Музыкальный киоск
Евреи всех стран, объединяйтесь!
Добро пожаловать на сайт Jewniverse - Yiddish Shteytl
    Поиск   искать в  

 РегистрацияГлавная | Добавить новость | Ваш профиль | Разделы | Наш Самиздат | Уроки идиш | Старый форум | Новый форум | Кулинария | Jewniverse-Yiddish Shtetl in English | RED  

Help Jewniverse Yiddish Shtetl
Поддержка сайта, к сожалению, требует не только сил и энергии, но и денег. Если у Вас, вдруг, где-то завалялось немного лишних денег - поддержите портал



OZON.ru

OZON.ru

Самая популярная новость
Сегодня новостей пока не было.

Главное меню
· Home
· Sections
· Stories Archive
· Submit News
· Surveys
· Your Account
· Zina

Поиск



Опрос
Что Вы ждете от внешней и внутренней политики России в ближайшие 4 года?

Тишину и покой
Переход к капиталистической системе планирования
Полный возврат к командно-административному плану
Жуткий синтез плана и капитала
Новый российский путь. Свой собственный
Очередную революцию
Никаких катастрофических сценариев не будет



Результаты
Опросы

Голосов 716

Новости Jewish.ru

Наша кнопка












Поиск на сайте Русский стол


Обмен баннерами


Российская газета


Еврейская музыка и песни на идиш

  
Эстер Кей. Маршал, XI

Отправлено от Anonymous - Sunday, December 26 @ 00:00:00 MSK

Diaspora26. ЛЮБИТ — НЕ ЛЮБИТ

Человек предполагает — а Б-г располагает. И это очень обидно человеку. Тем более, когда человек — такой юный, наивный и влюбленный, как Галя. Прошло почти три года, а от Маршала не было ни строчки!
Эсфирь Соломоновна, с которой Галя, живя в городе, часто встречалась, говорила ей, что не следует видеть в ее дружбе с Маршалом нечто обязывающее, не стоит тосковать, а нужно просто жить как живется, думать больше об учебе, о помощи по дому, по уходу за дедушкой, о делах насущных и каждодневных.
— Но ведь я так хочу настоящей, взрослой любви! — восклицала Галя, будучи с Эсфирью Соломоновной откровенна, как не была ни с кем другим.
— Вот и люби своих ближних настоящей, взрослой любовью. И пусть это выражается в твоих поступках, — с улыбкой отвечала учительница.
— А Маршал? — вздыхала Галя, получая некое мучительное удовольствие от упоминания его имени-клички.
— А Маршал — самостоятельный, независимый человек, который, если ты помнишь, ничего серьезного тебе не обещал.
— Но как вы считаете, Эсфирь Соломоновна, — он меня любит? — произносила Галя умоляющим голосом.
— Я что — карточный пасьянс? Или ромашка? Думаешь, я могу угадывать — «любит —не любит»?
И Эсфирь Соломоновна хладнокровно переводила разговор на другую тему.
— Как тебе нравится учиться в вечерней школе? — спросила она однажды.
— Знаете, там почти нет учеников! — сказала Галя, — вся школа существует только на бумаге!
— А как же ты учишься? — удивилась Эсфирь Соломоновна.
— «Для галочки». Я сижу и занимаюсь своими делами. Иногда, правда, приходят взрослые парни и девушки, и тогда бывает урок. Но редко. В общем эта «Школа работающей молодежи» — сплошная фикция!
— А как твоя работа во Дворце культуры? Ты уже считаешься машинисткой или еще ученицей?
— Ученицей. Через месяц, может быть, мне выдадут трудовую книжку. Тогда и оформят меня как машинистку.
— Нравится тебе там, в этом Дворце?
— Как вам сказать... Одиноко! У меня там свой уголок, возле Отдела кадров. Сижу себе, стучу всякие указы-приказы... Эсфирь Соломоновна! — сказала Галя, — может, мы с вами сходим в синагогу? Знаете, мне как-то пусто внутри от этого бесконечного ожидания писем. Грустно.

