Help Jewniverse Yiddish Shtetl | Поддержка сайта, к сожалению, требует не только сил и энергии, но и денег. Если у Вас, вдруг, где-то завалялось немного лишних денег - поддержите портал
| |
Самая популярная новость | Сегодня новостей пока не было. | |
Опрос |
| |
Поиск на сайте Русский стол | | |
Обмен баннерами |
| |
Еврейская музыка и песни на идиш | | |
| |
Элла Грайфер. Бытие определяет сознание. Отправлено от Anonymous - Wednesday, November 24 @ 00:00:00 MSK
|
Если Бог сотворил человека по своему образу и подобию, то человек отплатил ему тем же.
Вольтер
Издревле интересовался человек, как устроен мир, строил модели, объясняющие, как и почему оно тикает. И даже после того как Иммануил Кант наглядно объяснил, что эта задача не имеет решения, объясняльщикам это не убавило прыти. Да, вероятно, убавлять и не стоило, поскольку в мире, который представить себе невозможно, неуютно становится жить. Надо только иметь в виду, что любое объяснение, в конечном итоге, мифологично, а разница между плохим и хорошим мифом не в степени правдивости историй, которые он рассказывает, а в степени мудрости морали, которую он извлекает из них. Мудрая мифология – показатель жизнеспособности исповедующей ее общины, потому что любое общество строит объяснение мира по образу и подобию своему.
В небольшой общине – первобытном племени или феодальной деревне – все друг друга знают в лицо и по характеру. Ну и природу, соответственно, олицетворяют: водяные и лешие, овинники и домовые... у каждого – норов свой, свои привычки и вкусы, и полномочия у всякой кикиморы свои, строго очерченные, в точности как права и обязанности каждого человека в семейной и общинной иерархии. И даже если поступки ее не всегда логичны и предсказуемы, так ведь и человек далеко не всегда поступает, как от него ожидали, «потому у Трындычихи карахтер такой».
С появлением государства - силы ощутимой, но безличной (до Бога - высоко, до царя – далеко!) мир начинает рационализироваться: чиновник уже не свой брат, с которым по-людски можно договориться. Тут вступает в действие ролевая игра: я не знаю, каков именно и чего хочет от жизни данный конкретный стряпчий или подъячий, и даже круг его полномочий представляю себе не всегда, но знаю, что надо дать ему взятку. Таково обобщенное правило взаимодействия с любым чиновником, реакции которого – предсказуемы: либо он посодействует, либо обманет, либо намекнет, что дали мало. Этому правилу можно научить, разъяснить его причины и механизм его действия, не прибегая к знакомству ни с одним конкретным столоначальником.
Очень хорошо продемонстрирована эта разница у Шукшина в рассказе «Материнское сердце»: В родной деревне все знают, что этот парень, когда выпимши, - не подворачивайся под горячую руку! Знают и принимают во внимание, что он не отрицатель властей и не подрыватель основ, а просто временно невменяемый. А в городе, как на грех, под горячую руку подвернулся ему милиционер... И не может никак бедная мать взять в толк, что никого не убедят ее объяснения, и даже если сам пострадавший страж порядка поверит и простит, ничего это не изменит– тут действуют другие правила игры.
Из шукшинской героинини рационалист не получится, ибо она упрямо отказывается верить в правила, одинаковые для всех членов общества, а значит – и во всеобщие законы природы поверить ей будет трудно. Не то чтобы в природе не замечали такие люди закономерностей – и замечали, и использовали – достаточно вспомнить народные приметы, типа «цветет черемуха - к похолоданию», просто они не делали из этого вывода, что все в ней обязано быть непременно закономерным.
Взгляд на природу как на стройное здание, в котором все взаимосвязано, продумано и логично, становится господствующим в средневековье не среди деревенских байбаков (этим вполне хватает не вполне предсказуемых кикимор), а среди университетских теологов и философов, способных все общество окинуть взглядом и разобраться в его функционировании. В качестве иллюстрации можно привести выдержку из «Путеводителя заблудших» Рамбама. Не важно, с какой целью рассказывает он эту притчу, но обратите внимание на его логику:
Входим в незнакомый город, видим здоровенного голодранца, который почтительно склоняется перед маленьким, плюгавеньким менялой, и приходим безошибочно к выводу: В этом городе есть правитель. Логическая цепочка выстраивается легко, демонстрировать ее нет надобности. Нам сейчас важно только отметить, что по аналогии точно также структурировал человек и природу, и даже невидимый духовный мир: коль скоро человеческое общество представляет собой иерархическую пирамиду – как же может не быть и у ангелов иерархии? Коль скоро вся цепочка – от босяка до правителя – без труда выстраивается в голове у философа, подобные цепочки и в природе выстроиться обязаны. Они и выстроились в картине мира алхимиков. Все в ней было логично, все взаимосвязано и рационально объяснено, так что просто никак не могло не быть этого самого философского камня.
