| Help Jewniverse Yiddish Shtetl | Поддержка сайта, к сожалению, требует не только сил и энергии, но и денег. Если у Вас, вдруг, где-то завалялось немного лишних денег - поддержите портал
| |
| Самая популярная новость | | Сегодня новостей пока не было. | |
 Опрос | |
| |
| Поиск на сайте Русский стол | | |
| Обмен баннерами |
| |
| Еврейская музыка и песни на идиш |  | |
 | |
|
Семен РЕЗНИК. ВМЕСТЕ ИЛИ ВРОЗЬ? Продолжение Отправлено от Надежда - Friday, June 28 @ 17:18:07 MSD
|
 Заметки о книге А.И.Солженицына "Двести лет вместе"
"Если такое изложение истории считать
объективным, то до истины не договориться."
А.И.Солженицын.
4. ВИНОТОРГОВЛЯ
Семен РЕЗНИК
Проходили века; страна оставалась "свободной от евреев". Два-три крещеных еврея, появившихся при дворе Петра I, в счет не шли: общественное сознание не идентифицировало их с евреями, а сами они - тем более. Так что поколениями в России евреев не видели, не имели с ними никаких контактов. Это был фантом, представления о нем воспринимались с молоком матери и пополнялись слухами - примерно так же, как представления о леших, домовых и прочей чертовщине. Потепления климата по отношению к евреям не ощущалось. Екатерина II, взойдя на престол в 1762 году в результате государственного переворота, тотчас столкнулась с еврейским вопросом - в том виде, в каком он существовал в то время. Это был вопрос о допуске в страну иностранных купцов-евреев по торговым делам.
"Прорубив окно" в Европу еще в начале XVIII века, Россия остро нуждалась в расширении внешней торговли. Это сулило и лучшее знакомство с Западом, и материальную выгоду для всех: для знати, охочей до заморских товаров; для купечества, стремившегося к расширению оборотов; для казны, взимавшей пошлины. Евреи составляли значительную часть купечества во многих западных странах; по всей Европе они свободно передвигались, а на российской границе стоял заслон, причинявший много осложнений и евреям, и тем купцам-неевреям, которые вели общие дела с евреями, и России, недополучавшей из-за этого значительные барыши.
На эту губительную для внешней торговли помеху указывали еще Петру I, но он отделывался шутками, говоря, что евреям торговать в России нет никакой пользы, так как они промышляют плутовством и обманом, а русский народ сметлив и объегорить себя не даст. (Государь не был лишен остроумия!) Его венценосная дочь Елизавета Петровна выражалась проще. На представлении о выгодах, какие сулило казне допущение евреев-купцов в Россию, она начертала известную резолюцию: "От врагов Христовых интересной прибыли не желаю".
И вот настал черед Екатерины.
Признать свободный въезд евреев вредным для России европейски образованная государыня не могла. Но, зная, какие настроения царят в обществе, начинать с такого дозволения свое кровавым путем добытое царствование боялась, а потому положила за благо отложить решение этого вопроса на неопределенное время. И впоследствии, "все еще опасаясь за свою православную репутацию", как выражается Солженицын (стр. 31), она прибегала "к конспирации": в обход собственных законов стала поощрять торговлю и даже поселение евреев в только что присоединенной и почти не заселенной Малороссии, но - по-тихому, без огласки. Трудно привести более красноречивый пример того, насколько глубоко в общественном сознании России было укоренено предубеждение против евреев: ведь сама императрица решалась лишь тайно делать им какие-то послабления! И это в канун разделов Польши, когда вопрос об отношении к "врагам Христовым" из второстепенного вопроса внешней торговли переместился в центр внутренней политики.17
Поскольку злокозненность "иудина племени" обсуждению не подлежала, обсуждаться могла только мера этого зла и способы его ограничения. Первые же шаги правительства - и Екатерина должна была их одобрить - свелись к учреждению того, что позднее получило название "черты оседлости": евреям запретили переселяться из бывших польских губерний в иные, внутренние, исконно русские. Ссылаясь на дореволюционную Еврейскую энциклопедию, Солженицын подчеркивает, что эта мера не была направлена исключительно против евреев. Таков-де был общий строй сословного государства: каждый сверчок знал свой шесток, каждый был приписан к какому-то сословию и к какому-то месту - к деревне или городу. Евреи - в зависимости от имущественного ценза - были причислены к сословиям купцов или мещан, и на них были распространены общие положения для этих сословий (стр. 42-43).
Известная часть правды в этих утверждениях, безусловно, имеется, но только часть. Картину они не проясняют, а делают однобокой, то есть уродливой. Ибо, если верить таким рассуждениям, то в славный век Екатерины новгородским купцам невозможно было вести торговлю в Москве или Петербурге, а Петербургским жителям покупать имения где-нибудь на черниговщине. Ничего подобного, конечно, не было. Да и евреям не возбранялось переселяться из одного города или местечка в другие - при условии, что в этих местах им вообще дозволялось жить! Приписанные к сословиям купцов и мещан, евреи были подчинены всем законам и правилам, существовавшим для этих сословий. Но сверх того, они подчинялись ограничениям, предназначенным исключительно для них. Чем руководствовался автор статьи в дореволюционной Еврейской Энциклопедии, вольно или невольно затушевывая эти факты? Об этом нетрудно догадаться, если вспомнить, что Энциклопедия создавалась в годы наиболее острой борьбы за отмену черты оседлости. На подход автора энциклопедической статьи к предмету должна была повлиять эта "злоба дня". Отсюда видно, насколько опрометчиво поступает Солженицын, цитируя вторичные источники "как последние доказательства"!18
Принимая желаемое за действительное, Солженицын даже утверждает, что евреи получили преимущества перед христианами в виде особой льготы: права переселяться в губернии Новороссии, куда "купцы и мещане из христиан, согласно общему правилу, переселяться из внутренних губерний никак не могли" (стр. 42). В реальности Новороссия, недавно присоединенная к России, была почти не заселена, и Екатерина прилагала огромные усилия для привлечения колонистов отовсюду. Огромные имения в Новороссии отписывались крупным помещикам, в надежде, что они переселят на пустующие земли своих крепостных (некоторые это и делали, как увидим из дальнейшего). Екатерина привлекала в Новороссию людей отовсюду: и из внутренних губерний, и из-за границы. Никакого преимущества евреям, естественно, дано не было.
