Jewniverse - Yiddish Shteytl - Георгий Чернявский. КАК МАРИЭТТА ШАГИНЯН ПРОВАЛИЛА ЭКЗАМЕН ПО ИСТОРИИ

Интересная статья(на мой взгляд) из газеты "Каскад",издаваемая в Балтиморе,Американской компанией"Goubernia Corp."

”Билет по истории” оказался для М.Шагинян несчастливым. Тень проваленного ею экзамена по истории партии преследовала ее до конца жизни.

Георгий Чернявский , Доктор исторических наук

Сколько кажущихся трагедий пережили на экзаменах многие из тех, кто учился в советской школе или вузе, когда попадался ”не тот билет”! Дотошные ученики даже придумывали всевозможные ухищрения, чтобы использовать билетную экзаменационную систему к своей выгоде. Когда-нибудь, наверное, история советского быта посвятит несколько страниц и этой стороне ”образовательного процесса” и связанному с ней школьно-студенческому фольклору.

Достаточно вспомнить, например, пресловутый билет № 13 – единственный, который выучивал школьник или студент и затем с наигранным ужасом швырял взятый на экзамене билет назад, в кучу, заявляя, что это был именно этот самый ”несчастливый билет”. Дотошный преподаватель, борясь с предрассудками, выискивал именно сей билет, и наш ученик, естественно, превосходно по нему сдавал экзамен…
Но в советское время овладеть выгодным, счастливым билетом стремились отнюдь не только ученики. Случайный расклад обстоятельств (впрочем, марксистско-ленинская диалектика вбивала в головы, что случайность – это скрытое проявление закономерности, и это был один из немногих ее постулатов, в котором имелось зерно истины) нередко вел то ли к карьерному головокружительному взлету, то ли к сокрушительному падению тех, кто стремился играть в спектаклях коммунистической ”человеческой комедии”.
Об одном таком актере, точнее, актрисе и пойдет наш рассказ. К середине 30-х годов в советской художественной литературе весьма прочные позиции занимала Мариэтта Шагинян.
Дама небесталанная, к тому же весьма упрямая, скандальная и склочная, но в то же время очень ловкая, умевшая держать нос по ветру и чувствовавшая, с какой стороны и с какой силой он дует, она уже в 20-е годы прославилась агитационной авантюрно-приключенческой повестью ”Месс-Менд”,разоблачавшей ”шакалов мирового империализма”. Построенная по образцам ”натпинкертоновщины”, художественно убогая, эта повесть оказалась первым произведением советско-коммунистического детективного жанра и стала весьма популярной в высших, не весьма грамотных, партийных кругах, что дало автору высокий официальный престиж. Прочитать ”Месс-Менд” считалось среди номенклатурных боссов признаком ”пролетарской культурности”.
Писательница еще более укрепила свои позиции во властном реестре производственным романом ”Гидроцентраль”, написанным в начале 30-х годов, в ”пятилеточную” эпоху. Роман был бездарным, и издательства не торопились его публиковать. Тогда Шагинян обратилась к самому Сталину и к тому же попросила ”вождя” написать к роману предисловие. 20 мая 1931 г. Сталин ответил обещанием ”нажать”, но дать предисловие отказался. ”Нажима” оказалось, естественно, достаточно, чтобы ”Гидроцентраль” получила зеленый свет и всевозможные похвальные комментарии. После успеха ”Гидроцентрали” Шагинян задумала внести свой вклад в ”лениниану”, написав цикл повестей или, если получится, романов о первом большевистском вожде.