С переходом к обществу свободной конкуренции в природе немедленно обнаружили естественный отбор и борьбу за существование, а увеличение социальной мобильности ознаменовалось открытием происхождения одних видов от других. Причем, как только на смену иерархии происхождения пришла иерархия успеха, т.е. основным критерием отбора стало не рационально (по деяниям великих предков) обоснованное право, а практические достижения данного индивидуума, так сразу выяснилось, что правильная теория про природу не та, что рационально из аристотелевой мудрости выведена, а та, которая практикой подтверждается, хотя бы на уровне эксперимента.
Цель этого маленького исторического экскурса – вовсе не выяснить, какая она, природа, на самом деле, а всего лишь продемонстрировать возможность всякий раз находить в ней то, что больше всего подходит к нашему образу жизни. Честь открытия этого явления я себе не приписываю. Еще Ницше заметил, что любую онтологию выдумывают, собственно говоря, ради этических выводов, которые из нее можно сделать. Я же всего навсего хотела поразмышлять немного об утверждениях современной философии и искусства (в этом же смысле охотно истолковывают и научные открытия), что в основе своей мир хаотичен, непредсказуем и по-настоящему постичь его можно только иррациональной интуицией.
Прогрессивное человечество счастье ищет нынче только и исключительно в подсознательном и раскрепощенном. Свет, по традиции, приходит с Востока: у них там медитации, левитации, единение с природой и отрицание истории, а нас разумность развратила, естественность утратили и истину забыли!
Нельзя сказать, что в этих утверждениях нет зерна истины – вера в разум на Западе в какой-то момент действительно превратилась в опасное суеверие с идолопоклонством перед наукой и ожиданием чудес от таблицы умножения. Собственная «культура иррационального» - литургические действа и созерцательные молитвы – были осмеяны, утрачены, забыты, но... Происходящее ныне на наших глазах подозрительно напоминает то самое выплескивание воды вместе с ребенком...
От разума и рационализма ждали, как сказано, чудес. Ждали власти над миром, над историей, над судьбой... Того ждали, чего он заведомо дать не мог. Теперь от иррационального ждут «интуитивного постижения», слияния с вечным хаосом бытия... Но и эти ожидания точно также неизбежно будут обмануты. Ибо НАШЕ иррациональное не менее НАШЕ, чем НАШ разум, а значит НАШИМ человеческим миром оно и ограничено. Не то чтобы между нами и тем «внешним» миром, который «не мы» вовсе никакой связи не было – власть его ощущаем мы порой весьма болезненно – но не было и не будет никогда у нас возможности постичь его и овладеть им. Сколь бы ни раздвигали мы горизонты своего человеческого познания – рационального или интуитивного – один черт – за горизонтом что-то всегда останется. Ни разум, ни интуиция никогда человеку власти над миром не дадут, а нужны они ему совсем для другого.
Не ошибался Лютер, утверждая, что на Синае Моисей прекрасно обходился без всяких Заповедей, понадобились они только когда он с горы спустился. Не знаю, смог ли бы Моисей или любой другой человек всю жизнь на горе просидеть, и было ли бы ему от этого хорошо, но знаю наверняка, что такого варианта Бог не предусмотрел. Так уж устроен мир, что только с Неба можно получить Заповеди, без которых не прожить на земле. Во всякой нормальной, жизнеспособной культуре иррациональное и рациональное не вытесняют, а дополняют друг друга.
* * *
В саду яблоня стоит,
Ветка к ветке клонится.
Парень девушку целует –
Хочет познакомиться.
Студенческий фольклор
Интуиция, «бессознательное», хаос... Нерасчлененное, неупорядоченное бытие. Важнейший элемент ритуала, культового действа, искусства и всяческой мистики. Опыт этот дается человеку в переживаниях на уровне ТОЛПЫ. Не важно, представлена ли она бандой погромщиков или публикой в зале филармонии, а важно, что сплачивают ее общие эмоции: не видя ни соседа справа, ни соседа слева, каждый себя чувствует с ними заодно. Этот вид общения не межличностный, а обезличивающий, причем явно прослеживается тенденция к идеализации соучастников: они представляются людьми хорошими, открытыми и достойными доверия. Проверить это впечатление на уровне интуиции невозможно, что открывает практически безграничные возможности манипуляции.
