Михаил Хейфец. Ханна Арендт судит ХХ век.
Дата: Wednesday, September 29 @ 00:00:00 MSD
Тема: Off Topic


Продолжение

* * *


Возникновение в системе классового общества XIX века особых коллективов – так называемых «толп» – было отмечено многими современниками (социологами и философами, «историческими пессимистами» - Буркхардтом, Шпенглером, Лебоном…) Но ученые не уловили, по мнению Арендт, что «толпа» и следовавшие за ней «массы» не есть народ, как думалось многим, но лишь отстойник–гнойник, отбросы, навербованные из всех слоев. Социологи описали их «безответственность», пророчествовали о превращении европейских «демократий» в деспотии, возглавляемые тиранами, опирающимися на «толпу». Но для Арендт «толпа» не являлась лишь отбросом общества! Она считала ее неизбежным, хотя и побочным продуктом рыночного механизма, как бы неотделимым от него.

Социологи не заметили, отмечает она, и другой странный факт: постоянно нараставшее в верхах общества восхищение полублатными слоями. Верхи недооценивали отступничество «почтенных кругов» интеллигенции от вековых норм европейской морали, не разглядели опасности в этом неожиданном пристрастии «старых авторитетов интеллигенции» к цинической беспардонности уголовного мира (скажем, неожиданно возникшим среди образованных эстетов увлечением… «феней»). Чувство духовной близости, возникавшее у дельцов с их бандитствующими отпрысками, классически изображено в романах О. Бальзака, и эта близость опережала хозяйственные, политические, общественные соображения. Она и заставила Арендт вспомнить про «фундаментальную психологию человека нового типа», изображенного Гоббсом: «В опыте предимпериалистических кризисов высшее общество признало: оно готово принять революционные перемены нравственных стандартов Запада, выдвигаемые «толпой» и ее вожаками» (ibid, стр. 226).

* * *

Арендт проверяла верность своих предположений материалом конкретной истории европейских держав (Британии, Франции, Германии, Нидерландов, Бельгии). В книге для русскоязычных читателей мне полезным казалось использовать материалы из российской истории...
Итак, с 1884-го по 1914 годы основные принципы петербургского кабинета формулировались императорами Александром III и Николаем II.

…Александр III получил у современников звание «Миротворца». Великий историк В. Ключевский писал: «Европейская цивилизация недостаточно и неосторожно обеспечила себе мирное развитие. Для собственной безопасности она разместилась на пороховом погребе, и горящий фитиль не раз с разных сторон приближался к этому опасному оборонительному складу. И каждый раз заботливая и терпеливая рука русского царя тихо и осторожно отводила его». Нечто похожее можно сказать о его несчастном сыне: Николай II в принципе не любил войн. Он явился инициатором Гаагской конференции, целью которой был запрет на военное решение спорных вопросов. Это была первая в истории попытка объявить войну вне закона!

На международной арене русские цари, следовательно, вполне соответствовали западноевропейским лидерам, - Гладстону, Бисмарку, Клемансо. Но в то же время…


1) Средняя Азия. Ее южные, примыкавшие к Афганистану регионы (вплоть до Кушки), завоеваны именно при «Миротворце». Россия устремлялась в… Индию.


2) Дальний Восток.

При "Миротворце" подготовили так называемую «большую азиатскую программу». Суть сводилась к тому, чтоб в дополнение к Владивостоку, гавань которого на зимние месяцы покрывалась льдом, заиметь для Тихоокеанского императорского флота другой, незамерзающий выход в океан. При Николае II программу реализовали: русские войска оккупировали Манчжурию. Оккупация подвела Россию вплотную к русско-японской войне, в которой народы империи не видели уж вовсе никакого смысла.

Вот как обосновывал «большую азиатскую программу» идеолог восточной политики империи князь Ухтомский: «Иные говорят: «К чему нам это? У нас и так земли много». Для Всероссийской державы нет другого исхода – или стать тем, чем она от века призвана быть (мировой силой, сочетающей Запад с Востоком), или, безусловно, и, несомненно, пойти по пути падения. Потому что Европа сама по себе, в конце концов, подавит нас внешним превосходством своим, и не нами пробужденные азиатские народы будут еще опаснее, чем западные иноплеменники».