Хитрая дама полагала, что ей удастся заполнить имевшуюся нишу к своей выгоде. Дело в том, что мемуары сподвижников Ленина и другая литература о нем, вышедшая в предыдущие годы, оказалась под тяжелым прессом сталинских запретов. Их авторы то ли были изгнаны из партии как ”троцкисты”, то ли оказались не у дел в качестве правых уклонистов, то ли, наконец, не угодили новым вождям по иным причинам, подчас просто в силу личной антипатии. Но дело было не только в этом. ”Великому продолжателю ленинского дела” Сталину нужен был новый облик Ленина, который явился бы подобающим фоном для воспевания его собственного величия. Ходили слухи, что Сталин как-то сказал о необходимости включить в ”круг благодати” (выражение Л.Д.Троцкого) родных Ленина, в частности отца, мать и, возможно, более отдаленных предков.
С середины 30-х годов именитая и доверенная особа М.Шагинян стала появляться в сопровождении свиты в архивных учреждениях, центральных и местных, в отделах рукописных фондов библиотек в поисках документов о предках Ленина, о его детстве и юности.
Шагинян была великолепно информирована о характере хранения документации в партийных и государственных архивах СССР. Она понимала, что весь способ хранения государственных и особенно партийных документов и использования их в
исследованиях и других публикациях строился в условиях тоталитарного государства в соответствии с принципом ”тащить и не пущать”. До середины 50-х годов госархивы находились в ведении наркомата (позже министерства) внутренних дел СССР, и их сотрудники, штатные работники охранного ведомства - с чекистскими знаками различия они были или без оных - тщательно берегли доверенные им богатства от случайного, постороннего, враждебного ока.
В читальный зал мог войти только человек, имеющий разрешение работать по строго определенной теме и в строго ограниченных хронологических рамках. Внести с собой в читальный зал исследователь мог только ручку и чистую тетрадь – пронумерованную, прошнурованную и скрепленную подписью сотрудника и печатью. Вынести же записи можно было только после их тщательного прочтения сотрудником архива. Недопустимая к публикации, по мнению последнего, информация не вычеркивалась, а аккуратно вырезалась из тетради – поэтому делать записи следовало только на одной, лицевой стороне. Крамольные выписки подшивались к личному делу исследователя, чтобы потом, в случае надобности, спецслужбы могли проверить, как именно и с какой целью незадачливый любопытный читатель лез не в свое дело. С партийными архивами дело обстояло еще круче: кроме названных ограничений, фигурировало еще одно – в эти архивы допускались только члены правившей партии. Местные партархивы находились на правах отделов в зданиях обкомов (только в 70-е годы для них стали строить отдельные помещения), а Центральный партархив в Москве приравнивался к отделу ЦК. Обо всем этом автор рассказывает не понаслышке, а на основании собственного немалого исследовательского опыта, включавшего и опасные столкновения, и попытки, не всегда завершавшиеся неудачей, обвести архивных стражей вокруг пальца (автору вспоминаются, например, эпизоды, когда он заучивал наизусть информацию, которую явно ему не разрешили бы вынести из читального зала, а затем, запершись в туалете, записывал ее на клочках бумаги).
Но из любого правила возможны исключения, причем чем жестче бюрократические препоны, тем больше лазеек, позволяющих уклониться от их соблюдения. ”Закон – как телеграфный столб, - гласило советское фольклорное высказывание 30-х годов. – Перепрыгнуть нельзя, обойти можно”.
М.Шагинян была беспартийной (в компартию она вступила только в 1942 г.), но появлялась в обкомах партии с мандатом Союза писателей СССР, и это притупляло бдительность партийных бульдогов, втайне, может быть, мечтавших оказаться в числе героев очередного ее романа. К тому же за чашкой чая (или за рюмкой чего-то еще) сановная особа упоминала то Дмитрия Ильича (Ульянова), то Глеба Максимилиановича (Кржижановского), то кого-то из самых близких сталинских приспешников, например, Климента Ефремовича (Ворошилова), в качестве своих консультантов. Особенно же часто называлось имя Надежды Константиновны (Крупской), с которой у Шагинян, по ее словам, были чуть ли ни сестринские взаимоотношения. Секретари обкомов собственнолично сопровождали Шагинян в архивы, сотрудники которых всячески стремились выслужиться и перед знатной дамой, и перед своим непосредственным начальством.