Частным случаем такого «единения» является влюбленность – партнеры дружно стремятся к общей эмоционально-физиологической цели, а по достижении оной возникает нередко ситуация из старого анекдота: «Хаим, это ты? А с кем же я лежу?!». Иногда впоследствии выясняется, что Хаим – подходящий, а иногда и наоборот... Но это - уже совсем другая история:
История элементарного знакомства, узнавания, что тот, другой, предпочитает есть на обед, надевать зимой и летом, какие читает книги или смотрит телепрограммы, что понимает об времени и об себе, вспыльчив он или, наоборот тому, флегматичен... Без учета его реакций невозможно наладить с ним сотрудничество и взаимопонимание, ввести его в иерархию или иную общественную структуру (к примеру, завести с ним семью), но... вот этот-то этап в отношениях между людьми современного западного общества все чаще и чаще НЕ НАСТУПАЕТ.
Прекрасное описание этого явления дает Ханна Арендт в своих «Истоках тоталитаризма»: Атомизация, уравнительность и нестабильность.
В обществе традиционного типа человек всегда включен в обозримую структуру, будь то деревня, кочевой клан, дружина воинов или цех ремесленников. Вступает он в нее чаще всего по праву рождения, им же в значительной степени предопределена и карьера, возможности социальной мобильности невелики. Окружающие – его референтная группа: он строит свое поведение согласно предъявляемым ими требованиям, а они постоянно дают ему корректирующие сигналы. С придержащими властями отдельной личности общаться доводится немного - действует круговая порука. В общем-целом жизнь предсказуема и поддается разумному планированию. Бывают в ней, конечно, неприятные неожиданности вроде болезней, войн или стихийных бедствий, но не с каждым такое случается, да и не каждый день.
В современном обществе человек с детства привыкает к тому, что семья – это группа людей, уставившихся в один и тот же телевизор. Друг на друга поглядеть недосуг. Возможности социальной мобильности огромны (хотя и не безграничны, к вящему сожалению борцов за всеобщее равенство), ориентиров для выбора пути немного, требований к поведению предъявляется не в пример меньше, да и контроля за их исполнением почти нет. Ясно, что в такой обстановке нелегко объективно оценить, на что ты в самом деле годен, очень трудно взрослеть, брать на себя ответственность, делать выбор.
Огромной бюрократической машине каждый противостоит в одиночку. Даже если большая группа сплотится, чтобы отстаивать общие интересы, создает она не общину, где все друг друга знают и стоят друг за друга, а только новый бюрократический аппарат для руководства массами (те же профсоюзы).
Иерархии есть, но они нестабильны и открыты конкуренции, что порождает бешеную зависть и мучительные комплексы. Безработица ужасна не столь материальными лишениями (их компенсируют пособия), сколь невозможностью строить долговременные отношения с коллегами. В конце концов, кто ищет – тот почти всегда найдет новое место работы, но новые дружбы не возникают так легко. Так что чаще всего отношения ограничиваются ни к чему не обязывающей любезностью и приятельством.
За рассуждениями о «хаотичности природы» стоит утрата способности к созданию элементарных упорядоченных отношений между людьми. Столкновения в процессе «броуновского движения», вспышки «эмоциональной солидарности», завершающиеся в лучшем случае соитием, но никогда дружбой, предлагаются в качестве идеала свободной жизни суверенной личности...
На самом-то деле личности такой в природе, увы, не существует. Чтобы стать человеком, мало родиться детенышем вида «гомо сапиенс», надобно еще вырасти в одной из множества человеческих культур, говорить научиться на каком ни на есть языке. Для нормального воспитания необходимо общение – не только на эмоциональном, но и на рациональном уровне. Все это наши свободолюбцы получили когда-то от своих родителей, своей цивилизации, общества и народа.
Сами-то получили, а дальше передавать не хотят. Ведь без рациональной подпорки эмоции – капитал ненадежный. Инстинктивная эмоциональная привязанность матери к детенышу не способна долго выдерживать напор усталости, раздражения, жажады новых впечатлений. Если прежде общепринятые условности этот инстинкт подпирали еще и с рационального боку: общественный престиж, обеспечение в старости - то ныне, в одиночестве, устоять ему трудно. И начинают родители в детях видеть помеху, препятствие к улучшению качества собственной жизни. В этом они, разумеется, редко признаются даже самим себе, но и вытесненное из сознания на поведении не сказываться не может. То они на дите злятся непрерывно, а то еще (если позволят средства) все дают, чего ни попросит, все покупают, чего захочется – лишь бы не приставало... но ребенка ведь не обманешь. Если он для кого-то не «самый-самый», психической травмы не миновать. А ведь для «свободной личности» самая-самая - только она сама: «Ад - это другие».
