Наш Самиздат
Евреи всех стран, объединяйтесь!
Добро пожаловать на сайт Jewniverse - Yiddish Shteytl
    Поиск   искать в  

 РегистрацияГлавная | Добавить новость | Ваш профиль | Разделы | Наш Самиздат | Уроки идиш | Старый форум | Новый форум | Кулинария | Jewniverse-Yiddish Shtetl in English | RED  

Help Jewniverse Yiddish Shtetl
Поддержка сайта, к сожалению, требует не только сил и энергии, но и денег. Если у Вас, вдруг, где-то завалялось немного лишних денег - поддержите портал



OZON.ru

OZON.ru

Самая популярная новость
Сегодня новостей пока не было.

Главное меню
· Home
· Sections
· Stories Archive
· Submit News
· Surveys
· Your Account
· Zina

Поиск



Опрос
Что Вы ждете от внешней и внутренней политики России в ближайшие 4 года?

Тишину и покой
Переход к капиталистической системе планирования
Полный возврат к командно-административному плану
Жуткий синтез плана и капитала
Новый российский путь. Свой собственный
Очередную революцию
Никаких катастрофических сценариев не будет



Результаты
Опросы

Голосов 716

Новости Jewish.ru

Наша кнопка












Поиск на сайте Русский стол


Обмен баннерами


Российская газета


Еврейская музыка и песни на идиш

  
Михаил Хейфец. Ханна Арендт судит ХХ век. Продолжение

Отправлено от Anonymous - Friday, March 18 @ 00:00:00 MSK

Tradition
ТАЙНАЯ ПОЛИЦИЯ


Ядро власти – это тайная полиция. Почему не другая силовая структура, не армия, например? Потому что даже при тоталитаризме армию воспитывают для борьбы с внешним врагом, и ей трудно смотреть на свой народ глазами иностранного завоевателя. Но поскольку ведь чужие народы тоже рассматриваются как свои, но взбунтовавшиеся, власти предпочитает использовать для исполнения поставленных задач не армию, а именно полицию.

Первая стадия в ее работе при тоталитаризме состояла в обучении населения массовому шпионству, когда сосед доносил на соседа. Этап заканчивался с гибелью оппозиции: в Германии примерно в 1935 году, в СССР – где-то вскоре после 1930 года. После уничтожения оппозиции террор становится «конституцией режима». Силовые подразделения тайной полиции используются не для обеспечения безопасности в стране, а для воплощения в жизнь тотального господства вождя над нею. Главное различие между обычной полицией и гестапо-гебистами состояло как раз в том, что последние не нуждались в выведывании скрываемых мыслей, не злоупотребляли испытанным и любимым методом обычных спецслужб – провокацией (что, конечно, не значит, будто провокациями, скажем, в истории сталинского СССР не занимались – однако обычно их осуществляли через партийные ячейки, и называлось сие действо «политическим зондажом для изучения общественного мнения»).

Провокация становится необходимой, когда простого подозрения властям не хватает для чьего-то ареста и осуждения. Но она – лишняя роскошь в условиях тоталитарного правления. Еще до захвата власти, заранее определяется, кто же будет для Движения «объективным врагом»! Евреи в Германии или лица, принадлежавшие к «бывшим» (привилегированным сословиям царской России), вовсе не подозревались властью в каких-то прямо враждебных действиях. Нет, они объявлялись «объективными врагами» изначально, в силу самого факта их бытия на свете. Вот – в доказательство - отрывок из речи на похоронах Гейдриха, главы Службы безопасности: «Он рассматривал своих оппонентов не как личности, а как носителей угрожающих государству тенденций, следовательно, как лиц, находящихся вне национального сообщества»!

Понятие «объективный враг» считалось важным при тоталитарных режимах. Если б речь, например, шла только о евреях или только о буржуазии, можно было бы, истребив их всех до единого, вернуться затем к нормальной жизни. Но так не могло произойти: новые обстоятельства открывали для партии все новых «объективных врагов». Уже в 1941 году гитлеровцы стали готовить тотальное истребление поляков: предполагалось ввести изменение их имен, если они будут похожи на немецкие, выносить полякам смертные приговоры за связь с германской женщиной, обязать поляков носить бирку «Р» - т. е. ввести все меры, что ранее предшествовали истреблению евреев.

