| Help Jewniverse Yiddish Shtetl | Поддержка сайта, к сожалению, требует не только сил и энергии, но и денег. Если у Вас, вдруг, где-то завалялось немного лишних денег - поддержите портал
| |
| Самая популярная новость | | Сегодня новостей пока не было. | |
 Опрос | |
| |
| Поиск на сайте Русский стол | | |
| Обмен баннерами |
| |
| Еврейская музыка и песни на идиш |  | |
 | |
|
Шуламит Шалит. Эти строчечки на идиш... (о поэте Доре Хайкиной) Отправлено от Anonymous - Thursday, January 27 @ 00:00:00 MSK
|
 Поэт посвящает свои стихи кому хочет. Может и редактору. Но чтобы редактор посвящал стихи автору, которого печатает на своих страницах?! Такого не помню. В разделе "Местечко" газеты "Новости недели", дело было в 1993 или 1994 году, я прочла стихотворение "Бабушкины годы", и одного этого стихотворения хватило, чтобы запомнилось имя автора. Разве так уж много стихов, вызывающих – мгновенно – доверие к поэту, улыбку, желание прочесть кому-то ещё? А для детей ли оно или для взрослых – не знаю. Может быть, для взрослых, которые всегда в душе – дети, а может для умных маленьких внуков:
Ходит наша бабушка,
Палочкой стуча.
Говорю я бабушке:
- Позови врача!
От его лекарства
Станешь ты здорова!
Если будет горько, -
Что же здесь такого?
Ты потерпишь чуточку,
А уедет врач,
Мы с тобой на улице
Поиграем в мяч!
Будем бегать, бабушка,
Прыгать высоко!
Видишь, как я прыгаю?
Это так легко!
Улыбнулась бабушка:
- Что мне доктора?
Я не заболела,
Просто я стара!
Просто очень старая,
Волосы седые.
Где-то потеряла я
Годы молодые.
Где-то за огромными
За лесами тёмными,
За горой высокою,
За водой глубокою.
Как туда вернуться,
Людям неизвестно…
Говорю я бабушке:
- Вспомни это место!
Я туда поеду,
Поплыву, пойду!
Годы молодые
Я твои найду!
Я за это стихотворение, как за ниточку, потянула – и весь клубок выкатился – книжка Доры Хайкиной "С кем такого не бывает?", издательство "Малыш". Для старшего дошкольного возраста. Переводы с идиш Владимира Орлова. В той, прошлой жизни, почему-то не читала, не видела, не знала. Прислали мне и взрослые книги Доры Хайкиной – на идиш, украинском, потом на русском - в переводах знакомых и близких людей Юлии Нейман, Льва Озерова и Натэллы Горской.
Два своих перевода из Доры Хайкиной прислал мне Леонид Школьник. А с ними и своё стихотворение, ей посвящённое. Он и есть тот редактор, с которого начался наш рассказ.
Дора Хайкина из Хайфы
Мне пришлёт свои стихи.
Строчечки её смешные
Как дыхание, тихи.
Незатейливы, негромки –
Не услышать их нельзя… -
так начиналось это стихотворение, тоже незатейливое, доброе и грустное. К нему мы ещё вернёмся.
Из той же детской книжки:
Встреча
От грохота города,
Шума вокзала
К зелёному лесу
Нас поезд привёз.
Я слушала птиц,
Я цветы собирала,
Я гладила белые
Руки берёз.
И вот я стою
У ручья голубого,
Ручей потихоньку
О чём-то журчит.
Смотрю –
На поляну выходит
Корова,
Корова глядит на меня и молчит.
Сначала стояла она
И молчала,
Рога наклонила,
Молчанье храня.
Потом она вдруг
На меня замычала,
Потом замахала хвостом
На меня!
Ведь я не сказала
Корове ни слова:
Стояла она
От меня далеко.
Вот вы и скажите –
Откуда корова
Узнала, что я
Не люблю молоко?!
Картошка в мундире
Мне сказала мама:
- Подожди немножко,
Хорошенько руки
Вымой, не спеша.
Не забудь, что скоро
Сварится картошка,
А она в мундире
Очень хороша!
Видел я картошку
В нашем магазине –
Заходил туда я
Много раз подряд.
Видел я картошку
В маминой корзине –
Не похож картофель
На лихих солдат.
Я гляжу в окошко,
Тишина в квартире.