Говорят, что самое страшное наказание для человека – дать ему именно то, чего он добивается. «Свобода личности» в наше время с железной закономерностью оборачивается комфортабельной камерой-одиночкой. И не случайно все чаще наивысшим проявлением этой свободы объявляется самоубийство.
Каждый пишет – что он слышит, каждый слышит – как о дышит... Франц Кафка писал о том, что переживал. Европейский ассимилированный еврей в эпоху приближения холокоста, он почти физически ощущал свое вытеснение из общества, отлучение от рода человеческого, превращение в отвратительное насекомое, процесс, в котором не перед кем оправдываться, кончающийся смертным приговором без объяснения вины... Все это он пережил и описал прекрасно, но ведь это, в сущности, опыт небольшой части населения, которая, кстати, у прочих его частей популярностью не пользовалась никогда.
Так за что ж Кафку – в классики? С чего это вдруг европейская культурная элита вполне арийского происхождения себя узнала в переживаниях несчастного еврея предхолокостного периода? Одиночество Кафки и его героев, было, возможно, в немалой степени результатом их (или ближайших предков) ассимиляции, но уж ни в коей мере не было ее сознательной целью. А вот те, кто уже после Второй Мировой поднял его на щит, к одиночеству стремились и достоинством объявляли то, что для самого Кафки было проклятьем.
Положение их в чем-то даже трагичнее, чем его. Кафка и его поколение (ну, то есть, кто из них выжил!) могли еще надеяться, что происшедшее – чудовищная, необъяснимая аномалия, что их снова признают людьми и в общество примут обратно (даже теперь, после того, как выяснилась иллюзорность этих надежд, остается у еврея возможность Израиля, возвращения к традиции... да мало ли еще...). Европейскую же элиту ниоткуда никто не выбрасывал, а просто так вышло: на палубу вышел, а палубы нет!
* * *
...Вы ищете страну, где утомительные добродетели – вроде патриотизма, любви к свободе, доброты и самоотверженности – излишни... равно как и холопство, черствость, эгоизм и полное равнодушие к отечеству. Это и есть социализм... ...Обратите внимание, что для достижения этой цели потребуется ...беспредельное мужество, глубочайшая любовь к свободе, величайшая самоотверженность и величайший эгоизм.
Б. Брехт
Описано довольно точно. С одной стороны, «добродетели», необходимые для построения структурированного общества и налаживания отношений с другими людьми (даже «любовь к свободе» - на самом деле не что иное как предпочтение одних политических структур другим) – объявляются «излишними», с другой – невозможность выжить в вакууме толкает (пусть подсознательно) на поиски пространства и времени, где осмысленные «добродетели» все же возможны.
Понятно, что на таком бесптичьи и слон воробей – конкурентоспособна любая идеология, обещающая хоть как-то обжить мир и создать осмысленные отношения между людьми. Не случайно итальянские футуристы бросаются в объятия Муссолини, Хайдеггер подпевает Гитлеру, а тот же Брехт – коммунистам. Социализм пользуется особенной популярностью. Еще бы – он ведь, в отличии от какого-нибудь фашизма, напирающего на традицию, от которой ушли, отбросили и отвергли, обещает нечто совсем-совсем другое, невиданное, новое небо и новую землю.
При ближайшем рассмотрении, правда, выясняется, что это не совсем так. Как правильно отметил Честертон, требования социалистических профсоюзов нередко сродни уставам средневековых цехов, а сходства «планового хозяйства» с госкапитализмом не отрицал и сам Ленин. С другой стороны, и «возвращение к истокам» в конкурирующей фирме тоже больше на словах: традиционная немецкая нравственность вряд ли одобрила бы повышение рождаемости методом «фюреровых подарков» девицам от прохожего молодца.
Но это все, в конце концов, решающей роли не играет. Миф он и есть миф, исторической правде он соответствовать не обязан, а обязан он формулировать и передавать будущим поколениям опыт выживания предыдущих. Так вот, опыта-то этого в наличии и не оказалось. Попытка воссоздания общества по правилам, предлагаемым тоталитарным мифом во всех его ипостасях, решительно провалилась.
Почему?
Ключ к разгадке находим в знаменитой формуле из «Тезисов о Фейербахе»: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его». Заявление весьма странное в устах того, кто прекрасно знал и умело демонстрировал, что мир и без того постоянно меняется (взять хоть те же производительные силы и производственные отношения!). И потом, почему же непременно философы? Почему не физики, не генералы или банкиры, в конце концов?
В чем вообще заключается профессиональная деятельность философа? Да в сотворении, компилляции, развитии и толковании мифов, «объясняющих», как правильно отметил Маркс, наш бренный мир. Идея Маркса, стало быть, в том, чтобы миф из рационализации мира существующего превратился в проект мира иного, который мы сотворим себе сами – собственною персоною.
