Jewniverse - Yiddish Shteytl

С 6 по 9 апреля 2003 года Общество еврейской культуры Молдовы
проводит Дни памяти, посвященные 100-летию
печально-знаменитого кишиневского погрома.
В связи с этим событием, в Кишиневе, на территории бывшего еврейского кладбища,
будет установлен Мемориальный знак (на рис.)
Архитектор Семен Шойхет. - это обещание было сделано год назад.

Отрывок из книги Бориса Сандлера
"ГЛИНА И ПЛОТЬ"
(Авторский перевод с идиш Рудольфа Ольшевского)

Мейер-переплетчик сидел на завалинке возле своей мазанки. Еще скуповатое на тепло апрельское солнце первой оттепелью грело его старые косточки. На сердце у деда было совсем скверно. Чему радоваться, когда вчера в городе творился такой кошмар? Эти пьяные гои совсем распоясались. Слава богу, до их улицы не дошла кровавая свадьба. Но кто знает, что будет сегодня?

- О, Боже, Боже! - вздыхал старый Мейер. - Ко всем нашим цурыс только этого не хватает.

Он покосился на внуков своим единственным глазом. Второй ему выбили еще в детстве. Дочка с мужем несколько дней назад уехали в Бельцы, а мальчишек оставили на него. Нашли время для разъездов. Сейчас нужно держаться всем вместе.

Ребята лепили фигурки и от головы до ног измазались в глине.

- Мотл, посмотри, Мотл, это сделал я. - Показывал четырехлетний Ося старшему брату свою фигурку.

- Да? А что это такое?

- Ты что слепой? Это Цуцык, собачка такая.

- Ну, если это собачка, так я таки да кошечка.

- Мотл - котл, Мотл - котл! - передразнил его Ося.

- А ты, а ты Осик - ослик!

И Мотл стукнул младшего брата по руке. Глиняная собака взлетела, как воробей и, упав на землю, расплющилась. Ося заплакал.

- Смотри на них, опять дерутся. - Взмахнул руками дед. - А чтоб вам было хорошо. А ну, идите сюда!

Пацаны подбежали к деду и наперебой стали жаловаться ему.

- Ты, Мотеле, садись вот тут, справа от меня, а ты, Осик, слева. Вот так будем сидеть трое и разговаривать себе. Братья не должны ссориться. Фу! Вы же не петухи. Давай сюда твой кусок глины. Я сейчас из него сделаю настоящего Гойлема? Хотите видеть маленького Гойлемчика.

- Хотим! Хотим! А кто это такой?

- Какой позор - не знать, кто такой Гойлем. Гойлем - это целая история. Рассказать?

- Конечно, расскажи.

- Так и быть, слушайте. Только не перебивайте.

Мейер-переплетчик стер слезу со щеки. Здоровый его глаз на ветру слезился. Затем он облизал пересохшие губы и начал:

- Это случилось так давно, что я вам даже не могу сказать, когда это было. В прекрасном городе Праге жил себе один раввин. И был этот раввин большой хохем.

- Неужели такой же, как наш меламед в хейдере? - спросил Мотл.

- Да, такой же, и даже еще умнее. Так вот, этот самый пражский раввин слепил себе из глины Гойлема, похожего на человека больше, чем некоторые сами люди. Он был высокого роста и такой сильный, что прямо таки настоящий силач. Но говорить этот Гойлем не умел, ведь у него совсем не было рта. Вылепив этого Гойлема, ребе сказал ему:

- Слушай, я тебя сделал не просто так, от скуки. У тебя есть дело. Ты должен защищать евреев от цурэс, ты меня понял, от несчастий. Знаешь, как тебя зовут? Иосиф. А кто ты есть, Иосиф? Ты наш служка, шамис. Понял? Слушать будешь только меня одного. Но если уже я тебе чего-нибудь прикажу - то надо исполнять. Скажу - иди, не про нас будет сказано, в огонь, иди туда. Скажу - в воду, быстро. Кровь с носа, а прыгай в воду. Рта у Гойлема не было, но уха было оба. Притом такие большие, как лапухи. Он этим ухом слышал, как над помойным ведром жужжит муха на другом конце Праги. А, кроме того, этот Гойлем был очень трудолюбивым человеком. Носил воду из колодца. Рубил дрова. Заметал смитье. И даже присматривал за детьми в доме раввина. А, столько работал и не просил кушать. Нам бы такого домработника. Да, и спать он не ложился. Все зевают, а у него ни в одном глазу. Вот такой был Гойлем у этого самого раввина. Не спит, не ест и отдыхать не садится. Вот только в субботу сядет на одно место и уставится в потолок, словно истукан, у которого в голове одни опилки. Люди прозвали его Йоселе-Истукан, или еще - немой Йоселе. Вот так и жил он у пражского раввина.

А еще в этом городе жил священник, злющий презлющий поп.

- Такой, как наш меламед в хедере? - влез со своим вопросом Мотеле.

- Я же просил тебя не перебивать меня. Просил или нет? Так что же ты перебиваешь? Нет, Мотеле, еще злее. Почти такой, как эта собака паршивая - Аман.

Он тоже ненавидел евреев. И особенно любил насолить нам перед Пасхой.

Но после того как раввин сделал своего Гойлема-Истукана, все, что придумывал поп, тут же разоблачалось. Вы спросите - что же придумывал этот изверг? И еще вы спросите - как удавалось пражскому раввину через Гойлема ликвидировать все эти бандитские выходки?

