Уроки идиш
Евреи всех стран, объединяйтесь!
Добро пожаловать на сайт Jewniverse - Yiddish Shteytl
    Поиск   искать в  

 РегистрацияГлавная | Добавить новость | Ваш профиль | Разделы | Наш Самиздат | Уроки идиш | Старый форум | Новый форум | Кулинария | Jewniverse-Yiddish Shtetl in English | RED  

Help Jewniverse Yiddish Shtetl
Поддержка сайта, к сожалению, требует не только сил и энергии, но и денег. Если у Вас, вдруг, где-то завалялось немного лишних денег - поддержите портал



OZON.ru

OZON.ru

Самая популярная новость
Сегодня новостей пока не было.

Главное меню
· Home
· Sections
· Stories Archive
· Submit News
· Surveys
· Your Account
· Zina

Поиск



Опрос
Что Вы ждете от внешней и внутренней политики России в ближайшие 4 года?

Тишину и покой
Переход к капиталистической системе планирования
Полный возврат к командно-административному плану
Жуткий синтез плана и капитала
Новый российский путь. Свой собственный
Очередную революцию
Никаких катастрофических сценариев не будет



Результаты
Опросы

Голосов 716

Новости Jewish.ru

Наша кнопка












Поиск на сайте Русский стол


Обмен баннерами


Российская газета


Еврейская музыка и песни на идиш

  
М. Г. Ярошевский. Сталинизм и судьбы советской науки

Отправлено от gena - Sunday, December 25 @ 00:00:00 MSK

RussiaСталинизм, принесший неисчислимые беды народам, оказал пагубное влияние и на судьбы науки.

В предреволюционные годы русскую научную интеллигенцию вдохновляла вера в грядущее обновление Родины, ее избавление от рабства и барства, в близость времен, когда восторжествуют свободный труд и свободная мысль. Она не была однородной по своим социальным корням, отношению к власти, политическим ориентациям и симпатиям.

Ее представляли потомки и древних дворянских родов, и крепостных, и духовных лиц, и тех, кто был лишен права жительства в столичных центрах. Но при всех различиях в родословной она была исполнена предощущением великих перемен, сулящих переустройство народной жизни на началах разума и социальной справедливости.

Революция ознаменовала распад прежних социокультурных структур. Часть интеллигенции под впечатлением тягот и картин реальности с ее мрачно кровавыми отсветами восприняла ее как катастрофу. Но революция вовсе не означала обрыв исторической ткани. Напротив, происходившие события были результатом длительного развития, которое им предшествовало и их подготовило. Россия неотвратимо пришла к революции, решавшей задачи, поставленные историей.

1

Односторонне было бы рассматривать общественные катаклизмы только под углом зрения подготовивших их глубинных процессов в экономической и политической жизни, оставляя без внимания духовную энергию народа, его творческий потенциал, его научную и техническую мысль, работа которой обусловила вскоре изменение облика страны.

В грозной атмосфере предреволюционных лет, насыщенной флюидами грядущих потрясений, формировались такие личности, как К.Э.Циолковский и В.И.Вернадский, П.А.Флоренский и М.М.Бахтин, Л.С.Выготский и Е.Д.Поливанов, братья Вавиловы и В.Н.Ипатьев, А.Е.Ферсман и Н.Д.Кондратьев, А.А.Богданов и А.К.Гастев, А.Л.Чижевский и Н. К. Кольцов, А.В.Чаянов и Л.С.Термен, А.А.Любищев и Л.С.Берг и многие другие из тех, чье творчество определило уникальность ряда направлений будущей советской науки.2

2

При всех различиях их роднил духовный «знаменатель». В ситуации прорыва к новым социальным формам они остро ощущали резкое ускорение ритмов истории во всех проявлениях бытия человека в мире, в том числе и в мире идей. Созвучно этим ритмам зов будущего рождал их пионерские исследовательские проекты.