Как коммунизм, так и нацизм, основаны именно на таких мифах: не обживать мир они помогают, а ультимативно требуют изменить его. Не важно даже, как именно изменить (хотя и в методах их общего много), а в том, что существующий «Карфаген» должен быть разрушен до основания, а затем... Затем постепенно выясняется, что выстроить на его месте ничего нового не удается.
Дело в том, что мифология, конечно же, отражает мир и наш опыт жизни в нем, но... достаточно задуматься над количеством мифологий, известных нам в прошлом и настоящем, чтобы понять, что стопроцентной точности от такого отражения ожидать не стоит. Вспомним приводимую часто в этой связи индийскую притчу: Компания слепых повстречала на дороге слона. Обступили его, щупают, изучают... Который на ногу наткнулся, утверждает, что слон похож на столб, который на хобот, убеждает, что он – как змея, который за хвост схватил, говорит, что веревка... ну и так далее. Действительно, очень меткая аллегория различий личного опыта не только отдельных людей, но и культур, и народов, и религий.
Представление о мире как о хаосе, который всякая творческая личность месит, лепит, кромсает и структурирует, как ей на ум взбредет, естественно наводит на мысль о возможности любую «сказку сделать былью». ...А ведь в мудрой индийской притче не пришло в голову никому из слепых утверждать, что слон имеет форму могендовида... Каждый обобщал и осмысливал свой опыт общения с реальным слоном, сигналы, извне полученные, а не собственным подсознанием порожденные в наркотическом бреду. И пусть не знают они, как всю эту информацию в цельный образ собрать, но, поразмыслив, придут, наверное, к выводу, что существует какая-то непостижимая для них цельность, и постараются построить ее модель...
Вот тут-то постмодернистское сознание и передергивает карты. Совсем немножко, совсем чуть-чуть: от совершенно правильного утверждения, что из ощущений наших только мифология создает цельную картину мира, перетекаем нечувствительно к утверждению, что создает она его суверенно, своею властью... А это все-таки не так. Ощущения – сигналы, получаемые от кого-то или чего-то, которое «не я», - требуют уважения, а возможность различного их истолкования приводит к пониманию слабости нашего разума и зависимости нашего существования.
* * *
Если нет – так делай вид!
Метод написания докторской диссертации
Тоталитарная идеология обещает много, но придя к власти обещаний не исполняет никаких. И это – не сознательный обман. Ее адепты вполне искренне верят в то, что смогут сотворить новое небо и новую землю, все смести и начать с нуля...
Кто «Комманифест» читал невнимательно, верит, что Маркс с Энгельсом пролетариев спасали от эксплуатации, а на самом-то деле спасти они намеривались все человечество. На пролетариат же надежду возлагали: раз ему хуже всех, он и возглавит борьбу за воплощение ихней мифологии-самострока. Обратите внимание: как только заводской рабочий полноправным и обеспеченным гражданином стал – тут же околомарксистские интеллектуалы кинулись искать взамен другого гегемона!
Тоталитарная идеология – отчаянная попытка самоспасения по методу барона Мюнхгаузена: сам себя за косичку и из болота – дерг! «Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой». Попытка – с негодными средствами.
Нормальный, жизнеспособный миф есть всегда оправдание жизни, примирение с нею, либо впрямую, утверждением, что творение «хорошо весьма», либо косвенно – обещанием загробного воздаяния на любой вкус – от нирваны до семидесяти двух девственниц на брата. Разумеется, объясняют мифы и существование в мире зла, и даже называют его виновников – как на сверхъестественном, так и на естественном уровне... причем, большей частью, несправедливо. Но важно отметить, что советуя бороться со злом, они не вселяют ложных надежд на его полное преодоление. Есть много способов защиты от нечистой силы, но ни один не обеспечивает окончательной ликвидации всех чертей. И с дьяволом приходится, хоть и не всегда мирно, но сосуществовать, ничего не поделаешь.
Тоталитарная идеология наличным миром не дорожит, оправдать его не стремится, ибо не ставит себе целью ужиться с ним, наоборот, мечтает перекроить его по образу и подобию своего мифа. Если классический миф обязан стыковаться с реальностью, то для тоталитарной фантазии – нет границ, и не обязана она место для зла предусматривать в своем проекте. Наоборот – вот случай покончить с ним раз и навсегда!
