Help Jewniverse Yiddish Shtetl | Поддержка сайта, к сожалению, требует не только сил и энергии, но и денег. Если у Вас, вдруг, где-то завалялось немного лишних денег - поддержите портал
| |
Самая популярная новость | Сегодня новостей пока не было. | |
Опрос |
| |
Поиск на сайте Русский стол | | |
Обмен баннерами |
| |
Еврейская музыка и песни на идиш | | |
| |
Culture: Дина Рубина. Чужих обличать — дурной тон. Отправлено от Anonymous - Saturday, August 07 @ 00:00:00 MSD
|
Писательница Дина Рубина выпустила роман «Синдикат» — книгу, способную обрадовать и апологетов еврейства, и рьяных антисемитов. "Автор, ранее уже судимый, решительно отметает малейшие поползновения кого бы то ни было отождествлять себя с героями этого романа". С такого предуведомления Дина Рубина начинает свой роман-комикс "Синдикат".
Осторожность, похоже, автору не повредит. Книга, написанная во время трехгодичной службы Рубиной в московском филиале "Сохнута", воистину беспощадна и к родной израильской бюрократии, и к российским еврейским функционерам, сделавшим свою национальность профессией. Впрочем, прототипы этих героев — "лишь рисованных фигурок, как это и полагается в комиксе" — весьма искусно спрятаны. Гораздо лучше, чем прототип главной героини — израильтянки Дины, три года проработавшей в Москве на благо организации "Синдикат".
— Ваша книга вполне могла бы — по аналогии с известным трудом Василия Шульгина — называться "Что нам в нас не нравится". Вас уже записали в антисемиты?
— Ну, не без этого. Даже одна приятельница нашей семьи, милая пожилая дама, поклонница моих книг, осторожно заметила: "Как-то все же…резковато…Надо ли на миру перетряхивать наше грязное белье?". Я сказала: "Все писатели всех времен и народов только этим и занимались. Просто, читая "Человеческую комедию" мы не задумываемся о том, что это француз писал о французах". А в случае с евреями все обострено, — этому есть, конечно, многие причины. Но у меня нет сомнений в том, что соплеменники и Бабеля могли бы обвинить в антисемитизме. Между тем, мой новый роман — не что иное, как вдохновенная песнь моему народу. Просто, не во всякой песне используются только благозвучные напевы, сильные чувства в музыке вообще часто передаются через диссонанс.
— Где, по-вашему, пролегает водораздел между антисемитизмом и критикой евреев?
— Знаете, я бы не называла это "критикой". И писатель — не прокурор и не судья, он — художник, создающий свои миры. Верно, что одно из сильных чувств, движущее им — чувство горечи и даже отвращения к тому, что он видит вокруг. Честный художник никогда не посмеет "замазать", затемнить, смикшировать темные стороны явления только потому, что это относится к представителям его народа. Наоборот, тут и горечь становится нестерпимой, тут и возникает это "Не могу молчать!" В конце концов, писания Пророков, их обличительные вопли — одна из прекрасных и гордых страниц еврейской истории. Обличали-то своих, своих, кого же еще?! Чужих обличать — и неинтересно, и дурной тон.
—Но мой роман вообще-то, повторяю — апологетический. Ведь я, на самом деле, персонаж из знаменитого анекдота, знаете — филармония, концерт классической музыки, выходит конферансье: "Пятую рапсодию Брамса исполняет сионист Пердюк…Ой, извините: пианист Сердюк!".
— Похоже, вы первый сионист, рискнувший поднять вопрос о спекуляциях на теме Холокоста — в том числе и буквальных, финансовых. Не боитесь, что многие воспримут это если не как кощунство, то как нечто несвоевременное?
