат | Уроки идиш | Старый форум | Новый форум | Кулинария | Jewniverse-Yiddish Shtetl in English | RED  

Help Jewniverse Yiddish Shtetl
Поддержка сайта, к сожалению, требует не только сил и энергии, но и денег. Если у Вас, вдруг, где-то завалялось немного лишних денег - поддержите портал



OZON.ru

OZON.ru

Самая популярная новость
Сегодня новостей пока не было.

Главное меню
· Home
· Sections
· Stories Archive
· Submit News
· Surveys
· Your Account
· Zina

Поиск



Опрос
Что Вы ждете от внешней и внутренней политики России в ближайшие 4 года?

Тишину и покой
Переход к капиталистической системе планирования
Полный возврат к командно-административному плану
Жуткий синтез плана и капитала
Новый российский путь. Свой собственный
Очередную революцию
Никаких катастрофических сценариев не будет



Результаты
Опросы

Голосов 716

Новости Jewish.ru

Наша кнопка












Поиск на сайте Русский стол


Обмен баннерами


Российская газета


Еврейская музыка и песни на идиш

  
Эстер Кей. Маршал, IX

Отправлено от Anonymous - Friday, December 24 @ 00:00:00 MSK

Diaspora* * *

Было воскресенье, выходной день. Галя с мамой проводили почти все воскресенья в городе. Отец отдыхал с газетой на диване. Дедушка играл в шахматы с соседом-пенсионером. Мама чистила картошку, слушая сводку погоды по радио.
— Снова заморозки обещают, — сказала она, увидев вошедшую в кухню Галю, — а ты где была? На улице темно, куда тебе ходить в такое время?
— Маршала провожала, — устало ответила Галя.
— Ой, деточки! Какие же это проводы в пятнадцать лет?
— Мам, ты не знаешь, какой он хороший.
— Да я ничего и не имею против. Конечно, хороший. Но тебе надо побольше об учебе задумываться. Иди, делай уроки. «Первым делом, первым делом — самолеты, — пропела мама, — ну а девушки, а девушки — потом!» Так и у тебя: первым делом — конспекты, экзамены, а мальчики — потом!
— Он — не «мальчики», — сказала Галя, — он — один!
Мама была, видно, очень довольна тем, что у нее есть выходной день и что вся семья в сборе. Поэтому она не стала спорить, а только улыбнулась.
— Дедушка, — сказала Галя, заходя в комнату, — расскажи мне что-нибудь про еврейскую историю. Ты ведь мне так давно ничего не рассказывал!
Дедушка испуганно посмотрел на соседа, с которым играл в шахматы. Тот озабоченно потер лоб, обдумывая очередной ход. Похоже, что сосед не услышал Галиных слов насчет еврейской истории. Дедушка вздохнул с облегчением.
— Иди пока погуляй, Эйделе, — так он называл Галю, — через часик поговорим, ладно?
Иногда он звал ее «мэйдале». Она думала, что и Эйделе, и мэйдале — это просто ласкательные словечки, а на самом деле одно из них было именем собственным. Ее настоящим еврейским именем...
Через час мама позвала всех ужинать, потом по телевизору начался интересный фильм, и беседа с дедушкой не состоялась. Наутро по дороге в станицу Галя с мамой уселись на задние сиденья рейсового автобуса и принялись шептаться, точно две подружки, о сердечных делах. Галя рассказала все по порядку: как Маршал заговорил с ней, выдавая ей банку с молоком... как они катались на лошадях... как он спас ее от снежного обстрела... как писал ей записки... как открыл свое происхождение... и даже то, как отказался взять принесенный ему Галей самопал.