Многим они казались мечтателями с притупленным чувством реальности. В действительности они прозревали новую, пронизанную активностью человеческого духа, наукоемкую реальность – движение к ноосфере. Их отличали универсализм (порой – космизм), «планетарность» мышления, сопряженность «физического» (естественнонаучного) и «лирического» (поэтического), верность «хладным цифрам» и тревожному биению человеческих сердец.

Сплав гуманизма с верой в мощь науки стал для них «магическим кристаллом», сквозь который виделось грядущее величие страны, призванной повести за собой человечество. Это были, говоря словами Блока, дети «страшных лет России», энергия которых сублимировалась в мощные взрывы научного творчества, в силу чего в 20-е гг. в русской науке занялась пора возрождения.

Ни в одной стране не было тогда – на изломе двух эпох – столь самобытного множества людей науки, создавших особый культурный слой, в истреблении которого одно из величайших преступлений сталинщины, наряду с истреблением крестьянства, командиров Красной Армии и всей ленинской гвардии.

Не подсчитано, сколько талантов было уничтожено, и, конечно, мы никогда не узнаем, сколько их было задушено в зародыше, не успевших сказать свое слово в науке. Мы лишены возможности назвать их поименно: «Да отняли список и негде узнать» (Ахматова). Но по трагическим судьбам тех, кому выпало на долю вписать свое имя в летопись науки, можно составить представление о том, как работала адская машина репрессий.

Одни были сосланы, расстреляны, сгнили в лагерях, другие – затравлены идеологической инквизицией, третьи – загнаны в «шарашки», четвертые оказались без учеников, попавших в несметное число «врагов народа», пятые спасались бегством в эмиграцию. Перед нами беспрецедентный в истории человеческой культуры феномен репрессированной науки.

Применив этот неологизм («репрессированная наука»), автор этих строк услышал возражения. Оппоненты заметили, что следует говорить о репрессированных ученых, о мартирологах, списках расстрелянных, сосланных, исключенных, их трагических биографиях. Но в том то и дело, что объектом репрессий оказалось научное сообщество в целом, его ментальность, его жизнь во всех ее проявлениях.

Речь должна идти не только о репрессированных ученых, но и о репрессированных идеях и направлениях, научных учреждениях и центрах, книгах и журналах, засекреченных архивах. Одни дисциплины запрещались: генетика, психотехника, этология, евгеника, педология, кибернетика. Другие – извращались. Например, история.

3

А кто возьмется определить ущерб, который нанес сталинский диктат экономической науке? Третьи – деформировались. Вся физиология была сведена к схоластически истолкованному учению И.П.Павлова, а в психологии было наложено вето на изучение бессознательных душевных явлений. В «незапрещенных» науках каралась приверженность теориям, на которые падало подозрение в идеализме.

Под воздействием идеологического диктата глубокие деформации претерпело все научное сообщество. Стремление противостоять этому диктату со стороны отдельных мужественных ученых беспощадно каралось. Когда один из лидеров московской математической школы, почетный член Академии наук Д.Ф.Егоров в 1930 г. отважился заявить: «Не что-либо другое, а навязывание стандартного мировоззрения ученым является подлинным вредительством», он был немедленно заклеймен журналом «Под знаменем марксизма» как реакционер, а затем выслан из Москвы.

Попытки вызволить деятелей науки из застенков путем обращения к власти крайне редко приводили к успеху. Такие попытки предпринимались учеными с мировым именем – И.П.Павловым, П.Л.Капицей, В.И.Вернадским. Единицы удалось спасти. Это воспринималось как чудо. Само по себе выступление в защиту жертв сталинской инквизиции ставило под угрозу существование того, кто на это отважился.

Гражданственность истреблялась. Крушились нравственные нормы, а с ними и высшая научная ценность – истина, ибо истинным надлежало считать предписанное верховным Умом и его идеологическими органами-щупалами. Критичность, служащая непременным условием творческого поиска, всегда ведущегося в условиях неопределенности и риска, становилась одиозным качеством ученого.