Следующей мерой стала попытка выселить евреев из деревень, так как наибольшим злом считалось то, что евреи занималась виноторговлей и "спаивала" крестьян. Мера, однако, исполнена не была, так как переселять евреев в города и местечки было невозможно: при экономической неразвитости края в городах со значительным еврейским населением и без того было слишком много избыточных рабочих рук, что обрекало большинство семей на нищенское существование. Упомянув о бедственном положении еврейских масс из-за перенаселенности в городах и местечках их постоянной оседлости, Солженицын недоумевает: "Казалось: евреям естественно теперь переселяться в обширную и малонаселенную Новороссию, которую Екатерина вот открыла им?" (Стр. 43). Но массы не пользовались этой возможностью - не соблазнили их льготы, предоставлявшиеся переселенцам, не принудили и противоположные меры, выразившиеся в удвоении подати для тех, кто не переселялся.
Чем же было вызвано такое упорство? Верный своему методу, Солженицын не отвечает на этот вопрос и даже не ставит его, создавая впечатление, что положение евреев было не таким уж тяжелым, как его расписывали, если переселяться они не торопились!
При Павле I известный поэт и крупный вельможа Гаврила Романович Державин был дважды командирован в Белоруссию - сперва по жалобе евреев города Шклова на помещика С.Г.Зорича (об этой поездке Солженицын не упоминает), а через год - в виду разразившегося там голода. Составленное на основе этих двух поездок "Мнение" Державина позволило ему приобрести репутацию крупнейшего в царской администрации знатока еврейства. Столкнувшись в первый приезд с обвинениями евреев в ритуальных убийствах, Державин не усмотрел в этом навете тяжелого предрассудка, а отметил, что "христианские кровопролития" "в сих кагалах исполняются или, по крайности, теперь только защищаемы бывают".19
Но главное зло евреев, согласно Державину, состояло в том, что они не заняты производительным трудом, а живут за счет окружающего православного населения, добывая себе пропитание всякими поборами, обманами и "спаиванием". (В отличие от Петра Великого, Державин считал простой народ неспособным противостоять "обманам" евреев). На самом деле, виноделие и виноторговля находились в руках помещиков, которые имели на это монополию (наряду с государством). Евреи занимались этим промыслом лишь постольку, поскольку помещики сами им заниматься не хотели, отдавая его в аренду или на откуп. И если эти откупа и аренды доставались преимущественно евреям, то не в силу какого-то предпочтения, а потому, что христиане либо не умели, либо чурались этого занятия. Державин, конечно, все это знал, но, сделав козлами отпущения евреев, тут же, на месте, с такой горячностью стал искоренять еврейское "спаивание", что в Петербург была направлена жалоба о том, что на одном винокуренном заводе он палкой избил беременную женщину, и у нее вследствие побоев произошел выкидыш. Когда же в Петербурге попытались дать жалобе ход, Державин учинил невероятный скандал, обратился за заступничеством к государю и расследования не допустил. Конечно, он отрицал, что вообще видел эту женщину, а поступление жалобы объяснил происками евреев, пытавшихся его скомпрометировать и даже планировавших убить, так как почуяли в нем врага.20
Сам он себя врагом евреев не считал; он только был убежден, что от них в Белоруссии происходит все зло и что чем больше их в округе, тем сильнее поборы и тем хуже живется простолюдину, доведенному вот уже и до голода!
Как же совладать с этим злом? Самое простое - уничтожить его носителей. Но Державин как милосердный христианин был "к врагам Христовым" очень даже великодушен. Солженицын приводит его слова о том, что "ежели Высочайший Промысел, для исполнения каких-то своих недоведомых намерений, сей по нравам своим опасный народ оставляет на поверхности земной и его не истребляет, то должны его терпеть и правительства, под скипетр коих он прибегнул" (стр. 52).21 А потому он считал нужным истребить не евреев, а только "истребить в них ненависть к иноверным народам, уничтожить коварные вымыслы к похищению чужого добра" (Стр. 53).22
То, что каждый еврей носит в сердце лютую ненависть к неевреям и думает только о том, как бы поковарнее исхитриться и обобрать всех и вся, для Державина было аксиомой. Понятно, что если человек с такими взглядами имел возможность влиять на решение судьбы целого народа, то горе этому народу! Однако Солженицын в связи с приведенными им же высказываниями Державина горюет совсем о другом. Ему обидно за русского поэта, которому "припечатано имя фанатичного юдофоба и тяжелого антисемита" (Стр. 53).23
Державин входил в первый Еврейский комитет, учрежденный при Павле I, но заканчивавший свою работу уже при Александре. В обстоятельном "Мнении сенатора Державина об отвращении в Белоруссии недостатка хлебного обузданием корыстных промыслов евреев, о их преобразовании и о проч."24 излагается радикальная программа перековки "евреев рода строптивого и изуверного",25 - совершенно утопическая и ханжеская, задуманная якобы ко благу самих евреев. Ее претворение в жизнь, по мнению автора, должно принести "незабвенную славу" царю за то, что он "первый из монархов российских исполнил сию великую заповедь: "Любите враги ваша, добро творите ненавидящим вас". 26
Однако большинство членов Еврейского комитета отклонило часть предложений Державина, сочтя их слишком жестокими и лишенными практического смысла. Уязвленный поэт ответил обвинением своих коллег по комитету (в особенности М.М.Сперанского) в том, что их либерализм - это следствие еврейского подкупа. Ему якобы за смягчение своей позиции евреи пытались всучить сто тысяч, а если мало, то двести тысяч рублей, которых он не взял, а сколько взяли коллеги за то, чтобы ворожить евреям, ему неведомо.27
Между тем, "либеральное" законодательство 1804 года узаконило черту оседлости и ряд еще более драконовских мер. Самым страшным было решение о выселении в трехлетний срок всех евреев из деревень для пресечения их виноторговли. Выполнить его на практике означало бы - обречь тысячи семей на голодную смерть.28 Однако Комитет считал это решение благом не только для "спаиваемых" христиан, но и для "спаивающих" евреев, ибо виноторговля "подвергает их самих нареканию, презрению и даже ненависти обывателей" (стр. 62). Солженицын считает аргументы Комитета "весомыми" и неодобрительно сообщает о том, что "с еврейской стороны оценили намеченную высылку из деревень и запрет корчемного промысла... как ужасное и жестокое решение. (И таким же - осуждала его и полвека и век спустя еврейская историография)" (стр. 63).
Ну, а как относилась к еврейскому шинкарству и всевозможным решениям о его пресечении русская историография? Для ответа обратимся к записке Н.С. Лескова "Еврей в России: Несколько замечаний по еврейскому вопросу", составленной в 1883 году для очередного (Панинского) Еврейского комитета (десятого по счету, как указывает Солженицын).29 Аргументация Лескова столь глубока и основательна, настолько насыщена историческими и современными автору реалиями, что хотелось бы полностью привести соответствующий отрывок. К сожалению, это заняло бы слишком много места. Приходится ограничиться сжатым - и по неволе обедненным - изложением с вкраплением только небольших цитат.