Не могу понять я,
Не могу решить:
Для чего картошке
Щеголять в мундире?
Кто решил мундиры
Для неё пошить?
Вот она дымится.
Я сажусь на место.
Мама улыбнулась:
- Ешь её скорей!
До чего картошке
Горячо и тесно!
Снять с неё мундиры
Нужно поскорей!
Нам такое блюдо
Нравится обоим.
Я картошку чищу
И – скорее в рот!
А иначе строем,
С барабанным боем
Вся моя картошка
От меня уйдёт!
Давно сказано, что для детей надо писать так же, как и для взрослых, только еще лучше. Увидеть необычное в обычном, открывать мир заново, - глазами внуков – это тоже Дора Хайкина. Точнее, одна из граней её дарования.
В 1993 году, сразу по приезде в Израиль, известная еврейская поэтесса Дора Хайкина отмечала своё 80-летие. Разумеется, в кругу семьи. А в это время в столице Украины, в Доме литераторов, состоялся торжественный вечер, посвящённый её юбилею.
Неисповедимы пути твои, Господи! Какие времена настали! Юбиляр в Израиле, юбилей в Украине! Известно, что Киев в течение более сотни лет был центром еврейской литературы и культуры. Там жил и творил Шолом-Алейхем, там напевал свои песни Марк Варшавский (киевский адвокат и даровитый дилетант, песни которого "Ойфн припечек" и "Ахцик эр ун зибцик зи" (18 - ему и 17 - ей), да и многое другое стало классикой еврейского фольклора); там, в Киеве, творили Давид Бергельсон, Лейб Квитко, Давид Гофштейн; там был создан научно-исследовательский институт еврейской культуры, среди преподавателей которого был блестящий Макс Эрик, друг Моше Кульбака и Ури Цви Гринберга, Переца Маркиша и будущего профессора Израильской академии языка иврит Файвла Мельцера. В этом институте до 1937 года, до его ликвидации, Дора Хайкина работала библиографом, сюда она вернётся в конце войны – машинисткой, когда при Академии наук Украины позволено будет открыть Кабинет еврейской культуры.
О том, как прошёл литературный вечер, посвящённый Доре Хайкиной, написал из Киева тогдашний собственный корреспондент "Новостей недели" Михаил Фельдман. Как положено, о творчестве юбиляра говорили известнейшие украинские литераторы, читали её стихи и пели их, ибо композитор Яков Цегляр положил их на музыку. А выбирать было из чего – у Доры вышло свыше 20 книг – поэзия, проза, переводы. За этой корреспонденцией в Израиль пришло письмо из Киевского еврейского культурно-просветительского общества имени Шолом-Алейхема. Не просто поздравление, а документ исторического характера и человеческого самочувствия, некоторые строки из которого заставляют сжиматься сердце:
"Дорогая Дора Григорьевна! – писал от имени правления общества его председатель Александр Бураковский, - на расстоянии чувствуешь всё обострённее и больнее. Вся Ваша жизнь, творчество и Ваше последнее решение многое изменили в нашей жизни. Все мы оказались одетыми в костюмы датского короля. Все наши потуги и намерения, надежды и грёзы оказались наивной побрякушкой. Вернее, не оказались, они такими и были, да вот вдруг упало покрывало… и мы остались на сцене… среди декораций. Впрочем, прозрению научить невозможно, каждый человек прозревает самостоятельно… И тем не менее надо жить. Надо надеяться. Надо мечтать о "синей птице", даже если уверен, что она уже никогда не прилетит на эту родную и проклятую Б-гом землю.
И мы живём. И всё, что можно сделать в царстве кривых зеркал – пытаемся сделать. Мы – это общество им. Шолом-Алейхема. Это "последние из могикан" евреи, которые не хотят быть "украинцами еврейского происхождения", но никак не могут, да и смогут ли когда бы то ни было стать равными со всеми – евреями Украины. Нас много и нас мало. Ибо мы стареем, и мудрость наша всё больше парит в воздухе, нежели твёрдо ступает по земле. Мы – арьергард, а может быть даже последний разъезд в тысячелетней еврейской культуре Украины, некогда мощной и блистательной, всемирно известной.
Вы, Дора Григорьевна, одна из последних представителей этой культуры. После нас, судя по всему, наступит вскоре время еврейских скоморохов, шутов, еврейских "потёмкинских деревень", еврейских "культурных резерваций", подаваемых как туристическое шоу на десерт интуристам.