Поэтому, говоря о репрессированной науке, следует понимать под ней не только все, что было прямым результатом репрессий в смысле истребления людей, книг, убеждений, ликвидации наук и др. Репрессированными в определенном смысле оказывались также и те ученые, которые не попали в кровавую мясорубку. Большинство из них, подчиняясь партийно-бюрократическому диктату, с одной стороны, сохраняя восприимчивость к голосу научной совести – с другой, вынуждено было жить с расщепленным сознанием, двойной моралью.

4

Феномен репрессированной науки имеет свою историю, «вписанную» в историю страны. Его укорененное в надежных документах изучение – непременное условие воссоздания истории советской науки во всей ее полноте и доподлинности. Доныне эта история изображалась односторонне, со множеством прочерков и пресловутых «белых пятен». И это неудивительно. Ведь авторы исторических описаний (историографы) – также дети своего времени, подвластные его идеологическим императивам, определяющим и видение прошлого. Они внесли немалую лепту в создание иллюзий об этом прошлом.

Так, Сталиным была отведена историкам науки важная роль в затеянной им кампании борьбы с «космополитизмом». Кампания предписывала фальсифицировать пути русской науки, отъединить ее от мировой, утвердив ее приоритет в любых начинаниях и открытиях. Тем самым такая дисциплина, как историография, призванная предельно честно отображать события былого, превращалась в компонент репрессированной науки.

Адекватно реконструировать прошлое отравленная сталинизмом историография не могла. Между тем, как известно, знание о прошлом служит непременным условием понимания не только того, откуда мы идем, но и с чем следует идти в будущее.

Этим и определяется в настоящее время перспектива разработки истории советской науки с новых позиций, позволяющих сохранить верность реальности. Любое обращение к исторической реальности сталкивается с необходимостью определить, каким образом зарождается изучаемое явление, как оно трансформируется от одной стадии к другой.

5

Я уже отметил, что в предреволюционные годы формировалось особое поколение русских интеллектуалов. Об их восприятии 1917 г. сказано Хлебниковым: «Свобода приходит нагая, бросая на сердце цветы, и мы, с нею в ногу шагая, беседуем с небом на ты». Из тех, кто «беседовал с небом на ты», вышли будущие творцы советской науки.

В условиях гражданской войны, голода, эпидемий, лишений, проявлений беззакония волна эмиграции подхватила часть молодых умов, впоследствии прославивших за рубежом русское имя (таких как И.И.Сикорский, В.К.Зворыкин). Однако большинство людей науки не оставили родину и на их долю выпали все тяготы начала новой эпохи в ее истории.

В первые послеоктябрьские годы прежняя профессура в подавляющем большинстве своем относилась к новой власти если не настороженно, то враждебно.3 Но среди нее было ядро, ставшее центром консолидации молодых научных сил, притяжения энтузиастов, принявших народный выбор.

Крушение прежних социальных устоев стало для них импульсом к творчеству во имя спасения русской культуры от гибели. «Мы считали Октябрьский переворот, – вспоминал проф. М.И.Неменов, – огромным стихийным процессом, который грозил не оставить камня на камне от нашей, и без того бедной, культуры. Мы поэтому считали, что долг интеллигенции пойти рука об руку с Советской властью в деле восстановления и нового строительства. Только посвятив все свои силы созидательной работе, российская интеллигенция могла бы уменьшить неминуемую разруху, которую несет с собою всякая революция».4

Сходные переживания испытывал В.И.Вернадский, который в 1918 г. писал: «Надо употребить все силы, чтобы не прерывалась и усилилась научная (и всякая культурная) работа в России... Надо употребить все силы, чтобы новое поколение отошло от отцов равно прекрасным и в народной толще, и в интеллигенции. И тут главная сила в научной работе».5 Наука рассматривалась как самая прочная связующая нить поколений, как сила, позволяющая сохранить в пожаре революции высшие культурные духовные ценности всего народа – и его «толщи», и его интеллигенции, обеспечивая последующий прогресс...