Лесков пытается осветить истоки пристрастия россиян к зеленому змию и констатирует: "Страсть к питьве на Руси была словно прирожденная: пьют крепко уже при Святославе и Ольге" и само принятие христианства (а не магометанства) князем Владимиром было отчасти вызвано его убеждением, что "веселие Руси есть пити".30
В отличие от Солженицына, Лесков пользуется преимущественно первоисточниками или опирается на собственные живые наблюдения, что придает его повествованию неотразимую убедительность. Он прослеживает распространение пьянства через века - вопреки тщетным усилиям наиболее праведных деятелей церкви противостоять губительной привычке. "Напротив, - пишет он, - случались еще и такие беды, что сами гасильники загорались... Пьяницы духовного чина прибывали в монастыри в столь большом количестве, что северные обитатели протестовали наконец против такого насыла и молили начальство избавить их от распойных попов и иноков, которые служат вредным примером для монахов, из числа коих им являлись усердные последователи и с ними вместе убегали. Явление - ужасное, но, к несчастью, слишком достоверно засвидетельствованное для того, чтобы в нем можно было сомневаться. Во все это время жидов тут не было".31
Со времен Ивана Грозного, повествует Лесков, "словно прирожденная" болезнь стала активно прогрессировать, насаждаемая властью: виноторговля стала основным источником доходов казны. После взятия Казани Грозный царь обнаружил в ней "ханский кабак" и загорелся идеей. Он ввел государственную монополию на продажу питий, а "вольных винщиков" стали преследовать и казнить. Для торговли в царевых кабаках была создана особая профессия крестных целовальников - кабатчиков, которые "целовали крест" продавать водки "довольно", т.е. "они обязаны были выпрадовать вина как можно больше" (курсив Лескова - С.Р.).32 За невыполнение плана целовальников жестоко карали, и там, где торговля зельем шла недостаточно бойко, целовальники силой - при содействии местной власти - принуждали народ пить. "Плохих питухов" били, доходило и "до смертного убийства".
"Перенесение обвинения в народном распойстве на евреев принадлежит самому последнему времени, - констатировал Лесков, - когда русские, как бы в каком-то отчаянии, стали искать возможности возложить на кого-нибудь вину своей долгой исторической ошибки. Евреи оказались в этом случае удобными; на них уже возложено много обвинений; почему бы не возложить еще одного, нового? Это и сделали. Почин в сочинительстве такого обвинения на евреев принадлежит русским кабатчикам - "целовальникам", а продолжение - тенденциозным газетчикам". 33
Подтверждая, что в черте оседлости "евреи... во множестве промышляют шинкарством", Лесков обращал внимание на то, что число шинкарей составляло в еврейском населении ничтожный процент. "Евреи столярничают, кладут печи, штукатурят, малярят, портняжничают, сапожничают, держат мельницы, пекут булки, куют лошадей, ловят рыбу. О торговле нечего и говорить; враги еврейства утверждают, что "здесь вся торговля в их руках". И это тоже почти правда". 34 Ко всему этому разнообразному трудовому люду шинкари имели такое же отношение, как "христиане-кабатчики города Мещевска или Черни к числу прочих обывателей этих городов".35 Разница была в том, что, как правило, евреи вынужденно занимались виноторговлей, так как в местности, где им дозволялось жить, был "только один постоянный запрос - на водку".36
К этому нелишне добавить, в деревенских шинках продавалась не только водка. Это фактически было сельпо, где крестьяне могли купить и соль, и гвозди, и нитки с иголками, и множество бытовых мелочей, что избавляло от необходимости ехать в город (порой за десятки верст).
"Еврей и пьянство между собой не ладят, - писал Лесков. - Известно всем, что между евреями нет пьяниц, как между штундистами, молоканами и некоторыми другими из русских сектантов евангелического духа. Пьяный еврей несравненно реже даже чем пьяный магометанин. Человеку трезвому противен самый вид пьяного, а докучная, бестолковая и часто безнравственная беседа пьяницы - омерзительна. Сносить целые дни на своих глазах такое безобразие за грошовую пользу может заставить только самая тяжелая нужда. При том хмельной человек дерзок и буен, и от слов легко переходит к драке, для которой поводом может служить самое ничтожное обстоятельство. Среди нескольких таких, вкупе собравшихся, пьяниц еврей нередко остается один... Положение его постоянно рискованно...".37 Какая разница между таким шинкарем поневоле и русским кабатчиком, который "живет, где хочет, и может легко избрать другое дело, но, однако, и он тоже кабачествует, и в этом промысле являет ожесточенную алчность и бессердечие ... Русский кабатчик, "как паук", путает единоверного с ним православного христианина и опутывает его до того, что берет у него в залог свитку с плеч и сапоги с ног; топор из-за пояса и долото с рубанком; гуся в пере и барана в шкуре; сжатый сноп с воза и несжатый урожай на корню". 38
Лесков заключает, что еврейское шинкарство - "это, разумеется, не рыцарственно, но и не так возмутительно низко, как то стараются представить враги еврейства, которые забывают или не хотят знать, что услуги евреев в распродаже питей в черте еврейской оседлости признаются нужными и самим правительством".39
И далее Лесков приводит убийственный по наглядности пример: за несколько лет до составления его "Записки" власти проводили эксперимент: евреям было запрещено заниматься шинкарством. И что же? Оказалось, что местные крестьяне вовсе не спешили их заменить. "Беспокойный и грязный шинкарский промысел" крестьян не прельщал. Потребление зелья заметно снизилось, - казалось бы, что могло быть лучше! Но тут забило в набат акцизное ведомство, обнаружившее, что поступления в казну иссякают. Запрет тотчас был снят. "Следовательно, - заключает Лесков, - пока акциз с вина составляет важнейшую статью государственных доходов, еврей даже необходим в шинке во всей той местности, где нет других предприимчивых людей, сродных терпеть этот грязный род торговли. А в таком случае и порицать евреев за то, что они занимаются непочтенным, но в силу условий существующего положения необходимым промыслом, - совершенно напрасно, да и не предусмотрительно".40
Мысль Лескова ясна, хотя - по понятным причинам - осторожно выражена: народ издревле спаивала и продолжает спаивать власть. Именно она, ради извлечения доходов, превратила прирожденную предрасположенность к пьянству в социальную болезнь нации. Шинкарь-еврей, с которым она якобы борется, служит козлом отпущения. Афишируя борьбу с еврейским шинкарством, власть сама его насаждает.
