Наш Самиздат
Евреи всех стран, объединяйтесь!
Добро пожаловать на сайт Jewniverse - Yiddish Shteytl
    Поиск   искать в  

 РегистрацияГлавная | Добавить новость | Ваш профиль | Разделы | Наш Самиздат | Уроки идиш | Старый форум | Новый форум | Кулинария | Jewniverse-Yiddish Shtetl in English | RED  

Help Jewniverse Yiddish Shtetl
Поддержка сайта, к сожалению, требует не только сил и энергии, но и денег. Если у Вас, вдруг, где-то завалялось немного лишних денег - поддержите портал



OZON.ru

OZON.ru

Самая популярная новость
Сегодня новостей пока не было.

Главное меню
· Home
· Sections
· Stories Archive
· Submit News
· Surveys
· Your Account
· Zina

Поиск



Опрос
Что Вы ждете от внешней и внутренней политики России в ближайшие 4 года?

Тишину и покой
Переход к капиталистической системе планирования
Полный возврат к командно-административному плану
Жуткий синтез плана и капитала
Новый российский путь. Свой собственный
Очередную революцию
Никаких катастрофических сценариев не будет



Результаты
Опросы

Голосов 716

Новости Jewish.ru

Наша кнопка












Поиск на сайте Русский стол


Обмен баннерами


Российская газета


Еврейская музыка и песни на идиш

  
Эстер Кейю Маршалл II (вторая часть)

Отправлено от Anonymous - Saturday, January 22 @ 00:00:00 MSK

Israel51. У КНИЖНОЙ ПОЛКИ

Гите не удалось привести мать в синагогу — ни на Новый год, ни даже на Йом Кипур. В этом смысле пока ее замысел не осуществлялся. Зато в другом она преуспела — порвала с бункером и с блатным кругом «Российской Империи», устроилась на работу в сохнутовскую библиотеку (пригодилась справка о заочном обучении в Институте культуры) и уже месяц как проводила там всю первую половину дня и несколько вечерних часов.

Естественно, что, будучи окружена книгами, она и сама к ним пристрастилась. Получила элементарное представление об еврейской истории, тщательно проработала брошюрку о кашруте, не без интереса полистала учебник идиша. Книгу «Райский сад» — о мистических основах веры — зачитала чуть ли не до дыр и после этого рекомендовала всем посетителям библиотеки.

Ей казалось, что она ведет себя чрезвычайно строго и сдержанно. На самом деле это было не так. В ее манерах угадывалось много от прежней Светки-Российской империи, во взгляде еще был высокомерный снайперский прищур. Ее одежда, хотя и длиннополая, была то облегающей не в меру, то сменялась (как заметила мать) «балахонами» — опять же артистической, неумеренно свободной формы. Гита была на полпути от броской привлекательности к внутреннему изяществу, к своему истинному имиджу, и эта промежуточная ступень характеризовалась самыми разными творческими изысканиями. Поисками подходящей формы для полностью обновившегося содержания.

...На исходе Йом-Кипура, когда она шла домой из синагоги, где провела весь день в посте и чтении молитв, ее сбила машина. Откуда посреди тихого переулка могла появиться легковушка, мчащаяся на большой скорости?

...Она только подумала об этом, как толчок сбоку отшвырнул ее, и над ней внезапно встало широкое темное небо в тучах. Она удивленно уставилась вверх, и только через какое-то время ощутила сильную боль от ушиба. Встать было страшно — казалось, все тело сотрясено. Тут над ней склонился прохожий, кто-то побежал к телефонному автомату...

Доставленная в больницу, она подверглась общему осмотру, который показал только небольшой ушиб тазобедренной кости. В целом, что называется, отделалась легким испугом. Но испуг был не такой уж легкий. Потому что она не знала, случайность ли это или — предупреждение от одного из обиженных ею когда-то «человечков». От одного из них — она догадывалась, от какого именно.

А жить хотелось...

* * *

Володя вложил все свое эстетическое чутье и профессиональные умения в постройку семейной Сукки Нагелей — он, кстати, впервые в жизни участвовал в подготовке к этому празднику и по ходу дела узнавал от Маршала правила, касавшиеся этого особого еврейского шалаша.