6

Именно этот социальный мотив спасения своей Родины как цивилизованной страны подвинул проф. Неменова и его сотрудников на создание научного института, работа которого вышла на столь высокий уровень, «каким обладает не всякая европейская страна».6 Притом исследования велись в немыслимых для западных ученых условиях. «Голодные, оборванные, окоченевшие от холода в нетопленных квартирах, не получая в течение ряда месяцев своего нищенского жалованья, часто падая в обморок от истощения, они крепко держали знамя нового института».7

Такая картина была характерна не только для неменовского Института рентгенологии и радиологии. Вскоре после революции наркома Луначарского посетил знаменитый невролог и психиатр В.М.Бехтерев, заявивший: «Считая, что Россия надолго, а может быть, и навсегда получает новый облик, хочу в этой новой России обеспечить продолжение развития той области, которой я отдал жизнь».8

В те же годы князь из рода Рюриковичей Алексей Алексеевич Ухтомский, будущий академик, организует в Петрограде первый рабфак. Бехтерев и Ухтомский избираются депутатами Петроградского совета. Они принадлежали к той части интеллигенции, которая, невзирая на лишения, на сложную социальную ситуацию,9 посвятила себя созидательной работе. Именно в этот период на историческую арену вышло поколение, энергией которого были заложены краеугольные камни в фундамент советской науки.

Ее строительство стало возможным благодаря ленинской научной политике, к императивам которой относилось сотрудничество с интеллигенцией, считавшейся буржуазной, стало быть, иной по своей классовой природе, чем воюющие на стороне революции народные массы.

Вопрос об интеллигентах-специалистах («спецах», по тогдашней терминологии) выступал во всех сферах жизнедеятельности рождавшегося в огне и крови гражданской войны государства. Ленин настаивал на возможно более энергичном привлечении «спецов» к деятельности государственных учреждений, решительно осуждая популярное среди коммунистов недоверие к ним как «классово чуждому» социальному слою и их преследование – «спецеедство».

Опыт гражданской войны говорил о важной роли военных специалистов в строительстве и успехах Красной Армии, хотя в отдельных случаях среди них оказались предатели. Напоминая об этом, Ленин писал: «Спеца военного ловят на измене. Но военспецы привлечены все и работают. Луначарский и Покровский10 не умеют ,,ловить своих спецов и, сердясь на себя, срывают сердце на всех зря»." Речь шла о дифференцированном подходе к профессуре, в среде которой многие предпочли саботаж.12
7

Если такие интеллектуалы, как Луначарский и Покровский, «срывали сердце на всех», то что уже говорить о руководителях, менее близких науке и просвещению. На II съезде партии Ленин, критикуя Е.А.Преображенского, требовавшего не делать никаких уступок профессорам как «представителям не нашего класса», сказал: «Если так начать управлять партией, то это приведет нас, наверное, к гибели».13

В этом выражалась его непреклонная убежденность в том, что нет другого материала для создания новой культуры кроме взращенного прежней. «А эта наука, техника, искусство – в руках специалистов и в их головах».14

Подобно тому, как без военных специалистов «не могла бы создаться Красная Армия»,15 без специалистов-ученых немыслимо было покончить с «Россией во мгле», реализовать планы хозяйственного и культурного подъема огромной разоренной страны. Сохраняются и создаются новые научные учреждения. Особой заботой была окружена Академия наук, хотя ее отдельные члены находились в политической оппозиции.

В их числе был всемирно прославленный акад. И.П.Павлов, который, приветствуя февральскую революцию, к Октябрьской относился резко враждебно. В апреле 1917 г. он, напомнив, что «за Великой французской революцией числится и великий грех – казнить Лавуазье», писал: «Теперь нельзя бояться такой демократии, которая забыла про вечно царственную роль науки в человеческой жизни».16