Этот блестящий историко-аналитический очерк принадлежит перу не еврея и даже не "шабесгоя", готового - по теории "патриотов" - оболгать Россию в угоду евреям. "Записку" составил глубочайший знаток народной жизни, неутомимый исследователь народного быта, классик русской литературы, лютый противник нигилизма, консерватор и патриот, автор знаменитого "Левши", а также многих других произведений, в которых, между прочим, выводил и евреев, да порой в таком виде, что его - может быть, и без достаточных оснований - упрекали в юдофобстве, но никак уж не в юдофильстве!
Впрочем, попреки посыпались, как только Лесков стал высказываться публично. Тотчас "явились сомнения и намеки насчет его способности знать дела и излагать свои мнения. Автор очень благодарен этим господам за снисхождение, с которым они не бросают, по крайней мере, теней на его денежную честность и политическую благонадежность",41 с сарказмом отмечал писатель. И действительно, чего бы не пустить слух, что за свою "Записку" он слупил с евреев пресловутые двести тысяч, или что держит в подполе динамитную мастерскую!
"Записка" Лескова Солженицыну известна. Уважительно назвав автора "знатоком русской народной жизни", Солженицын приводит из нее короткую цитату (стр. 105). Но только для того, чтобы тут же побить ее ссылкой на "влиятельную в те годы газету "Голос", [которая] назвала еврейское шинкарство "язвой края", именно Западного, "и притом язвой неисцелимой"" (стр. 105). (Попробуй, исцели, если запрет на питейную торговлю евреям тотчас бьет по государевой казне!)
Насколько ясна, обоснована и подкреплена фактами аргументация Лескова, настолько все запутано и затуманено у Солженицына. На читателя снова обрушена уйма цитат, большое число выписок из каких-то законодательных актов, постановлений и разъяснений, которые никогда не выполнялись.42 По какой причине не выполнялись - из солженицынского текста не узнать, зато узнаем, что "борьба с винными промыслами путем выселения евреев из деревень - по сути за все четвертьвековое царствование Александра I не сдвинулась" (стр.66), причем беда состояла в "либеральных взглядах Александра I", в "его доброжелательном отношении к евреям, его изломчивом характере, его ненастойчивой воле" (стр. 63).
Почему же дело не сдвинулось с мертвой точки и в следующие тридцать лет, когда шапка Мономаха украшала чело твердокаменного командора, который, по выражению Солженицына, "был по отношению к российским евреям весьма энергичен"? (Стр. 97) Среди других "энергичных" мер Николая I был и "новый трехгодичный срок выселения евреев из деревень западных губерний, дабы пресечь их винный промысел, - но мера тормозилась, останавливалась, затем отменялась, как и у его предшественника" (Стр. 104). Более того, Солженицын вдруг сообщает, что при "энергичном" государе еврейским купцам первой гильдии разрешено было "содержать питейные откупа также и в местах, где евреям не дозволено постоянное жительство" (Стр. 104-105). Вот тебе, бабушка, и энергичен! И никак не либерален! И с очень даже настойчивой волей! А возможности еврейской виноторговли взял, да расширил!
И после Николая Павловича воз не сдвигался с места, что и заставило Лескова - уже в 1880-е годы - столь подробно остановиться на еврейском шинкарстве. Ошибается Александр Исаевич: не к евреям был доброжелателен Александр I, а радел о государевой казне! И в этом не отличался ни от своих предшественников, ни от преемников.
Чтобы завершить тему мнимого спаивания христианского населения евреями, не лишне обратиться к "Воспоминаниям" С.Ю. Витте. Как министр финансов при Александре III и затем при Николае II, он в 1890-х годах вводил государственную винную монополию по всей империи. Как мы знаем, государственная монополия (и отчасти помещиков) существовала в России всегда, но осуществлялась в разные времена по-разному, чаще через откупа и аренду, дабы снять с чиновников заботы об этом хлопотном деле, то есть получать доход, ни о чем не заботясь. Витте же снова вводил "государев кабак", а кабатчиков превращал в государственных служащих. "Вольных винщиков" теперь уже не обкладывали налогом или арендной платой, а ликвидировали как класс.
Согласно Солженицыну, введение винной монополии встретило сопротивление со стороны евреев, так как они на этом много теряли, но Витте ни о каком сопротивлении в губерниях черты оседлости не упоминает. Напротив, он пишет о сопротивлении в Петербургской губернии, где "ватага заинтересованных лиц нашла себе пути к великому князю... Владимиру Александровичу, дяде императора [, которого] уверили, что в тот день, когда я введу монополию в Петербурге, произойдут в городе волнения, которые могут иметь кровавые последствия". Правда, это сопротивление "удалось легко побороть", "никаких волнений не было, все обошлось совершенно спокойно".43
Витте рассказывает, что в поездке в связи с введением винной монополии в Смоленской и Могилевской губерниях его сопровождал представитель французского президента Фора, который нашел, "что эта реформа с точки зрения государственной превосходна и что она должна дать самые благие результаты. Реформа эта могла бы дать столь же благие результаты и во Франции, но для того, чтобы такую реформу ввести, необходимо прежде всего одно условие, чтобы та страна, в которой она вводится, имела монарха неограниченного, и мало того, что неограниченного, но и с большим характером. Действительно, - подытоживает Витте, - если бы император Александр III не обладал этим свойством, то реформу я никогда бы не был в состоянии ввести".44 Иначе говоря, при самодержавном строе (в отличие от демократического) вся политика в области виноделия и виноторговли, то есть приобщения масс народа к пьянству или отваживания от пьянства находится в руках власти!
Витте уверяет, что он внушал акцизным чиновникам: "реформа эта вводится не с целью увеличения дохода, а с целью уменьшения народного пьянства, и что действия чинов акцизного ведомства будут цениться совсем не в зависимости от того, какой доход от этой реформы получается, а исключительно с точки зрения благоустройства, порядка и уменьшения народного пьянства".45
Витте мог себе позволить такую роскошь, так как, проводя грамотную финансовую политику в условиях мира и быстрого экономического роста, добился отличного состояния государственных финансов. Но ситуация изменилось из-за дальневосточных авантюр, приведших к войне с Японией. И тогда уже другой министр финансов, В. Н. Коковцов, "обратил внимание на [винную] монополию главным образом с точки зрения фиска, дабы извлечь из этой реформы наибольший доход, а потому не уменьшение пьянства ставилось и ставится акцизным чиновникам в особую заслугу, а увеличение питейного дохода".46 С этой целью число питейных заведений в стране удвоилось и неоднократно повышалась цена на спиртные напитки, причем делалось это таким образом, что пьянство не уменьшалось, так как цена оставалась "доступна почти всему населению, но... разорительна для него".47
Таков был итог борьбы самодержавной власти с "еврейским шинкарством", о чем невозможно узнать из книги Солженицына.