Но сегодня плакать нельзя. Сегодня я хочу по поручению Правления поздравить Вас с юбилеем. Мы так мечтали вместе с Вами провести этот вечер, посвящённый Вам и Вашему творчеству… Мы Вас любим, Вы – наша мама, ибо мы чаще приносим Вам свои горести, нежели радости. Мы чаще опускаем в Ваши ладони своё заплаканное лицо и реже – смеющееся. Мы чаще приходим с просьбами, чем с подарками. Простите нас за это.
Сегодня плакать нельзя. Сегодня праздник. Большой еврейский праздник евреев Украины. И мы будем счастливы, если наша любовь и тепло долетят до Вас. Мы желаем Вам прожить столько, сколько даст Б-г, в здоровьи, в счастьи, в радости. Вы их заслужили. Мы преклоняемся перед Вами, Вашим творчеством, Вашим мужеством, скромностью и талантом.
С любовью, Ваш…"
(Мне говорили, что и автор письма покинул Киев - Ш.Ш)
Поразительный документ! Как последний привет, как последняя страница в тысячелетней летописи еврейской жизни на Украине. Слышен трепет этого листочка - трепет еврейского сердца, его писавшего, - слова любви, сбивающиеся на рыдание. Но есть в нём и другой аспект – о месте юбиляра не только в еврейской культуре, но и в еврейской жизни, по крайней мере, на протяжении полувека.
Дора родилась в 1913 году, в Чернигове. В годы гражданской войны и после неё воспитывалась в детском доме. Об этом писала в прозе, об этом и стихи.
По какой дорожке мне пойти сначала,
По пробитой стёжке?.. По тропе глухой?..
Где-то я когда-то детство потеряла,
Я рассталась где-то с детскою порой.
Может быть, по снежной мне пойти дорожке,
К низенькой калитке, где белым-бело?..
Там стоит девчонка! Посинели ножки.
Губы у ребёнка холодом свело.
Я бы ей дыханьем ножки отогрела,
В тёплые сапожки их могла обуть.
Нужно, чтоб сапожки в холод были целы,
Чтоб дарил игрушки ей хоть кто-нибудь!..
Может быть, зелёной мне пойти дорогой,
Где Десна лепечет шёлковой волной?
Может, там с девчонкой встречусь босоногой
И её за ручку приведу домой?
Мы её, бедняжку, сразу б посадили
За накрытый стол, в круг других детей,
Я бы рассказала небыли и были,
Сказку бы за сказкой сочинила ей.
Чтобы веял вечер тишиною сладкой
И казалось небо шторой голубой…
Ты потом легла бы в тёплую кроватку,
И тепло-уютно было б нам с тобой!
Ты в окно смотрела б, как блуждают звёзды…
Как прекрасны эти звёздные пути!..
…Детство моё, детство!.. Видно, слишком поздно,
Видно, не удастся мне тебя найти.
Сколько б ни искала – много или мало, -
Самым ранним утром иль к исходу дня…
Потому, что детство я не потеряла,
Потому, что не было детства у меня!..
Первый сборник стихов был издан в Киеве в 1938 году, а второй был уже отпечатан во Львове, но началась война, и он сгорел. Война, война, она не забывается, хотя её и не ищут, как детство…
В лесу ирпенском мне давно знаком
Разбитый дот в овраге, у лощины.
Давно я знаю трещины на нём,
Как знаю на лице своём морщины.
Вот проволоки скрученный кусок,
Травинка из-под камня просочилась,
Со дна пробился маленький дубок,
Не знающий того, что здесь случилось.
Здесь трещину любую – что ни день
Залечивает мудрая природа.
Но осень сорок первого, как тень,
Присутствует в любое время года.
Дора прислала мне свои воспоминания, объёмистую рукопись, сегодня они частично уже опубликованы. Разные эпизоды из разных периодов жизни. Среди них – яркие, незабываемые картинки, сценки, колоритные образы людей. Это встреча на радио, где она была с труппой Михоэлса, это любимый учитель - еврейский писатель Моисей Аронский. Она обожала его уроки, его самого и его книгу "Нина и Майорчик". Но самое удивительное было, когда Моисей Аронович "будто невзначай" произнёс: "Вчера на заседании секции еврейских писателей Давид Гофштейн читал своё новое стихотворение". Она знала стихи поэта наизусть. Но тут она с восхищением смотрела в глаза учителя, которые – глаза – вчера смотрели в глаза Давида Гофштейна. Как будто силилась поймать взгляд великого поэта в глазах своего учителя. Глубокое преклонение перед талантом, радость открытия, поэтому так свежи её рассказы о людях, которых она встречала в жизни.