Дети Нагеля уже понимали его, бегали по его поручениям вверх-вниз по лесенке, установленной под балконом, где устраивали огромный, человек на сорок, шалаш.

...Засветились праздничные свечи. С началом праздника совпала и суббота, так что встречали ее в шалаше. Кидуш, очередь у ведер с водой, омывание рук на хлеб, рассаживание по местам. Грандиозный сияющий десятисвечник во главе стола. Салаты, рыба, на место которых заступил суп, затем мясо и в самом конце — десерт. Пение. Рассказы. Шалости детишек. Легкая, счастливая усталость. Владимир Федорович положил голову на руки и заснул прямо за столом. Так, вздремнул. Проснулся — и не поверил: неужели это все наяву? Б-же, этот добрый, теплый мир — как сказка.

«Хочу, чтобы у меня в доме так было»

В течение Суккот все ночи не спали — танцевали на улице. Иной раз дождь лил — еще веселее было танцевать. Весь квартал был закрыт для транспорта, на тротуарах толпились нарядные женщины, дети, а посреди улицы — сплошные круги пляшущих мужчин. На одном из угловых зданий — огромный видеоэкран с изображением Ребе.

В Симхат-Тора пили много, однако человеческого облика не теряли, только становились душевнее, понятливее и любвеобильнее. Прыгали, выделывали коленца, кувыркались прямо на асфальте, аккуратно отставив в сторонку шляпу и, у кого были, очки. Пуговицы легко и охотно отскакивали от сюртуков. Молитва шла вприпляску и вприкуску (кидуш распивали на ходу, закусывали передаваемыми поверх голов в картонных коробках печеньями либо колбасой). С Торой обнимались трепетно и сладко, ходили по кругу, прижимая ее к груди. Взрослые — а резвились, точно дети. К утру — спали, валялись где попало по синагоге, с отпечатками чьих-то подошв на спинах пиджаков, со съехавшими мятыми шляпами, с блаженным спокойствием на лицах.

На исходе Шабат-Берешит был фарбренген. Ребе молча оглядывал зал, волны стройного пения вздымались и изменяли пространство, превращая его в более тонкую и духовную субстанцию, размягчая границы и очертания предметов — а может, это просто у Володи стояли в глазах слезы.

Последним переживанием перед отъездом был йехидут — краткое по времени

прохождение по коридору мимо сидящего за столом Ребе — при этом человек останавливался на миг и обменивался взглядом со своей собственной душой. Ребе показывал человеку глубину еврейской души, отраженной в его, Ребе, глазах.

«Ну, Велвл Гецевич, когда же толк-то будет от вас, а? Важны не вы сами — важно то, что вы делаете для других евреев и для Всевышнего. Этим измеряются ваши достижения»

Так прочел Володя во взгляде Ребе. И его тотчас подтолкнули секретари, чтобы двигался по коридору дальше, не застаивался на месте.

«Я — чмо, — явственно сказал Володя сам себе, точно ударенный этой правдой по голове. — На что ушла жизнь? Я не делал ничего из того, что Ребе определяет как важное, стоящее... Только производил материальные ценности. Да и то за деньги»

В один из последних дней их пребывания в Краунхайтсе внезапно разнесся слух, что Ребе выдает доллары — этот обычай из-за состояния здоровья Ребе был ранее отменен, поэтому сообщение вызвало бурю.

Володи не было поблизости — он «сорвался» таки посмотреть немножко Нью-Йорк, рванул по магазинам, по Манхэттэну, на Статую Свободы, опять же, взглянуть... Маршал побежал в Севен-Севенти, встал в очередь — и успел. Ребе выдал ему доллар, взглянул — и Маршал понял: это ему, его семье, его синагоге. Потом рука Ребе снова протянула ему купюру, и Маршалу вдруг подумалось: уж не для Алексея ли? Подумал — и сам удивился, откуда такая определенность в мыслях. Тут Ребе кивнул, подтверждая. Удивлению Маршала не было границ. Алексею полагался доллар! Может, потому что тот так сильно просил, с такой крепкой верой? Больше у Маршала ни о ком мыслей не появилось, и секретари нежно потянули его за рукава, чтобы проходил дальше по коридору.

