Jewniverse - Yiddish Shteytl - В поисках адреналина - Сергей Гранкин. Шели Шрайман.

Может быть, он возомнил себя заговоренным от пуль, потому как с трех предыдущих войн (а были они не слабые - Карабах, Грузия, Косово) вернулся без единой царапины, однако камень, пущенный меткой арабской рукой, его достал. И угодил стрингеру прямо в голову. На войне как на войне.
Может быть, это его, наконец, остановит? Кажется, ему есть для его жить - родители, любимая жена, дочки… Возможно. Если бы он ходил на войну ради денег. За риск платят больше. Но он отправляется туда за другим. (Фотограф войны Сергей Гранкин: «Я люблю войну. Мне нравится наблюдать, как проявляются люди в критической ситуации. Это та самая правда, до которой в обычной жизни докапываешься годами. На войне ты как в барокамере, совершенно отрезан от всех мирских эмоций. Здесь нет политики. На войне нет места мелочам, мелким чувствам по поводу того, кто кому чего должен. Ты возвращаешься с войны, как из бани, где прошел душевную чистку. Война создает такие сюрреалистические сюжеты, которые трудно вообразить. Представь себе, например, город, наполовину сожженый и рарушенный, в котором еще работают светофоры, и бегущих по улицам полуодетых людей. Конечно, это ужасно, но оставим в стороне эмоции картина эта по-своему красива, в ней есть сюжет ).

Хроника одного боя

- Значит, было так. В 10.00 пришел Гриша, говорит: «Включи новости». Собрались быстро, камера у меня всегда наготове. В 10.15 выехали к перекрестку Айош. Оставили машину на бензоколонке. Еще раз послушали новости – уже есть жертвы на Храмовой горе. Не зря ехали. Что мы увидели – понятно. Начали снимать с израильской стороны. Израильтяне теснили арабов вглубь Рамаллы. Сели с Гришей в кафешке, пили кофе и смотрели на бой. Там была куча журналистов. Пообщались и пошли на арабскую сторону – полем. Снимали часа два. Около четырех подошел палестинский офицер: «Покажите документы». Увидел ивритские буквы, вырвал фотокамеру: «Вы арестованы!» Толпа тут же качнулась к нам. Палестинский спецназ с трудом затолкал нас в машину, расчищая дорогу дубинками и кулаками. В ответ полетели камни. Вышибли стекла. Один булыжник угодил мне в голову – дальше провал. Сколько прошло времени, не помню. Допрос. Больница. Перевязка. Снова допрос. Кажется, я несколько раз терял сознание. Наконец, нас повезли. Приехал военный «амбуланс». Довез до трассы. Дальше – обычным «амбулансом» в «Хадассу» (больница в Иерусалиме – Ш.Ш.). В Рамалле врачи обслужили меня за пять минут, а тут пришлось ждать врача часов пять. Пока рентген, то да се…Из приемного покоя мы вышли аж в 4 утра. Добрались до бензоколонки: машина цела. В дом ввалился в шестом часу утра. Жена обругала: «На кой черт ты туда полез?» - и принялась осматривать раны. Если честно, жалею не о том, что пропали пленки – ничего особенного я не снял. Разве что один кадр, как пожилые родители-арабы зовут своего сыночка на обед, а тот увлеченно мечет камни (правда, такой снимок никто не купит. В стрингеровских снимках ценятся крупные планы с кровью). Я жалею о том, что не доснял – в больнице, где я был уже без камеры. Это было по-своему красиво: их восточная манера рвать на себе рубашки, женщины в яркихз одеждах до пят, статный мэр Рамаллы, похожий на палестинского Санта-Клауса. За такую съемку еще одной камеры не жалко.
...О нем ходит такая байка: Гранкин принес в редакцию «Русского израильтянина» свои снимки. Редактор повертел из в руках и говорит: «Это, конечно, неплохо, но вот если бы ты привез нам сними из Косова…» Через пару недель он привез снимки из Косова. (Сергей Гранкин: «Да, была такая ситуация. Но в Косово я поехал, конечно, не из-за «Русского израильтянина», а по просьбе немецких фотоагенств, с которыми работаю уже лет восемь. Просто совпало»)