Здесь выражен самый дух империалистической эпохи: Россия, мол, должна постоянно наращивать мощь (независимо от «нормы прибыли» – в скобках!), потому что иначе «нас» обязательно раздавят конкуренты. Если не сильные сегодня, так уж точно - слабые завтра…

Отметим, кстати, специфику России: империя занималась не заморской экспансией, как западноевропейские державы, а «приращиванием на востоке». И поскольку здесь располагались не джунгли и пустыни, а политически сложившиеся государства с древними и самобытными культурами, то, возможно, в том сокрыта – в соответствии с общей логикой Ханны Арендт – причина слабого влияния на российское общество расовых доктрин. Отсюда проистекал выбор Россией в будущем иной, «классовой» тоталитарной модели. («Расистский бум» в истории России, когда японцев называли не иначе, как «наглыми макаками», быстро испарился после Цусимы и Мукдена.)

3) Западное направление.


Эпоха Александра III. Балканы... «Это, конечно… самое отвратительное явление во внешней политике России, - писала лондонская «Дейли кроникл», - ставшая привычкой традиция прибегать в этих малоцивилизованных странах к орудию насильственного устранения почти всех, кто стеснителен для русской политики на Балканах. Убийство последнего короля Сербии, убийство Стамбулова (премьера Болгарии – М. Х.), свержение царя Александра Болгарского, который также был бы предан смерти, если бы не отрекся»… (В наши дни подобную политику назвали бы «покровительством международному террору».) Я не перепроверял обвинений британской газеты в адрес России, но в 20-х годах был опубликован сборник секретных документов из архива российского МИДа, из коих однозначно следовало, что российское посольство в Софии было причастно к убийству министра финансов Велчева, посла Болгарии в Истанбуле-Константинополе Волковича, а также к неудачным покушениям на министра иностранных дел Начевича и правителя Рущукского округа Мантева…

При Николае II империалистические игры России на Балканах завершились выстрелом в Сараево и началом Первой мировой войны. Дело не в том, хотела Россия этой войны или нет, – конечно, не хотела! Но логика постоянного наращивания имперской мощи заставляла двор интриговать вокруг возможного развала Османской империи; интриги петербургского двора вынуждали Венский двор претендовать на «компенсацию» - на порт Салоники; Салоники отделялись от Дунайской империи долинами сербских рек, что заставляло Вену посягать на аннексию Боснии и Герцеговины и самого королевства Сербии. Это заставляло сербов защищаться, рассчитывая на российскую помощь. Что позволило российским империалистам, вопреки воле трона и планам петербургского кабинета, поддержать сербских экстремистов-террористов. И завершилась Большая Игра Сил никому в Петербурге не нужным убийством эрцгерцога в Сараево (при тайной поддержке, однако, теракта российскими дипломатами в Белграде) и – почти десятью миллионами последующих убийств на фронтах плюс гибелью трех империй…

Мы видим, что неограниченный экспорт денег спровоцировал неограниченный экспорт мощи, который заставлял государства, которые, в общем, особо не нуждались ни в экспорте капитала, ни в каких-либо других хозяйственных преимуществах (символично, что формально война России с Японией началась из-за… лесных концессий на корейской реке Ялу! Как будто дальневосточного леса России и не хватало!) начинать новые завоевания.

Что вообще взманило русские взоры в бассейне Тихого океана?