Вообще-то со злом бороться, конечно, необходимо. Но – с конкретным, и конкретными методами: от болезни – искать лекарство, от преступности – заводить полицию, от нашествия иноплеменных – записываться добровольцем, а от полтергейста – святой водой кропить углы. Либо поможет, либо нет... как говорили древние римляне: «Сделал – что мог, а кто может – пусть сделает больше». А вот как прикажете бороться со злом абстрактным, со злом «вообще», с тем, чтобы из мира его изгнать, сотворить новое небо и новую землю?
* * *
Я видел зверя, который был богом: так был он силен.
Может быть, он и был вашей Истиной?
И тут впервые за все время ночной беседы прозвучал голос Хирона:
Зверь не может быть богом - он зверь.
Э. Голосовкер
Виноватыми при ближайшем рассмотрении оказываются либо все, либо никто. А там, где виноватых нет, издревле и от веку работает принцип «козла отпущения». Несущей конструкцией любой тоталитарной идеологии является рецепт коренного улучшения мира путем разборки на винтики и удаления лишних деталей, т.е. определенных категорий населения, самим существованием своим препятствующих нашему райскому блаженству. Категории эти бывают разными, в зависимости от путей в рай, местных традиций и личного вкуса харизматического лидера, разными бывают и методы борьбы: от изгнания, обращения в веру истинную или перевоспитания трудом до полного физического уничтожения. Роднит все эти методы прежде всего полная безрезультатность, ибо наличие зла и отсутствие рая никак не связаны с существованием этих самых категорий: и до них они были, и после них останутся.
Если тоталитарный режим существует недолго (скажем, 12 лет тысячелетнего райха), то безрезультатность эта даже не успевает проявиться, уничтожение «лишних» по ошибке начинают считать за самоцель и остается только усердно подсчитывать пропускную способность газовых камер. Но если удается ему, как в России, продержаться более полувека, то отсутствие нового неба и новой земли вырастает в серьезную проблему.
Вот уже, кажется, дворянство и духовенство изничтожили, НЭП и нэпманов раздавили, ликвидировали кулачество как класс, заодно и от инженеров избавились, чтоб не задавались... А рай-то, товарищи, где? Где они – эти молочные реки в кисельных берегах? Где обнимающиеся миллионы? Почему до сих пор не отменили воровство, несчастную любовь и тещину зловредность?
Придется, стало быть, либо признать, что тещиной вредности во веки не избыть... но тогда, выходит – за что боролись? – либо срочно подыскивать нового, недорезанного виновника. А поскольку отбор в виновники происходит по соображениям, кандидатам неведомым, каждый имеет шанс лечь спать лояльным гражданином и проснуться врагом народа. Ну и, соответственно, каждый, желающий в кратчайший срок избавиться от ближнего своего (надоевшего мужа, карьерного конкурента или обладателя приглянувшейся жилплощади) имеет возможность путем доноса приписать его к категории, оклеветанной и изымаемой в данный момент. Иных обвинений и не требуется, ибо абсолютное большинство изымаемых точно также ни в чем не виноваты.
Чем выше положение индивидуума на иерархической лестнице, тем местечко его для других прельстительней, тем, значит, и вероятнее ему в кратчайший срок обратиться в лагерную пыль. А посему самая стройная иерархическая система с филигранно разработанной дозировкой привилегий стабильности обеспечить не может. Высшая олигархия обновляется постоянно, причем с выраженной тенденцией к снижению нравственного уровня. т.е. на смену тем, кто хотя бы теоретически намерен был укреплять общность, приходят те, кто способен только разрушать ее.
К Сталину и Гитлеру принято по нынешним временам относиться отрицательно, но и не без некоторого пиитета. В ходу эпитеты, вроде «гения зла» или «демонической силы», обманувшей и загипнотизировавшей целые народы. Не отрицая за указанными деятелями определенной даровитости (без которой не выиграть бы им борьбу за власть) я все же никак не могу приписать этот «гипноз» их личному обаянию. Во все века людям было свойственно выражать лояльность и привязанность к родной общине в форме любви к ее символу и главе (вождю, царю или даже президенту) «Государь у нас – Помазанник Божий,Никогда он быть неправым не может!» (А. Городницкий).
Решение Священной Особы всегда правильно, ибо диктуется соображениями высшими, не всегда понятными простым смертным. Кроме того, эта Особа - своего рода талисман-оберег, утрата которого опасна для общины: «Кровь народа открытаГосударевой кровью» (А.Городницкий). Но фюрер в тоталитарнном обществе – старше мастью, ибо преодоление хаоса и превращение его в космос – во всех на свете мифологиях есть функция не помазанника, но БОЖЕСТВА.