Большевики начинали с поляков или «кулаков», потом принялись за немцев Поволжья, потом за крымских татар, потом за своих военнопленных, потом за российских евреев… Выбор «врагов» не был произволен, он служил и для пропаганды, а потому должен был смотреться все-таки правдоподобным. Но по сути «объективный враг» был необходим всегда, он именно считался «препятствием, которое мешает движению», а движение составляло суть режима. Значит, надо, чтоб обязательно кто-то ему мешал…

В обычных режимах тайные службы «владеют информацией» и, вследствие этого, обладают некоторым влиянием на своих боссов от политики. Тайная полиция тоталитарного режима напротив всецело подчинена воле фюрера-вождя: только он решает, кто будет на очередном пленуме назначен в «объективные враги» (таким врагом, кстати, могла оказаться сама тайная полиция: и при Сталине сие бывало не раз!). Поскольку чиновники МГБ-МВД лишены права на провокации, они оказываются полностью зависимыми на своих полицейских постах от политиков. Тайная полиция в тоталитарной стране теряет те привилегии, которые она имела при деспотических режимах и выполняет обязанности особой армии – проводит в жизнь волю политических инстанций. Ее нормальная задача не раскрывать преступления, а быть наготове, если правительство решит арестовать ту или иную группу населения («в отличие от охранки, бывшей государством в государстве, ГПУ является отделом советского правительства». Сталин).

Конечно, у тайной полиции имелись некоторые преимущества: только кадры ГПУ, например, знали, какая политическая линия в данный момент проводится. Например, только представитель НКВД-МГБ на заводе, получившем внезапный приказ из Москвы – увеличить производство труб! – знал точно: нужны Кремлю на самом деле трубы или просто нужен повод для ареста директора? Или вообще собираются ликвидировать все руководство отрасли? Или – это повод для начала «чистки»?

Одно из преимуществ умножения спецслужб, принятого как метод и в Москве, и в Берлине, - возможные подвижки в самих органах исполнения. Скажем, поначалу в Кремле еще и сами не решили – нужны им трубы или нужна новая «чистка»? Любое решение можно сменить в любую минуту: один отдел подготовит на директора наградные документы, другой – ордер на арест. Можно выполнить, когда будет нужно, и сразу несколько противоречивых решений одновременно…

Конечно, сотрудники советских спецслужб не интересовались, что действительно происходило в мозгах их жертв: их роль соответствовала уровню роботов-исполнителей вышних приказов. Но зато даровали - в виде возмещения - огромный престиж в обществе, какого не было ни у одной спецслужбы в мире никогда ранее, да плюс особо заботились об их материальном положении.

Арендт обращает внимание на «замену подлинного преступления возможным правонарушением». Скажем, относительно бывших партийных вожаков Сталин мог рассуждать примерно так. В случае международного кризиса они попытаются меня свергнуть? Наверно. Обвиним их в намерении это сделать. Смена правительства во время войны ослабит военную мощь Красной армии? Конечно. Гитлер может их вынудить подписать невыгодный для нас мир? Возможно. Значит, они виновны в том, что вступили в сговор с Гитлером и отдали ему, например, Украину…

А вот рассуждения видного юриста тогдашней Германии: «Невозможно обозначить в законе полный перечень опасных для государства действий, ибо нельзя предвидеть, что сможет ему угрожать в будущем».

«Все возможно» – и, значит, любое преступление, которое придет в голову вождя, должно быть раскрыто и наказано. Особое внимание Арендт обращает на то, что полиция не имела права сама спровоцировать преступление – это считалось прерогативой политика. (Известно, например, что крупнейшие полицейские акции в послевоенном СССР - «ленинградское дело» 1948 года или «дело врачей» 1953 года – были придуманы в аппарате ЦК, вопреки сопротивлению руководителей тогдашнего МГБ). Секретные службы считались лишь исполнителями воли политиков.

Сохранилось, однако, у них нечто общее с обычными спецслужбами. Те всегда наживались на своих жертвах, если это оказывалось возможным. Часто подозреваемого, бывало, арестовывали на основании его способности к совершению преступления. Ханна Арендт, скажем, приводит любопытный казус из мемуаров обер-прокурора Святейшего Синода Победоносцева. Некая госпожа почти проиграла дело, которое против нее вел адвокат-еврей. Она попросила помощи у друга, генерала Черевина, начальника царской охраны, и тот рассказал Победоносцеву: «Этой ночью я приказал арестовать этого проклятого еврея и держать под арестом как политического подозреваемого. В конце концов, не могу же я одинаково относиться к друзьям и к какому-то грязному еврею, который, возможно, сегодня не виновен ни в чем, но был же виноват вчера и будет виновен завтра!»