Вот Вильгельм II посылает Николаю приветствие: «Адмирал Атлантического океана приветствует адмирала Тихого океана». Ну, какая была нужда у самых могущественных сухопутных держав мира превращаться в океанских повелителей? Все это напоминает вещую пушкинскую сказку о старухе, которая вдруг возмечтала стать «царицею морскою»…

Когда либеральные идеологи заговорили в XIX веке о конкуренции как движущей силе общества, они невольно вносили в политику законы деловой конкуренции (из мира частного бизнеса). Планета Земля до поры-до времени виделась традиционной семьей народов, где культурное соперничество разных ветвей приведет в итоге к улучшению благосостояния всех-всех…

Упускалось из виду первостепенное обстоятельство: конкуренция в бизнесе вынуждала фирмы искать лучшие, выгодные для рынка, но исключительно деловые решения. Ибо даже супермонополии работали в рамках национальных государств, где полиция следила за общественным порядком! Конкурента нельзя было устранить с помощью револьвера – такой вариант бизнес-плана мог погубить собственный бизнес. Приходилось искать коммерческое решение… Но там, где не имелось полицейской власти, возникал соблазн физического устранения соперника. В мире внешней политики, где империи держали наготове вооруженные до зубов армии, «гоббсовский инстинкт убийства» вырвался наружу – и в итоге эпоха завершилась созданием тоталитарных «Левиафанов».



Возникновение расовых доктрин


Возможно, самая важная для российских читателей гипотеза Ханны Арендт в «Истоках тоталитаризма» сводится к тому, что Маркс и его последователи были не правы, предполагая, будто законы экономического развития составляют базисную основу исторических обществ, а идеологии, мол, - явления, зависимые от экономики, «надстройки» (знаменитое: «Материя первична, сознание вторично»). Арендт полагает напротив, что именно идеологии играли первичную роль в разрушении человеческого общества, противореча нуждам экономического развития и логике хозяйственного прогресса.

Что вообще есть «идеология»?
«Идеология отличается от точки зрения тем, - заявляет Ханна, - что она претендует на обладание ключом истории, на разгадку проблем мироздания, на полное знание законов, управляющих природой и человеком» (ibid, стр. 230).

Человечество породило много идеологий, но лишь две из них победили в конкурентной борьбе за умы европейцев, стали доктринами великих континентальных держав XX века. Одна - та, что рассматривала историю как борьбу классов (именно она знакома в России), и другая, что толковала историю как естественный процесс войны рас. Последняя захватила умы Западной Европы – отнюдь не только Германии…

Еще до начала марша танковых колонн Германия повела политическую кампанию против соседей, в которой расизм оказался более мощным союзником вермахта, чем все платные агенты и «пятые колонны», вместе взятые. Расизм являлся центровым оружием в арсенале III рейха!

Даже в тех странах, где «расовая» (или «классовая»?) идеология не считалась предметом «обязательного изучения», общественное мнение было пронизано той или другой системой идей. Буквально никто в Европе не желал слушать какие-то иные доводы. Все иные идеи и факты, кроме классовых и расовых, отвергались с порога...

Громадная убеждающая сила, присущая марксизму или расизму, неслучайна. Массы невозможно ни в чем убедить, если обращенная к ним идеология не была связана с их личным опытом или желаниями, с прямыми политическими нуждами множества людей. Напротив, научное обоснование доктрин в идеологии являлось, как полагает Ханна Арендт, фактом второстепенным. Научность требовалась лишь для придания внешнего лоска, для «духа неопровержимости» (и самая фантастическая гипотеза выглядит в глазах «профанов» солидней, если излагается деятелем с ученой приставкой «доктор», уж тем более - «профессор»).

Вот примеры научных гипотез «по расовой теме», позаимствованных мной из книги Ханны Арендт:
искусствовед с хорошей репутацией, д-р Штрицовски, «открыл нордическую расу, состоящую из немцев, украинцев, армян, персов, венгров, болгар и турок»;

пример с противоположной стороны: Медицинское общество в Париже опубликовало в «Вестнике» замечательное открытие - у немцев имеются биологические отклонения от нормального человеческого типа, ибо в моче германцев содержится 20% несвязанного азота (а не 15%, «как это положено»). Отсюда - германская «полихезия» (как я понял, чрезмерная склонность немцев ходить в туалет по «большим делам») и еще - «бромидроз», особо острый запах, издаваемый германской мочой. С помощью анализа мочи властям предлагалось изобличать заброшенную в тыл к французам германскую агентуру…