5. ВОИНСКАЯ ПОВИННОСТЬ
В 1827 году император Николай I издал Указ, обязавший евреев отбывать рекрутскую повинность "натурой" - взамен двойной подати, которая взималась ранее. Указ гласил, что евреи "уравниваются" с христианами в отбывании рекрутской повинности, однако равенство прямолинейный, по характеристике Солженицына, царь, понимал несколько криволинейно. Он обязал еврейские общины ежегодно поставлять по десяти рекрутов с каждой тысячи душ населения, тогда как православные поставляли семь солдат с каждых двух тысяч душ, почти в три раза меньше. Христианам полагалось сдавать в рекруты мужчин от 18 до 25 лет, но еврейским общинам "позволялось" заменять взрослых мужчин мальчиками от 12 лет. А при отсутствии строгого учета возраста на практике очень быстро стали забривать и семи-восьмилетних детишек.
Детей отправляли в школы "кантонистов", учрежденные еще в начале века для солдатских детей. (Поскольку солдаты были приписаны к военному ведомству, то их дети становились собственностью военного ведомства; из них растили будущий технический персонал для армии. В таких школах и должны были по шесть-восемь лет, до совершеннолетия, содержаться малолетние рекруты-евреи, после чего только начинался отсчет их 25-летней солдатской службы).
Еврейские рекруты нужны были Николаю Павловичу вовсе не для усиления войска: для этого евреи считались слишком хилыми, трусливыми, да и способными к измене в критическую минуту. В солдатчине Николай Павлович видел средство отрывать еврейских детей от еврейской среды, приобщать к русским порядкам, побуждать к принятию православия, словом, ассимилировать их. Цель эта не афишировалась, но и особенно не скрывалась. Забритых детей отправляли подальше от дома - многомесячными пешими переходами. Одну такую партию в 1835 году встретил на постоялом дворе направлявшийся в ссылку А. И. Герцен. Сопровождавший партию офицер рассказал ему, что "проклятых жиденят" сначала "велели гнать в Пермь, да вышла перемена - гоним в Казань". Треть их "осталась на дороге... половина не дойдет до назначения", сокрушался офицер, тяготившийся своей миссией. "Жиденок, знаете, эдакий чахлый, тщедушный, словно кошка ободранная, не привык часов десять месить грязь да есть сухари... Опять - чужие люди, ни отца, ни матери, ни баловства; ну, покашляет, покашляет - да и в Могилев".
Но вот рекрутов построили "в правильный фронт".
"Это было одно из самых ужасных зрелищ, которые я видал, - бедные, бедные дети! Мальчики двенадцати, тринадцати лет еще держались, но малютки восьми, десяти лет... Ни одна черная кисть не вызовет такого ужаса на холст. Бледные, изнуренные, с испуганным видом, стояли они в неловких, толстых солдатских шинелях со стоячим воротником, обращая какой-то беспомощный, жалостный взгляд на гарнизонных солдат, грубо ровнявших их; белые губы, синие круги под глазами показывали лихорадку и озноб. И эти больные дети без ухода, без ласки, обдуваемые ветром, который беспрепятственно дует с Ледовитого моря, шли в могилу. И при том заметьте, что их вел добряк-офицер, которому явно было жаль детей".48 О том ужасе и тех гнусностях, которыми сопровождались рекрутские наборы в еврейских городках и местечках, написано много томов. В моей личной библиотеке имеются две книги на эту тему: Michael Stanislawski. Tsar Nicholas I and the Jews, Philadelphia, The Jewish Publication Society, 1983; и Эммануил Флисфиш. Кантонисты, Effect Publishing, Tel-Aviv, [без даты]. В обеих приводится обширная библиография, причем в книге М. Станиславского она занимает 18 страниц. Весь этот богатейший материал не использован Солженицыным.
Ответственность за поставку рекрутов несли сами еврейские общины, причем невыполнение плана жестоко каралось. Нужное число рекрутов следовало сдать любой ценой; то, что большинство из них никогда не овладеет ни ружейными приемами, ни русской грамотой, ни Законом Божиим, ибо, еще не дойдя до школы, отправится "в Могилев", не имело значения. Власть требовала от евреев не что иное, как человеческих жертвоприношений, и евреи расплачивались по самой высокой ставке: своими детьми, своей совестью, своими религиозными традициями и моральными устоями, вплоть до полной потери человеческого облика.
Стремясь спасти своих детей от гибели на чужбине или от насильственного крещения, что для религиозных евреев было хуже смерти, люди, мало-мальски состоятельные, разорялись дотла, чтобы заплатить "охотнику", готовому добровольно пойти в солдатчину взамен спасаемого ребенка. В "охотники" гнала бедняков беспросветная нужда: семьи вынужденно жертвовали одним сыном, чтобы как-то кормить остальных детей. Но часто в "охотники" шли мошенники и проходимцы; получив плату, они скрывались или бежали в ближайшую церковь, где срочно принимали крещение, что тут же освобождало от рекрутчины: крещеный еврей уже не считался евреем, а заменять рекрута-очередника дозволялось только единоверцем. Деньги обманутому вернуть обычно не удавалось, а сына приходилось отдать. Проходимец же нередко отправлялся в другое место, где повторял такую же аферу.
Для выполнения плана любой ценой кагалы завели особых ловцов ("хаперов"), которые должны были поставлять "товар" взамен тех, кто бежал либо откупился (сообразив, что заплатить лучше кагалу, чем проходимцу-"охотнику"), а то и взамен "мертвых душ", то есть покойников, которые подлежали набору, так как числились в ревизских сказках. Хаперы хватали на улице любого ребенка, и чем он был меньше, тем легче было его изловить. Если заранее проносился слух о прибытии хаперов и родители не выпускали детей, то хаперы могли ворваться в любой дом и силой вырвать мальчика из рук стенающей матери. А после того, как ребенок был схвачен, никакие доказательства, что он не подлежит набору по возрасту, состоянию здоровья или из-за того, что его семья уже поставила рекрута, не помогали.
Евгений Шибанов. Солженицын.