В результате писательнице при помощи стремившихся выслужиться архивных работников, да и благодаря собственной недюжинной хватке удалось обнаружить подлинные документы, связанные с этническим древом первого большевистского вождя. Находки в архивах Пензы, Ульяновска (бывшего Симбирска) и Астрахани были особенно любопытными – Шагинян переписала или пересняла многие документы. Они в основном были связаны с одной, казавшейся Шагинян наиболее безопасной, ветвью ленинской родословной – калмыцким родом. Среди них были приказы и квитанции Астраханской казенной палаты и другие бумаги, свидетельствовавшие, что бабушка Ленина по отцу Анна Семеновна Смирнова (в замужестве Ульянова) вышла, как потом написала незадачливая Шагинян, ”из уважаемого в астраханском мещанстве крещенного калмыцкого рода”.
Однако Шагинян нашла и другие документы. Они с полной достоверностью свидетельствовали о еврейском происхождении матушки великого вождя. Собственно говоря, особого фактического открытия здесь не было. Еще в начале 30-х годов Анна Елизарова-Ульянова, сестра Ленина, доверительно рассказала народу, что их отец ”был русским”, а мать ”дочерью врача”. Так что по крайней мере одна предшественница у Владимира Жириновского в его ранней информации общественности о своем происхождении явно была. Ныне мы сподобились, наконец, узнать, что папа сего паяца, действительно происходил из еврейского племени. Подобные уклончивые тирады содержались и в воспоминаниях Н.К.Крупской, женщины недалекой, трусоватой, да к тому же и тяжело болевшей, которая, разумеется, не была способна отстаивать свое мнение, если таковое вообще имелось. Все это не было случайным, ибо в 1932 г. Сталин по поводу происхождения Ленина, в частности, его еврейских корней, распорядился: ”Молчать о нем абсолютно”.
Дело в том, что ”интернациональные корни” Ленина никак не вписывались в ту модель национальных отношений, которую Сталин пытался строить в СССР фактически почти с того момента, когда он в 1922 г. стал генеральным секретарем партии. Уже в 1924 г. он в лекциях ”Об основах ленинизма”, описав план построения социализма в одной стране, выдвинул на первый план русскую нацию как главного носителя ”революционного размаха”, который предстояло соединить с ”американской деловитостью”. Постепенно формировался советский великорусский шовинизм, который расцвел пышным цветом перед второй мировой войной. Для его раздувания Сталин использовал обнаруженную в 30-е годы дореволюционную статью Ленина ”О национальной гордости великороссов”. Таким чистым великороссом, естественно, должен был считаться сам Ленин.
Все это отлично сознавала хитрая и пронырливая Шагинян. Но больно уж ей хотелось донести до читателя свои, казавшиеся ей сенсационными, документальные открытия, которые касались дедушки Ленина по матери ”Александра Дмитриевича Бланка”. Наверное, с большим трудом писательница удержалась от того, чтобы назвать подлинное, существовавшее до крещения имя ленинского деда – Израиль Мойшевич. Оставалось теперь присвоить деду какую-либо нееврейскую национальность.
Разумеется, проще всего было объявить его немцем: фамилия немецкая; на Украине, откуда родом был дед, проживало немало немцев-колонистов. Но беда состояла в том, что в жилах супруги Александра Бланка текла немецкая и шведская кровь, о чем Шагинян собиралась упомянуть. Превращать же маму Ленина в почти чистую немку, да еще в условиях, когда явно не исключена была советско-германская война, писательница сочла чрезмерным.
В результате долгих размышлений гора родила мышь – Шагинян произвела ленинского деда в украинца. Охота пуще неволи, и в опубликованной в 1938 г. в журнала ”Красная новь” первой части романа ”Билет по истории” (эта часть называлась ”Семья Ульяновых”) появилась злополучная строчка о том, что дедом Ильича по матушке был ”украинец Александр Дмитриевич Бланк”.