Некоторые ученые толковали расизм как преувеличенный национализм. Они видели в классовом подходе интернациональное влияние, а в расовом – наоборот – национальное. Полагали, что марксисты повсюду готовят гражданские войны, а расисты – национальные схватки народов. Ханна Арендт категорически не согласна с этим мнением: она считала национализм маскировкой, мимикрией расизма под более «пристойную окраску», поскольку национализм выглядел привлекательнее расизма в глазах реальных народов. «Последняя война с ее квислингами и коллаборантами показала, что расизм является одним из самых хитроумных средств для подготовки гражданских войн» (ibid, стр. 232). Расизм, доказывала Ханна, не признавал национально-географическое существование наций! «В историческом смысле у расистов отношения с патриотизмом складывались куда хуже, чем у всех интернационалистов, вместе взятых, - пишет она. - Расисты были единственными, кто до конца отвергал принцип равенства и солидарности народов, на котором только и держится национальное их устроение» (ibid, стр. 233).

Тем не менее, Ханна Арендт понимала, что сама по себе расовая доктрина (как и классовая, конечно) являлась ступенькой, причем вполне законной, в развитии общественной мысли. До рокового столкновения из-за Африки расизм считался одной из соперничавших точек зрения в рамках либерального мышления: ведь расы и расовые различия несомненно существуют, это видно любому наблюдателю. Почему же не предположить, что некоторые особенности современной истории можно объяснять, исходя из того или другого анатомо-физиологического типа? Ханну не соблазняло модное нынче «обличение расизма» (как и марксизма), ей требовался спокойный анализ: как случилось в реальности, что расизм, некогда либеральная концепция, одна из многих, используемых учеными для объяснения и понимания окружающего мира, преобразился в жуткое проклятие человечества! Каким образом из чисто научных предположений могли возникнуть такие человеконенавистнические доктрины?

Еще в середине XIX столетия Токвиль мог спокойно написать модному автору, графу Гобино: «Ваши теории, вероятно, неправильны и безусловно вредны», и никого это ровным счетом не волновало… Почему вдруг через полвека теорию Гобино стали рассматривать в Европе как самое серьезное открытие самой современной из наук?


* * *


Поначалу расистами считали авторов гипотез, которые просто привлекали материал расовых исследований для объяснения непонятных научных явлений. Например, в XIX веке антрополог Поль Брока предполагал, что «мозг каким-то образом связан с расой и измерение черепа является лучшим способом проникнуть в суть работы мозга». Вообще – как появилось само понятие «арийства» у филологов в том же XIX веке?

Они хотели включить побольше народов в «братскую семью»! Гуманистическая цивилизация верила, что открыла свою родословную, нашла органическое целое из народов, «сшитых» праязыком-санскритом. Первые исследователи «арийства» оказались наследниками Века Просвещения, приходившими в необузданный восторг от открытия на Востоке экзотических «братьев по разуму».

Расовые доктрины появились впервые во Франции – при ее-то необыкновенном интересе к экзотическим странам и народам! Аристократы устраивали в Версале и Париже «китайские салоны», Монтескье писал «Персидские письма»… Энтузиазм насчет «новых разновидностей человека» воплотился в знаменитом девизе «братство» из триединого пароля Французской революции.

В современном прочтении термина «первым расистом» Ханна Арендт считала французского графа де Буленвилье. Он истолковал историю Франции как историю борьбы двух народов. Германцы покорили местных туземцев (галлов, или кельтов) и как «сословие пэров» навязали свои законы покоренным… Верховенство германцев опиралось, следовательно, на «право завоевателя и долг покорности, который вправе требовать сильнейший». Де Буленвилье предложил французским дворянам не признавать кровного родства с местным плебсом, отрицать единство французской нации, настаивая на вечном праве завоевателей на владение местным народом. Столь любимых впоследствии «крови и почвы» у него не было: граф охотно признавал, что галлы дольше жили на земле Франции, германцы напротив были тут «чужаками и варварами». Но колыбелью французской нации он считал все-таки Фрисландию! И потому французы – не подданные короля (как-никак, Людовики считались гарантами единства нации!), а потомки двух ветвей двух народов - господ и рабов…