Однако после победы Октября Павлов стал открыто выступать против новых властей, критикуя их до конца дней за беззаконие, произвол, репрессии. «В первые годы революции, – говорил Павлов, – многие из почтенных профессоров лицемерно клялись в преданности и верности новому большевистскому режиму. Мне было тошно видеть и слышать, так как я не верил в их искренность. Я тогда написал Ленину: „Я не специалист и не верю в ваш опасный социальный эксперимент". И что же вы думаете? Ленин правильно оценил мою прямоту и тревогу за судьбы отчизны и не только не сделал ничего худого мне, но, напротив того, отдал распоряжение улучшить условия моей жизни и работы, что и было незамедлительно сделано в те тяжелые для всей страны дни».17

8

Касаясь этого периода, П.Л.Капица писал о том, что Павлов «без стеснения в самых резких выражениях критиковал и даже ругал руководство, крестился у каждой церкви, носил царские ордена, на которые до революции не обращал внимания».18 Тем не менее Ленин, игнорируя социально-политическую позицию Павлова, делал все возможное, чтобы обеспечить ему хорошие условия для работы. (Было издано постановление Совнаркома о льготах для И.П.Павлова!).19

«В дальнейшем, – отмечает Капица, – жизнь подтвердила, что Ленин был прав, когда он игнорировал проявляемое Павловым в социальных вопросах резкое инакомыслие и при этом весьма бережно относился как лично к Павлову, так и к его научной деятельности. Все это привело к тому, что Павлов в советское время как физиолог не прерывал свои блестящие работы по условным рефлексам, которые по сей день в мировой науке играют ведущую роль. В вопросах, касающихся социальных проблем, все высказанное Павловым уже давно забылось».20

Считая, что сказанное Павловым о социальной ситуации той эпохи «давно забылось», акад. Капица заблуждался, поскольку ему не были известны обращения Павлова в правительство в 30-х гг., выражавшие возмущение по поводу репрессий (об этом см. ниже).

Эти обращения говорят о социальной позиции ученого, память о великом гражданском мужестве которого в истории советской науки и общества будет храниться не менее прочно, чем память о его научных достижениях этого периода. Мужество заключалось в том, что Павлов не только ходатайствовал об отдельных репрессированных лицах (это делали и некоторые другие ученые – Вернадский, Капица).

В своих письмах в правительство он изобличал всю систему разгоравшегося Большого террора, на что никто из советских ученых никогда не решился. Возможно, если доверять свидетельству близкого семье Павлова проф. В.С.Галкина, это стоило ему жизни, так как у выздоравливавшего Павлова по непонятной причине заменили врачей.

П.Л.Капица напомнил о ленинском отношении к Павлову в одном из писем, адресованных председателю КГБ Ю.В.Андропову21 в связи с репрессиями по отношению к акад. А.Д.Сахарову и физику Ю.Ф.Орлову. «Сейчас мы почему-то забываем ленинские заветы по отношению к ученым. На примере Сахарова и Орлова мы видим, что это приводит к печальным последствиям. Сейчас по сравнению с ленинскими временами забота об ученых у нас в значительной степени уменьшилась и принимает характер бюрократической уравниловки».22

9

Этот процесс бюрократизации приобрел в годы сталинщины невиданные в истории масштабы. Научная бюрократия, изначально враждебная инакомыслию, подавляя свободу творчества, культивировала «спокойное и застойное» мышление. Прошло то время, когда лица, на которых была возложена реализация научной политики, исповедовали идею непосредственной связи между наукой и революцией.

Открывая в 1921 г. Первый всероссийский съезд научных работников, Луначарский сказал: «Немыслимо себе представить истинную науку, отделенную от революции, и революцию – от науки, ибо очень много существенных общих признаков в научном и революционном искании: свобода исканий, свобода методов, свобода творчества, смелый и решительный анализ и эксперимент – как моменты присущие всякой творческой науке. Те же моменты присущи революции».23

Этот дух свободного поиска, прорывов в неизведанное, пронизывая жизнь народа в сфере социального творчества, изменял ситуацию в научном сообществе. Конечно, его деятельность нуждалась в государственной поддержке, и она оказывалась в первые же послеоктябрьские годы, начиная от пайков и окладов, делавших быт ученых более сносным, чем у остальных граждан, и до организации новых исследовательских центров, снабжаемых валютой для закупки приборов.

