Help Jewniverse Yiddish Shtetl | Поддержка сайта, к сожалению, требует не только сил и энергии, но и денег. Если у Вас, вдруг, где-то завалялось немного лишних денег - поддержите портал
| |
Самая популярная новость | Сегодня новостей пока не было. | |
Опрос |
| |
Поиск на сайте Русский стол | | |
Обмен баннерами |
| |
Еврейская музыка и песни на идиш | | |
| |
Эстер Кей. Маршал, XII Отправлено от Anonymous - Monday, December 27 @ 00:00:00 MSK
|
28. ВРЕМЯ ПЕРЕМЕН
Приехав записаться на курсы иврита и поговорив с исполняющим обязанности раввина Йосей, Галя получила от него приглашение прийти в синагогу на субботу. В последующие недели начала открывать для себя (именно для себя, соотнося это со своей личностью, а не в связи с дедушкиными рассказами) совершенно новую перспективу: мир еврейских суббот, древних молитв, возвышающих душу песен. Обнаружила в кабинете Йоси полочку с книгами на русском языке, из которых явствовало, что Творец мира избрал евреев и велел им служить Ему особым, еврейским, образом... Когда и Эсфирь, и дедушка в свое время об этом говорили, то ей верилось и не верилось, а тут, в книгах, было черным по белому на русском языке написано: избранный народ! Ну, раз избранные, то, значит, никак нельзя продолжать жить прежней жизнью. Надо что-то менять.
...Раввин Йося внимательно выслушал высказываемые Галей вслух мысли и, казалось, был очень рад этому ее стремлению влиться в то, что в книгах называлось «полноценной еврейской жизнью». Только вот беда, ответил он, разводя руками, — нет пока что в Ростове такой «полноценной еврейской жизни», есть лишь попытки ее, эту жизнь, мало-помалу наладить, воссоздать. Хочешь принимать в этом участие — пожалуйста!
Вскоре оказалось, что Галя и ее мама — люди в синагоге нужные, просто необходимые. Мама предложено было (так как она не работала, выйдя на досрочную пенсию) взять под свое начало создаваемую там кошерную кухню. А Галя, с ее навыками секретаря-машинистки, могла стать работником синагогального офиса, который тоже был в стадии становления. Они посоветовались с папой, рассказали ему о том, что в синагоге им будут выплачивать небольшую зарплату, и папа, подумав, согласился на такой вариант. Хотя ему и было странно, что его жена и дочь будут работать в синагоге. Ему не верилось, что синагогальная деятельность больше не является запрещенной, опасной.
Йося, исполнявший обязанности раввина, отличался большим организаторским талантом. Он принялся налаживать общинную жизнь сразу же, как только политическая ситуация в стране стала это позволять. Однако семидесятилетний перерыв в еврейской жизни сказывался очень сильно: никто не шел в синагогу даже и тогда, когда это уже не было сопряжено с особым риском. Просто не было у евреев, кроме двух десятков молившихся по утрам старичков, никакой потребности ни в чем духовном, традиционном. Евреев в Ростове насчитывалось тысяч двадцать, но все они предпочитали обходиться без синагоги. Разве что на какой-нибудь традиционный праздник, память о котором сохранилась в семьях, душа у человека просыпалась, звала его к своим, за еврейский стол. Или же, когда через городскую газету синагога давала объявления об уроках иврита и английского, то тоже можно было рассчитывать на приход публики. Этими двумя путями Йося и собирал народ хоть изредка в синагогу, пытался пробудить интерес к общинной жизни.
— Как бы порадовался за меня дедушка! Теперь уже и я становлюсь настоящей еврейкой! — думала Галя, сидя в офисе и стуча на электрической пишущей машинке. Сколько всяких интересных материалов ей довелось прочесть в процессе печатания! Были и статьи для стенгазеты о датах еврейского календаря, и брошюры «Свода законов еврейской жизни», и рассказы о цадиках (праведниках), и тексты песен, и рецепты праздничных блюд... Все эти публикации ей нужно было красиво оформлять и вывешивать в коридоре синагоги для всеобщего обозрения.
Мама с удовольствием возилась на кухне, радуясь тому, что дочка у нее под боком и что не надо за нее волноваться... Ведь 17 лет — такой опасный возраст! А тут — Галя под полным ее контролем. И питание регулярное. Даже можно несколько раз в день спуститься из кухни на первый этаж в секретарскую и угостить ее то пирожком, то яблочком... Чего еще материнскому сердцу желать?