Возможность за счет жертв пополнить «бюджет», начиная с такого вот дружеского подкупа и кончая прямым вымогательством, считалась законом жизни у любых секретных служб в прошлом (вот пример: следственная комиссия генерала Батюшина по борьбе с германской разведкой занималась в 1916 г. вымогательством взяток у евреев-фабрикантов, арестованных по обвинению в продаже сахара в Турцию (через Иран); и «наводчиком» на богатых обвиняемых, прямым посредником между евреями и их следователями служил полицейский полковник, знаменитый провокатор-выкрест Манасевич-Мануйлов).

Отдадим должное: Гиммлер пытался вполне человеческим поползновениям как-то противодействовать: «Мы имеем моральное право уничтожить еврейский народ, который намеревался уничтожить нас (sic! М. Х.), но мы не имеем права обогащаться, будь нашим приобретением шубка, часы, одна марка или пачка сигарет». Но, конечно, его ведомство все равно прилично зарабатывало на жертвах: напомним хотя бы, что оно продавало рабов военно-промышленному комплексу Шпеера - поштучно, получая плату за каждую голову. И в СССР аппарат внутренних дел содержался в значительной мере на отчисления от зарплаты зэков (на сленге это называли «налогом за проволоку»). Цитата из воспоминаний бывшего офицера, а потом политзэка Ф. Кудрявцева: «Хозяева зон чаще всего были пьяницы и развратники, не брезговавшие обворовывать заключенных: присваивать отобранные вещи, приходить на службу с пустыми кошельками, а уносить их туго набитыми, уносить все лучшее из продуктов, отпускавшихся на полуголодное питание заключенных. Многие пользовались бесплатным трудом, чтобы разводить для себя сады, огороды, строить дачи. Заводить мебель. Молодые и красивые тоже были их добычей» («ГУЛАГ...», стр. 91).

Другая особенность в работе «органов»: поскольку надзор за культурными нормами приводил к пересмотру планок, то сегодня могли уничтожить деятелей, чьи мысли вчера считались вполне ортодоксально-коммунистическими (или нацистскими). Скажем, расстреляли критиков РАППа (Российской ассоциации пролетарских писателей), которые долго считались образцами правоверности и подвергали грубейшим и хамским «чисткам» всех литераторов, несогласных с ними. Вообще, поскольку каждый человек одарен природной способностью размышлять, значит, время от времени он может поменять свое мнение и, следовательно, в тоталитарной стране естественным образом всегда считался подозреваемым (известен анекдот, как следователь МГБ говорит свидетелю: «Вы называете себя только подозреваемым? Подозреваемые вон там, - показывает за окно, - они вон там ходят, а раз вы здесь – вы уже виновны!»).

Ханна Арендт старается быть объективной. Например, она признает, что «регулярный отстрел» чиновников приводил к немалым достоинствам в работе администрации: чиновники всегда оставались молодыми и, следовательно, энергичными; уничтожались такие профессиональные ценности, как старшинство и заслуги, исчезала естественная лояльность старших к младшим, и это делало младших послушными роботами приказов вождя! Да и проблема безработицы решалась сама собой… В 1939 году Сталин с удовлетворением отметил: «Партия смогла выдвинуть на руководящие посты в сфере государственной или партийной работы более пятисот тысяч молодых большевиков». Это весьма похоже на «вычищение» евреев в Германии, которое делало каждого немца, получившего работу вместо еврея, сообщником «партии и вождя». В СССР это назвали бы «единством личных и общественных интересов»: каждый работник занимал место в обществе благодаря патронажу политического режима, а когда заинтересованность режима в нем иссякала (по какой-либо причине), режим опять заботился о нем – исключал из списка живых…

Произвольность репрессий отрицала человеческую свободу эффективнее, чем могла сделать любая тирания в мире. Ведь при тирании свобода мыслить для тех, кто готов рисковать жизнью, все же не отменена! А при тоталитаризме кара борца за свободу была такой же, как у совершенно ни в чем неповинного человека. Если бы у Гитлера хватило времени, то немец, страдавший пороком сердца, делил бы участь с советским коммунистом или германским евреем. Сходным образом ни в чем неповинные зэки советских лагерей 30-40-х гг., карались столь же сурово, как истинные борцы с режимом в первые годы советской власти. Все они были «объективные враги», все - «социально-опасные лица».

