| Help Jewniverse Yiddish Shtetl | Поддержка сайта, к сожалению, требует не только сил и энергии, но и денег. Если у Вас, вдруг, где-то завалялось немного лишних денег - поддержите портал
| |
| Самая популярная новость | | Сегодня новостей пока не было. | |
 Опрос | |
| |
| Поиск на сайте Русский стол | | |
| Обмен баннерами |
| |
| Еврейская музыка и песни на идиш |  | |
 | |
|
Persons: Шике Дриз Отправлено от Yoel - Monday, February 25 @ 10:04:28 MSK
|
 Александр Лейзерович (Калифорния)
ОВСЕЙ ОВСЕЕВИЧ ДРИЗ: "ЗАЧЕМ Я НА СВЕТЕ ЭТОМ..."
Было это, наверно, году в 1965-м или 66-м. На одной из "переводческих сред", регулярно проходивших в те годы в Центральном Доме Литераторов в Москве, председательствовавший в тот вечер Вильгельм Вениаминович Левик сказал: "Я должен был сегодня читать свои переводы из Ронсара и дю Белле. Но вместо этого хочу познакомить вас с замечательным поэтом, пишущим на идиш, - Овсеем Овсеевичем Дризом. Наверняка, многие из вас знают его стихи для детей в переводах Спендиаровой, Благининой, Сефа, но, к сожалению, его стихи "для взрослых" никогда не переводились или, по крайней мере, не печатались. Овсей Овсеевич сам будет читать свои стихи и переведёт их содержание".
Вышел невысокий человек с шапкой седых волос, угольно-чёрными бровями и напряжённым ртом... Сейчас, спустя много лет, черты его лица сливаются у меня в памяти с автопортретом Мартироса Сарьяна... Начал читать... Точнее - петь... Точнее - это было что-то вроде мелодекламации, но абсолютно естественной, без тени нарочитости или какой-то искусственности. Впечатление было огромное... Больше всего очаровывало сочетание мудрости и наивности, открытости и замкнутости, иронии и печали.
В ту же ночь, по памяти, я перевёл одно стихотворение - "Мой бедный дядя", а в последующие дни развил бурную деятельность - раздобыл номера журнала "Советиш Геймланд", где печатались стихи Дриза, мобилизовал родственников и знакомых старшего поколения, кто ещё мог читать на идиш, заставил их сделать подстрочники, начал переводить... Самое главное было (или казалось) - найти, передать трудно уловимую и ещё труднее передаваемую без нажима, наигрыша интонацию, так ярко прозвучавшую в чтении самого Дриза. Некоторые стихи словно ждали, чтобы их перевели - так естественно возникали и складывались строки. (Потом, правда, спустя какое-то время, оказывалось, что над ними ещё работать и работать!) Другие - ни в какую не поддавались переводу - русские строчки не звучали, оставались мёртвыми. Через месяц или около того, разузнав домашний адрес и телефон Дриза и договорившись о встрече, я поехал к нему на "Аэропорт", где недавно на гонорары за "детские стихи" он купил себе кооперативную квартиру в "писательском" доме. Повёз плоды своих трудов. Потом были ещё встречи - у него дома, в Доме Литераторов...
Не смею сказать, что мы "подружились", но Овсей Овсеевич благожелательно отнёсся к моей работе - принял её практически без замечаний. Для него была важна не буквальная точность, а именно интонация стиха. Читал стихи, не принятые в печать. Он умел дать удивительно ёмкий "подстрочник", который, вкупе с его напевным чтением, словно сам подсказывал переводческие ходы. Некоторые стихи переводить не разрешал-говорил, что обещал их своим друзьям, которые долгие годы буквально "кормили" его, публикуя переводы "детских" стихов, часто - под своим именем, когда сам Дриз и, вообще, еврейская поэзия были "вне закона". О своей жизни Овсей Овсеевич рассказывал скупо. Запомнился его страх, что сын попадёт в армию - "я-то хлебнул её сполна". Даже выпив, размякнув душой и изливаясь в добрых чувствах к собеседнику, он как бы сохранял некую защитную оболочку. Литературные вкусы его были широки и трудно предсказуемы. Помню, что ему очень полюбился сравнительно недавно изданный по-русски роман Стейнбека "Зима тревоги нашей", он мне его так и не вернул - "зачитал".
В последующие годы Овсей Овсеевич много болел, встречались мы реже, о чём жалею, да и время не слишком располагало к общению. Я много ездил по командировкам, писал кандидатскую. О том, чтобы опубликовать переводы дризовских стихов, уже и речи не могло идти. В 1971 году Овсей Овсеевич умер. А потом - сначала его "детские" стихи стали печататься массовыми тиражами, некоторые из них превратились в популярные песни. Потом начали появляться сборники и "детских", и "взрослых" стихов Дриза с участием хороших, умелых переводчиков. Но...на мой взгляд, к сожалению, эти переводы не дают представления об истинном звучании стихов Дриза, его живой интонации. В этом году исполнилось 30 лет со дня его смерти, а у меня в ушах звучит его голос, и я все эти годы чувствую себя виноватым, что эта память уйдёт вместе со мной... "Мне по ночам всё чаще снятся мной не покрытые долги..."
МОЙ БЕДНЫЙ ДЯДЯ
Мой бедный дядя, фантазёр и выдумщик, -
он весь в случайном этом эпизоде -
однажды летом из-под шкафа вытащил
свой чёрный, старый, свой любимый зонтик.
И с ним пошёл гулять.
В Центральном Парке Отдыха
он увидал огромную... окружность -
кружились люди словно птицы в воздухе,
и дядя мой сказал - "Зачем им это нужно?"