Строго говоря, это не было чисто расовым подходом: преимущество германцев обосновывалось у графа военной победой, а не биологическими свойствами. Другой аристократ, граф Дюбуа-Нанси, предложил создать «Интернационал аристократии варварского происхождения» (видимо, германского?): низшие классы Франции объявлялись у него холопами, «освобожденными по милости лиц, свободных по рождению». Даже в XIX веке историк Гизо высказывался в том духе, что, мол, Французская революция – «война между разными народами», а его современник, Тьери, писал о «германской аристократии и кельтской буржуазии». Но идея борьбы «двух народов» выдохлась после поражений германских войск от армии Дюмурье, особенно же после предложения депутата Конвента Сийеса «выслать обратно, в леса Франконии, те семьи, что претендуют на происхождение от расы победителей».

Т. е. французы парадоксальным образом первыми в истории и воспели «превосходство германской расы»!
Что касается расизма в его германском варианте, то в Пруссии он не во «французской функции», т. е. не как «орудие гражданской войны» внутри нации, а наоборот - как национальный инструмент в борьбе за объединение всех немцев против ига Наполеона. В Пруссии расизм породили не аристократы, а напротив, национал-либералы и романтики (Шлегель, Арндт, Фихте, прочие певцы национального единства). Они настаивали на объединении германских государств (их насчитывали тогда десятками) на основе… единства языка. Употребляемая теоретиками терминология внешне напоминала нынешнюю расистскую – но, по оценке Арендт, они никогда не выходили за пределы обычного национализма.

У немцев не имелось в духовном заделе «славы и мощи французской нации» - ни общей исторической памяти, ни каких-либо основ для единой национальной государственности. Народ в массе был безразличен к идее общей судьбы немцев. Ну, и пришлось теоретикам взывать к романтической гипотезе, что, мол, «каждая раса представляет собой особую завершенную целостность». Очевидно, кроме биологии, национальное единство немцев нечем было обосновать!

Ханна Арендт отрицает, что германский национализм, опиравшийся на «племенное родство», якобы с самого начала носил расистский характер. Практически германские национал-либералы разделяли центральную идею любого национализма, кардинально отличающую его от расизма, - идею равенства народов. Вот несколько цитат. Ян: «Животные смешанной породы не имеют настоящей производительной силы. Поэтому у гибридных народов тоже нет собственного воспроизводящего начала… Вот почему каждый вымирающий народ – несчастье для человечества. Человеческое благородство не может выражаться в каком-то одном народе». Геррес: «Все члены народа объединены кровной связью… Ни у одной ветви нет права господствовать над другими». Арндт: «Да будет проклят тот, кто покоряет чужие народы и правит ими!» Немецкий «органико-биологический расизм» породили как орудие борьбы с иностранной оккупацией, он возвел вокруг земляков некую невидимую национально-охранительную стену, которую невозможно очертить исторически или географически (это напоминает мне талмудический иудаизм). «Только после того, как Австрия и Пруссия пали, когда Германия склонилась перед завоевателем, для меня она стала единой и неделимой», писал один из современников.

Другим источником германского расизма являлся так называемый «политический романтизм». Адам Мюллер и Фридрих Шлегель придумали игривость современной мысли, тот «безответственный подход», как злобно выразилась Ханна Арендт, что позволял любой идее, лишь бы она прозвучала оригинально, захватить - временно, конечно – общественную площадку! Если высказано нечто оригинальное, тем самым оно уже заслуживает внимания! «Мир должен быть романтизирован, ибо нужно сообщить высокий смысл обыденному, таинственную внешность – обычному, достоинство неизвестного – хорошо известному» (Новалис). Одним из объектов поклонения служил у романтиков «народ», понятие, который могло обозначать государство, «кровную семью», даже дворянство, «все, что хотите, в те ранние времена случайно приходившее в голову интеллектуалу, либо позднее - когда этот интеллектуал уже сталкивался с необходимостью заработать на хлеб насущный - то, что заказывалось этому интеллектуалу его денежным покровителем» (ibid, стр. 240). «Первые интеллектуалы» принципиально создавали не систему взглядов, а «общее умонастроение». Ханна Арендт язвительно заметила: «Они не раз доказывали - нет такой идеологии, которой они не подчинятся с охотой, если под угрозой окажется единственная реальность, с которой не может не считаться даже самый большой романтик, - реальность его карьеры» (там же)