Каждое утро они с мамой радостно выходили из дома и садились в дребезжащий трамвайчик, который довозил их до Центрального рынка, а там мама закупала для синагоги разные овощи, рыбу. И вот, в одном из переулков, отходивших от рыночной площади, перед их глазами вставала величественная и настрадавшаяся за семьдесят лет синагога. Внутри, в голубых стенах и высоких узорчатых потолках ее, звучало молчаливое приветствие: «Здравствуйте, Лидия Яковлевна и Галя... Всевышний, Б-г Израиля, очень рад вас здесь видеть». Так, по крайней мере, чудилось Галиному утонченному слуху.
Она улыбалась приходившим на утреннюю молитву старичкам, которые прежде привыкли чувствовать себя запуганными и бедными, а теперь, похоже, стали ощущать чудесную безопасность своего молитвенного собрания... Взмахивали своими белыми талесами с кистями и усаживались молиться, держа в руках старинные коричневые книги...
Мама и Галя с помощью Йоси заносили продукты наверх, на второй этаж, и принимались за готовку. А иногда у Гали оставалось время еще и помолиться до начала рабочего дня в офисе. Разбирая еврейские буковки и сопоставляя их с русским переводом молитвы, она испытывала огромное наслаждение узнавания. Какое счастье, что благодаря дедушке она и раньше немного знала иврит, а теперь — припоминала! Сидя на балконе, предназначенном для женщин, она иногда отрывалась от чтения и смотрела в нижний молитвенный зал.
Дядя Яша и дядя Миша, главные в общине старики, делили между собой обязанности кантора. У дяди Миши голос был глуховатый, и звучал он с такой потрясающей искренностью, что хотелось плакать, слушая его. А дядя Яша умел выводить замысловатые мелодии с блеском профессионального исполнителя, но за красотой его пения не было слышно чего-то большего. Галя чувствовала, что дядя Миша своим голосом соединял себя и всех молившихся со Всевышним, с иными мирами... А дядя Яша — красиво пел молитвы. Была между тем и этим существенная разница.
После молитвы старички усаживались за длинный стол, который Галя с мамой накрывали для них заранее, и подкреплялись скромным угощеньем. В ходе его Йося рассказывал вслух что-нибудь связанное с недельной главой Торы или ближайшим праздником. Потом старички расходились по домам, а Галина мама готовила обед для ребят-школьников, которые после полудня учились у Йоси в кружке по ивриту и традиции. Галя в это время перепечатывала разные материалы, письма за границу, объявления — все, что требовалось для текущих синагогальных дел. Иногда помощь синагоге требовалась больше, чем обычно — например, в праздник Пурим, когда пришло, слава Б-гу, человек пятьсот на праздничное представление и ужин, а наутро после этого торжества Гале с мамой пришлось мыть целых пятьсот тарелок и приборов! Но, помня о наставлениях Эсфири Соломоновны, Галя воспринимала и такие авралы стоически. Главное, чтобы чисто было. Синагога — Б-жье место. Здесь надо выкладываться больше, чем ради своих собственных интересов. И маме такой подход был вполне понятен. Она при социализме была воспитана на шолоховских строчках:
«За день вспахать больше нормы очень трудно. Сможем ли мы? Все в наших руках, ответил Давыдов, а сам подумал: Умру, но сделаю. По-другому нельзя — позор всему рабочему классу!...Вот, например, у ружья есть деталь, которая стреляет. Она в ружье самая главная. Так и в колхозе — ударник самый главный человек...»
Все-таки хорошо, когда в человеке воспитано такое качество, как самоотверженность. Если раньше его, это качество, направляли не в нужном, не в еврейском направлении — ну, что поделать. Но зато когда нашел свое настоящее направление в жизни, то это качество, ранее выработанное, очень пригождается.
...Маршал той зимой тоже «вкалывал». Учеба учебой, а когда потребовалась рабочая сила для восстановления могил еврейских праведников на Украине, то он и еще один парень вызвались добровольцами объездить святые места и доложить начальству йешивы о положении каждого отдельного памятника. Разруха военных лет, борьба с религией, а в некоторых местах антисемитизм местных жителей были причиной тому, что могилы праведников пребывали в очень заброшенном состоянии. Их нужно было расчищать, устанавливать новые плиты, ограду.