Кривые зеркала его не взволновали.
Сказал мой дядя - "Тоже мне веселье!"
Зато застыл он, затаив дыханье,
перед цветастой звонкой каруселью.
В цветные дудки зазывалы дули,
скользили мимо мудрые прохожие,
а бедный дядя мой стоял и думал -
не мог понять, на что это похоже...
"Если бы выпрячь из неё лошадок
(и пусть они пасутся на газоне),
то получилось бы, - сказал мой дядя, -
ни что иное, как мой старый зонтик!
А если б в зонт лошадок запрягли вы,
а на лошадок если б люди сели,
то отличить, пожалуй, не смогли вы
мой старый зонт от этой карусели..."
Как в карусели, золотом расшитой,
бежит Земля лошадкою точёной...
А бедный дядя мой - никак всё не решит он:
"Но почему ж тогда мой зонтик чёрный?"
* * *
Блоху однажды встретя,
спросил её мой дед -
"Чему, блоха, ты рада?",
а та ему в ответ:
" Я в среду заболела -
простуда, кашель, жар -
И в шкуре у медведя
решила полежать.
Лежу себе спокойно,
поставила компресс...
И вижу вдруг охотника,
и слышу страшный треск!
Но мне каким-то чудом
случилось уцелеть -
Стрелял в меня охотник,
а был убит медведь!..."
* * *
Вот - может быть, сказка, а может быть, - небыль...
Фонарь рассказал мне, а сам я там не был.
Фонарь рассказал про Мыша-Малыша,
про то, как остался Малыш без гроша.
На следующий день встал Малыш спозаранку
и продал галоши прохожей цыганке,
а сам он - в Стамбул припустился босым -
купить себе там по-турецки усы...
К несчастью, Стамбул оказался закрытым -
там дождь по-турецки лил, как из корыта...
* * *
Учёнейший доктор, великий учёный
Прослушивал грудь мою трубочкой чёрной.
Он долго по рёбрам стучал своим пальцем,
Как будто бы в дом одинокий стучался,
И удивлённо сказал мне потом он -
Но где ж твоё сердце? Его нету дома!
- Ах, добрый мой доктор,
откуда ж мне знать?
Я сердце не смог под замком удержать -
Всё нужно ему, до всего ему дело:
О чём там вороны галдят очумело,
Зачем из-под снега цветок тянет стебель,
И что себе думают звёзды на небе...
Ну разве тюремщик я, доктор мой добрый,
Чтоб сердце держать своё в клетке из рёбер?
* * *
Мы гуляли весёлой троицей,
там где небо и море сходятся.
Ни о чём мы не вспоминали -
мы гуляли втроём, гуляли...
Всё кружилось, как в карусели -
с ума сойти от веселья!..
Обо всём мы забыли начисто,
но, братья, пора ж и расплачиваться!
Янтарём заплатило море,
небо - лучшими зорями,
а я - рыданиями заплатил
за
на минуту с ума сойти!
ФИОЛЕТОВЫЙ ДЕНЬ
День был хмур, фиолетов и сер.
Рыбьим брюхом нависло небо
над Малой Бронной.
По бульвару звенели трамваи
и шумели машины,
а здесь было тихо,
и процессией странной,
жёлто-красно-зелёной,
в тишине шли шуты,
гроб неся на руках.
Было хмуро и серо,
шли шуты осторожно
словно краем пропасти
в этой жуткой нелепости
важного шествия. Лишь
колокольчики на шутовских колпаках
перезванивались - динь-дзень.
День был фиолетов и сер.
Плыло небо огромной рыбой,
но не рыдали трубы,
и не всхлипывали флейты,
лишь бубенцы звенели. Мyка
исказила маску комедианта.
Но глядите - на крыше,
там - напротив театра,
встал скрипач
в синем пламени седины,
и заплакала скрипка
серебряной рыбкой.
Плачь, скрипка, плачь
над королём.
Этот старый скрипач
был великий Эйнштейн,
но шуты не ведали этого,
неся на плечах своего короля.
День был хмур, фиолетов и сер.
* * *
Сновали люди по улице,
несли баранки и халы,
и я шёл с ними по улице,
и птицы в груди трепыхались.
Но вдруг словно что-то случилось -
смешались люди и лица,
забыл я, кому я нужен,
кому нужны мои птицы.
Растерянный и затурканный,
стою посреди мешанины -
сейчас вот наедут, настигнут,
раздавят меня машины!...
Но не шагнул, не поехал,
не сдвинулся с места город -
меня из беды выручили
умные светофоры:
без шума, без лишнего гомона
мигнули зелёным светом,
дали мне время вспомнить -
зачем я на свете этом...
* * *
Ах, как лихо
острия зелёных почек
воздымают ветки в небо!
Глянцевитые, тугие,
словно кулачки младенца,
сжатые со всею силой,
требуя себе весь мир.
Ох, как тихо
вниз спускаются, ложатся
листья жёлтые на землю.
Как усталые ладони,
все в мозолях и морщинах...
Словно говорят, прощаясь, -
Мы не взяли
ничего.
ЗЕЛЕНАЯ СТАРОСТЬ
Мой милый портной, ни драпа, ни шёлку -
принёс я листьев зелёных кошёлку.
Я листьев принёс тебе полные жмени -
Зелёную старость, пожалуйста, сшей мне.
Я руки раскину, я вытянусь к звёздам -
пусть птицы совьют на плечах моих гнёзда,
а люди - поверят, что дерево это,
и люльку повесят в тени моих веток.
|
|
| |
| Article Rating | Average Score: 0
Голосов: 0
| |
|
|
Главное меню
Опрос