Надо было попросить еще — для многих других людей! Как же это я так?

Но он осознал, что мысли в тот момент приходили ему в голову не совсем произвольно. Они исходили от самого же Ребе. И, значит, так ему и следовало подумать: обо всех своих — и об Алексее. И все. В день отъезда Маршал с Володей сидели с чемоданами у ступенек особняка, ждали такси и учили «Танию».

...Навеки слово Твое, Всевышний, утверждено в небесах. Поясняет Баал-Шем-Тов: творящая сила действует перманентно, иначе небеса исчезли бы. Постоянно возобновляется творение из ничего. Буквы Б-жьего речения как бы стоят в небе, вызывая его, небо, из небытия к бытию. НЕБО — ИЗ НЕБЫ-ТИЯ — Маршал остановился на этом слове, вслушиваясь мысленно в повторяющиеся звуки. Не-бо-не-бы-быть-или-не-быть.

— Смотри! — почти завопил Володя, — в небо смотри!

Маршал оторвался от книги, взглянул в синее сентябрьское небо, на группу самолетов, носившихся в нем.

Самолеты прошивали объемную крутую высоту, оставляя белые «стежки», которыми выводили цифры и буквы, очевидно, тренируясь в каких-то петлях, маневрируя. Буквы сохранялись в вышине минут на пять-десять.

— Да, я знаю, — сказал Маршал, — вот так же в честь Ребе однажды самолеты вывели на небе по-английски «Любавичер Ребе». Я видел фотографию. А что тебя так удивляет?

Володя принялся ему втолковывать, довольный сделанным открытием:

— «Навечно слово Твое стоит в небесах». Буквы в небе. Я бы не понял, если бы не увидел. Представляешь, как будто специально — именно когда мы с тобой про это учим — пожалуйста, буквы в небе!

Маршал согласился.

— Да, если вдуматься — буквально живая иллюстрация по ходу учебы. Как по заказу.

Хозяева вышли из дому, чтобы проводить их в дорогу. Володя вручил им российский презент, с этой целью и привезенный, Маршал тоже оставил подарок — для детей, и тут показалось длинное лоснящееся черное такси с таким же длинным, лоснящимся, черным негром-шофером.

Белочки, типичная для Краунхайтса мелкая живность, в последний раз махнули хвостиками-пушистиками перед глазами гостей, карабкаясь со своей белочьей-мелочной живостью на ель... Чемоданы рухнули в багажник... Запрыгали, маша руками, видные через окно машины нагелевские детки... Приветливый негр обнажил белые зубы, взглянул в зеркальце и спросил на идише:

— Ву форт мэн? Ин эйр-порт? Гут.

* * *

Гита — ставшая какой-то робкой, испуганной, чуть ли не забитой после имевшего место дорожно-транспортного происшествия — увидела прибывшего из Америки Володю Алесевского в Сохнуте и тотчас отвернулась. Склонилась над ящиком с книгами, чтобы из-за библиотечной стойки ее вообще не было видно. Слышала, как Владимир Федорович бодро здоровается со знакомыми, отпускает свои обычные шуточки, представляла себе то, как он, возможно, отыскивает ее глазами. В конце концов не выдержала — медленно высунула голову, посмотрела.

Он стоял, тут как тут, и выжидающе постукивал пальцами по полированной поверхности. Обросший бородой, как геолог или первопроходчик. Чужой и вместе родной. На голове — фуражка, непритязательная, не вызывающая подозрений в религиозном рвении и сугубо еврейском старании носить головной убор. Вообщем, вполне нормальный Владимир Федорович, которого коллеги по строительной халтуре запросто звали Вовка Алесь.

Поскольку она уже выпрямилась, то ей ничего не оставалось, как встретиться с ним глазами. Поблизости от них не было ни души.

— С возвращением... — любезно сказала она и улыбнулась нейтрально-вежливо.

— Благодарствую. Как здоровье, Светочка? Все в порядке?

— А... Вы слышали...

— Конечно.

— Ничего, это было просто... — она запнулась, замолчала.

— Я узнал только по приезде сюда. Очень испугался. Серьезно — ничего страшного не было? Я вижу, что ты прекрасно выглядишь, но все же...