— Несвоевременное? Вы имеете в виду, что как раз сейчас, когда "поднялась очередная волна антисемитизма во всем мире"…и так далее? Знаете, во-первых, я не верю, что эта волна когда-нибудь спадет или вообще спадала. Не спадет она, эта волна, и нет здесь причин для беспокойства. А времени сказать о том что мучит, у меня не так много, — лишь отрезок обычной человеческой жизни. Давиться словами из опасения "несвоевременности"? Да так ничего и не напишешь. Зощенко говорил: "Страх писателя грозит потерей квалификации". По поводу же "кощунства". Вот эта бурная чиновная жизнь вокруг одной из самых страшных цивилизационных трагедий человеческой истории, и есть — кощунство, гешефт на костях. И что с этим делать — не знаю.
— Почему, на Ваш взгляд, прилагательное "профессиональный" весьма часто уживается с существительным "еврей" — либо "русский" (особенно когда последний пытается высказаться по еврейскому вопросу)?
— Потому что повсюду есть люди, активно трансформирующие национальное чувство в национальную идею. А идее надо служить — в отличие от чувства, которое существует и плодоносит в каждой отдельно взятой личности, не претендуя на трибуну. Вообще, знаете, это обоюдоострая тема. Национальные идеи создавали государства. Например, Израиль создан людьми с явно выраженной национальной идеей. И эту идею оправдывают все наши парки, города, больницы, дома для престарелых, дороги, тоннели…Только каторжный труд, вложенный в свою землю, в свой народ, оправдывает национальную идею. А не сто восемьдесят семь организаций, беспрестанно выясняющих отношения.
Но мой роман написан не для высмеивания или обличение той или иной организации — хотя понимаю, что многих читателей, да и моих обвинителей тоже, более всего интересует этот "экшн": очередные иудейские войны...
— Тогда что можно назвать целью и смыслом романа — если подобные категории вообще приложимы к литературе?
— Трагичность нашего существования в современном мире. Ведь роман — несмотря на множество в нем гротесковых сцен, сатирических типажей, "перевертышей", забавных диалогов, обилие игры, и проч. — насквозь трагичен. Я собирала материал к нему несколько лет, делала записи, поначалу думая только о трагедии моей страны — истекающей кровью, задыхающейся под бременем одинокой борьбы с террором…И пока писала, грохало то там, то здесь, в России, во Франции, в Аргентине, еще Бог знает — где; затем — небоскребы в Нью-Йорке, "Норд-Ост" в Москве…Появилось ощущение, что вся земля, вся планета шевелится и горит под ногами человечества. Расчлененность нашего мира, нашего разъятого ужасом сознания, тотальный страх западной цивилизации перед мускулистым и целеустремленным Террором…Так что, там есть еще о чем почитать, кроме как о межеврейских разборках — хотя, конечно, все действие и проистекает на фоне этого пира во время чумы.
— У Вас уже был опыт судов с прототипами — о чем указано и в преамбуле к "Синдикату". Ожидаете ли вы аналогичной реакции сейчас? Книга — своей резкостью — временами оставляет впечатление, что Вы даже рассчитываете на такую реакцию...
— Ожидать и рассчитывать — разные вещи. Писатель может ожидать что угодно, но когда он работает над художественным произведением, расчету тут места нет. Страница часто сама диктует те или иные повороты событий. Мир вымысла существует по своим законам. И следует помнить, что любая узнаваемая деталь или лицо "работает" в художественном тексте совсем иначе, чем в действительности. Зрение художника — своего рода особый оптический прибор, не умеющий врать. Таким писатель увидел этот мир. И если в процессе письма он пытается откорректировать, отладить, "смягчить" свою оптику, если он вообще думает о том — какое впечатление произведет на кого бы то ни было его текст, — его ждет высшая мера наказания: художественное бесплодие.
Кроме того, писатель ничего не должен обществу. Он даже не обязан объясняться — на что он рассчитывал и чего ожидал. Для тех же, кто захочет себя увидеть в том или ином персонаже, и захочет предъявить общественности свои ослиные уши, я и написала аккуратное предуведомление.