Как опытная и хитрая дама не поняла, насколько издевательски эта строка звучит, какие намеки она фактически содержит, нам не ведомо. Как говорится, и на старуху бывает проруха (50-летняя Шагинян, правда, старухой себя отнюдь не считала).
Подмена ответа на вопрос о национальности ответом о прежнем месте жительства была в СССР в то время не столь уж редкой. Поэт-диссидент Аполлон Шухт через много лет рассказывал, что на вопрос о национальности его тетя обычно отвечала: ”Моя мама с Украины”. Быть евреем уже тогда считалось делом не очень хорошим. Но Шагинян, на свою беду, не провела соответствующую подмену, она, ничтоже сумняшеся, просто назвала Бланка украинцем.
Можно представить себе гнев Сталина и его собратьев по Политбюро по поводу поведения писательницы, которую они считали своей верной приспешницей. Немедленно запросили НКВД, и в ответе в июле 1938 г. за подписью ”железного сталинского наркома” Ежова услужливо сообщалось, что чекисты располагают компрометирующими Шагинян материалами.
Не меньший гнев власть имущих вызвало поведение Крупской, которая действительно дружески принимала Шагинян, делилась с ней воспоминаниями о своем покойном супруге, не прошедшими, естественно, через чистилища ЦК и Главлита (цензуры).
5 августа 1938 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло грозное постановление ”О романе Мариэтты Шагинян ‘Билет по истории‘, часть 1-я - ‘Семья Ульяновых‘”. Постановление было строго секретным и опубликовано только в наше время в объемистом томе ”Власть и художественная интеллигенция: Документы ЦК РКП(б) – ВКП(б), ВЧК – ОГПУ – НКВД о культурной политике, 1917-1953 гг.”, изданном под редакцией академика А.Н.Яковлева (М., 1999).
Постановление, явно написанное под диктовку Сталина, а, может быть, им лично, заслуживает того, чтобы привести здесь его основные пункты. ЦК ВКП(б) устанавливает, говорилось в нем, ”что книжка Шагинян, претендующая на то, чтобы дать биографически достоверный роман о жизни семьи Ульяновых, а также о детстве и юности Ленина, является политически вредным, идеологически враждебным произведением”. Гром прогремел не только над головой писательницы. В постановлении далее говорилось: ”Осудить поведение т. Крупской, которая, получив рукопись романа Шагинян, не только не воспрепятствовала появлению романа в свет, но, наоборот, всячески поощряла Шагинян, давая о рукописи положительные отзывы и консультируя Шагинян по фактической стороне жизни семьи Ульяновых и тем самым несет полную ответственность за эту книжку.
Считать поведение т. Крупской тем более недопустимым и бестактным, что т. Крупская делала все это без ведома и согласия ЦК ВКП(б), за спиной ЦК ВКП(б), превращая тем самым общепартийное дело – составление произведений о Ленине – в частное и семейное дело и выступая в роли монопольного истолкователя обстоятельств общественной и личной жизни и работы Ленина и его семьи, на что ЦК никому и никогда прав не давал”.
Впрочем, вслед за этими весьма грозными эскападами последовали сравнительно скромные, разумеется, для условий 1938 года, ”организационные выводы”. Никто из виновник в в тюрьму или в концлагерь не был отправлен, Крупская не была смещена с поста вдовы Ленина. Дело ограничилось снятием с постов, выговорами, изъятием книги, которая уже была набрана и готовилась к выпуску отдельным изданием. Правлению Союза писателей СССР было предложено объявить М.Шагинян выговор.