Еще одна особенность системы - уничтожалась память о жертвах. Арестованный должен был считаться как бы умершим с момента ареста. Жертва чудодейственным образом никогда не существовала! У нее нет тела, у нее нет могилы, у нее нет даты гибели… (Вот типичный документ новейшего времени – письмо СПбуправления ФСК, т. е. питерской Федеральной службы контрразведки, преемницы НКВД-МГБ, в ответ на запрос общества «Мемориал»: «Сведениями о местах расстрелов и захоронений граждан, осужденных в высшей мере наказания в период с 1917 по 1937 год Управление не располагает. Замнач Управления В. Л. Шульц». Замечу, что и сведения о местах захоронений лиц, казненных, начиная с августа 1937 г., у Управления тоже оказались зыбкими и приблизительными. Эту тайну, оказывается, они сохраняли даже от своих работников…). Здесь -отличие от любых убийств в прошлом: даже Нерон дозволял сочинять христианские мартирологи, даже церковь разрешала хранить память о казненных еретиках. Тайная же полиция в XX веке хранила мистический секрет – бытие своих концлагерей уничтожения. И сотрудников гестапо не допускали в них без спецразрешения! В сталинском же СССР все знали: людей арестовывают, они виновны или они невиновны, каждый мог думать об этом по-своему, но для них выстроены лагеря… Всё! Каждый знал, что говорить на эти темы есть наказуемое деяние, а то, о чем запрещено говорить, приобретало ореол кошмара… Только сотрудники органов обладали каким-то знанием сей великой тайны. И не предавали ее, даже попадая сами на нары лагерей. Настоящий секрет тоталитарного мира был укрыт от собственного народа не менее надежно, чем от иностранцев.

Вот почему таким невероятным обвалом для советского общества явилась публикация рассказа А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» в «Новом мире», а потом сам- и тамиздатское исследование «Архипелага Гулага»...

Почему трудно разоблачить тоталитарный режим? Потому что «нормальные люди не знают, что все возможно» (эпиграф из книги узника нацистских лагерей Давида Руссе к этому разделу). Они отказываются верить своим глазам и ушам, когда сталкиваются с чудовищами, будто позаимствованными кем-то из фантастических книжек и воплощенными в реальные структуры – тайные организации и прочая, и прочая… В это неспособны поверить не только люди из постороннего мира, но и население собственной страны. Нацисты знали и учитывали эту защитную реакцию человеческих мозгов. В докладе Розенбергу об убийстве пяти тысяч евреев в 1943 году было сказано: «Представим, что же случится, если эти события будут известны и использованы другой стороной. Скорее всего, распространение информации не имело бы никаких последствий. Люди, услышавшие и прочитавшие про это, просто были бы не готовы во все такое поверить».

Здравый смысл, выработанный историей, отказывался воспринять безумие идеологических выдумок, и его, здравый смысл, искусно и активно в заблуждении поддерживали – утаивали факты, цифры, любую статистику. «Хитрая статистика фиксировала смертные случаи настолько своеобразно (отдельно – смертность в зонах, отдельно – на производстве, отдельно – в больницах, отдельно – при побегах, отдельно в тюрьмах, отдельно в колониях и пр.), что до сих пор (в 2000 году! – М. Х.) установить точное количество погибших заключенных не представляется возможным», - отмечает исследовательница Иванова («ГУЛАГ...», стр. 54). А если что-то просачивалось, это могли быть только живые свидетельства, документы личные, а потому и по определению непроверяемые, ненадежные источники. Им полной веры не было: здравому смыслу они всегда казались безумными преувеличениями психически уде сдвинувшихся от пережитых страданий персон!

ТОТАЛЬНОЕ ГОСПОДСТВО


Суть и цель тоталитаризма, как понимала Ханна Арендт, состояла в том, чтоб свести все бесконечное множество человеческих индивидуальностей к общему знаменателю и таким способом достичь единства и гармонии в мире. Требовалось сделать каждого человека на земле этакой совокупностью навечно зафиксированных психических и физических реакций (рефлексов), а уж если возникнет нужда – заменить сию совокупность на другую, но обязательно единообразную. В конечном итоге – соорудить новый вариант «гомо сапиенс», напоминающий всех других представителей фауны, свобода которых сводится к сохранению ими своего вида. Гитлер так и говорил: он «стремится к созданию условий, где каждая личность знала бы, что живет и умирает ради сохранения своего вида». Или - метафорически: «Муха откладывает миллионы яиц, и все они погибают. Однако мухи остаются».