— Нет, не волнуйтесь, — поспешила успокоить она, — никаких повреждений не было, только толчок в бедро — и падение.

— Я тебя умоляю. Рассказывай, не молчи.

— Если бы на проезжей части были еще машины, они могли на меня наехать, но, к счастью... та легковушка смылась, а когда я пришла в себя, меня уже окружили люди, вызвали скорую.

— Так все цело?

Она улыбнулась одними глазами, пожав плечами, будто удивляясь, к чему вдруг такое беспокойство.

— Ну конечно!

— Я бы хотел проверить. Но, увы, придется с этим подождать до... свадьбы. (Он увидел, как дрогнули ее ресницы, как затуманился взгляд, как разомкнулись сжатые до того губы.) Кстати, в вашем фонде есть что-нибудь почитать про семейную жизнь? — и, не дожидаясь, пока его возлюбленная справится с изумлением от этого, всегда, он знал, нравящегося женщинам напора, — Владимир Федорович повернулся к стеллажам с книгами.

Все последующие пятнадцать минут разговора она не осмеливалась поднять на него глаз. Он что-то спрашивал про книги, просил выписать ему читательский билет. Попутно назначил свидание. Искал ее ответного взгляда — и был очень удивлен, даже задет, тем, что она, согласившись встретиться, упорно смотрела в сторону. В конце концов он почувствовал, что таким образом она наказывает его за что-то. И, вообщем-то, это так и было. Подсознательно она угадывала, что ей (в ее новом амплуа благовоспитанной девушки) следовало обидеться и выразить обиду — что и сделала. В последний раз они расстались на весьма напряженной ноте — разве это забылось им так легко? По сравнению со снайперским прищуром, с откровенным эпилом, который раньше сквозил в ее глазах, это было — небо и земля.

«Светочка, какая ты милая, женственная» — подумалось Владимиру Федоровичу. Теперь ему хотелось ее завоевывать...

До такой степени хотелось, что он позвонил своей бывшей подруге, редкие встречи с которой скрашивали дотоле его одиночество, и без лишних эмоций объявил, что между ними все кончено. Как странно! Она очень подходила ему — и возрастом, и мягким, нетребовательным характером. О любви там речи не было, но что-то очень простое, насущное и вместе с тем негрубое этими отношениями достигалось. И вот он нанес этой женщине удар, бросил ее без всяких объяснений.

— Вера, если тебе что-нибудь понадобится починить в доме, я всегда буду рад заскочить... — зачем-то соврал он, не зная, как закончить телефонный разговор.

Она всхлипывала, потом бросила трубку.

«Ну, и к лучшему, — принялся внушать себе совестливый Владимир Федорович. — Все равно рано или поздно зашли бы в тупик».

Он постоял с трубкой в руках, хотел было перезвонить — утешить как-то еще, получше. Но передумал. Что тут утешать? Жизнь — она такая.

52. ЗАРЯ МОШИАХА

Он не без волнения шел на встречу со своей молодой любовью, чье имя так и не захотел переменить, именовал ее по-прежнему Светочкой. Они встретились на набережной, сели на скамеечку с исчерченной спинкой. После Америки, особенно после подавляющего воображение ночного Манхэттэна, все ростовское теперь стало казаться Владимиру Федоровичу родным и милым. Плыла бледная луна, дробившаяся на несколько лун в разрыхляемой теплоходом темной воде. Пахло рыбой и дынями. Над Доном несся джаз, дребезжа. Мелко светились огни хуторов и станиц на том берегу. Деревья вдоль набережной не спеша расставались с листьями.

— О чем с тобой говорить — не знаю, — констатировал Владимир Федорович, глядя на ее бледное от лунных бликов лицо, — о делах — рано, о чувствах — поздно.

— Почему?

— Потому что с чувствами все и так понятно.

— Да? А что именно?