Не скупилось государство в расходах на науку и в последующие времена. Однако из научного сообщества вытравливался тот дух свободы исканий и устремленности к дерзновенным решениям, который некогда роднил революцию и науку. Эффектом такого родства был стремительный подъем советской науки на рубеже 20-х гг.

В 1923 г. академик Вернадский, немало испытавший (вплоть до тюремного заключения), писал из Парижа: «Мне хочется коснуться положения науки в России. Мне кажется, здесь (имелось в виду зарубежье) не сознают огромного дела культурного, которое сделано. Сделано при страданиях, унижениях, гибели... Центр мысли и научной работы не в эмиграции, а в России».24 Правомерно ли считать, что уже в тот период, когда на тех, кто занимался наукой, выпали «страдания, унижения, гибель», зародился феномен репрессированной науки?

10

Известны отдельные прецеденты преследования ученых в 1920–1921 гг. за участие в контрреволюционных организациях. Под суд ревтрибунала попали зачисленные в члены московского «Тактического центра» биолог Н.К.Кольцов, экономист Н.Д.Кондратьев и др., которых тогда же амнистировали. Трагично завершилось петроградское «дело Таганцева». Большая группа профессоров, инженеров и преподавателей была расстреляна по обвинению в организации заговора с целью реставрации буржуазно-помещичьей власти.

Ныне появились публикации о том, что это дело сфабриковано Петрогубчека.25 Но не могу не видеть различий между ним и процессами, вскоре инспирированными Сталиным соответственно хорошо продуманной (как и все, что им делалось) программе, которой был придан характер стратегической политики Коммунистической партии и Советского государства.

Формула о «реставрации буржуазно-помещичьей власти» как главной цели вредительства, шпионажа, террора, диверсий и других государственных преступлений, в которых «признавались» жертвы всех процессов – от «Шахтинского дела» до «правотроцкистского блока» – имели в этом случае иной социально-исторический смысл, чем в обвинительном заключении, составленном по делу Таганцева Семеновым и другими петроградскими чекистами. (Это, конечно, ни в коем случае не служит «историческим» оправданием истребления невинных людей, которое при любых условиях безусловно преступно).

Несколько профессоров, казненных на основании показаний Таганцева, были привлечены по этому делу за участие в контрреволюционном заговоре. Их причастность к науке являлась случайным признаком. С началом же сталинских репрессий первыми жертвами стали представители технической и научной интеллигенции («Шахтинское дело», «Промпартия», «Трудовая крестьянская партия»), попавшие в разряд государственных преступников именно из-за своей принадлежности к этой социальной прослойке.

Это были начальные «опыты» фабрикации злодеяний, будто бы совершаемых «классово чуждыми» элементами, на которые возлагалась ответственность за просчеты в народнохозяйственном строительстве.

11

Вернемся, однако, на несколько лет назад к первой репрессивной акции по отношению к ученым. Она была предпринята в 1922 г. и являлась роковой в том смысле, что положила начало политизации науки со всеми вытекающими из этой партийно-государственной установки пагубными последствиями.

Среди тех, кто не ушел в эмиграцию, имелась большая группа выдающихся русских ученых, философов, социальных мыслителей-немарксистов. В отношении этой группы (около 200 человек) было принято решение об их высылке из страны в административном порядке.

Это произошло, когда, казалось бы, после братоубийственной гражданской войны, во время которой никто из высланных не перешел во враждебный Советской России лагерь, в условиях гражданского мира открывается простор для свободного интеллектуального творчества. Высылка мотивировалась необходимостью очистить идеологическую атмосферу от немарксистских «флюидов».