Так вот, лагеря видятся Арендт лабораториями, где еще до завершения мировой революции проводят опыты идеологов-исследователей по выведению новой породы «человека разумного», лишенного свободы выбора и самопроизвольных поступков, – словом, даже не совсем животного, потому что «собака Павлова, евшая по звонку, а не от голода, - все-таки животное ненормальное» (ibid, стр. 569). Подобный эксперименты можно было осуществлять только в лагерях, и лагерь являлся фокусом, в котором собрали все возможности, все действия, все замыслы тоталитарной системы.

Пишущим о лагерях уничтожения иногда самим кажется, что «это невозможно, такие вещи не могут быть правдой… Это кошмарный сон, привидевшийся мне». Вот разговор узников из книги Давида Руссе:

- Кто не видел своими глазами, не поверит. Сами-то вы до лагеря принимали всерьез слухи о газовых камерах?

- Нет.

- Видите! И все так… Многие люди… даже в Биркенау, стоя прямо перед крематорием, за пять минут до отправки в подвал, все еще себе не верили».

Это тоже оказалось открытием нацистов (и коммунистов, добавлю я к суждению Ханны Арендт): сама безмерность преступления делала его невероятным для мира. «Успешная ложь должна быть такой чудовищной, чтоб никто не поверил, что так можно солгать» (Гитлер). В нацистских листовках много раз повторяли, что евреев будут уничтожать, как клопов - с помощью отравы! «И никому это не мешало им НЕ ВЕРИТЬ» (ibid, стр. 570).

Ведь в каждом из нас сидит либерал, пропитанный здравым смыслом. И для всего наш здравый смысл найдет исторические примеры. Например, массовые казни – они же сродни революционному якобинскому террору… Хотя массовые (по-настоящему!) казни начинаются лишь тогда, когда внутреннее сопротивление уже было подавлено... И мы начинаем себя убеждать: «Какая бессмыслица! Ведь террор уже никого не устрашает»… Или – «что ж делать, революция пожирает своих детей» (хотя все «дети революции» давным-давно уже сожраны и отрыгнуты). Агрессивные войны? Да, но когда же их не было? Погромы? Что ж тут нового, да в Америке или Австралии целые народы истребляли. Концлагеря? В Южной Африке и Индии практиковалось «содержание под стражей нежелательных элементов с целью защиты»…

Нет ничего нового под луной, все старое и было использовано нацизмом и коммунизмом. С одним, но чрезвычайно новаторским отличием! Былой принцип «Все позволено» превратился в новый девиз: «Все возможно!» Его особенность, которая сбивала с панталыку любых здравомыслящих людей, – именно бескорыстие, именно отсутствие всякой выгоды для «начальства» от совершаемых злодеяний. И добрый здравый смысл был не в силах смириться с тем, что столь невероятные злодейства можно совершать по бескорыстным, по «непрактичным», по чисто идейным мотивам. Это превосходило нашу способность понимать мир! Это не укладывалось ни в один из разрядов преступлений, которые мы знали из опыта человечества, из его книг.

Скажем, массовое, как бы заводское, конвейерное производство трупов мы все-таки хотим представить себе «убийством людей». Мы пытаемся понять своим творческим воображением психологию узника и психологию палача в лагере – там, где психологию участников вполне сознательно разрушили, до самого фундамента уничтожили, где суть получаемого продукта – именно неодушевленные люди, чью психологию невозможно понять, как, например, людям невозможно понять психологию рыбы или насекомого. «Человек, прошедший лагерь, не становится лучше или хуже… Из ада не может получиться ничего благого. Убийство есть лишь ограниченное зло – обычный убийца не посягает на прошлое жертвы, на память и горе близких людей. Обычный убийца разрушает жизнь, но не факт существования человека» (ibid, стр. 573). Нетрудно увидеть, что теоретические рассуждения Ханны Арендт точно совпадают с неведомыми ей, конечно, но живыми ощущениями старого колымского лагерника Варлама Шаламова.