А теперь вот — уехал в Киев... Слушая Галин рассказ, мама постепенно успокаивалась. Речь шла, судя по всему, о неглупом юноше, принципиальном, даже, пожалуй... благородном. Что из этого выйдет? Кто знает. В книгах по педагогике написано, что вмешиваться и разрушать такие дружбы подростков очень опасно... Это может подорвать доверие к родителям на всю жизнь... Подумав так, мама отнеслась к Галиным откровениям тактично и уважительно. И даже спросила сочувственно: «Тебе вообще понятен этот его порыв, этот отъезд из дому?»
Гале, если честно, было понятно только то, что она любила Маршала и тосковала по нему. И его отъезд был для нее невыносимым испытанием. Но, неожиданно для себя, она заговорила вдохновенно, с тем внутренним огнем, который был обычно свойственен Эсфири Соломоновне и, надо думать, от учительницы передался ученице:
— Я приведу тебе пример, мам, — сказала Галя, — вот, скажем, птицы бывают — домашние и дикие... Домашние — сидят в своем дворе и живут на всем готовом. А дикие — летают по разным странам, смотрят на все с высоты своего полета... И люди тоже ведут себя по-разному. Так вот, Маршал — он не домашний. Он на готовеньких истинах сидеть не захотел. Как только его мать сказала ему, что он — еврей, — так сразу у него точно крылья выросли. И он, представляешь себе, самостоятельно поехал не просто в другой город, а даже в другую республику, Украину, чтобы отыскивать там подпольную йешиву! Меня лично такой поступок восхищает!
— Да, — настороженно ответила мама, — удивительная история. Честно говоря, я и не знала, что где-то в Союзе еще существует йешива... А откуда это стало известно Маршалу?
— От моей учительницы по музыке! Ее Эсфирью звать. Она нам столько всего... еврейского рассказывала! — воскликнула Галя.
Тут уж у мамы и вовсе голова пошла кругом... Столько лет она нервничала по поводу того, что в их квартире дедушка — верующий, тайком «культ отправляет». Так старалась всячески заглушить все ростки Галиного интереса к еврейству! И вот, пожалуйста, в станичной глухомани вдруг находится преподавательница музыки — еврейка, которая всю эту мамину просветительскую работу на нет сводит!
— Как же эта Эсфирь оказалась в Заветном? — осторожно поинтересовалась мама.
— А ее, — прошептала Галя, — из консерватории уволили. За то, что на выезд в Израиль документы подала!
Мама забеспокоилась еще больше.
— Тебе лучше бы с ней не общаться, — сказала она, — кто знает, что у нее на уме? Очень подозрительная, судя по всему, личность!
— Ты не хочешь, чтобы я ходила к ней заниматься музыкой? — испугалась Галя.
— Музыка — это одно, а в разговоры себя втягивать не позволяй. Скажи, что тебе не интересно тратить время на болтовню!
— Но мне очень даже интересно!.. Она нам объясняет про Тору, про Всевышнего, про всемирный потоп, про кошерную еду...
— Ш-ш, — перебила испуганная мама. Галина осведомленность в еврействе превосходила ее опасения настолько, что ей было страшно даже подумать о последствиях. С такими понятиями и познаниями — как сможет ее дочка преуспеть или даже просто существовать в обществе развитого социализма? А Маршал, если он действительно (как поначалу ни казалось ей это невероятным) отыщет в Киеве подпольную йешиву, то может ведь и за решетку попасть, в числе таких же, как он сам, сорвиголов!
Мама настороженно прислушалась к шуму рейсового автобуса, как бы проверяя, удается ли ему заглушить удары ее сердца, которое вдруг заколотилось в груди от страха. Но в автобусе все было как обычно — веселое кряхтенье сельских бабушек, возвращавшихся с городского базара со своей копеечной прибылью, квохтанье цыплят в ящике, разговоры корейцев, сидевших в проходе на мешках с каким-то товаром, пара пьяненьких мужичков, с трудом удерживавших равновесие стоя — словом, вся привычная действительность, вся серенькая житейская канва, российская непролазная обыденность. Скучная, но совсем нестрашная.
— Ладно, — сказала мама, — как-нибудь потом поговорим.