Смысл этой акции заслуживает специального тщательного анализа. Как полагает Г.Ханин, «имелось в виду оградить нашу молодежь от влияния чуждых взглядов... Но, лишившись оппонента, по иронии судьбы, а точнее, по законам диалектики, сама марксистская наука лишилась одного из источников своего развития. Для молодежи „изгнание мэтров" означало сильное обеднение общего культурного фона... Научная молодежь, лишившись возможности участвовать в соревновании общественно-политических, философских идей, теряла смелость и в своих науках».26

С высылкой в 1922 г. большой группы ученых-гуманитариев административно-карательные меры были применены к инакомыслящим, которые не совершали деяний, направленных на насильственное свержение существующего строя, не были замешаны в каких-либо враждебных политических акциях против него. Возник крайне опасный прецедент государственного запрета на научное и философское инакомыслие.

12

Рассуждая об инакомыслии, П.Л.Капица энергично подчеркивал, что оно «связано с полезной творческой деятельностью человека, чтобы появилось желание творить, в основе должно лежать недовольство существующим, т. е. надо быть инакомыслящим. Это относится к любой области человеческой деятельности».28 Эти строки писались в 1980 г. в защиту А.Д.Сахарова с указанием на осуждение Сократа как на пример непоправимого вреда от преследования инакомыслия.

Но, отстаивая ценность сахаровских работ в физике, Капица впадал в противоречие с самим собой (если только не ставил целью вызволить Сахарова), когда писал, будто распространение Сахаровым своей деятельности на социальные проблемы «не приводит к таким же полезным результатам».29

Ведь Андрей Дмитриевич был выслан именно за инакомыслие в анализе и объяснении социальных, а не физических проблем. В инакомыслии же сам Капица видит фактор, который «в любых отраслях культуры обеспечивает прогресс человечества». Если любых, то, конечно, касающихся и социальной реальности, воздействие на которую сахаровского инакомыслия оказалось куда более могучим, чем его выдающийся вклад в современную физику. (Ведь и Нобелевскую премию он получил не за этот вклад).

От высылки ученых в 1922 г. до высылки Сахарова в 1980 г. протянулась цепь репрессий, губительно сказавшихся на развитии русской мысли в целом (а не только ее гуманистического, обращенного к человеку начала). Разъединение в «мыслительном пространстве» науки естественнонаучного и социального знания пагубно для ее жизни. Процесс, восходящий к началу 20-х гг., был противозаконным образом (высылка без следствия и суда) «освящен» путем устранения с русской научной сцены ученых, признанных партийным руководством инакомыслящими.

13

Наука – едина, и ущерб, наносимый свободному движению мысли в любом из ее направлений, неотвратимо отражается на работе всей системы. Поскольку она является системой «с рефлексией», с постоянным (хотя и не всегда сознаваемым) слежением ученого за смыслом своих действий, проверкой их соответствия принятым в ученом мире правилам, а также оценкой социокультурного предназначения этих действий (во благо ли человечества?), то элементы социального познания всегда включены в умственный аппарат людей науки, даже если он направлен исключительно на изучение объектов физической, нерукотворной природы или решение технических проблем.

Это – одна сторона жизни науки как человеческого, и потому изначально социального, дела. Имеется и другая сторона. Уже не гносеологическая, а онтологическая. Она выступает в подходе к природным объектам как созидаемым социокультурным человеческим разумом, который обретает мощь великого планетного явления (учение Вернадского о ноосфере).

И уже совсем противоестественно разъятие природных и социальных факторов при изучении человека, особое место которого в известной нам Вселенной предопределено именно тем, что они интегрированны в каждом его проявлении. Поэтому, с какой бы стороны ни подойти к примененным государством на заре советской науки репрессивным мерам с целью подавления инакомыслия, отщепление области социального познания от области естественнонаучного навлекло беды и на одну, и на другую.

В отношении первой был декретирован запрет на мышление, угроза которого сразу же нависла и над второй, поскольку, как только что было сказано, обе области взаимосвязаны, а работа научной мысли, к каким бы объектам ни устремлялась, имеет общий корень, отличающий ее от других человеческих дел.