— Милая, не провоцируй меня. Мне раввин запретил все, что может привести нас с тобой к нежелательной близости. А я раввина уважаю. Она предпочла молчать, предоставила ему проявлять инициативу. И он осознал, что поговорить о чувствах все-таки необходимо. Начал объяснять ей, что раньше — боялся ее. Боялся ее молодости, хищности, агрессивной красоты и манер. Более того — аморальности. Сильнее всего в нем был страх, что она даже не видит разницы между моральным и аморальным. Поэтому прогнал ее, хотя это было ему отнюдь не легко. Он не знал, есть ли в ней другая душа, кроме насмешливой и наглой, кошачьей. Когда собрался в Америку, то решил, что никогда больше не возобновит с ней каких бы то ни было отношений. Вернувшись, почему-то растаял. Дал себе и ей еще один шанс. Просто посмотреть — возникнет ли какое-то чистое чувство?

«Ну, и что же? Возникло? Правда, я... изменилась?» — чуть не сказала она, но промолчала, чтобы не напрашиваться на комплименты.

— Светочка, я, наверно, люблю тебя... — при этих его словах она посмотрела на него обиженно. Что за «наверно»? Однако он не смутился и продолжал в том же легковесном тоне: — Во всяком случае, я охотно поддаюсь впечатлению, что ты чиста и прекрасна. Дури меня всю оставшуюся жизнь, но только делай это от всей души...

— Володя, что ты говоришь? Это у тебя шутки такие, да?

— Да. Я не умею быть серьезным. Впрочем, попытаюсь. Давай обсудим наши жизненные цели... Тору, заповеди...Знаешь, это будет интересный эксперимент — вдруг превратиться в религиозную парочку. И как это нас с тобой угораздило втянуться во все это? Ты сама-то понимаешь?

— Видишь, и такое бывает... Когда мы подписывали у раввина в кабинете наш контракт, то, насколько я помню, не воспринимали этого всерьез... Но... — Но в каждой шутке есть доля шутки. — Ну, да...

Она отвела взгляд. Не потому, что ей было неприятно на него смотреть. Наоборот, было очень даже приятно видеть его проголодавшиеся глаза.

...Услышав от жены раввина первый вводный урок по «чистоте супружеской жизни», Гита была ошеломлена.

Оказывается, того стыда, который она испытала на прежних этапах своего религиозного становления, Всевышнему было мало, и Он поддал ей еще кусок информации, который поверг ее в изумление. Видимо, чем больше познаешь законы Торы, тем большая нравственная высота от тебя требуется, и тебя обжигают этим стыдом, чтобы очистить и поднять...

Только теперь, вдумываясь в суть чистоты, она поняла, как грязна была раньше. Более всего грязны были глаза. Они видели в бункере столько всего... Она чуть не сошла с ума от потрясения, от ужаса за свое прошлое. Ее колотило, как в лихорадке. Маршалу пришлось провести с ней ободряющую беседу.

— Я тебя отлично понимаю, — успокоил он ее, — я объясню тебе, почему именно сейчас ты так переживаешь.

Смотри. Вот, к примеру, скатерть. Так себе, грязненькая, в пятнах, но ничего страшного в этом нет, потому что пользуются ею люди неприхотливые, которым чистота не важна. Вдруг в их дом заходит важный человек и сообщает, что скоро к ним заедет... царь. Начинается суматоха. Все принимаются наводить чистоту. Стирают скатерть, оттирают до последнего пятнышка. И все равно, даже когда она так чиста, как не была еще ни разу, — этого недостаточно. Ведь царь будет у них в гостях!

Это — пример. Теперь разберемся в твоей ситуации.

Ты еще никогда не жила так целенаправленно и правильно, в полном соответствии с законами Торы, как сейчас. Так ведь? Ну вот. У тебя появилось осознание присутствия Всевышнего. Объективно говоря, ты приобрела сейчас такую высоту и чистоту, которая тебе раньше и не снилась. Но именно потому что ощущаешь присутствие короля — приходишь в состояние паники и клянешь себя на чем свет стоит. Это абсолютно нормально, естественно. Твоя требовательность к себе завышена, но и это похвально.

— Что я должна делать, чтобы успокоиться?

— Прекрати думать о себе. Это самоедство иной раз — форма эгоизма. Будь занятой нуждами других людей, мицвами — я уверен, что ты и так достаточно это делаешь, так забей себе голову именно этим. Как у тебя с изучением законов невесты?

— Жуть.