Маршалу, с одной стороны, жалко было отрываться от учебы. Ведь он благодаря ей обрел свое полноценное самоопределение как еврей, как личность. Иврит — точнее, старинный, святой вариант этого языка — он освоил очень быстро, как и большинство молодых ребят, сидевших над ТАНАХом дни и ночи. К этому языку скоро прибавился другой — арамейский. На нем изучался Талмуд. А некоторые учащиеся овладели и идишем, чтобы читать беседы Любавического Ребе в оригинале.
Маршал постигал еврейские науки изо всех сил. При этом совершенно не думая о Гале. Она ему представлялась, наоборот, помехой, когда он, бывало, в йешиве сосредоточенно учился, хотел углубиться в материал, а ее образ помимо его воли вставал перед его мысленным взором. Он о ней не думал и не собирался думать. Но она все же была с ним. И к концу второго года разлуки он осознал, что любит ее. Зимой, когда он с товарищем счищал снег и мусор с могил праведников на Украине — в Нежине, Аниполе, Бердичеве — то просил, обращался с молитвами к Б-гу:
— Если это чувство настоящее — то пусть мои желания сбудутся. А если это обман, то пусть поскорее станет ясно, что обман. И пусть ее образ не мешает мне во снах. И если нам суждено пожениться, то чтобы это произошло в добрый и счастливый час, как положено по Торе.
Так просил Борух-Маршал, вовсю работая лопатой, разгребая и вычищая поверхность могильного камня, на котором вскоре уже можно было прочесть имя и титул святого праведника, рабби Леви-Ицхака из Бердичева...
29. ПОЕЗДКА В СТАНИЦУ
Весна распахнула свои объятия, на ростовских бульварах запахло фиалками, которыми торговали на каждом углу, живее замелькали рекламы в центре города, красивее и влюбленнее стали казаться люди, томительнее и нескончаемее — последние минуты заката, когда маленький красный шар, угасая, расплывался в сиянии впитавших золото дня облаков.
Галя по поручению Йоси разносила коробочки с мацой по домам разбросанных по городу еврейских семей, так как приближался праздник Песах. Она стучалась в двери, и хозяева, боязливо удостоверившись через глазок, что не бандиты за порогом, открывали замки и засовы и спрашивали, кого ей надо. Она протягивала коробку с мацой и называла имя пенсионера или пенсионерки, которой эта маца полагалась. Шли звать саму пенсионерку, и после паузы, во время которой раздавалось лишь шарканье ног в домашних тапочках по полу, из-за дверной цепочки показывалось худенькое, морщинистое еврейское лицо, и на нем был виден отпечаток тяжкой прожитой жизни, оправдывавший то изумление, с коим воспринимался подарок.
— Маца? Мне?— и человек беспомощно оглядывался по сторонам: не провокация ли это?
...Исполнявший обязанности раввина Йося знал не только тех евреев, которые таковыми числились, а и замаскированных под Ивановых и Петровых тоже. И их было немало. Всего в Ростове числилось двадцать тысяч «явных» евреев, но говорили, что «скрытых» наберется еще тысяч сорок.
— Можно я вам подскажу, где есть одна такая скрытая еврейка? — сказала Галя, держа в руках целых три коробки, верхняя из которых упиралась ей в подбородок.
— Скажи, — заинтересовался Йося, сидевший за своим большим раввинским столом в офисе, — где она и как ее зовут?
— В станице Заветное! Мария Александровна Береговая. На самом деле ее имя — Мирра. Хотите, я ей тоже мацы завезу?
— В станице Заветное? А как она там оказалась?
— Ну, это целая история. А вообще-то там и корейцы, и немцы, и цыгане есть. И украинцы. А Мирра Александровна — моя хорошая знакомая.
Йося выдал Гале деньги на поездку и командировал ее в Заветное, а мама заодно попросила ее зайти там в школу и взять у директора какие-то необходимые ей для пенсионного удостоверения справки. Теперь у Гали было целых две причины появиться в станице! Ей эти причины были нужны, в частности, для того, чтобы скрыть за ними свое беспричинное желание побывать там, где началась их с Маршалом любовь... Заветное... Какое подходящее название у этой донской станицы. Что может быть заветней любви?...Дорога туда была, как обычно, тряская и трудная. Зато какая волнующая!