Подлинный ужас лагерей не сразу был виден постороннему взору во многом из-за разности категорий, на которые разделяли зэков. Скажем, в Германии имелись и привилегированные зэки – жители скандинавских стран (привилегированные – по расовым мотивам), далее следовали французы, бельгийцы («указаний на уничтожение не поступило»), славяне («уничтожение в обозримом будущем»), евреи («уничтожение немедленно»). В СССР тоже имелись, во-1-х, работяги, уничтожаемые без особого умысла, случайно, время от времени, потом шли узники особых лагерей, где уровень смертности полагался высоким, наконец - особые учреждения, где должны погибать все до единого (типа Катыни). Согласно томам «Ленинградского мартиролога», во Внутренней тюрьме Ленинградского управления НКВД в течение 15 месяцев (с сентября 1937 г. по ноябрь 1938 г.) ежедневно, не исключая выходных и революционных праздников, расстреливали примерно по сто тридцать человек, по жертве каждые десять минут – это непрерывно 24 часа в сутки! А ведь питерский «Большой Дом» был и не самой большой расстрельной тюрьмой в СССР!

Действительный ужас – как раз не в убийствах, история знала их много. Ужас состоял в обезличенности убийств: человек погибал, как комар. Мог умереть от пыток, мог просто от голода, а мог потому, что лагерь переполнен и надо от «лишних» освободиться… А иногда приходило спасение – с тем же случайным основанием: кто-то вдруг приказал «снизить смертность», такое тоже бывало! Скажем, когда из 136 тысяч узников по дороге в лагерь умерло почти семьдесят тысяч, Гиммлер распорядился – поберечь людишек, на производстве пока что нужны. Или Сталин после войны распорядился о том же: народу на предприятиях стало не хватать, и привычные 60% смертности перестали устраивать вождя. «Годить надо»… Тогда на лагерных столах появился хлеб!

Известно, что в гитлеровских лагерях уничтожения статистика выводила среднюю продолжительность жизни узника примерно так: 3-4 месяца от прибытия в барак до отправки в крематорий. А вот для сравнения цитата – выдержка из выступлений медиков на 4-й партконференции Управления лагерей и колоний Москвы и Московской области: «Пересыльная тюрьма дает здоровый контингент в наши подразделения. Но через 3-4 месяца он выходит из строя» ... По другую сторону проволоки зэки свидетельствовали о том же. Бывший политзэк А. Антонов-Овсеенко: «Зэк выдерживал на строительстве дорог, на трассе, на шахте, на лесоповале не более трех месяцев». «Несмотря на более чем миллионное пополнение каждый год, численность заключенных ГУЛАГа оставалась примерно на одном уровне – 2.5 миллиона человек» («ГУЛАГ...», стр. 48). Значит – близко к миллиону узников погибало за проволокой почти каждый год. Вот почему романтически-иллюзорными оказались слухи, распространенные в зэковской среде, – о десятках якобы миллионов советских лагерников! Теоретически такое число могло бы появиться, если б не своевременное переселение зэков в братские могилы.

Такой была жизнь – вне жизни и смерти. Никто, как правило, не знал точно, жив человек или мертв. Как если бы он никогда не рождался! Никакие исторические примеры на деле не работали. Скажем, рабство… Но рабы ведь были «инструментами для производства», и, как всякие инструменты, они имели свою цену, и немалую. Как всякая собственность, они находились под надзором, под контролем законодательства. Концлагеря же не имели никакого экономического смысла (если не считать таким «смыслом» финансирование надзирателей): любая выполненная там работа могла с меньшими затратами быть исполненной вольными рабочими. Вот записи германских узников: «Большая часть работы не имела смысла – либо была лишней, либо дурно спланированной, так что все приходилось переделывать по два-три раза»… «Особенно новичков часто заставляли выполнять бессмысленные задания… Они чувствовали себя униженными и предпочитали тяжелую работу, лишь бы делать что-то полезное». Свидетельство советской зэчки, О. Адамовой-Слиозберг: «Мы долбили в морозной почве каналы для спуска талых вод. Работали на 50-градусном морозе тяжелыми кайлами. Старались выполнить норму. Это был очень тяжелый труд. Земля – как цемент. Дыхание застывала в воздухе. Плечи и поясница болят. Но мы работали честно. А весной, когда земля оттаяла, пустили трактор с канавокопателем, и он в час провел такую же канаву, которую звено в шесть человек долбило два месяца». Да и как могло быть иначе? «Ведь если бы лагеря служили какой-то хозяйственной цели, - пишет Арендт, - то правительство не смогло бы их разом ликвидировать (в 1956 г. – М. Х.), не вызвав серьезные последствия для всей экономики страны»… А правительство СССР сделало все легко, и хозяйство страны в тот период относительно, конечно, но процветало.