Э. Флисфиш приводит потрясающий случай, когда отец, по секрету предупрежденный о предстоящем ночном налете хаперов за его единственным (а, значит, не подлежащим набору) тринадцатилетним сыном, велел мальчику притвориться мертвым. Его накрыли черным покрывалом, поставили в головах горящие свечи и стали оплакивать всей семьей. Когда ворвавшиеся хаперы, неловко потоптавшись у дверей, удались, мальчику сказали, что он может встать. Но он не отозвался. Маленькое сердце не вынесло. Он был мертв.49
Из многих документов, которые публикует М. Станиславский, приведу цитату из воспоминаний еврейского писателя Баки бен Ягли (И. Л. Катценельсона), записавшего рассказ своей бабушки:
"Нет, дитя мое, к нашему ужасу, все хаперы были евреями - с бородами и пейсами. И это самое страшное. Мы, евреи, привыкли к нападкам, наветам и страшным указам, исходившим от неевреев. Такое происходило с незапамятных времен, такова наша доля в изгнании. В прошлом существовали неевреи, которые в одной руке держали крест, а в другой нож и говорили: "Еврей, целуй крест или умри", и евреи предпочитали смерть вероотступничеству. Но теперь появились евреи, религиозные евреи, которые хватают детей и посылают их на вероотступничество. О такой каре не упоминается даже в библейском перечне самых страшных казней. Евреи проливают кровь своих братьев, и Бог молчит, раввины молчат..."50
В повествовании Солженицына ничего подобного не отыщешь. Зато из его книги можно узнать, как с годами видоизменялось положение о рекрутской повинности, какие меры принимало начальство против роста недоимок по рекрутам и т.п. Как это ни странно, но бюрократические подробности писателя занимают куда больше, чем человеческие трагедии.
Указ Николая Павловича от 1827 года Солженицын не одобряет, считая царя слишком "прямолинейным" (вот и железную дорогу Петербург - Москва "царь провел по линейке"). Однако с оценкой Краткой Еврейской Энциклопедии, которая назвала распространение рекрутской повинности на детей "самым тяжким ударом", автор решительно не согласен: "Но разрешено - вовсе не значило обязательного призыва с 12-летнего возраста, - пишет Солженицын, - это именно не было "введением рекрутской повинности для еврейских мальчиков", как неверно пишет энциклопедия и как утвердилось в литературе о евреях в России, затем и в общественной памяти. Кагалы нашли такую замену удобной для себя и пользовались ею, широко сдавая - "сирот, детей вдов (порой в обход закона - единственных сыновей), бедняков" - часто "в счет семьи богача"" (Стр. 102).
Закавычены цитаты из Краткой Еврейской Энциклопедии, которыми Солженицын "побивает" ее же утверждение. Попросту говоря, он прибегает к приему, которым пользуются идеологически ангажированные пропагандисты, манипулирующие цитатами, чтобы правдоподобно извратить смысл документа, на который они якобы опираются. Таким приемом Солженицын пытается перечеркнуть обширнейшую литературу и "общественную память" об одном из самых диких проявлений религиозной и племенной ненависти в России, причем прямо организованном властью. Такой подход только логичен при той изначальной позиции, какую занял автор книги. С его точки зрения, существуем "мы" и существуют "они". "Наш" царь вовсе не приказал забривать 12-летних еврейчиков, а только "разрешил"; как пользовался этим разрешением "их" кагал, это "их" еврейское дело, и нечего сваливать с больной еврейской головы на здоровую головушку "нашего" государя!
А то, что кагал был инструментом той же царской власти; что кагал служил этой власти вопреки интересам основной массы еврейского населения; что многие кагальные старшины и другие заправилы еврейских общин были коррумпированы, а власть не только не боролась с коррупцией, но поощряла ее, - этого Солженицын знать не хочет. Не замечает он и того, что кагал и шагу не мог шагнуть без одобрения станового пристава, в чьих руках и была сосредоточена верховная власть в местечке. Не замечает он и еще одного существенного момента. Кагал только поставлял рекрутов, а принимало их рекрутское присутствие. Именно оно признавало годными к службе малышей, не дотягивавших по много лет до "призывного" 12-летнего возраста; оно признавало здоровыми больных и увечных. Оно же закрывало глаза на такую практику. В преддверии очередного набора хаперы устраивали облавы на постоялых дворах, хватали приезжих евреев, у которых вскоре истекал срок действия паспорта, сажали их в кутузку, держали до того дня, когда их паспорт становился недействительным, и затем сдавали в рекруты как бродяг.
"В обязанность сдатчика входил и подкуп членов рекрутского присутствия для признания годными всех сдаваемых. При наборах расходовались на эту цель большие суммы денег. Рекрут мог быть безнадежно больной, страдать опасной, неизлечимой болезнью, тихим помешательством, но если он в состоянии продержаться часа два на ногах, его признавали годным. Подмазка делала чудеса, и рекрутские присутствия работали быстро и "плодотворно"... Сдатчики учили малолетних называть свой возраст старше на 3, 4 или даже на 5 лет. За щеки мальчиков они вкладывали золотые монеты и советовали пошире раскрывать рот, когда доктор будет их осматривать. "Доктор возьмет изо рта золотые, утешали они наивных детей, - и отпустит затем домой". Осматривавший врач докладывал комиссии, что мальчик вполне здоров и поэтому годен. Председатель произносил страшное слово "лоб". Солдат подхватывал жертву и тут же ставил метку, со лба выстригал назад полголовы: мальчик стал кантонистом". 51
Это живое, запоминающиеся описание взято из книги Э. Флисфиша - отнюдь не профессионального писателя. Ничего подобного в пятисотстраничной книге Солженицына не найти - куда только девалось литературное мастерство автора "Ивана Денисовича" и "Гулага". Нобелевский лауреат по литературе кормит читателя бюрократической сухомятиной. Конечно, он негативно высказывается о мерах, которыми кантонистов обращали в христианство, называя их (меры) "не христианскими". Но тотчас вклинивает для "баланса": "Однако и рассказы о жестоко насильственных обращениях в православие, с угрозами смерти кантонисту, и даже с массовым потоплением в реке отказавшихся креститься, рассказы, получившие хождение в публичности последующих десятилетий, - принадлежат к числу выдумок. Как пишет старая Еврейская энциклопедия, эта "народная легенда" о якобы потоплении нескольких сотен евреев-кантонистов родилась из сообщения немецкой газеты, "что когда однажды 800 кантонистов были погнаны в воду для крещения, двое из них утопились"". (Стр. 103).
Забудем на минуту о смысле сказанного, обратимся к слогу. Чего стоят хотя бы рассказы, "получившие хождения в публичности". Погружаясь в эту вязкую, крючкотворную "прозу", трудно отделаться от ощущения, что самому автору было стыдно такое писать. Ведь (возвращаясь к смыслу) что собственно он хочет сказать, выудив из тысяч и тысяч фактов, относящихся к еврейской рекрутчине, только один, и только потому, что этот единственный факт - недостоверен! Оказывается, не 800 детей утопилось, а только двое. Остальные 798, что "были погнаны в воду", благополучно доплыли до благословенного православного берега! А все остальное - от лукавого. "Очевидно, был расчет и самим крестившимся, позже, в оправдание перед соплеменниками, преувеличивать степень испытанного ими насилия при обращении в христианство, тем более, что после перехода они получали некоторые льготы по службе" (стр. 103).