— Чем же тебе поможет синагога?
— Не знаю. Думаю, чем больше я узнаю про еврейство, тем интереснее Маршалу со мной будет.
— Значит, ты хочешь в синагогу из-за него?
Галя нехотя призналась:
— Ну, так вроде бы получается...
— Видишь, — сказала учительница, — какая ты еще невзрослая: чуть ли не все твои действия продиктованы желанием заинтересовать «любимый предмет», то есть Борю. А ему, я думаю, не такая жена нужна. Ему нужна девушка деятельная, сильная, способная строить жизнь, а не только вздыхать.
— Но ведь вы, например, ходите в синагогу! А вы — деятельная, сильная!
— Я хожу в синагогу для дела.
— Какого?
— Я там полы мою.
— Что-что? — Галя не поверила своим ушам. — Полы? Вы же преподаватель консерватории!
— Ничего, мои музыкальные пальчики и на мытье полов тоже годятся.
— Но это же такое... неинтеллигентное занятие!
— Зато полы в синагоге чистые. Приходи, посмотришь.
Галя посмотрела на Эсфирь Соломоновну недоверчиво.
— А когда в Израиль уедете, там тоже полы мыть будете?
— Я не знаю, уеду ли я. Пока что мне в выезде отказывают. Мой муж сумел выехать к своим родным в Иерусалим и ждет, что я тоже закончу оформление документов. Я хожу, обиваю пороги ОВИРа и других организаций, но пока безрезультатно. Прошу Б-га сотворить чудо. В синагоге потолки высокие, акустика прекрасная, так я, когда одна там нахожусь, пою молитвы, обращаюсь к Нему... а потом снова набрасываю тряпку на швабру и — давай шуровать. Чувствую себя так, как будто Б-г — со мною, самым реальным образом. И мы с Ним вместе моем полы.
— Вот это да...— протянула Галя, — вот вы — настоящая, древняя, еврейка, Эсфирь Соломоновна. По духу древняя. Вот бы мне такой быть! Тогда бы Маршал меня точно полюбил!
— Опять ты за свое! — рассердилась учительница, — еврейкой надо быть не ради того, чтоб кто-то тебя полюбил!
... Эсфирь Соломоновна раз взяла Галю с собой в синагогу, но ничего интересного там для нее не оказалось. Сидят себе старички по утрам в холодном большом зале, бормочут что-то. Синагога большая, хоральная, с голубыми стенами и узорами на потолке. Раньше в Ростове было четыре синагоги, но одну немцы взорвали, другую — советская власть с землей сровняла, третью — под склад переделали, а вот эта, четвертая, до сих пор стоит. Только пусто в ней и безжизненно. Молодежи в таком месте делать нечего.