В 1948 г. на 5-й партконференции МВД представитель лесной промышленности докладывал о работах по управлению: «Все процессы не механизированы, никаких механизмов не получали и не получаем. Правда, получили сто электропил, но в течение года не можем ввести их в действие из-за отсутствия передвижных электростанций». («ГУЛАГ...», стр. 54) Лагерный труд считал экономически невыгодным даже такой компетентный в этом деле специалист-технократ, как Лаврентий Павлович Берия!

С другой стороны, замечает Арендт, «нацисты дошли до предела непрактичности, когда в разгар войны, когда у них не хватало транспорта и стройматериалов, воздвигали фабрики уничтожения и привозили туда миллионы людей. В глазах мира противоречие таких акций с элементарной военной необходимостью придавало действу вид безумной выдумки» (ibid, стр. 577).

Концлагеря напоминали Арендт сцены из загробной жизни: казалось, люди уже умерли, только некий Злой дух развлекается, задержав их на время между жизнью и смертью.

«Вот примерный ход событий, - пишет Арендт. - Все началось с того, что Права человека были только провозглашены, но не проработаны философски, не подтверждены необходимыми политическими гарантиями. В результате в новой политической действительности Права человека утратили всякое значение. И в период политического распада сотни тысяч, если не миллионы людей сделались бездомными, лишенными государства и закона, превращены в отверженных. Итак, все начинается с уничтожения человека как юридического лица! А затем его лишают национальности…Одновременно миллионы других делаются социально лишними людьми из-за массовой безработицы. Тогда-то и начинают подготовку к изготовлению живых трупов. Ее последний этап - фабрики для изготовления «трупов обычных» (ibid, стр. 580).

Массу зэков, «дно лагеря», составляли абсолютно ни в чем неповинные и совершенно беззащитные в силу отсутствия у них всякой вины люди. «Для чего существуют газовые камеры?» – «А для чего ты родился?»

(Народная песенка, распевавшаяся во дворах СССР несколько десятилетий – с первых лет советской власти - и настолько знаковая, что Шостакович вставил ее в музыку, сочиненную им для кинотрилогии о Максиме:



Цыпленок жареный, цыпленок пареный,

Пошел по Невскому гулять.

Его поймали, арестовали,

Велели паспорт показать:



«Я не кадетский, я не советский,

Я не народный комиссар,

Не агитировал,

Не спекулировал,

Я только зернышки клевал…



Цыпленок жареный, цыпленок пареный,

Цыпленок тоже хочет жить…»)



«Лагеря бы вымерли, если бы гестапо арестовывало только оппозицию» (Арендт). К концу 1937 года Бухенвальд насчитывал меньше тысячи человек! Ноябрьские погромы дали примерно 20 тысяч новых узников…

Цель системы лагерей – уничтожить гражданские права не узников, но всего подвластного населения страны. Ликвидация Прав человека есть предварительное, но обязательное условие полного господства. И поэтому свободное согласие с властью есть такое же препятствие для тотальной власти, как свободная оппозиция! Произвольные, безосновательные аресты уничтожили ценность согласия с властью, как пытки (а не казни!) уничтожали возможность борьбы с ней. Только постоянный приток нового населения в лагеря казался гарантом лишения граждан любых прав.

Важнейшее мероприятие режима – устранение нравственной основы в человеке. Из книги Д. Руссе: «СС… подрубило корни человеческой солидарности. Когда не остается ни одного свидетеля, свидетельство невозможно. Выказывать силу духа перед лицом смерти – такой жест должен иметь социальное значение. Нас здесь сотни тысяч, и все живут в абсолютном одиночестве. Вот почему мы им подчиняемся».