Всё меньше людей, могущих сказать: я помню Соломона Михоэлса, я видел и слышал Переца Маркиша, Давида Гофштейна, Давида Бергельсона, поэтому и воспоминания Доры Хайкиной – для нас – как крупицы золота. Среди них и окрашенные великой горечью и грустью. На мемориальной доске в Киеве, в Союзе писателей, среди имён погибших золотыми буквами написано и имя Герша Диаманта – поэта и её доброго друга. Получив повестку из военкомата, он обошёл за один день почти всех еврейских писателей - от Давида Гофштейна и Ноаха Лурье до Аврама Гонтаря и Ривы Балясной, а последний визит нанёс ей, Доре.
- Прощай. Будь здорова. Пиши хорошие стихи.
- Ты неправильно прощаешься, - поправила Дора, - надо говорить "до свидания".
- Мы больше никогда не увидимся, свидания не будет.
Она не могла оставить его в таком настроении и вышла вслед за ним на вечернюю, как показалось, слишком освещённую улицу, с чересчур нарядными и оживлёнными людьми… Дора шла через силу, пыталась шутить:
- Ты придёшь ко мне в порванных ботинках, я скажу: у тебя порваны ботинки, а ты скажешь, и она процитировала его стихи:
"Майнэ ших зайнэн церисн
Фун либэ арумгэйн аф дэр эрд".
(Мои ботинки порваны
От любви ходить по земле.)
Предчувствие его не обмануло. Ни в целых, ни в порванных ботинках Дора его больше не увидела - Герш Диамант с войны не вернулся.
Читаешь воспоминания, а перед глазами – живые кинокадры. Эвакуация. Железнодорожный состав. Крики, слёзы. Мама и она с 3-х летним сыном Самуилом уже в вагоне, поезд пошёл, а муж, еврейский писатель Ихил Фаликман, бежит за вагоном, протягивая ей 5-летнюю Зою. Долго-долго, и днём, наяву, и ночью, во сне, видела Дора бегущего за поездом мужа, в отчаянии протягивающего ей ребёнка. Ихил всю войну провёл на фронте, был ответственным секретарём редакции газеты "За разгром врага". О нём, как части самой себя, рассказывает скупо. "Свою жизнь я не люблю ворошить. Она ничем не примечательна", - пишет она в ответ на мои вопросы. И снова и снова рассказывает о людях, встреченных в жизни, о поэтах, писателях, забытых, полузабытых… Я уверена, что мы ещё прочтём книгу её воспоминаний – о Григории Берёзкине, Пейсахе Новике, Фейге Гофштейн, вдове поэта, Александре Померанце, его жене Френсис, о польской подруге Кристине Живульской, бывшей узнице Освенцима (может, Вам доводилось читать её книгу "Я пережила Освенцим"?). Дора посвятила ей стихи.
Они познакомились в Ялте, в Доме творчества, куда приезжали и польские писатели. Кристина рассказала: вместе с матерью она оказалась в Варшавском гетто. Однажды в каком-то необъяснимом порыве она взяла мать под руку и пошла к выходу – к воротам. И никто их не остановил. Ушли из гетто, как в сеансе гипноза. Маму приютили друзья, Кристина нашла подпольщиков, но была арестована (Живульская – это подпольная кличка). Попала в тюрьму, а потом в Освенцим. После войны Кристина вышла замуж – за поляка. Родила двух сыновей. Стала известной писательницей. В 1968 году, когда Гомулка стал выгонять евреев из Польши, отправила сыновей в Голландию. С мужем, как видно, рассталась. В последнем полученном Дорой письме Кристина писала, что отправляется в Германию "снимать номер". В гостинице, что ли? Нет, тем, кто соглашался вытравить с руки освенцимский номер, Германия платила большие деньги. Больше писем не было. А потрясло меня то, что Дора помнила номер на руке подруги, как дни рождения своих детей. Кристина в Освенциме вела картотеку заключённых. Все 55907 человек из этой картотеки были убиты. Её номер был 55908. Он мог стать первым в другом исчислении. Она перешла в новую эру со старым номером…
Кристине Живульской посвящается
Звёзды на небе считаю в эту позднюю осень.