— Что, так сложно?

— Нет.

— А в чем дело? Моя жена тебя плохо учит?

— Учит она хорошо, но... меня бесит ее невинное, спокойное отношение ко всему. Эта непорочность. Я завидую. От этого у меня и паника. У нее все так чисто!

— Ну, знаешь...— Маршал развел руками.— Вот уж не думал, что это кому-то помешает. Но для чего тебе сравнивать себя с ней? Сравнивай себя с собой, с твоим прежним уровнем — тогда налицо прогресс. Огромный, невероятный прогресс. Как написано в Тании: «Этхапха хашоха ленеора». Превращение тьмы в свет. Разве не приятно?

— Нет! — однозначно заявила Гита.

Маршал погрузился в размышления.

— Ладно. Тогда расскажу тебе историю, которая произошла с одним человеком. Он тоже мучился из-за каких-то фрагментов своего прошлого, которые ему очень мешали психологически. Пришел к Ребе на йехидут. Ребе говорил с ним сначала — не помогло. Тогда показал на практике. Знаешь как? А вот как: встал, отступил назад, разбежался и перепрыгнул через письменный стол. Человек был изумлен. А Ребе спросил: как вы думаете, если бы я не разбежался, я бы смог так прыгнуть? Тот ответил: Нет. Ребе сказал: Вот так и в вашей ситуации. Вы разбежались и прыгнули. Все дурное в прошлом было как трамплин или разбежка, чтобы выше прыгнуть. Там, где стоят баалей-тшува, не могут стоять цадики... И, как ты думаешь, человеку это помогло?

— Помогло... — произнесла Гита нерешительно. Подумала с минуту и спросила:

— А что — Ребе прямо так — и прыгнул?

Она переводила взгляд с портрета Ребе на Маршала, как бы прикидывая, мог ли такой человек — взять и прыгнуть...

* * *

— Раввин, — сказал нетерпеливый Владимир Федорович, — поставьте нам эти четыре палки с балдахином, именуемым хупой, и делу конец. Мы слишком долго ходим вокруг да около.

Маршал ответил не сразу. Он как раз был занят подсчетом огромных расходов, в которые обошлось пребывание в синагоге четырех израильских юношей, и это сказалось на его раздражительном ответе другу.

— Вы уже полностью осуществили ту программу, которую собственноручно подписали? Кошер, шабос, посещение уроков Торы — уж не помню, что мы там еще указали... Надо заглянуть в сейф.

— Боря, — возмутился Владимир Федорович, — ты меня достал с твоей идейностью. По-моему, мы уже сделали больше того, что обязались. Маршал все еще не поднимал глаз от своих расчетов. Он любил считать сам, а потом проверять с помощью калькулятора.

— Я стал религиозней Римского папы, — заявил Володя. И сразу все испортил. Маршалу показалось, что за его шутливым тоном стоит неуважение к Торе, заповедям, кошерному образу жизни...

— Если ты говоришь, что я тебя «достал», — отозвался он, — то, может, лучше поезжайте к другому раввину, более опытному, такому, который не боится взять на себя ответственность — и пожалуйста, пусть он вас женит. Да, я зануда, это верно. Но мне скандалы и разводы в общине ни к чему. Придите по-человечески, отчитайтесь о проделанной работе, и, если у вас на самом деле все так ясно, как ты говоришь, то я вас с удовольствием поженю.

— Почему другим ты делаешь хупы и ничего от них не требуешь, кроме документов и свидетелей? — удивился Володя.

— Неужели не ясно. Потому что с них НЕЛЬЗЯ потребовать. Для них — обратиться в синагогу и провести обряд — уже подвиг!

— Ну, а мы — что, какие-то особые, что ли?

Маршал взорвался.

— И это мне говорит человек, побывавший в Севен-Севенти? Тебе непонятно самому, что с тебя особый спрос?? Кроме того, — добавил он более спокойным тоном, — при заключении брака должна быть честность с обеих сторон. Иначе может иметь место «мехак таут», ошибочная сделка.

— Что может быть нечестного с моей стороны? — удивился Володя. Маршал пожал плечами.

— Не нечестного, а... недоговоренного. То, что у тебя есть дочь, твоей невесте известно?