Вот как оно получается в "сбалансированном-то" изложении! Не издевательства, не избиения, не бесконечное надраивание до блеска отмытых казарменных полов (да чтоб на голых коленках, обдираемых до самой кости, с последующим нагноением ран, не заживавших неделями), не выматывание последних силенок расчетливым лишением сна побуждали отроков изменять вере отцов - их, оказывается, соблазняли "некоторые льготы по службе"! (Да, были и льготы. Еврею, принявшему православие, кроме привилегии не подвергаться дальнейшим мучениям, выдавалось наличными тридцать целковых, о чем с возмущением писал Лесков, указывая на прямую аналогию с тридцатью серебренниками, полученными Иудой за предательство Иисуса.52 )
Невольно задаешься вопросом - верит ли сам Александр Исаевич своей "сбалансированности"? Если бы верил, то откуда бы проистекал этот слог, похожий на бубнение пойманного на каком-то малоприличном занятии школяра. Это же СОЛЖЕНИЦЫН, умеющий жечь глаголом сердца читателей не хуже Герцена или Лескова. Непреклонная вера в свою правоту, в высоту своей моральной позиции, оттачивала его перо, поистине приравнивая к штыку. В этой книге такой веры нет, написана она затупившимся, погнутым пером, вялой, нетвердой рукой. Потому так тягостно и неловко ее читать.
Но и опустив глаза долу, автор продолжает гнуть все ту же якобы среднюю линию (среднюю между волком и ягненком, между козой и капустой, между невинным зэком и пытающими его гебистами). "По статистическим данным военно-учетного архива, в 1847-1854, годах наибольшего набора евреев-кантонистов, они составляли в среднем 2,4 % ото всех кантонистов России, то есть доля их не превышала пропорциональной доли еврейского населения в стране, даже по заниженным кагалами данным для тогдашних переписей", читаем в книге (стр. 103).
Ну, а тысячи забритых детишек, что по пути в кантонистские школы попадали "в Могилев" - они учтены ли той статистикой? А тысячи тех, что до школ кое-как доплетались, да в самих школах, замордованные и заплеванные из-за "упорства еврейского характера и природной верности своей религии с малолетства"53 (стр. 102), угасали, не протянув двух-трех лет вместо положенных шести, - какая их доля учтена той статистикой? Ведь, согласно литературе, которую Солженицын отверг вкупе с "общественной памятью", едва ли один из десяти забритых мальцов дотягивал до конца учения и перехода в настоящие солдаты.
Однако и дальше тему "евреи и военная служба" Солженицын рассматривает в том же духе. С воцарением Александра II рекрутам пошли послабления, а там и вовсе на смену рекрутчины пришла обычная воинская повинность. Детей забривать перестали, срок службы снизили до шести лет. Казалось бы, служи, солдат, и радуйся! Ан нет, евреи и тут стали уклоняться от воинской повинности в огромных количествах. Дабы это подтвердить, Солженицын даже ссылается на А. Шмакова, которого для "баланса" называет "недоброжелательным к евреям... известным адвокатом" (стр. 151-152).
Если это шутка, то неудачная. Алексей Семенович Шмаков снискал себе известность отнюдь не на адвокатском поприще. Он выпускал объемистые "труды", в которых, фальсифицируя или злостно перетолковывая все, что касается евреев, запугивал читателей еврейской эксплуатацией, убийствами христианских младенцев, тайным еврейским правительством и многим другим, что в глазах суеверных обывателей делало горстку бесправных, задавленных нуждой и надругательствами инородцев могущественным, спаянным, коллективным врагом "тронов и алтарей". Этими трудами Шмаков выдвинулся в число ведущих идеологов черной сотни, ими и был славен. Как адвокат он показал себя с полным блеском уже в старости, когда в качестве гражданского истца на процессе Бейлиса, хорошо зная о том, кто были истинные убийцы Андрюши Ющинского, пламенно и страстно их выгораживал, чтобы добиться осуждения невинного еврея и вместе с ним - всего еврейского народа. Сказать об этом человеконенавистнике, что он был всего лишь "недоброжелателен" к евреям, почти равносильно тому, чтобы назвать "недоброжелательным" Гитлера!
В той литературе, которую игнорирует Солженицын, теме воинской повинности евреев после отмены рекрутчины, посвящено немало страниц; они дают противоречивую картину. С одной стороны, они показывают, что процент евреев, не являвшихся по призыву, заметно превышал средний процент по стране (уклонялись!). С другой же стороны, в пересчете на численность населения, евреев в армии служило больше, чем неевреев. Последнее подтверждает и Солженицын. Он даже сокрушается, что "евреи [были] поставлены в невыгодное положение и сравнительно с магометанами [которые вообще были освобождены от воинской повинности], и с общей массой населения" (стр. 152). Но того, что в приводимых им данных заключено явное противоречие, он не видит. Между тем, в неуважаемой им литературе это противоречие не только отмечено, но и объяснено. Реальный процент служивших в армии представителей разных религиозно-этнических групп населения определялся прямым путем: по отношению служивших к общей численности населения данной группы, согласно переписям. А "уклонявшимися" считались те, кто по повестке не явился на призывные пункты. Однако с начала 1880-х годов - в ответ на погромы - началась массовая эмиграция евреев из России, и выехавшие заграницу продолжали числиться в списках подлежащих призыву; по повесткам они, естественно, явиться не могли, обогащая статистику "уклонявшихся". Еще большую несуразицу вызывало то, что евреи, опутанные многочисленными специальными законами и постановлениями о правожительстве (именно так - одним словом - употреблялось это страшное понятие в еврейской среде), во многих случаях постоянно были "приписаны" к одной общине, временно - к другой, а реально жили в третьей. И нередко призывались на службу во всех трех местах. Явившись на призывный пункт в одном месте, такой еврей числился "уклонившимся" в двух других, радуя сердца "статистиков" типа А.С.Шмакова.
Вот, о чем говорит литература. Ну, а что было в жизни? Уклонялись ли некоторые евреи от воинской повинности в конце XIX - начале XX века? Вероятно, да. Превышал ли процент уклонявшихся евреев средний процент по стране? Скорее всего, превышал, - особенно если учитывать, что воинская служба по-прежнему была несовместима с соблюдением религиозных еврейских традиций, а для большинства евреев невозможность соблюдать эти традиции в полном объеме была равносильна самой тяжелой нравственной пытке. Служили ли они в войсках с таким же рвением, как их православные сослуживцы? По-видимому, не всегда. Но почему?