22. КЛЕОПАТРА

В марте вся станица взволновалась: в клуб привезли на просмотр импортный фильм. Да не просто импортный, а американский! Да еще и название-то какое: «Клеопатра»! Афиша возле клуба изображала не совсем одетую «роковую женщину» Клеопатру с клубком змей на шее. Маринин поклонник Сашка Латышев очень вовремя вспомнил, что билетерша клуба — его тетя, и к Международному Женскому Дню сумел достать целых шесть билетов. Комсорг Цай был в ужасе от афиши, однако сумел проявить политическую гибкость и записал в своей тетрадке: «Восьмое марта — знакомство с буржуазным киноискусством, разоблачение его порочных коммерческих принципов».
Вечером Галя зашла за Мариной. У ее родителей, колхозников, был довольно богато обставленный дом, в котором имелся даже цветной телевизор. По экрану плавно двигались красавицы в русских сарафанах и кокошниках — передавали, как обычно, концерт в честь праздника.
— Что бы мне такое одеть? — бормотала Марина, роясь в сундуке с нарядами. Издав торжествующий клич, она подбежала к трельяжу, держа в руках нечто золотистое.
— Это мы... — начала она и натянула платье через голову. Где-то оно застряло, и Марина уже из платья бубнила: — Это мы...
Наконец голова пролезла:
— Это мы с мамой по журналу мод шили!
Фасон был совершенно фантастический. Сверху платье отличалось пышностью в стиле буфф — рюши, складки... Черный широкий пояс застегивался на бедрах, и все то пышное, что было наверху, свисало вниз. Юбка же была на диво узкая. Желтый искусственный шелк блестел и шуршал. Марина прервала созерцание самой себя в зеркале, полезла в шкаф и достала с полки коробочку с тенями.
— Давай краситься.
— Не умею.
— Тю! Научишься!
Накрашенные, они стали как две куклы. Перед выходом на улицу Галя все-таки смыла с век и черные стрелы, и зловещие тени, и заодно с губ — «роковую» помаду. Все равно Маршала в станице нет. Для кого же ей стараться быть красивой? Со двора постучали в окно. Мартовская ранняя темень, душистый ветер и четверо парней встретили их на улице. Марина первым делом проявила заботливость и сказала Латышеву, чтобы он застегнул свою куртку, потому что холодно и он может простудиться.
На вечерний сеанс у клуба собралось много народу. Молодежь толпилась перед клубом, парни курили, девушки звонко смеялись. Перед началом фильма на сцену вышла лекторша из областного общества «Знание» и тонким птичьим голосом стала рассказывать о том, какой пустой и аморальный фильм сейчас покажут. Все ждали, пока она кончит говорить, чтобы скорее увидеть этот пустой и аморальный фильм. Занавес раздвинулся наконец во всю ширину экрана, вспыхнули яркие кадры чужой, сказочной, невозможной жизни. Сначала Цезарь беседовал с Клеопатрой, потом там были всякие битвы и любовные сцены. Галя посмотрела кино минут двадцать, потом вдруг встала и начала пробираться к выходу.
— Чего ты? — полюбытствовала последовавшая ее примеру Марина.
Галя махнула рукой.
— Неинтересно? — высказала предположение Марина.
Они вышли из темного зрительного зала.
— Мне кажется, — сказала Галя, — что я не должна развлекаться и ходить в кино, пока мы с Маршалом не вместе.
— Да он про тебя и не думает! — воскликнула Марина, — он же в Киев уехал!
— Он и уехал для того, чтобы стать мне ближе...
— Что-то ты говоришь загадками! — не поняла Марина, — он поехал к дядьке, на товароведа учиться!
— Не только на товароведа, — сказала Галя.
— А на кого еще?
— На еврея. Тору изучать.
— Что изучать?
Марина озадаченно смотрела на нее.
— Отчего вы грустны, Клеопатра? — раздался из кинозала голос Цезаря.