— Конечно.

— Ладно. Но, кроме того, надо объяснить, какие суммы денег ты хочешь ежемесячно отстегивать для первой семьи. Это, знаешь ли, женщинам всегда интересно...

— Я как раз собирался...

Наступило молчание. Володя посмотрел на часы.

— А почему ты так в ней уверен? — задал Маршал самый страшный вопрос, — то есть почему ты уверен, что она будет тебя любить и не бросит? Вроде бы уже обо всем поговорили, аудиенция подходила к концу — и на тебе, такой крутой поворот. Алесевский помрачнел.

— Ты это к чему? — спросил он.

— К тому. Сам знаешь. Я понимаю, ты не коэн, тебе отроковицу искать не нужно, но...

Алесевскому захотелось задышать грозно, взять собеседника за грудки и швырнуть куда-нибудь, например, на корзину с канцелярскими бумагами.

— Ну, дальше, — сказал он.

— Прикинь сам: она — баба, как будто из кино. Из крутого боевика. Но тебе же с ней не кино делать. Думаешь, она будет с тобой считаться, уважать твои желания, преодолевать трудности совместной жизни? А тут еще религия. Я лично не знаю, насколько хватит ее религиозного запала. Так что все это очень проблематично.

Алесевский был сбит с толку. В словах молодого раввина слышалась суровая правда, и ему просто стыдно было, что он сам, взрослый дядя, под таким углом зрения на дело не взглянул.

— Она вроде бы хочет начать новую жизнь, во всех отношениях, — пожал он плечами.

— Я думаю, что это желание у нее искреннее, — сказал Маршал, — я только не знаю, будет ли этих благих намерений достаточно для построения семьи, тем более семьи по Торе.

Алесевский молчал.

— Что ты предлагаешь? — сказал он.

«Прекрасно. Дошел до кондиции», — подумал Маршал. Когда человек осознает, над какой пропастью занес ногу, и просит совета, то тогда — и только тогда — приходит подходящий момент, чтобы этот самый совет дать. Совет не должен быть непрошеным. В идеале совет также не должен быть бесплатным. Но на сей раз не будем взимать положенную плату...

— Где вы будете жить? — спросил Маршал вроде бы ни с того ни с сего.

— Посмотрим, не знаю еще. У меня, в принципе, есть родительская квартира на Нариманова — пустая.

— Я вот о чем подумал, — сказал Маршал, — не послать ли вас обоих в Кишинев...

— Послать?

— С почетной миссией. Поучиться у тамошнего раввина, который, в отличие от меня, убелен благородной сединой. Пройти все первые, самые трудные, этапы семейной жизни, будучи у него под крылышком. А потом взять самим какой-нибудь молдавский городок — он вас направит. И будете вести общину. Алесевский ничего не понял.

— Куда вести?

— К заре Мошиаха.

Он окончательно запутался.

— Слушай, дай людям пожениться по-человечески, не морочь голову...

— Нет, ты сначала выслушай, потом будешь отказываться. Кишинев — город благословенный. Потому что в хороших руках. Вы бы там поднялись на очень высокий уровень, и ты, и Гита. Вам было бы на кого равняться. Мы ведь с Галей все-таки самоучки. А рэб Калмэн — настоящий, урожденный хабадник, и знания его просто исключительны. Он даже книги пишет. Подумай о моем предложении, я прошу тебя. Я говорю это не потому, что вы оба мне надоели. Хотя и это, в принципе, правда...

Продолжение следует


www.moshiach.ru

 
Повествующие Линки
· Больше про Israel
· Новость от Irena


Самая читаемая статья: Israel:
М.Генделев. Два стихотворения.


Article Rating
Average Score: 0
Голосов: 0

Please take a second and vote for this article:

Excellent
Very Good
Good
Regular
Bad



опции

 Напечатать текущую страницу  Напечатать текущую страницу

 Отправить статью другу  Отправить статью другу




jewniverse © 2001 by jewniverse team.


Web site engine code is Copyright © 2003 by PHP-Nuke. All Rights Reserved. PHP-Nuke is Free Software released under the GNU/GPL license.
Время генерации страницы: 0.059 секунд