Как делают стрингеров

Фотографом войны надо все же родиться. Уж очень специфическая профессия. Другое дело, что каждый стрингер понимает про себя, кто он такой, не сразу. С моим героем было, например, так.
- Сережа, тебя часто били?
- В советской армии - случалось. Я служил в спецчасти внутренних войск (ОМОНа тогда еще не было), которая жила по волчьим законам. Был у нас в спецчасти такой «дед», Женя Прокопенко. Самбист. Он ко мне прицепился: «Будешь заправлять мою постель и стирать портянки». Я отказался. Он подошел ко мне «поучить салагу», и я разбил о его голову тяжелую армейскую табуретку, а когда он удирал от меня, еще метнул ему вслед ножку от табуретки и опять угодил в голову. «Дед» упал, я бросился его добивать. Нас разняли, я был в его крови. Командир рассудил так: раз солдат-новобранец в крови, ясно, что его бил старослужащий, и «деда» отправили на «губу».
- А сам ты в роли «деда» поколачивал «молодых»?
- Мы, новослужащие, обсуждали этот вопрос и дали друг другу такую наивную клятву, что сами «дедами» не будем, и, конечно же, все ими стали – с разной степнью жестокости. Может быть, я, благодаря своему воспитанию, был менее жесток, чем другие, но из этой армейской системы с ее традициями «дедовшины» было не вырваться. Некоторые периоды того периода мне вспоминать сейчас неловко, а с другой стороны, видимо, было полезно все это пройти, чтобы понять: жизнь определяется не только замечательной чередой интеллектуальных бесед.
- А что касается другого рода «экшн», ты ведь служил в войсках, которые были предшественниками ОМОНа?
- Однажды нас бросили на подавление восстания в зэковской зоне. Посадили в грузовики, объяснили задачу. Мы сломали ворота зоны, и в нас тут же полетели заточки и бритвы. Две такие бритвы я потом извлек из своего пластикового шлема. Второе событие произошло примерно в тот же период. Я неожиданно для себя (образованного мальчика из приличной семьи, читавшего «самиздат», завсегдатая питерского «Сайгона») выступил в роли душителя свобод. Нашу часть бросили на подавлении первой демократической демонстрации в Челябинске. Ребята, с которыми я служил, резвились, тесня толпу и нанося удары дубинками, а я стоял в оцеплении и наблюдал за происходящим – это было красиво, как в кино. Думаю, что я уже тогда был стрингером, но еще не понимал этого.
- Как ты ощущал себя в роли душителя свобод?
- Спокойно. Никаких моральных проблем у меня не было. До армии я был рафинированным мальчиком, но когда в твою голову летят палки и железки, остатки всякого сожаления и совести пропадают без следа. Армия здорово промывает мозги. Через год службы мне уже казалось, что всегда был здесь, среди этих серых стен, и ходил строем. Только вернувшись из армии, я вспомнил, что когда-то читал книжки.
- А чем занимался спецназ в будни?
- Охранял «почтовый ящик». Это была настоящая «зона» - с колючей проволокой, контрольно-световой полосой, вышками, КПП.
- Охраняли государственные секреты?
- Если бы! Мы охраняли водку и колбасу, которые продавались в магазинах «зоны», поскольку снабжение в ней было как в Москве. Люди лезли через колючую проволоку, а мы должны были в них стрелять. У нас в роте один парень-таки застрелил «нарушителя».
- Что с ним было? Трибунал?
- Какой трибунал? Отпуск. Как и положено.
- Драться тебя научили в армии?
- В армии нас учили рукопашному бою. Самбо я немного знал с детства – мой отец им увлекался. А каратэ занимался в Тарту, в сионистский период своей жизни, когда состоял в отряде по защите еврейских собраний от «памятников» и прочих.
- Каким ветром тебя занесло из Питера в Тарту?
- Семь раз я пытался поступить в университет в Питере – на исторический, потому что, еще будучи школьником, лет шесть ходил в археологический кружок при Эрмитаже. И все время проваливался. Даже армейская характеристика не помогала. А в Тарту я поступил с первого захода: там на национальность внимания не обращали, и Тартуский университет стал своеобразным прибежищем для таких, как я, ребят со всей страны. Потом началась перестройка, в Эстонии стало жить тяжело, умер Юрий Михайлович Лотман, факультет рассыпался, и я поехал в Израиль, откуда периодически совершал марш-бросок на разные войны.
- Самая памятная война?
- Конечно, первая. Нагорный Карабах.