— Предъявлял ли к Вам претензии "Сохнут"?
— Вряд ли "Сохнут" может предъявить ко мне какие бы то ни было претензии. В романе нет ни этого названия, ни одного имени, которое можно было бы идентифицировать. Я не штатный фотограф и не летописец "Сохнута". Роман фантасмагоричен, он и объявлен как роман-комикс. Это художественное произведение достаточно сложного построения, пронизано, как положено, вымыслом, гротеском. Другое дело, что писатель подбирает любую яркую деталь, жест, слово, форму уха или носа…Но ведь это — технические, цеховые подробности нашей работы. Что касается "подписок о неразглашении"…Я не давала подписки о неразглашении того факта, что некий мой сослуживец Н. задумчиво ковыряет в носу, когда составляет деловые бумаги.
— В послании к Федеральному собранию президент резко высказался об организациях, живущих на «зарубежные деньги». Ваша книга появилась в то время, когда у многих из них начались проблемы. Что будете делать, если "Синдикат" попытаются поставить "на службу" этой кампании?
— Я не занимаюсь политикой, и никогда не писала политпамфлетов. Садясь за письменный стол, не сверяюсь ни с прогнозами политологов, ни с предсказаниями астрологов. Открою Вам секрет: я даже российских газет не читаю. Как и израильских. В моем романе нет ни "Джойнта", ни Британского совета. Разумеется, любое художественное произведение (если, конечно, талантливо написано) заключает в себе десятки, а то и более, толкований. И с той минуты, когда поставлена точка, автор не ответственен за судьбу произведения. Музыку Бетховена с удовольствием слушали нацистские палачи, и в этом смысле, художник всегда беззащитен. А если он с трепетом станет планировать свое творчество, сверяя его с планами и курсом правительств, каких бы то ни было, ему всю жизнь придется создавать пейзажные зарисовки или "Записки охотника". И то — неизвестно, как посмотрит на это "Общество охраны животных".
— Как Вам теперь видится Россия — после отъезда — и то, что сейчас в ней происходит? Что из происходящего — и доходящего до Вас — может сгодиться для новых книг?
— Я уехала из России. Причем, уехала давно — в 90-м. Это был обдуманный шаг расставания. Сейчас это совершенно иная страна, к которой я уже не имею общественного, гражданского отношения. Приличные люди не высказываются прилюдно о бывших женах или мужьях. Для того, чтобы рассуждать о проблемах страны, надо с нею жить изо дня в день, болеть ее болезнями, тогда появляется право голоса. Со своим отъездом я отказалась от такого права и ни разу об этом не пожалела. Хотя, конечно, над своими снами, мыслями и слезами человек не волен.
По поводу того — что может пригодиться…Всё! Писатель — это Плюшкин, который все тащит в свою замызганную котомку. А потом, как фокусник, вытаскивает из нее километры сверкающих шарфов и выпускает стаи голубей и попугаев… А потом ждет, чтобы эти попугаи подали на него в суд.
— Удалось ли Вам внутренне "отмокнуть" от трехгодичной государевой службы?
— Вот сейчас, по прошествии почти года после окончания моей каденции, после того как написан и издан роман, после года чудовищного, ежедневного десяти, двенадцатичасового рабочего дня за письменным столом…я могу сказать, что жизнь опять прекрасна, и я — "свободна, свободна, свободна, наконец!". В том числе и от гротеска, от комикса, от боли…Поэтому сейчас, например, работаю над новой книжкой путешествий, — "Холодная весна в Провансе". И в отличие от "Синдиката" это будет совершенно прозрачная, никого не задирающая, любующаяся каждой птахой, дорогой и церковью, книга…
Беседовал Юрий Васильев,
газета "Московские новости", 09 июля 2004 г.
|
|
| |
Article Rating | Average Score: 0 Голосов: 1
| |
|
|