Чем можно объяснить такую сталинскую ”снисходительность”? По всей видимости, Сталин возжелал использовать ”дело Шагинян” лишь для того, чтобы дать партийным функционерам и чиновникам условный знак. Ведь архивные работники, особенно в провинции, до этого не вполне понимали, что ленинскую родословную следует очень надежно скрывать, иначе им не сдобровать. Теперь все точки над “i” были расставлены. Сказалось, видимо, и то, что в 1938 г. начался переход от ”большого террора” к ”меньшему террору”. Стремясь откреститься от вины за сотни тысяч, если не миллионы загубленных в предыдущие годы жизней, Сталин готовился к смещению со своего поста, а затем к отправке в тюрьму и к уничтожению наркома внутренних дел Ежова, в результате чего сталинский ”большой террор” должен был превратиться в ”ежовщину”.
Действительный смысл постановления Политбюро, в котором ни словом не было прямо сказано, что гнев вызван словами писательницы по поводу национальных корней Ленина, был великолепно понят собратьями Шагинян по перу. Через четыре дня после принятия постановления Политбюро, 9 августа 1938 г., состоялось заседание Президиума Правления Союза писателей СССР, на котором было вынесено ”суровое порицание” автору ”Билета по истории”, в частности, за ”искаженное представление о национальном лице Ленина”. Так то, что не произнесли вслух партбоссы, четко сформулировали их литературные слуги.
По команде Сталина ЦК ВКП(б) принял также ряд решений, которыми предписывалось все документы, имеющие отношение к Ленину, передать из местных архивных учреждений в Центральный партийный архив. Но даже и этому архиву взрывоопасные бумаги не были доверены, а были отправлены в некое архивное учреждение, о котором даже среди архивистов ходили лишь слухи как о ”кремлевском архиве”. На самом деле он назывался Архивом Политбюро ЦК ВКП(б) (позже ЦК КПСС), а ныне превращен в Архив Президента Российской Федерации.
”Билет по истории” оказался для М.Шагинян несчастливым. Тень проваленного ею экзамена по истории партии преследовала ее до конца жизни. Правда, в 1972 г. за серию романов о Ленине писательницу удостоили премии имени ее литературного героя, но эти романы были тщательно очищены от ”компрометирующих данных”. А за несколько лет до этого власти отвергли представление Шагинян к ордену.
Партийные иерархи отказывались удовлетворить многочисленные настойчивые просьбы Мариэтты Сергеевны о публикации хотя бы части найденных ею документов. Свое слово по этому поводу произнес главный страж от идеологии М.А.Суслов, и обжаловано это слово никак быть не могло. В 1976 г. 88-летней, но еще довольно бодрой Шагинян заткнули рот ”гертрудой” - званием героя социалистического труда, и она больше не подавала голоса. Когда же она в 1982 г. скончалась, сотрудники КГБ изъяли все фотокопии и другие материалы, которые Шагинян в свое время получила в архивах, и местонахождение этих бумаг неизвестно по настоящее время. Не исключено, что они были просто уничтожены, как весьма часто поступали кагебисты с конфискованными ими документами.
Любопытно, что и после распада СССР и ликвидации коммунистической тоталитарной власти руководство Российского государственного архива социально-политической истории (так теперь называется бывший Центральный партийный архив при ЦК КПСС) отказывается выдавать исследователям дело из фонда сестры Ленина М.И.Ульяновой с документами об их отце. Правда, речь в этом случае скорее идет не об идеологии, а о ведомственных, да и просто корыстных, интересах потенциальных публикаторов, хотя коммунистический компонент в штате этого архива остается значительным. Во времена же Путина последовали сигналы с кремлевской вершины (одним из них было восстановление сталинского гимна СССР в качестве государственного гимна Российской Федерации), которые побуждают архивное начальство вновь приступить к ужесточению режима допуска исследователей к ”нежелательным для разглашения” фондам.
Так несчастливый ”Билет по истории”, по предмету, столь насыщенному взрывчатым, столь опасным для тоталитаризма материалом, по предмету, который был провален ловкой, но в данном случае оказавшейся недостаточно компетентной, хотя и рьяной ученицей, продолжает сохранять свою мрачную силу и при путинском режиме ”управляемой демократии”.

Published in Baltimore Since 1995

http://www.kackad.com/article.asp?article=28