«Простолюдины» хотели скомпенсировать дворянское, угнетавшее их высокомерие - и стали поклоняться собственной, как им виделось, «неповторимой личности». «Личность» сделалась этакой национальной немецкой манией! Все, что могло работать на творческую отдачу, на произвольную игру воображения, оправдывалось романтиками ab ovo (изначально), провозглашалось системой взглядов на жизнь, на мир... А если вспомнить, что романтический культ личности связан с цинизмом, присущим как раз этой самой «неповторимой личности», то беспощадный индивидуализм означал в Германии, как правило, одно и то же: «Каждый волен создавать для себя собственную неповторимую идеологию».

Интеллектуалы вели борьбу с юнкерско-дворянским обществом за личный статус. Чтобы соперничать со спесивыми аристократами, чьи права определялись фактом рождения в «благородной» среде, романтики ввели в науку особое понятие: «врожденная индивидуальность»! Это «качество» им как бы пожаловали от рождения, нечто вроде «простолюдинного» титула! Более того: в отличие от «фонства-баронства», «настоящее благородство не могло быть ни дано, ни отобрано, ибо, подобно могуществу и гению, оно возникало и существовало само по себе» (Бухгольц).

Конечно, сразу обнаружилось отличие «врожденного благородства, с его «врожденной неспособностью к ремесленно-рутинной работе», с его «не склонностью к торгашеству», отличие от свойств евреев и прочих… не «шведов», конечно. Не осмеливаясь вступить в открытую политическую борьбу с господствующими сословиями, певцы прусского среднего класса поглядывали свысока – на иные народы. Брентано изысканно-остроумно обличал мещан («филистеров») – всегда ими оказывались либо французы, либо евреи. Впоследствие в перечень включили и британцев. Зато таинственные достоинства «врожденной индивидуальности» описывались такими, каким видели свойства «прирожденного благородства» господа родовитые юнкера.

Именно из гипотезы о племенном происхождении современных наций выросла «органическая теория истории», а из бредней романтиков о «врожденном благородстве» создался культ «юберменша», «сверхчеловека», обреченного управлять миром. Пока обе теории развивались параллельно, они лишь помогали несчастному, битому народу и его комплексующим (от чувства неполноценности) теоретикам убегать от горькой реальности в мир воображения. Но, однажды соединившись, эти факторы составили ядро полноценной расовой теории.


«Права англичанина» против прав человека


В Британии расизм возник в противоборстве идей местной школы с заморскими теориями Французской революции.
Местную систему сочинил теоретик, мало известный в России, но оказавший влияние на политическое мышление не только в своей стране, но и в Германии, и в других континентальных странах. Политолог звался Эдмундом Бёрком. Бёрк не признавал «французского изобретения» - Прав человека. Вместо них выдвинул идею «Прав британца», «Прав англичанина». Спустя век Дизраэли повторил за ним: «Есть нечто лучшее, чем «Права человека». Это – «Права англичанина».

Вот формула Бёрка: «Непреложной политикой нашей конституции явилось провозглашение свобод как заповедного наследия, доставшегося нам от предков и предполагающего быть переданным потомкам в качестве достояния людей этого Королевства – без отсылки (для обоснования – М. Х.) к каким бы то ни было общим, более ранним правам».