27. ДЕДУШКИНА ДУША

Чудо свершилось: Эсфирь Соломоновна получила разрешение на выезд. Для Гали это было не очень-то радостное известие.
— Скажите мне, — обратилась она к учительнице, — почему это я к вам так сильно привязалась? Вы смелее и честнее всех людей, каких я только знаю. Вы и Маршал. И почему теперь с Вами тоже приходится прощаться? Это несправедливо!
— Что ж, такое тебе выпало испытание, — сказала Эсфирь Соломоновна, — сначала тебе помогли набрести на истину, а потом предоставили самой идти по жизни. Б-г всегда так делает. Чуть поддержит — и отпускает. Но и когда отпускает, то все равно находится рядом. Надо научиться это чувствовать.
Галя вздохнула.
— Дайте мне наставления, советы какие-нибудь! Я ведь от родителей только одно слышу: готовься к поступлению в пединститут, учись изо всех сил... Как будто других целей в жизни нету. А дедушка теперь в больнице, я его проведываю, но разговаривать с ним как-то не очень получается.
— Ты — его единственная внучка?
— Да.
— Тогда постарайся дать дедушке как можно больше внимания, тепла. Это сейчас — самое важное.
Эсфирь Соломоновна улетела в Москву, а оттуда — в Израиль. А Галин дедушка вскоре оставил мир земной... Перед кончиной он велел Гале пойти в синагогу и привести оттуда людей. Галя сделала все, как он просил, и их дом наполнился странными людьми — говорившими на идиш старичками, которые хлопотливо принялись что-то обсуждать с Галиными родителями. Бородатый еврей средних лет, которого остальные называли Йосей, вынул перочинный ножик и сделал надрез на маминой кофте... Это было знаком траура. Потом старики громко читали молитвы, потом маленький автобус вез их всех на кладбище... Обернутое в белое покрывало дедушкино тело было погружено в очищающую стихию земли. Скрылось под холодным черноземом.
На следующий день мама со строгим видом позвала папу и Галю для важного разговора. Она сказала, что в кухне мясная и молочная еда и посуда отныне будут разделены. В память о дедушке. Потому что на таком порядке он в свое время настаивал, но по определенным причинам (при этих словах мама с упреком посмотрела на папу) с его желанием не посчитались... Потом мама отправилась в синагогу и заказала для упокоения и возвышения дедушкиной души «кадиш». Галя с удивлением обнаружила, что мама знает очень много еврейских обычаев, традиций, только скрывала это раньше. И в Б-га, как вдруг выяснилось, верит. Иначе зачем бы «кадиш» заказывала? Ведь это — молитва! Обращенная к Б-гу! Значит, Б-г, по маминому мнению, существует!
Подошло время, когда русские бабушки обычно красят яйца, то есть Пасха, и тут... мама решила опять сходить в синагогу, на этот раз для того, чтобы купить там мацы. Что за странный хлебец с дырочками эта маца! Вот такую, стало быть, пресную дырчатую коврижку и ели евреи, выходившие из Египта?
Галя теперь поняла: семья их все-таки не такая уж атеистическая. На философские и теологические вопросы ни мама, ни папа, пожалуй, ответить бы не смогли, но зато сколько всяких деталей еврейского быта они, оказываются, знали! И стоило дедушке скончаться, как все их познания вспыли на поверхность. Неужели они и мацу на Песах вдруг решили есть исключительно в память о дедушке? Маца бы еще ладно. Но в одну прекрасную пятницу мама взяла да и зажгла две свечи! Тут уж Галя не вытерпела и попросила объяснений.
— Смотри, никому не рассказывай, — предупредила мама, — это «шабос-лихт», субботние свечи...
— А почему раньше... — заговорила было Галя, но мама опередила ее с ответом:
— Раньше нельзя было! Соседи донести могли. Знаешь, что такое «борьба с религиозным культом»?
— А что, сейчас уже с этим культом не борятся? — удивилась Галя.
— Сейчас посвободнее стало...
— Мам, а если сейчас посвободнее стало, то, может, нам стоит в Израиль поехать? — осторожно поинтересовалась Галя.
— Нельзя нам. Невыездные мы. Отец же над военным проектом работает!