Отвечаю. Когда приходила Пасха, ребе надевал на Йоселе грубую холщевую одежду, подпоясывал его куском веревки и помогал забросить на плечо мешок. Получался не Йося, а настоящий биндюжник, который пропил свою тачку. В таком виде он его выпускал на улицу и приказывал:

- Ходи по еврейским переулкам туда-сюда. Целую ночь ходи. Если увидишь, что кто-то чего-то несет или везет на подводе, первым делом проверь, какой у него груз. Если покажется тебе его груз подозрительной вещью, ну, словом, такой, которая может оклеветать евреев, сейчас же свяжи этого грузчика и тащи в полицию. И вот теперь представьте себе, ходит наш Йоселе-Гойлем по темным улицам старой Праги и вылавливает провокаторов. То останавливает пьяницу с таким же мешком, как у него. Только в мешке этом не камни, а не про вас будет сказано, убитый ребенок. То попадается ему телега, уже не про меня будет сказано, с трупом старика. Вы понимаете, что это за покойники? Это проклятый поп, чтоб он перевернулся на том свете, хотел подбросить евреям умерших, а потом сказать, что они его убили.

Ребята прижимаются к деду.

- Не дрожите так, дурачки. - Улыбается старый Мейер им. - Это же только сказка. Выдумка. На самом деле все было совсем по другому. В жизни так не бывает.

В это время где-то неподалеку послышался гул. Он стремительно приближался. Уже звенели разбитые стекла и доносились бранные слова. Люди в панике выбегали на улицу. Раздавался визг женщин и плач детей. Хотя все в районе с ужасом ждали этого момента и были наслышаны, как проходил погром в других частях города, никто к нему готов не был. Да и как можно было подготовиться к резне? Куда бежать? Где прятаться? Все казалось, что власти должны вмешаться. Ведь вчера такое творилось. Ужас! Виновных должны наказать. Кто-то за это отвечает.

Однако, вот он и пришел ссудный день на нашу улицу. Все вокруг закрутилось-завертелось. Одни выбегали на улицу и кричали, будто кто-то мог им помочь. Другие, наоборот, прятались в подвалах и на чердаках. Запирались в уборных.

А Мейер-переплетчик застыл, как в столбняке. Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Только слезы лились из его единственного глаза, и он не видел, а только слышал все, что творится вокруг.

- Что это, дед? - донесся до него голос внука.

Руки его нащупали головки ребятишек, и он стал гладить их.

- Ша. Тихо. Не пугайтесь, дети, в жизни так не бывает.

- Мейер! Мейер! - услышал он скрипучий голос Маруси-злыдни, горбатой маленькой женщины, которую магала не любила за вздорный характер.

Старик повернулся на этот голос, протер глаз и увидел, как обычно злое лицо этой гойки искажено гримасой сострадания. Она махала Мейеру руками, и он понял, что злыдня показывает ему на внуков, что она хочет спрятать их у себя в доме, укрыть от бандитов, которые были уже совсем рядом.

И откуда только взялись у старика силы, подхватив мальчишек, он пустился с ними наискосок по улице к дому Маруси.

- Господи, - на бегу молился старик, - дай мне силы. Капельку силы. Чтобы я спас двух твоих созданий. Ну, еще чуть-чуть. Еще немножко шагов.

Мейер-переплетчик вдруг, не услышал, а почувствовал, что за ним кто-то гонится.

Бум! Бум! Бум! - стучало в ушах, или громыхали по булыжникам чьи-то сапоги. И в этот момент силы оставили его. Бог, к которому он обращался, отвернулся от него. Старик остановился, опустил на землю мальчишек и подтолкнул их.

- Бегите к бабе Марусе! Ну, живо! И не оглядывайтесь!

Он еще успел увидеть, как Мотеле и Осик подбежали к злыдне и спрятались в ее подоле, как она подхватила их и скрылась во дворе дома.

- А, одноглазая сука! - проревел кто-то, на кого переплетчик не решался посмотреть, пока рядом были дети. Сейчас он обернулся. Оказалось, это был восемнадцатилетний сын кузнеца Харитона.

- Чего уставился, старый хрен? - орал вчера еще обыкновенный и, казалось, совсем не сердитый парнишка. - Шо, не узнаешь меня? Сейчас напомню!

Даже на расстоянии Мейер почувствовал запах вина. Старик вытер слезу со щеки и неожиданно спокойным голосом сказал:

- Мало лупил тебя, сопляка, Харитон. Ой, как мало.

Бандит на мгновение замолчал. Он ожидал, чего угодно, только не такой дерзости от старого еврея. Однако сразу же придя в себя, он рассмеялся и зло сказал:

- А ну, повтори, как ты меня обозвал, старый!

Мейер никогда не думал, что так легко будет ему умирать. Он знал, что сейчас это произойдет, но ему вовсе не было страшно. Единственное чего ему хотелось, это успеть додумать, что, вот скажите, пожалуйста, кто бы мог поверить, Маруся, злыдня, гойка, змеюка, а оказалась такой порядочной. Век живи... Так нет, не придется.

В руках у харитонова сына Мейер увидел увесистую гирю от настенных часов. Он еще подумал, у кого из соседей он видел часы с такой гирей? Но даже и это вспомнить ему бандит не дал.

- Сейчас мы лишим тебя второго глаза, жидяра! - закричал он, разогревая себя громким голосом.

Со всего размаха ударил он гирей по лицу старика.