Лирическое отступление

С женой своей Катей Сергей познакомился тоже на войне. То была война в Персидском заливе.
Как сосуществует рядом со стрингером его жена, зная, что отправляясь на очередную войну, он готов полезть под пули ради удачного снимка?
Катя:
- О том, что случилось с ним в Рамалле, я узнала случайно, из новостей. Я работала в операционной (Катя – операционная сестра в «Бейлинсон» - Ш.Ш.), стала выяснять, куда его отвезли. Если бы Сережа попал ко мне, ему бы не пришлось столько ждать в приемном покое. К профессии его я отношусь плохо, но с пониманием: видимо, ему не хватает эмоций в обычной жизни. Самые сложные проблемы у меня возникают с Сережиными родителями, которым постоянно приходится врать. Он в Косово, я говорю – в Греции. Он в Рамалле, а я говорю – в Германии.
- Каким он возвращается с очередной войны?
- С новым всплеском эмоций. Домашним, спокойным мальчиком я его никогда не видела. И потом, с его возвращением «оттуда» работа только начинается. Проявляются пленки, в доме с утра до вечера толпится народ, некоторые остаются ночевать. О том, что с Сережей происходит на войне, я нередко узнаю последней. Он следует принципу: меньше знаешь – крепче спишь.

О суевериях, интуиции и кодексе стрингера

Однажды Сергей прорывался в блокадный Карабах, с которым не было никакого сообщения, кроме воздушного. Два самолета, в которые он безуспешно пытался попасть, сбили. В третий ему удалось проникнуть, потому что желающих почти не осталось.
Он не суеверен, хотя в одну примету поверил. Заставили. Как-то в Карабахе он решил прикурить от свечки. Свечка разлетелась от выстрела. Сергей поднял голову и увидел молодого армянина: дуло его автомата еще дышало.
- Ныкогда нэ прикуривай от свэчки, умрош, - сказал тот и вышел.
С тех пор он не прикуривает от свечки.
Что касается интуиции, она у стрингера есть. Иногда внутреннее чутье подсказывает: не лезь туда, кончится плохо. Так было с Рамаллой, откуда он привозил десятки пленок. Им бы уйти на две-три минуты раньше, и не было бы встречи с разъяренной толпой. В Рамаллу он поехал ради Гриши, который там не был и просто рвался туда. Интуиция не подвела.
…Кодекс стрингера (в Международной ассоциации стрингеров Гранкини состоял несколько лет, потом перестал платить взносы, о чем сейчас жалеет, - получил бы страховку и с камерой новой помогли бы) предписывает: не стрелять; не снимать расстрелов и сцен мародерства; быть объективным – не становиться на чью-либо сторону.
Сергей в этом отношении стрингер неполноценный. Стрелять ему приходилось («Я снимаю на передовой в районе Агдама. Ахербайджанцы окружают. Они еще не заняли тропинку, но уже ее простреливают. Выйти из окружения можно только так: один бежит, другие прикрывают, чтобы противник прикрыл голову и стрелял неточно. Потом бежит второй, и так далее. Ты не можешь не стрелять, прикрывая армянина, который минуту назад прикрывал тебя, тем более что после службы в спецназе я делаю это лучше него»).
Не получается у него и с «объективностью» («Поле боя - это слишком крутая вещь, здесь трудно оставаться наблюдателем. Впрочем, есть одна война, грузинско-абхазская, о которой я не люблю вспоминать и где я не был ни на чьей стороне. Грязная была война. Пьяные орды. Бессмысленные убийства. Убивали за деньги и просто так. Кого там только не было – казаки, чеченцы, россияне. Противная была война…»)
Настоящих стрингеров-волков ему встречать приходилось. Эти прошли Вьетна, Афганистан…У них ЭТО получалось: не считаясь с жизнью, не обращая внимания на смерть, они занимались своей работой – снимали и делали это блестяще.
Хочет ли он стать полноценным стрингером? («Все-таки нет. Я всегда достаточно эмоционально отношусь к тому, что снимаю».)

Самое удачное

Он листает альбом.
- Ага, вот этот снимок из Карабаха. Мы ехали на грузовике по горному ущелью. И вдруг машина уперлась в валун и замерла. Снайпер срезал шофера. Я выскочил из кузова первым. В лобовом стекле была аккуратная дырка, окруженная треснувшим стеклом. Такая же дырка была в середине лба водителя. Я щелкнул камерой. Ребята бросились вытаскивать убитого. На меня смотрели косо. У стрингеров есть такое правило: если ты идешь с кем-то и в него попала пуля - сначала сними. Секунда ничего не решает, а кадр может получиться интересный.
…Итальянского солдатика на бронетранспортере, который пьет колу, я снял в последнюю ночь перед вводом войск НАТО в Косово. Тут необычные цвета – все окрашено зеленым, тревожным, и эта яркая банка в руке солдата, контрастирующая с общим фоном. Я почему-то очень люблю этот снимок, хотя он мне ничего не стоил – просто приехал на КПП и снял.