14

Положение о внутренней связи естественнонаучного и социального знания отразилось в программе деятельности академической Комиссии по изучению естественных производительных сил России (КЕПС).32 Вскоре после революции Совет Комиссии направил президенту Академии наук пространную записку о плане своих исследований. В ней говорилось, что Комиссия «не только уже приблизилась к тем границам, где кончается чисто положительное знание и начинается прикладная техника и социально-экономические вопросы, но вполне сознательно и перешла эти границы, считая, что ценности природы только через деятельность человека превращаются в ценности культуры.

Совершенно сознательно комиссия предполагает идти по этому пути и впредь... постепенно подготавливая и строя здание изучения отдельных сторон народнохозяйственной жизни».33 Это следовало из высказанного в записке положения, что перед Академией в качестве центра научной мысли стоит задача объединения работников «в области отвлеченного прикладного и социального знания».34

Общий принцип единства, образуемого системой «ценности природы – деятельность человека и ценности культуры» в качестве основы народнохозяйственной жизни, побуждал рассматривать Академию наук как центр, который позволит объединить «работников в области отвлеченного, прикладного и социального знания».35

Между тем, область социального знания была очень скоро обособлена от знания «отвлеченного36 и прикладного», став монопольным объектом изучения в особой организационной структуре, названной Социалистической академией.37

На нее возлагалась «разработка общественных наук с социалистической точки зрения».38 Социалистическая академия ставила как учебно-просветительские, так и исследовательские цели. Ее работа в первые годы советской власти сыграла известную роль в пропаганде идей марксизма и научного коммунизма, в утверждении новой методологической ориентации в науках об обществе, в консолидации сил, изучающих политику, экономику, рабочее движение в Советской России. Но в направленности ее интересов произошли сдвиги после решения расширить «объем ее деятельности за пределы обществознания».39

15

В 1924 г. ее переименовали в Коммунистическую академию, в составе которой на особое место выдвигалась секция естественных и точных наук. Секции же этой вменялись в первую очередь «борьба с противоматериалистическими учениями в области этих наук», а также «проверка вновь возникающих теорий и учений с точки зрения материализма и отбор материалистического зерна истины, заключающегося в новых открытиях, от идеалистической шелухи».40

Итак, «борьба», «проверка», «отбор». С такими заданиями предписывалось «комиссарам» из Комакадемии вторгнуться в область естественных и точных наук, «взять на штыки» подозреваемые в измене материализму теории.

Стиль мышления и крепкие слова времен гражданской войны переходили с ее полей на новое «поле брани», на сей раз усеянное используемыми предполагаемым врагом теориями (теорией относительности, квантовой механикой, генетикой и др.). Сменившие кожаные тужурки на косоворотки, «комакадемики» уверенно взялись за проверку физики, биологии и других дисциплин «на идеализм», как враждебную новому миру философию.

Идеалисты-гуманитарии были высланы за границу. Из страны их устранили. Но задача «организованного противодействия влиянию в первую очередь на учащуюся молодежь со стороны буржуазной и ревизионистски настроенной профессуры»41 по-прежнему стояла в повестке дня, как об этом говорила одна из резолюций XII съезда ВКП(б) (апрель 1923 г.).

Отныне складывалась ситуация, когда между буржуазными (классово враждебными) влияниями профессуры на молодые кадры, призванные построить новый мир, и ее (этой профессуры) приверженностью отличным от ортодоксальной версии марксизма воззрениям твердо ставился знак равенства.

Продолжение следует


Примечание:

http://www.pseudology.org/

 
Повествующие Линки
· Больше про Russia
· Новость от Irena


Самая читаемая статья: Russia:
ЮЛИЯ ЛАТЫНИНА. Шестилетний боевик


Article Rating
Average Score: 0
Голосов: 0

Please take a second and vote for this article:

Excellent
Very Good
Good
Regular
Bad



опции

 Напечатать текущую страницу  Напечатать текущую страницу

 Отправить статью другу  Отправить статью другу




jewniverse © 2001 by jewniverse team.


Web site engine code is Copyright © 2003 by PHP-Nuke. All Rights Reserved. PHP-Nuke is Free Software released under the GNU/GPL license.
Время генерации страницы: 0.058 секунд