Типично британское представление о свободе: она не есть Право, даруемое человеку рождением, она есть сумма привилегий каждой личности в данном народе, унаследованная ею от предков - наравне с землей, титулами или подданством. По сути Бёрк распространил феодальный принцип наследственных привилегий на любого подданного Его Величества, посчитав всех британцев этаким дворянством – среди простолюдинов, других народов, которые британских привилегий могут, конечно, не иметь в своих-то странах.

Здесь стоит отметить такую британскую особенность. «Вход в дворянство», в «джентльмены», был в стране относительно простым, не раз простолюдинов производили не только в «сквайры», но даже в «лорды». Поэтому в психологию британской знати было внедрено чувство ответственности за судьбу нации. Зато феодальные нравы и привычки воспринимались и британскими низами как «свое», как некое общее «национальное наследие».

…Не только британцев, но все европейские народы в XVIII веке смущало огромное физическое отличие белой расы от народов, которые они встречали на других континентах. «Мы увидели, как различны расы и как велико было удивление первого белого и первого негра, когда они встретились» (Вольтер). Обыватели Века Просвещения впадали в экстаз относительно разнообразия природы и разума, но, наблюдая племена, столь разно организованные - на уровне разума, страстей, просто физически, - они, по совести, не находили в себе честного и однозначного ответа на христианскую проповедь о единстве и равенстве всех потомков Адама и Евы. (Это сомнение, кстати, и возродило институт рабства в Америке, давно уничтоженный христианской религией на европейском континенте. Честность требует отметить: те же рабовладельцы до XYIII века думали в Америке об отмене столь нехристианского порядка в обществе: «Я трепещу за эту страну, когда думаю, что Бог справедлив», говаривал президент Джефферсон, рабовладелец.)

Отмена рабства поставила перед Британией новую проблему: как дальше-то совместно жить столь разным и свободным народам? И возникла на острове благодатная почва для разных биологических теорий.

Первым явили миру «полигенизм». Его суть: Библия есть собрание небылиц, и расы не то чтобы неравны, но все-таки «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись». Потомки межрасовых браков – они неизбежные уроды, в каждой их клетке разворачивается гражданская война рас!

Другая теория связана с эволюционным открытием Дарвина. Суть его, как известно, состояла в том, что в животном мире господствует эволюция (развитие видов) и борьба за выживание. Дарвинизм годился как идеологическое оружие и сторонникам расовых гипотез, и марксистам (да и вообще приверженцам классовой борьбы), и борцам с расовой дискриминацией, и пацифистам… Все зависело от толкования! Герберт Спенсер, например, думал, что естественный отбор способствует эволюции человечества в направлении к лучшему будущему, к вечному миру.

Вообще «в политические дискуссии дарвинизм внес два важных понятия: идею борьбы за существование с обязательным выживанием наиболее приспособленных видов и – учение о происхождении человека из животного мира. Над этой логикой, - продолжает Ханна Арендт, - издевался уже Вольтер: «Сначала наше воображение незаметно переходит от грубой материи к материи организованной, от растений к зоофитам, от них к животным, от них к человеку, от человека к духам, от духов… к самому Богу. Но – самый совершенный дух, сотворенный Всевышним, – может ли стать Богом? Не бесконечность ли пролегает между ними? Не пустое ли пространство воочию видно между обезьяной и человеком?»

Так родилась в Британии наука об улучшении человеческой породы - «евгеника». Согласно сему учению, требовалось «всего лишь» природный процесс естественного отбора превратить в биологический инструмент в руках исследователей. («В конце концов, - не удержалась Арендт, - приверженцы дарвинизма в Германии оставили эту науку, прекратили поиски «связующего звена» между обезьяной и человеком и занялись практическими мероприятиями по превращению человека в обезьяну» (ibid, стр. 254). Но сначала там были сделаны попытки на «строго наследственной основе» вырастить из человека нечто Богоподобное!