За окном автобуса чернели пашни, сплошной разрытый чернозем. На некоторых полях уже зеленели всходы. Потом показались знакомые Гале пруды, озера. Где-то там, за водонапорной башней, должна была быть сторожка дяди Васи и две лошади на выгоне, Серый и Звездочка. А вот и Заветное. «Прошпект», остановка рейсового автобуса возле двух школ — музыкальной и общеобразовательной. Старый трактор все так же покинуто валяется во дворе... Трудно представить себе, что теперь кто-то другой, не Эсфирь Соломоновна, преподает игру на фортепиано в музыкальной школе... А завуч-организатор Фертих так же бодро, как раньше, призывает учащихся ринуться на освоение целины... Умный Цай, надо полагать, уже стал председателем всего школьного дружинного совета... Марина — скорее всего, ушла из школы и работает портнихой либо дояркой... У них с Латышевым уже, наверное, и заявление в ЗАГС подано...
Галя вышла из автобуса — изящно, по-городскому, одетая девушка с естественно-вьющимися черными волосами, матовой кожей и правильными чертами лица, на котором еврейские глаза были столь красивы, что только они и привлекали к себе внимание встречных прохожих.
Она зашла в музыкальную школу. Судя по раздававшимся там звукам фортепиано, разучивали, спотыкаясь, этюд Дебюсси. Вот оно, потускневшее зеркало в коридоре, за рамой которого Маршал, бывало, оставлял свои записки... А вот — пыльная батарея, возле которой они грелись зимой, разговаривая о Б-ге и старых еврейских книгах. И фортепианный класс, напоминавший об Эсфири с ее загадочными стихами — «Я принимаю каждую из стен — за ту, несбывшуюся, Стену Плача...» Галя вышла из музыкальной школы и подумала: как же я с этой мацой буду по станице ходить? Надо бы ее где-нибудь оставить. И она спрятала коробку внутрь ржавого трактора, который все так же покинуто, как прежде, валялся во дворе.
Зайдя в кабинет директора общеобразовательной школы, Галя без труда получила от доброго, облысевшего еще больше за эти годы, Макухи требовавшиеся маме справки. Фертих и Цай, вошедшие в кабинет директора по своим делам, с удивлением посмотрели на нее.
— Галя, это ты? Откуда ты вдруг появилась?
«Мацу евреям разношу к празднику Песах», — озорное желание бросить такой ответ-бомбу промелькнуло в ней. Но она, конечно, ничего такого не сказала. Поулыбалась в меру, порасспрашивала Цая о новостях, стоя на выходе из директорского кабинета.
Мимо прошел Кол, не удержался, чтоб не изронить при виде Гали свое «золотое слово»:
— А, птичка залетная! Снегурочка! Ну-ка дай определение «Инерции»!
Галя возьми да и ответь:
— Кончилась инерция, теперь — прогресс наступил.
Колу такое высказывание понравилось: «давай, — пошутил, — дневник, пятерку поставлю!»
Подошла повзрослевшая и очень деловая Белопольская с учительским журналом под мышкой.
— Здравствуй! Ты, смотрю, уже не ученица, а учительница? — поприветствовала ее Галя.
— А? Да нет, это я так, просто... Замещаю в младших классах, — скромно ответила та, — комсомольское шефство, так сказать... — Не скромничай, — вмешался Кол, — ты уже наполовину учительница. А Цай — и вовсе генеральный секретарь. Молодым везде у нас дорога, старикам (он указал на себя) — везде у нас почет! И, по своему обыкновению хохотнув, скрылся в дверях учительской комнаты.
— Как поживают Мантула и Брыль, он же Кот-Бегемот? — спросила Галя Белопольскую.
Та отвечала степенно:
— Что касается Мантулы, то он сейчас хорошо учится. Не то, что раньше. И Брыль тоже. Они надумали летом в инженерный институт поступать. А ты?
— Я пока что на секретаря-машинистку выучилась. Буду подавать документы на отделение иностранных языков.
— Ясно. Ну, давай, пока, мне надо в класс возвращаться, а то детишки начнут на головах ходить!
— Успеха! Привет всем нашим!