— Ну и что! Эсфирь Соломоновна тоже невыездная была, а теперь все-таки выехала! И вообще, мам, я иврит и дальше учить хочу. Дедушкины книги что, некому теперь читать будет!?
Вот так парадокс: пока дедушка был жив, все его «религиозные причуды» тщательно скрывались как что-то нежелательное, опасное. А когда он ушел под холодный чернозем, при этом взлетев куда-то в небо в виде бестелесной души, то все в семье точно перетряхнулось. Как будто его душа мистическим образом расширилась там, наверху, стала такой большой, теплой, ощутимой, и смогла заполнить своим влиянием весь дом. Вся квартира была теперь как бы полна дедушкиной душой... Особенно его комната. Галя обнаружила там множество тетрадей, исписанных буквами на идиш, старые молитвенные принадлежности, книги, фотографии каких-то раввинов, а у дверного проема — вбитый гвоздями пергамент, почти незаметный, тоже, наверное, связанный с чем-то Б-жественным...
Теперь уже можно было спросить у мамы все, что Гале было непонятно, насчет того же, скажем, странного предмета, висевшего у притолоки. Мама больше не пугалась и не избегала таких разговоров. Она про себя рассудила так: не обидно ли, что дочь как бы уходит от родителей, теряет к ним доверие — только потому, что какие-то другие люди, вроде этой Эсфири Соломоновны, проявляют готовность ответить на вопросы о еврействе? Не лучше ли родителям удовлетворить подобное любопытство и тем самым сделать свою связь с взрослеющим ребенком более прочной и полной?
Мама это осознала — пусть несколько поздно, но осознала. И вполне спокойно объяснила Гале, что возле двери дедушкиной комнаты висит не что иное, как «мезуза» — сделанный из коровьей шкуры плотный кусочек, похожий на бумагу, а на нем чернилами начертаны буквы священной молитвы «ШМА, ИСРАЭЛЬ». Кроме того, мама знала назначение всех предметов, оставшихся после дедушки, — вот, например, тфиллин, филактерии, кожаные коробочки с ремешками для молитвы, вот талес большой, а вот талес маленький... знала и названия книг, хотя читать по-еврейски уже забыла... знала, что за тетрадки, исписанные дедушкиной рукой на идиш, хранились в комнате — это было собрание хасидских рассказов и притчей, преимущественно про Бердичевского Ребе, к которому восходила генеалогия дедушкиной семьи.
Дедушкина фамилия была причудливая — Бармгерцикер, что на идиш значило «милосердный». А может, это было прозвище, данное кому-то из его предков — например, тому же Бердичевскому Ребе, который славился своим умением всегда защищать перед Б-гом и людьми любого еврея, даже самого грешного.
Однажды (читала Галя в тетрадке) сказал Бердичевский Ребе, обращаясь к Всевышнему:
— Владыка мира! Как можешь Ты обвинять нас в грехах? Ведь Ты сам упрятал все доброе и достойное в книги с пыльными страницами и маленькими буковками, а все низменное и порочное, все соблазны этого мира сотворил в цвете и красе, в соблазнительных вкусах и запахах, в полном соответствии с нашими чувственными ощущениями! И как же Ты после этого можешь от нас чего-то требовать?!
Эта история и много других хранились в дедушкиных записях. Он их собирал с юности. Эти блеклые тетрадки с ним и на войне побывали, когда он служил на фронте военврачом. Повсюду сопровождал его Бердичевский Ребе...
У Галиного папы было совсем равнодушное отношение к собственному еврейству: кроме как на носу да в паспорте, оно нигде не и ни в чем не выражалось и нисколько его не интересовало. Он в своем заводском конструкторском бюро пользовался авторитетом, никаких нападок со стороны коллег никогда не встречал, характер у него был счастливый, уживчивый, а ум — острый и практичный, и зачем, спрашивается, ему было осложнять это идеальное положение какими бы то ни было попытками проникновения в свою собственную суть, в свою еврейскую душу? Совершенно незачем.