23. ВЕСНА

В воскресенье, когда Галя с мамой снова были дома, в городе, отец вручил Гале пришедшее по почте на ее имя письмо, с удивлением и не без иронии говоря:
— Молодой человек какой-то тебе пишет...
Она сразу разволновалась, взяла запечатанное письмо и пошла с ним по квартире, ища подходящее место присесть и раскрыть конверт. На кухне? Нет, там мама возится с посудой. В дедушкиной комнате? Там так сильно пахнет лекарствами, что... впрочем, какая разница. Дедушка как раз спит, а она тихонько войдет и прочтет письмо. Так она и сделала.
И вот что было в письме:
«17 марта. Привет, Галя. Пишу тебе, находясь в доме у дяди. Как твои дела? Я тут подрабатываю в ЦУМе учеником товароведа. Все вокруг новое, интересное. Не знаю, как найти йешиву. Синагогу отыскал, но там мне не дали адрес йешивы — боятся, наверное. Ведь йешива подпольная. Синагога — красивая, старинная, на улице Щековицкой. Я там познакомился с одним старичком. Стал его расспрашивать о молитвах. В еврейском молитвеннике часто встречается слово „Борух“. Оно означает — „Благословен“. Это слово может быть и личным именем. Так мне старичок объяснил. Он там, в синагоге, сторожем работает. Я ему помог ворота синагогальные починить — они были сломаны. Так мы и подружились. А другие старики на меня смотрят подозрительно. Они по утрам молятся в большом нижнем зале. Накрываются белыми молитвенными покрывалами и читают вслух свои молитвы. Красиво. А йешиву я найду, обязательно. Пока! Знаешь, я тебе, наверное, буду редко писать. Только если что-то важное произойдет. Потому что когда я тебе пишу, то как бы вижу твой образ. И мне это мешает. Я хочу быть пока что сам по себе. Ладно?»
...Галя сидела и счастливо вздыхала, весенний ветерок пробирался через форточку и колыхал занавеску в дедушкиной комнате, во дворе пищали детишки, чирикали птички, солнце игралось с листвой, то убегая, то вновь застилая ее приливом золотого света, и не было конца этому доброму, радостному воскресному утру...
Дедушка проснулся и посмотрел на нее.
— Принести тебе чаю? — спросила она, — с пряником?
— Принеси, принеси, — отозвался он, — и холодной воды тоже, таблетку запить.
Попив чаю, дедушка завернулся с головой в белое покрывало и уселся читать молитвы. Галя посмотрела на него и подумала строчками, которые запомнились ей из письма Маршала: «Старики накрываются белыми молитвенными покрывалами и читают вслух свои молитвы. Красиво!» Действительно, это было красиво. Дедушка сидел, как ангел белокрылый.
— Дедушка, как эта штука называется? — спросила Галя шепотом, указывая на покрывало.
— Талес, — сказал он, не поворачивая к ней головы.
Весна пришла и сумела скомкать остаток учебного года очень быстро... Первого апреля был день смеха, и это выражалось в том, что все дурачили друг друга. Как? Например, посылали по всему классу записочки, подписанные чужими именами... Марина послала записку Белопольской, подделав почерк Цая, как будто он признавался ей, Белопольской, в любви... Вот умора-то! И сердец пронзенных по краям записки штук пять нарисовала, чтоб силу чувства подчеркнуть. А Цай сидит себе, ничего не подозревает! Вдруг Белопольская получает от него якобы записку, краснеет, подпрыгивает на стуле, начинает оборачиваться в его сторону и «стрелять» глазами...
Кол, ведя урок физики, то и дело раздавал замечания: «Что за турбуленция здесь происходит? А ну проветри голову! Или башку дома забыл? Где твой кочан? Чего вертишься?» Башка, кочан и голова у него были синонимами.
Белопольская строила глазки Цаю. Но не успел Кол вникнуть в суть дела и отобрать у нее записку, как класс грохнул хохотом за его спиной: оказывается, в него кто-то бросил цветочек с липкой лентой, который слетел было, да все же зацепился сзади на его пиджаке. Цай подскочил, чтобы снять с уважаемого учителя этот неуместный цветочек, и тут Белопольская одарила одноклассника таким влюбленным взглядом, что он застыл на месте, ничего не понимая. И, когда у него раскрылись глаза на ее чувства, он смело распорядился снятым со спины Кола цветочком по своему усмотрению. А именно, подбросил его Белопольской, проходя мимо нее к своему месту за партой. О, неужели ее чувство к нему оказалось взаимным!? Подстроившая все это Марина от восторга захлопала в ладоши, ликуя, что ее шутка удалась.
Авторитет Кола был спасен прозвеневшим звонком, потому что класс так разгулялся, что учителю не помогло бы его львиное рычанье... День вранья, день любви... Солнце в мокрых от дождя окнах... На Галину парту то и дело приземлялись дурацкие записочки от Брыля и Мантулы, так что в конце концов она перестала их раскрывать. Зато на уроке литературы, слушая объяснения Татьяны Федоровны о динамике взаимоотношений героев Пушкинской поэмы — о том, как Онегин под конец влюбился в Татьяну Ларину, — она тоже сочинила записку. Только сама себе. От Маршала, как будто. «Галя! Я тебя люблю. Маршал». Малюсенькими буквами. Ах, если бы это было по правде!
А девятого Мая был день Победы над фашизмом... Маршевая музыка гремела на школьной площадке. Красный флаг, салют отчизне... На день Победы все комсомольцы должны были посменно в парах нести караул у Вечного огня. Галю поставили в пару с Цаем. Целый час пришлось простоять в неподвижной «позе патриота». Вечный огонь пылал, венки у памятника пестрели... Что полагалось чувствовать в это время? Галя не знала. Она была серьезной и думала про мужа их хозяйки Анны Романовны, который погиб на фронте. И про папиного отца, также убитого на войне. И про семью Маршала, беженцев, которые именно из-за этой войны оказались в Ростовской области, в станице Заветное. Удивительное дело: на одно и то же событие, то есть войну, можно было смотреть по-разному — как советский человек и как еврей. И понимание этого события получалось различным. Как гражданин страны Советов, ты изо всех сил гордился победой над Германией. Как еврей, ты содрогался от ужаса при слове «Треблинка», например, или «Бабий Яр», или «Змиевская балка», — и эта дрожь была так велика, что не оставалось места для прочих эмоций. Галя испытывала в большей мере этот еврейский ужас, нежели советскую гордость от победы. Хотя ее никто не учил испытывать ужас, а, наоборот, приучали гордиться, как советского человека. Романовна в тот день плакала. Ведь ее муж с войны не вернулся. А значит, радость победы как-то обошла ее боком. Как и миллионы других. В песне так и поется: «Этот праздник со слезами на глазах».

Продолжение следует


www.moshiach.ru

 
Повествующие Линки
· Больше про Diaspora
· Новость от Irena


Самая читаемая статья: Diaspora:
Советская еврейская песня


Article Rating
Average Score: 0
Голосов: 0

Please take a second and vote for this article:

Excellent
Very Good
Good
Regular
Bad



опции

 Напечатать текущую страницу  Напечатать текущую страницу

 Отправить статью другу  Отправить статью другу




jewniverse © 2001 by jewniverse team.


Web site engine code is Copyright © 2003 by PHP-Nuke. All Rights Reserved. PHP-Nuke is Free Software released under the GNU/GPL license.
Время генерации страницы: 0.070 секунд