Ответа на этот вопрос у Солженицына не найти, несмотря на множество выписок из Еврейских Энциклопедий. Автору известен ответ Лескова, но он его не устраивает, и в книге о нем не упомянуто. Между тем, Лесков, приведя примеры того, как доблестно евреи сражались в армиях многих стран, писал: "Мы думаем, что не иным чем оказался бы еврей и в России на стороне патриотизма русского, если бы последний в своих крайних проявлениях не страдал иногда тою обидною нетерпимостью, которая, с одной стороны, оскорбительна для всякого иноплеменного подданного, а с другой - совершенно бесполезна и даже вредна в государстве.
До чего доходит подобная бестактность, видно из того, что когда недавно один из еврейских органов, выходящих в России, попробовал было представить ряд очерков, свидетельствующих о мужестве и верности долгу воинской чести русских солдат из евреев в русских войнах, то это встречено было насмешками....
Трудно и служить такой стране, которая, призывая евреев к служению, уже вперед предрешает, что их служение бесполезно, а заслуги и самая смерть еврея на военном поле не стоят даже доброго слова. Не обидно ли, что когда русскому солдату напоминают пословицу, что "только плохой солдат не надеется быть генералом", то рядом с ним стоящему в строю солдату-еврею прибавляют: "а ты, брат, жид, - до тебя это не касается".54 И затем, после такого военного красноречия, ведут рядом в огонь битвы обнадеженного русского и обезнадеженного еврея...
Не знаешь, чему больше удивляться: этой бестактности или этой несправедливости, каких не позволят себе люди негде, кроме как в России".55
Вот об этом и следовало бы подумать Александру Солженицыну при обработке темы воинской повинности евреев в царской России. Книга его много бы выиграла, если бы он цитировал Н.С. Лескова, а не А.С. Шмакова.
Продолжение следует
--------------------------------------------------------------------------------
17 С изумлением прочитал я в одном из отзывов на книгу Солженицына: "Еврейское население пришло в Россию из Польши". (См.: Александр Эткинд. Не вместе, но нераздельно. "Колокол", Лондон, 2002, № 1, стр. 73). Автор не знает, что евреи НЕ ПРИШЛИ в Россию из Польши, а Россия поглотила Польшу вместе с жившими там евреями. Меня удивляет, стремление некоторых авторов высказываться о предметах, о которых они ничего не знают и которыми, по-видимому, не интересуются.
18 Разницу между научным исследованием и "цитированием мест" показал еще А.И. Герцен в работе "Дилетантизм в науке". См. А.И. Герцен. Собрание сочинений в восьми томах, т. 2, Москва, "Правда", 1975, стр. 5-84.
19 Сочинения Державина. С объяснительными примечаниями Я. Грота. Издание императорской академии наук. т. VII, Сочинения в прозе, Спб. 1872, стр. 256.
20 Впоследствии он утверждал, что его пытались подкупить, о чем - ниже.
21 Державин. Ук. соч., т. VII, стр. 277
22 Там же, стр. 302
23 Я просмотрел несколько биографий Державина, но такого "припечатывания" не нашел. О его юдофобстве либо вообще не упоминается из уважения к поэтическому таланту (см., например В. Ф. Ходасевич. Державин, Москва, "Мысль", 1988), либо оно описывается апологетически (см. комментарии Я.К. Грота в "Сочинениях Державина", 1870-72 или О. Михайлов. Державин. Серия ЖЗЛ, М., "Молодая Гвардия",1977).
24 Державин. Ук. соч., т. VII, стр. 229-305
25 Там же, стр. 305
26 Там же.
27 С легкой руки Державина сумма взятки в двести тысяч рублей кочевала потом по светским салонам, литературным и мемуарным источникам много десятилетий. Стоило какому-то видному сановнику высказаться за послабление антиеврейских законов или против ожидавшегося послабления, как тотчас пускался слух - и кем-то непременно был записан - о подкупе либо о неудавшейся попытке подкупа, причем размер взятки каждый раз был один и тот же: двести тысяч рублей. Правда, уже в XX веке, на процессе Бейлиса, тариф был существенно снижен: убийца Андрея Ющинского Вера Чеберяк, выступая на суде в качестве свидетеля, утверждала, что адвокат Л.Д. Марголин (первоначальный защитник Бейлиса) предлагал ей сорок тысяч рублей за то, чтобы она приняла на себя убийство мальчика. Двести тысяч для бедной воровки представлялись бы астрономической суммой.
28 Как мы видели, ту же меру намеревалась провести Екатерина II, но не преуспела; не было осуществлено и решение 1804 года, и многие последующие; однако выселения неоднократно начинались, прекращались, потом снова возобновлялись, и этот кошмар дамокловым мечом висел над головами тысяч семей на протяжении многих поколений. Причины этой непоследовательности будут показаны ниже.
29 Н.С. Лесков, Собрание Сочинений в шести томах. Том третий, Москва, А.О. "Экран", 1993, стр. 183-253.
30 Лесков, Ук. соч., стр. 201
31 Лесков. Ук. соч., стр. 198.
32 Там же, стр. 201.
33 Там же, стр. 198.
34 Там же, стр. 199.
35 Там же.
36 Там же, стр. 200.
37 Там же, стр. 205-205.
38 Там же, стр. 199-200
39 Там же, стр. 206.
40 Там же, стр. 206.
41 Там же, стр. 230.
42 Причем все выписки сделаны из вторичных источников, так что самих документов автор не видел; он знаком только с отрывками, приводившимися его предшественниками.
43 Витте. Ук. соч., т. II, стр. 78-79
44 Там же, стр. 81.
45 Там же.
46 Там же, стр. 80.
47 Там же.
48 А.И. Герцен. Собрание сочинений в семи томах, Москва, Правда, 1975, т. 4, стр. 225-226.
49 Эммануил Флисфиш. Кантонисты, Effect Publishing, Tel-Aviv, [без даты], стр. 159-161.
50 Michael Stanislawski. Tsar Nicholas I and the Jews, Philadelphia, The Jewish Publication Society, 1983, стр. 33.
51 Э. Флисфиш. Ук. соч., стр. 183-184
52 Лесков. Ук. соч., стр., 226.
53 Либо "природная верность", либо "верность с малолетства". Впрягая то и другое в одну фразу, Александр Исаевич обнаруживает разительную для маститого писателя языковую неопрятность, на что, впрочем, в его книге наталкиваешься довольно часто.
54 Производство евреев в офицеры было запрещено законом.
55 Лесков. Ук. соч., стр. 244-245.
Примечание: Продолжение
|
|
| |
| Article Rating | Average Score: 0
Голосов: 0
| |
|
|
Главное меню
Опрос