Заметьте, что популярностью пользуются фюреры не вопреки, а благодаря решениям и поступкам, внушающим серьезные сомнения в их психической нормальности, ибо психопатия, как выражение наивысшей свободы, в обществе давно уже витает над гнездом кукушки. Не герои подминают под себя разум, навязывая толпе свою идеологию, а толпа, отвергая разум, выбирает идеологию, которая лепит своих героев-полубогов, и простирает к ним руки, умоляя их воссоздать распадающийся мир. Да только тщетны ее надежды...
Дело в том, что конкретный монарх тоже может вполне оказаться каким-нибудь Иваном Грозным, садистом и психопатом. Не укрепляет, а разрушает он общность повсюду, куда дотянется, но... далеко ли может он дотянуться? В каком-нибудь Мухосранске Задрипанной волости живут люди, как и до него жили, и абстрактная любовь к царю-батюшке символизирует для них вполне конкретную верность традиции, уважение к окружающим, принятие своего места в общественной структуре.
Конкретный Папа Римский может оказаться Александром Борджиа, но на станции Смертная Скука, что в Мордобойском повете, абстрактная верность Папе символизирует конкретную верность своей традиции и культуре, сплочение против всех, кто вздумал бы на них покуситься.
А вот абстрактная преданность товарищу Сталину символизирует (согласно книгам, газетам и фильмам тех лет, которые писали, читали и смотрели везде и всюду, вплоть до самого медвежьего уголка!), прежде всего - предательство: отречься от друга, разоблачить любимого, донести на отца... Традиционные символические фигуры сплачивали людей, а тоталитарный фюрер, даже в качестве голого символа – только разобщает их, хотя распад общества, вроде бы, и не входит в его субъективные намерения.
Реальное межличностное общение на уровне рациональном становится в обществе явлением все более экзотическим. Тоталитарная идеология приходит к власти под лозунгом: «Общественные интересы выше личных». Да вот беда – общество-то с его интересами, буде таковые имеются, личностью не ощущается никак, ибо возникновению нормальных отношений и реальных структур сильно препятствует всеобщая подозрительность и слежка всех за всеми. Остается общение иррациональное – на уровне толпы, а у толпы, как известно, интересов не бывает – одни эмоции. Отсюда – неподдельная радость сталинских первомайских демонстраций, всенародный энтузиазм на гитлеровских митингах и захлебывающиеся «пятиминутки ненависти» в романе Оруэлла... Иллюзия хотя бы временного преодоления неизбывного одиночества.
Рискну предположить, что субъективно все эти фюреры и их сподвижники свой миф всерьез считали рабочим проектом, а себя самих - спасителями человечества. По крайней мере, первое поколение тоталитарных борцов искренне стремилось воссоздать общество заново, будь то на «традиционный» или на «обновляющий» манер... Так вот, мне в этой связи вспоминается один эпизод из сказки про вурдалаков А.К.Толстого.
Помните – там еще дед из дому уходил и предупреждал своих домашних, что если вернется он до заката, то все в порядке, а если после, то впускать его в дом ни в коем случае нельзя, ибо в образе его придет вурдалак – мертвец, чудовище, всем несущее гибель... Именно такая метаморфоза происходит с «воссоздаваемыми» тоталитарным режимом формами общности: любовь к «царю-батюшке» вместо верности рождает предательство, героические попытки остановить прогрессирующий распад семьи оборачиваются анекдотическим «возвращением мужа» через партком... (см. «Красный треугольник» Галича), насаждение коммунальных квартир вместо чаемой общинности порождает «Воронью слободку», а введение колхозного крепостного права вместо патриархальных добродетелей – пьянство, вырождение и воровство в особо крупных размерах.
Без слагателей, толкователей и исполнителей мифов и ритуалов ни одно человеческое общество не живет, но вес и влияние их многократно возрастает при попытке по мифу жизнь выстроить. В тоталитарном обществе деятели искусства зачисляются, яко «инженеры человеческих душ», на государственное довольствие – не только в России, где национализировали всех курей, но и в Германии, где госвмешательство в экономику практиковалось в куда более скромных размерах. Поскольку местечко хлебное и почетное, «необоснованные репрессии» сидящих на нем стороной не обходят, но на сословные привилегии как таковые не покушается никто.
Первое поколение полно, как водится, искреннего энтузиазма и веры в свою великую миссию. Неважно, насколько (не)разумны идеи, одушевляющие членов «партии нового типа», а важно, что на основе их удается выстроить реальные межличностные отношения, функционирующую иерархическую структуру, доверие друг к другу, и даже, кажется, приостановить процесс распада семьи. Искусство тоже получается вполне настоящее. Достаточно вспомнить Олешу, Светлова, Симонова... Но это продолжается недолго.