Неснятое

- Во время войны в Нагорном Карабахе я оказался на КПП, увидел несколько свежих трупов, приготовленных «на обмен». Боев в этот день не было. Трупы в тамошних условиях хранить невозможно. Я спросил начальника КПП: «Откуда? Видно, что свежие». «А мы их храним свежими», - ухмыльнулся он. То есть – отстреливают пленных по мере надобности. Я, конечно, ценю «черный юмор», но снимать такое не мог.
В Степанаукртской тюрьме, где ожидали своей участи пленные азербайджанцы – старики, подростки, женщины, - я тоже не мог снимать. Они были такие несчастные, какими только могут быть обычные люди, попавшие в страшно неудачную ситуацию. Например, там сидел в ожидании расстрела студент из Баку, который учился на пятом курсе, когда к ним на факультет пришли и сказали: «Три месяца на войне – и диплом ваш». И он пошел на войну.
И еще мне вспоминается смешная ситуация, где мне не удалось ничего снять по другой причине. Мы с другом прибыли в Македонию и решили нелегально пробираться в Косово. Нашли проводника, заплатили. Он вывел на речку, сказал – Косово на том берегу. День лежали в кустах, вечером перебирались вброд и ползли по грязному минному полю. Добрались до деревушки, зашли в дом. Крестьяне отогрели нас «ракией», стали что-то говорить. Мы не очень поняли. Выпили еще. Я вышел во двор по нужде, а во дворе – грузовик с македонскими номерами. Оказывается, мы переползли из Македонии в Македонию. То ли проводник нас не понял, то ли обманул – ситуация идиотская. И крестьяне не могут понять, чего это мы ползали по навозному полю и лезли через речку вброд…

После боя – не до бесед

- Наша съемочная группа была с разведгруппой, которая в числе первых прорвалась через блокаду Карабаха, и вот мы прорвались. Нас окружает толпа иностранных журналистов. С армянами после боя они беседовать побаивались, и все нас расспрашивали – как было?
- Почему?
- С человеком, вышедшим из боя, опасно беседовать. У него еще слишком много адреналина в крови. Любой неосторожный вопрос, и он может просто ударить. Я такое состояние на себе испытал, когда вырвался после очень неприятного, длившегося всю ночь, допроса, который мне учинили сербы в Косово. Меня колотило, а тут журналисты с вопросами. Я их просто послал матом. Хотя понимаю, что был неправ, они ведь просто делали свою работу.

Палестинцы позируют стрингерам

- В принципе снимать у нас на территориях – это самое безопасное, что может быть после всех войн, которые я прошел. Пули резиновые, вместо гранат – камни. И вообще арабы очень лояльно относятся у журналистам. Становятся в более удобные позы, если заметят камеру. Как-то я снимал в Бейт-Лехеме и сказал парнишке, который руководил группой камнеметателей, что они стоят против света и мне трудно их снимать. Так они, представьте себе, стали с другой стороны, чтобы свет падал, как надо.

Вьетнамский синдром

- Что тебя привлекает в профессии стрингера?
- Я думаю, что это у меня «вьетнамский синдром» - нехватка адреналина в крови. Война вводит тебя в такое интересное физическое состояние: сердце колотится, тело напряжено, как струна, мыслишь быстро и четко. Это как принять наркотик. Другого сравнения не подберу. Ну и к тому же – профессиональный интерес. Во время боя невозможно сделать хороший снимок – ты строчишь камерой, как пулеметом, а что из этого выйдет, «покажет вскрытие», то есть проявка. Есть снимки, которые сразу продаются. Например, в Рамалле успел схватить момент, как мальчика подсекла резиновая пуля. Этот кадр купят сразу. А вот кадр с пожилыми родителями, зовущими сыночка с войны на обед никому не нужен. В принципе это две совершенно разные вещи – то, что я люблю снимать (забавные сценки), и то, что снимать не люблю, но зато эти кровавые сцены хорошо продаются.

Суп из крапивы

- Войны, они все очень разные. В Югославии, например, в магазинах продавалась кола, а в Карабахе мы варили суп из крапивы.
- Ты, похоже, не относишься к сибаритам…
- Ну почему? Я очень люблю бытовые удобства, но тут есть один нюанс. Обычному душу я предпочту контрастный. Если я поспал неделю в окопе, а потом приехал домой, принял ванну, пью кофе, затягиваясь сигаретой – да это в десять раз приятнее, чем если ты подобное проделываешь каждый день.

Шели Шрайман, опубликовано в приложении "Окна", "Вести" в 2000-м году

LJ