Но Галины — и религиозные, и любовные — чувства папа уважал. За прошедшие два с лишним года ее любовь к Маршалу стала для него свершившимся фактом. Он понял, что это — не тема для шуток и не предмет для споров. Будь избранный ею молодой человек здесь, — разумеется, его бы приняли не так просто: кто вы такой, позвольте? Но в том-то и дело, что его не было, он находился далеко, налицо было лишь Галино целенаправленное ожидание, томление, тоска по нему. Это было как в сказках про царских дочек, которые заболевают и которых никто не может вылечить, и тогда строгий папа-царь соглашается обещать дочку в жены тому, кто ее исцелит... До болезни, слава Б-гу, дело не дошло, но все симптомы неизлечимой любви у Гали имелись... И папа от души желал, чтобы все поскорее устроилось — и устроилось именно так, как ей, дочери, представлялось наилучшим и желанным.
...Галина работа во Дворце культуры Ростсельмаш поначалу ей очень нравилась.То был и вправду дворец: с колоннами, фасадом и фонтанами. А позади него располагался Луна-парк с множеством аттракционов. В здании дворца были и концертные залы с роялями, и балетные комнаты с зеркалами, и кафетерий, и библиотека... Постепенно она научилась печатать на пишущей машинке красиво и аккуратно, и ее оформили как секретаря-машинистку. Началась ее трудовая биография. Но через год произошло что-то, что заставило ее почувствовать себя на этой должности неловко. Наверное, она в свои семнадцать лет стала весьма привлекательной. Потому, что какой другой причиной можно объяснить то, что директор Дворца начал оказывать ей совершенно неделовое внимание, вызывая ее в свой кабинет: бросал восхищенные взоры, говорил комплименты, выражал желание поделиться с ней своим богатым жизненным опытом, а затем и продвинуть ее по службе...
...Заметив это его чрезмерное внимание, она испугалась. Вдруг за этим что-то кроется? Нехорошо быть секретаршей у такого подозрительно-льстивого начальника... Хоть и жалко было терять хорошую работу, но Галя решила забрать свою трудовую книжку из отдела кадров Дворца, уволившись «по собственному желанию». Месяц после этого она нигде не работала. Тосковала, пыталась то петь в каком-то самодеятельном ансамбле, то танцевать рок-н-ролл в районном клубе, то изучать эсперанто — искусственный «общечеловеческий» язык... Неудовлетворенность, нереализованность все сильнее давали о себе знать. Иногда Галя ездила на могилу дедушки, проведывала его. Ждала писем от Эсфири Соломоновны, но их не было. Вечерняя школа и подготовка к поступлению в пединститут не отнимали у нее много времени, и с этим оставшимся, незаполненным временем было решительно нечего делать. Мама и папа уже начали за нее волноваться — она стала такой раздражительной, неспокойной...
Но тут-то и наступило время великих перемен... Прийдя вместе с мамой в синагогу (нужно было внести деньги за «кадиш»), Галя обнаружила, что теперь там уже были не только старики. В последнее время в синагоге стали устраивать для молодежи уроки иврита, а также встречи субботы и праздников. Галин с мамой приход совпал с концом праздника Хануки....Бородатый мужчина средних лет по имени Йося зажег в присутствии членов общины восемь свечек и рассказал о том, как греки в свое время запретили евреям соблюдать законы Торы... Как самоотверженные евреи боролись за свою веру... И как Всевышний сотворил чудо, предав многочисленных — в руки малочисленных, даровав евреям возможность расчистить Святилище, то есть Храм, и зажечь в нем светильник-семисвечник. Масло в нем горело восемь дней, хотя количества его могло хватить только на один день.
Собравшиеся в темноте синагогального зала евреи смотрели на зажженные свечки как на чудо, как на символ: духовный мрак отступал перед лицом маленьких, трепетных еврейских свечек! Вот они — семьдесят лет мрака и преследований, сгинули в небытие! Тонкий свет духовности победил толщу тьмы! Светят, светят вечные огоньки еврейства... Раввин Йося в своей речи так прямо и говорил, что еврейство — оно вечное, что ему никакие власти не помеха. И что если еврей хочет вернуться к своим корням, то никто не в силах его остановить!