Интеллектуалы британского «третьего сословия» возмечтали (к счастью, на бумаге) о замене старых сословий новой элитой. Полагали, что «наследование отборных качеств ведет и к наследованию талантов» – и появится новая аристократия. Превращение целой нации в природный коллектив суперменов было одним из самых сладких мечтаний эпохи. В конце XIX столетия казалось обычным – толковать о политике с позиций биологии и зоологии. Зоолог Гальтон в 1869 году выпустил труд «Биологический взгляд на нашу внешнюю политику», и он был далеко не единственным сочинением в сем роде: многие естественники предлагали политикам с помощью науки отрегулировать «выживание сильнейших во славу английского народа». Вот цитата (из того же Гальтона): «Улучшение естественных способностей будущих поколений в значительной мере находится под нашим контролем» (Напоминаю - 1869 год!!).

Британский расизм был похож на германского собрата: если на берегах Рейна воспевали «врожденное благородство личности», то на острове за Ла-маншем славили особый сорт человека – «национального гения». «Великий человек представляет собой олицетворение расы, ее отборный экземпляр», - говаривал премьер Дизраэли. Но выводы почему-то в Британии вышли совсем другие, чем на континенте! Философ-публицист Карлейль, например, предавался размышлениям, как помочь Вест-Индии обрести «своих героев»; Дж. Силк, автор популярнейшего сочинения «Расширение Англии» (1883 г.), высказал огромное уважение к индийцам и подчеркивал, что они «ни в коем случае не варвары». Поразительней всех был Дж. Фруд: он восхищался бурами, но, тем не менее, возражал против предоставления Южной Африке «слишком больших прав, ибо это означало бы признание права на управление туземцами со стороны европейских колонистов. А это не есть самоуправление». И вообще, по его мнению, «в колониях можно создать более простое общество и более благородный образ жизни, чем в промышленной Англии».

Если коротко, то отличие британских расистов от континентальных собратьев сводилось к тому, что они не унижали другие расы, полагая их низшими. У них зарождались просто грандиозные проекты по преобразованию человечества - естественно, под главенством правительства Ее величества. Неслучайно человеком, избавившим Индию от тирании жестоких завоевателей, перестроившим ее управление на более гуманный лад, оказался британский империалист и расист - Дизраэли.

(продолжение следует)






"Еврейская Старина"



Это статья Jewniverse - Yiddish Shteytl
https://www.jewniverse.ru

УРЛ Этой статьи:
https://www.jewniverse.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=560
Jewniverse - Yiddish Shteytl - Доступ запрещён
Музыкальный киоск
Евреи всех стран, объединяйтесь!
Добро пожаловать на сайт Jewniverse - Yiddish Shteytl
    Поиск   искать в  

 РегистрацияГлавная | Добавить новость | Ваш профиль | Разделы | Наш Самиздат | Уроки идиш | Старый форум | Новый форум | Кулинария | Jewniverse-Yiddish Shtetl in English | RED  

Help Jewniverse Yiddish Shtetl
Поддержка сайта, к сожалению, требует не только сил и энергии, но и денег. Если у Вас, вдруг, где-то завалялось немного лишних денег - поддержите портал



OZON.ru

OZON.ru

Самая популярная новость
Сегодня новостей пока не было.

Главное меню
· Home
· Sections
· Stories Archive
· Submit News
· Surveys
· Your Account
· Zina

Поиск



Опрос
Что Вы ждете от внешней и внутренней политики России в ближайшие 4 года?

Тишину и покой
Переход к капиталистической системе планирования
Полный возврат к командно-административному плану
Жуткий синтез плана и капитала
Новый российский путь. Свой собственный
Очередную революцию
Никаких катастрофических сценариев не будет



Результаты
Опросы

Голосов 716

Новости Jewish.ru

Наша кнопка












Поиск на сайте Русский стол


Обмен баннерами


Российская газета


Еврейская музыка и песни на идиш

  
Jewniverse - Yiddish Shteytl: Доступ запрещён

Вы пытаетесь получить доступ к защищённой области.

Эта секция только Для подписчиков.

[ Назад ]


jewniverse © 2001 by jewniverse team.


Web site engine code is Copyright © 2003 by PHP-Nuke. All Rights Reserved. PHP-Nuke is Free Software released under the GNU/GPL license.
Время генерации страницы: 0.035 секунд