Их пятьдесят пять тысяч и – девятьсот восемь.
Берег морской завален камешками, как просом.
Их тоже пятьдесят пять тысяч и – девятьсот восемь.
И столько же я насчитала иголок на древней ели.
Так долго их считала – даже глаза заболели.
… А на руке её тонкой – след,
Мёртвых пятьдесят пять тысяч и – девятьсот семь.
Она – девятьсот восьмая. Живая. Одна совсем…
(Пер. Л.Школьника)
Где она сегодня? Что с ней стало? Может, кто-нибудь знает?
Пока живёшь, всё помнишь – и травы, и ветер, и морскую гальку, и имена. Дора верна памяти друзей и называет их – и про себя и вслух – в стихах и прозе, чтоб звучали в воздухе Израиля, на еврейской земле.
И другой подруге, талантливой Риве Балясной, не довелось увидеть дорину любимую Хайфу. Но в Израиль приехал внук Ривы Дима.
Риве Балясной
Мы остались лишь вдвоём с тобой –
Поэтессы, давние подруги.
Но одна – зимою ли, весной –
Выйдет из назначенного круга.
А другой, счастливой, дольше жить,
Чтоб на "мамэ-лошн" неубитом
Продолжать и думать и творить…
Вопреки наветам и обидам,
Воспевать летящий с неба снег
И друзей оплакивать ушедших,
Смерть свою не только на войне,
Но и в стуже лагерной нашедших.
Та, другая, будет так же петь
О садах цветущих и о звёздах.
И сумеет оборвать лишь смерть
Эту песню, тёплую, как воздух.
Я не знаю, ночью или днём,
Но узнают в одночасье люди:
В Киеве единственном моём
Ни одной из нас уже не будет.
(Пер. Л.Школьника)
Меня остановила строчка "Вопреки наветам и обидам"… В стихах Дора Хайкина не писала об антисемитизме, разве что в "Песне о докторе Хавкине":
Помнишь, как камнями
Здесь, на Успенской, в окна бил погром?
Но вот её рассказ, леденящий кровь. Кто это в шесть лет рассказывает ребёнку о деле Бейлиса? О кровавом навете… Играя с другими девочками, героиня рассказа, она сама, Дора, порезала пальчик зелёным стёклышком, и так как остановить кровь было нечем, взяла пальчик в рот. И вдруг случайная подружка по играм закричала страшным голосом:
- Она еврейка…
- Чего вдруг… - встала на защиту другая.
- Но она пьёт кровь… - в ужасе протянула первая.
И когда Дора поведала маме вечером о том, что случилось, мама усадила её напротив себя и рассказала ребенку о деле Бейлиса… "Жив курилка", - сказала мама, закончив рассказ, а кто такой курилка – не объяснила. Через много лет пришло из Палестины печальное известие: умер Бейлис.
Есть у Доры Хайкиной ещё один похожий рассказ, уже периода эвакуации, где хозяйка Фёкла заявляет: "Ты меня обманула. Я думала – вы цыгане – и впустила вас". А ещё через несколько дней она вынесла из их клетушки деревянную кровать, разобрала её, забросила на чердак: пусть лучше сгниёт. И дети и мать спали, кто на полу, кто сидя на чемодане… Когда же немолодой солдат привёз им кровать, одну на всех, мама сияла от радости – не от того, что есть уже своя кровать, а что встретила хорошего человека.
И Дора редко вспоминает плохое, от всех бед спасают дети, внуки, литература, искусство, природа.
Быть может, и впрямь в облаках я парю,
Но всё же я чувствую землю свою,
Ту землю, где часто молчит мой язык,
Поскольку он зря говорить не привык.
О правде молчать мне случалось порой,
Но всё ж не звала я долину – горой,
И, если когда я не знала чего,
Незнанья не прятала я своего.
"Паришь в облаках!" – часто мне говорят.
Пусть так! Но, охотно же, дней своих ряд
Ткала я, как раньше ткала полотно, -
Вот здесь, на земле, где светло и темно,
Где нужно всё так, как нам руки нужны,
Как сердцу – просторы голубизны.
"Витаю?.." Но всё ж на земле я своей,
Где есть и враги, но где больше – друзей!