Мама слушала и вздыхала. А Галя напряженно вдумывалась в Йосины слова, чувствовала, как щеки ее начинали гореть от какого-то счастливого возбуждения, и по дороге домой вдруг разразилась целой речью:
— Мам! Сколько же можно вам с папой жить, согнувшись, сгорбившись? Что вы запуганные какие-то? Почему бы вам с ним не ходить в синагогу? Да это же счастье — быть евреем! Вон какие праздники, какая история! Да у нас весь мир должен учиться!
Она начала всхлипывать прямо на автобусной остановке — к счастью, кроме них с мамой и одного спящего пьянчужки, там больше никого не было. Галя кричала возмущенным шепотом, точно вся ее душа вдруг востребовала своей свободы, своего воздуха:
— Вот Эсфирь — это человек! И Маршал — человек! А вы с отцом — только одно название, что евреи! Что у вас еврейского? Никакой гордости, никакой веры!
Мама помолчала, потом вдруг сказала, как бы беседуя с самой собой:
— Как посмотрела бы на бледных, истощенных евреев, которых в вагоны для скота загоняли, так и поняла бы... Думаешь, легко было евреям выжить? «Запуганные»! Еще бы не быть запуганными!
Она пожала плечами. И начала рассказывать.
— Время-то какое было... Двадцатые годы, это когда мои родители из местечка в город переехали. Только и слышно: того сослали, того расстреляли... Какие тебе молитвы, какая тебе учеба? Только бы устроиться куда-нибудь поскромнее, понезаметнее. Твой дедушка хорошим врачом считался. А сам себе навредил: у него уж если какая минутка свободная выдавалась, то все за молитвенник брался. Во врачебном кабинете, где принимал, там его и выследили: тут как тут, сидит в белом покрывале и, значит, культ отправляет. А он и не отрицал, все напрямую признал. Так его — в черный список. Теперь по всей области нельзя его на работу принять. Ну, что будешь делать? Переехали мои родители в Винницу. Там я родилась. А за отца кто-то из знакомых вступился, умилостивил за него. Снова устроился врачом. Зажили вроде как люди. Мать все время халы пекла, с детства помню. Много, бывало, напечет, на подоконник выставит остужаться — так все соседи просят: угостите, Сарра Моисеевна! А одна соседка все выспрашивать любила у нас, у детей: «дети, а ваши родители почему свининку не кушают? А какие продукты вы получаете? Особенные, да? Из-за границы посылки приходят?» Потом доносила, видно. Хотя доносить было нечего: никаких посылок нам никто не присылал. И отца вербовали, чтоб доносчиком стал. Всех тогда вербовали. А отец — ни в какую не согласился, и тогда его снова чуть не уволили. Ну, а потом война! Дедушкины медали видела? Всю войну прошел, в рот не взял ничего некошерного! Вот какой он был. Всю войну ел хлеб, овощи да яйца. А ты говоришь, нет у нас ничего еврейского! Да если б он не был евреем, то уж стал бы Героем Советского Союза — такие подвиги совершил военврачом! А ему одну награду дали, что жизнь сохранили. Это Б-г его сохранил. С войны вернулся, всех сыновей переженил, дочерей выдал замуж, и проработал еще двадцать лет в Ростове. Мало таких упорных, как он. Да еще и истории записывал про Бердичевского — значит, верил, что когда-то кому-то они пригодятся!.. Мама умолкла. А у Гали лились неудержимые слезы. Дедушка, дедушка, вот бы вернуть тебя к жизни, поговорить еще раз по душам, вдуматься в твои рассказы, поделиться с тобой своими мыслями, чувствами... Какой же я была глупой, самовлюбленной! Жили бок о бок, а будто порознь.

Продолжение следует


www.moshiach.ru

 
Повествующие Линки
· Больше про Diaspora
· Новость от Irena


Самая читаемая статья: Diaspora:
Советская еврейская песня


Article Rating
Average Score: 0
Голосов: 0

Please take a second and vote for this article:

Excellent
Very Good
Good
Regular
Bad



опции

 Напечатать текущую страницу  Напечатать текущую страницу

 Отправить статью другу  Отправить статью другу




jewniverse © 2001 by jewniverse team.


Web site engine code is Copyright © 2003 by PHP-Nuke. All Rights Reserved. PHP-Nuke is Free Software released under the GNU/GPL license.
Время генерации страницы: 0.058 секунд