— Спасибо. Пока.
Попрощавшись с бывшей одноклассницей, Галя продолжила свой путь по знакомым коридорам, глядя на все отстраненным взглядом человека, для которого школьная пора уже стала прошлым. Во дворе колодец с живой водой отразил ее задумчивое лицо в своей близкой глубине, над которой она склонилась, опершись о деревянный сруб. Потом взяла коробку с мацой, которую перед этим спрятала внутри заброшенного трактора, и пошла с этой коробкой, испытывая сильнейшее волнение от предстоящей встречи, по переулку, ведущему к дому Маршала. Было ветрено, и белье, которое мать Маршала вывешивала во дворе, перекручивалось и слетало с веревок прежде, чем она успевала закрепить его прищепками.
— Здравствуйте, Мирра Александровна! — сказала Галя, — помочь вам?
— Ой, неужели это ты, Галочка? — искренне обрадовалась она, — заходи! А мне Боря как раз поручил съездить к вам в город, передать вам коробку мацы к Песаху...
Галино сердце заколотилось. Она взяла тазик с прищепками и стала держать так, чтобы Мирре Александровне было удобнее с их помощью вешать одежду.
— А я вам тоже мацу привезла, — сказала она радостно, — из синагоги.
— Да? Ну, расскажи, что нового. Нам-то Боря редко пишет, а тебе, может, почаще?
— Какое там! Он мне сразу после отъезда одно письмо прислал — и все.
— И ты столько времени ждешь? Постой… там, в коробке с мацой, есть и тетрадь какая-то, заклеенная. Это тоже он велел тебе передать. Он столько нам о тебе пишет! Мы уже чувствуем себя так, как будто породнились с тобой...
Галя глубоко вздохнула от счастья, слыша такие замечательные новости.
— А еще — он нам «медузы» прислал, — продолжала мама Маршала, — то есть... мезузы. На дверь чтоб прибить.
— Понимаю, — кивнула Галя.
— Да ты заходи в дом, — пригласила Мирра Александровна, — все, с бельем мы закончили.
Руки ее были обветренные и покрасневшие, потому что и стирала она вручную, и вывешивала мокрое белье на ветру — совсем по-деревенски. Горница внутри была простая, только аккуратная скатерть на столе сверкала белизной, а все остальное выглядело стареньким и потертым. Мирра Александровна ушла в другую комнату и вернулась с картонной коробкой в руках.
— Вот Борина передача для тебя.
— Спасибо. А когда же он сам приедет?
— Сейчас он в Америке, послали его туда в числе лучших учащихся йешивы, — сказала мама Маршала с гордостью.
Галя воскликнула:
— В Америке? Что он там делает?
— На раввина учится... Да он, наверное, все это в тетрадке описал. Ты почитаешь, тебе все станет понятно.
— Но когда же он собирается возвращаться? — снова проявила нетерпение Галя.
— Пишет, что через пару месяцев вернется. Летом у них каникулы.
Вот так чудеса. Маршал в Америке. Хоть стой, хоть падай!
— Я про это никому из станичников не рассказываю, — сказала Мирра Александровна, — пусть думают, что он в Киеве.
...Галя вручила ей привезенную из города мацу, взяла передачу от Маршала и стала прощаться.
— Может, баночку огурчиков маринованных возьмешь? Или помидорчиков? Передашь от меня своей маме! — предложила Мирра Александровна. Галя поблагодарила:
— Да нет, не стоит... Спасибо.
А мать Маршала все-таки снарядила ей банку с соленьями и под конец вспомнила, что у нее нет их телефонного номера.
— Давай я ваш номер-то запишу. Если будут новости, то дойду до почты и позвоню к вам в город, — сказала она. Во всей станице телефон имелся только на почте, в школе да в сельсовете!
Галя продиктовала номер, сердечно распрощалась с Миррой Александровной и направилась к автобусной остановке. Стоило бы, конечно, навестить Анну Романовну и Марину, но все же лучше, пожалуй, сделать это как-нибудь в другой раз... Слишком много событий за один приезд! Забавно вышло: и приехала она в станицу с коробкой мацы, и уехала с мацой. Культурный обмен получился.
Продолжение следует
www.moshiach.ru
|
|
| |
Article Rating | Average Score: 0 Голосов: 0
| |
|
|