И пусть я витаю на крыльях мечты,
Нужны мне земные деревья, кусты,
Нужна мне травинка и малый цветок,
Вон тот, что на поле стоит одинок
И всё же - в сияньи небесных светил…
Мне нужно, чтоб ты меня тоже любил!..
Парю в облаках, в небесах я плыву,
Но чувствую землю.
Землёю живу.
Я часто чувствую себя ниже травинки
Порою с травинкой я крохотной схожа,
Порой ничуть не ниже деревца,
Ну, скажем, той берёзы белокожей,
Мечтающей у нашего крыльца.
Хоть не всегда я буду с нею ровней,
Тянуться вверх – присуще с детства мне.
Пусть я сейчас молчания безмолвней,
Беззвучней рощи – в белом зимнем сне,
Но я молчанье разменяю скоро,
Не на гроши – на музыку труда,
И не на миг – на времени просторы,
Надолго, если уж не навсегда!
Многие могут сказать вслед Леониду Школьнику, посвятившему стихи своему автору:
Дора Хайкина из Хайфы
Мне пришлёт свои стихи.
Строчечки её смешные,
Как дыхание, тихи.
Незатейливы, негромки -
Не услышать их нельзя.
В них опять цветут каштаны,
Снег идёт, звонят друзья.
Дора дорого платила,
Да и платит до сих пор,
За любую букву в строчке,
За немой в глазах укор,
За невысказанность боли,
За немыслимый исход…
Дора Хайкина из Хайфы
Мне стихи свои пришлёт.
Я, в обычной круговерти,
К ним не сразу подберусь.
Но однажды, как удушье,
Подберётся к горлу грусть.
И тогда, в бумагах роясь,
Я найду листок-другой,
А на тех листочках лёгких –
Этот почерк дорогой,
Незатейливые строчки,
Невостребованный свет.
Я начну читать, и грусти
Словно не было и нет.
Нет ни грусти, ни удушья –
Снег и звёзды, Киев, свет;
Эти строчечки на идиш –
Ничего дороже нет…
У Доры добрый дом. Замечательные дети – Самуил, Дима и Зоя. Очень любил Дору и зять Володя Качко, ветеран и инвалид Второй мировой войны, потерявший в ней огромную семью - 18 человек.
Звоню Доре, поздравляю ее с 90-летием (октябрь 2003). Она говорит: "Передайте всем людям, что я желаю им покоя". Потом поправляет себя: "Нет, не покоя, а спокойствия".
Дима рассказывает, что Володя, муж сестры Зои, ушел из жизни в 2002 году. А ведь именно Володя, позвонив мне однажды из Хайфы, решительно спросил: "Когда же вы напишете о Доре Хайкиной?" Спешите делать добрые дела?.. Володи нет. Как жаль, что мы вечно опаздываем. Как больно, что я опять опоздала...
Сергей Бирюков
Голос Шуламит
“Мы примиримся с ночью –
Так щедро струится щедрость Б-жья”
Эльза Ласкер-Шюлер
Восемь тридцать. Радио. Суббота.
«Литстраницы». Голос Шуламит.
Им внимать – и праздник, и работа,
Но, возможно, Бог меня простит…
Музыка поэзии и красок:
Поэтесса Эльза – «Авигайль»...
Из каких невыдуманных сказок –
Черный лебедь, голубой рояль?
«Принц Юсуф» из города Берлина
С первым снегом в темных волосах –
Потеряв Германию и сына,
Не забыть о Боге в небесах?..
Как не онемел язык германский,
Что тебе проклятья извергал,
Фантазерка, ангел, «принц Фиванский»,
Поэтесса-лебедь Авигайль?...
Улетела в сказку от погрома,
Лагеря и газовых печей,
В край иврита, родины и дома,
Веруя: “Поймут без толмачей”.
Полчаса мурашками по коже
Песня-быль с несказочным концом:
Черный лебедь крылья тихо сложит
На земле, завещанной отцом...
…Вами начинается Суббота,
Голос дня седьмого, Шуламит.
Слушать Вас, конечно же, работа,
Но Господь ее благословит.
Вашим делом, где душа – основа,
Продолжаясь, дышит и живет
Тайный сговор голоса и слова –
Музыке не нужен перевод.
©Альманах "Еврейская Старина"
|
|
| |
| Article Rating | Average Score: 0
Голосов: 1
| |
|
|
Главное меню
Опрос