Можно, конечно, старую мифологию запретить и задавить, тем более, что она и сама давно уже служит по себе панихиду, но новая-то соответствует, в лучшем случае, «внутрипартийной» атмосфере первых эйфорических лет. На прочее реально существующее общество она и от начала-то нахлобучивалась как на корову седло, а с течением времени, по ходу превращения энтузиастов во «врагов народа», и вовсе вырождается в чистую фантастику. Принимать ее всерьез невозможно, а значит материалом для искусства она может быть разве что в качестве мишени для нападок и объекта разоблачения.
Процесс этот, несколько замедленный войной, пришел к своему завершению в последние советские десятилетия. Настоящая литература существовала как «аполитичная» - ну, какая-нибудь там интимная лирика - , как «протестная» в легальной или нелегальной ипостаси, а «лояльная» была вполне откровенной халтурой, проявлением конформизма: когда наигранного, а когда даже искреннего. Ибо и самый искренний конформизм есть на самом деле не что иное как искреннее равнодушие, а равнодушие – не вдохновляет. Скажем, детские считалочки того же самого конформиста может народ знать и любить, но его же произведения, исполненные «идейного смысла», сроду никто, кроме цензоров, не откроет, да и те на третьей строчке заснут.
Весьма симптоматичны нередко раздававшиеся в «период застолья» упреки в «утрате идейности» - полуосознанное признание, что не удалось мифологии-самозванке одолеть живую, настоящую жизнь. На глазах у нашего поколения из-под вылинявших лозунгов и идеологических наслоений травой из-под асфальта пробивалось общество потребления. И пробилось в конце концов... со всеми теми проблемами, которые грозился, но так и не сумел разрешить тоталитаризм.
* * *
Наделала синица славы – а море не зажгла!
И.А. Крылов
Долго, очень долго неразрешимой загадкой была для меня эта недвусмысленная симпатия, тяга такой спокойной, милой, уютной и сытой Европы к идеологии, порождавшей повсюду только бесправие, голод и резню. Я объясняла, толковала и спорила, а они сочувственно кивали головами: «Да, да, конечно, ваш опыт был ужасно неудачный, но можно ведь попробовать и иначе». В конце концов, я взвивалась и намекала, что как-то несолидно в качестве подопытных кроликов использовать миллионы людей...
Не могла я поверить им, процветающим среди полных магазинов и шикарных лиммузинов, в курортных отелях проводящим по два отпуска в год и беспрепятственно критикующим любое начальство, когда они печально, но твердо заявляли: «Так жить нельзя». Каюсь, крутилось в голове завистливое «с жиру бесятся». Ничему не научили меня тогда ни заполнявшие журналы бессмысленно-занудные «стихи» без рифмы и ритма, ни длинный, подробный репортаж об очередной Биеналле, добросовестно мною переведенный за наличный расчет для каких-то искусствоведов. Помню только, передавая готовую продукцию, поделилась с заказчиком своим наблюдением: «Да им же, похоже, нечего сказать!», причем заказчик хладнокровно подтвердил точность моей интуиции. Изумилась... Но дальше думать не стала.
Поняла я все только с началом «интифады эль-акса»... столкнувшись с реакцией не только европейской (эту можно бы, на худой конец, и на антисемитизм спихнуть) но раньше и прежде всего - израильской элиты. Здесь уже невозможно было не заметить полный паралич воли, отвращение к осточертевшей, обессмыслившейся повседневности. Говорят, что устало израильское общество от войны... Да полно - от войны ли?
А может, все-таки, как та Европа, которой так усиленно подражало, в которую так стремилось втереться всю недолгую историю молодого нашего государства, устало оно вовсе от жизни? А может, столь распространенная в избранных кругах Рамат-Авива трогательная нежность к своим убийцам – все та же неодолимая тяга изнуренного потреблением мотылька к тоталитарной свечке?..
Мы-то, в отличии от сильно демократической Европы, по собственному опыту знаем, что тоталитаризм проблемы не решит. Знаем, что первая станция доблестного Паровоза, который Вперед летит в Светлое Будущее, называется «ГУЛАГ», следующая «Пофигизм», а далее, на крутом повороте к вожделенной «Потребиловке», весь состав благополучно загремит под откос. Мы знаем, «как не надо», но... «как надо»-то не знаем и мы... Так что, возможно, не случайно Западная цивилизация проигрывает Третью мировую войну...
...Лет пятнадцать тому назад услышала я в славном городе Вене историю про группу молодых энтузиастов, до самой Перестройки истово веривших в коммунизм, и поинтересовалась, куда ж они теперь подались? - Теперь, - услышала я в ответ, – все как один стали мусульманами...
©Альманах "Еврейская Старина"
|
|
| |
Article Rating | Average Score: 0 Голосов: 0
| |
|
|