Высший триумф гестапо и СС – упразднение людской совести. Когда человек сталкивается с выбором - между предательством и убийством своих друзей или обречением на бессудное убийство своей жены и детей – что он должен был решать? Выбор, предоставленный ему следствием, - не между Добром и Злом, а между убийством и убийством… СС и НКВД втягивали в игру всех, делая жертвы соучастниками своих преступлений, – убийцами в любом выбранном варианте, и сама пограничная линия между убийцей и жертвой стиралась («Жертва и мучитель одинаково подлы. Лагеря дают братство в низости» Д. Руссе).

Главная цель тайной полиции – разрушить личность арестованного. Все начиналось в транспорте (вагоны для перевозки скота, теплушки; долгие маневры поездов с зэками по окружным путям). Потом шоковая обработка по прибытии в зону (бритье наголо, лагерная форма), только потом – пытки. Поначалу в Германии в пытках участвовали садисты-штурмовики. Руссе вспоминает одного из них – вот его монолог перед узником-ученым: «Вы были профессором, а сейчас вы больше не шишка, вы коротышка! Самый малый карлик. Сейчас большой человек – я». Как ни странно, эти-то были из лучших: в их ненависти и мстительности было хоть что-то человеческое. Настоящий ужас сгустился над лагерями, когда административная власть перешла к СС. Лагеря превратились в некие учебно-воспитательные клиники, где из нормальных в прошлом германских обывателей через участие в эксцессах, в злодеяниях, формовали «элитные кадры СС» – делали из них «полноценных борцов»! Если главным в процессе обработки узников было разрушение личностей, то главным в процессе обработки «кадров» – освобождение их от чувства ответственности за творимое. Это была машинерия, механическая служба по изготовлению трупов. Эсэсовцы сами считали такую службу более тяжелой, чем фронт. Сообщая о массовой казни, проводимой солдатами СС, очевидец хвалит «их идеалистический настрой, позволивший осуществить ликвидацию без помощи спирта». Приказ о ежедневном отстреле определенного числа русских заключенных исполняли через дырки в стене, чтоб палачи не видели казнимых! Врачи и инженеры постоянно вносили усовершенствования в работу газовых камер, направленные на ускорение агонии убиваемых… Работа же шла, а не развлечение через страдания и муки невинных людей, трудная и грязная работа, которую СС должна сделать как можно в больших масштабах, качественнее и быстро… В ударном (стахановском?) темпе!

Что делали «кадры» с узниками? Первое – выявляли в них животную подоснову, возвращали человека из цивилизации в природу. «Условия жизни в лагерях перерождали огромную массу узников… в толпу дегенератов, подчиненную примитивным инстинктам» (Д. Руссе). Людей лишали главной способности – начать что-то новое, превращали их в двуногих собак Павлова, обладавших предсказуемым поведением, простой и заранее ясной реакцией на внешние раздражители. Высший триумф СС – почти никто из зэков не покушался на жизнь охранников, почти никто не пробовал покончить счеты с постылой жизнью. «Люди СС знали, что эта система – лучшее для удержания в рабстве всего народа. Нет ничего ужаснее процессии, бредущей на смерть, как манекены. Человек, наблюдавший это со стороны, говорил сам себе: «Какую же власть заполучил их хозяин!» – и отворачивался, полный горечи, но внутренне побежденный» (Д. Руссе)

Поэтому бесполезность лагерей – маска! Без них тоталитарное государство никогда не могло бы вдохнуть фанатизм в свои отборные войска и удерживать весь остальной народ в состоянии равнодушного послушания. И господа, и подчиненные быстро утонули бы в старой буржуазной рутине, жизнь вступила бы в ее нормальное течение, которое обычные наблюдатели и предсказывали тоталитаристам (Молотов выразился по поводу XX съезда КПСС: «Победил правый уклон»). «Наблюдатели исходили из знания человеческой природы и заявляли, что идея тоталитаризма не только бесчеловечна – она нереалистична. Между тем, - пишет Арендт, - мы узнали, что могущество человека столь велико, что он может стать тем, кем захочет» (ibid, стр. 591).

Проблема вовсе не в страданиях лагерников (страданий всегда было много). На кон поставили самое природу человека!

Главный враг тоталитарного режима - не политическая оппозиция (с ней режим справляется довольно быстро), а человеческая самопроизвольность, непредсказуемость. В этом смысле убежденные коммунисты смешны для нас с вами, но они были крайне опасными для Сталина людьми, как и убежденные нацисты из фракции Рема для Гитлера.

Тоталитаризм жаждет не убеждений, а рефлексов. Поэтому самые жестокие, но четкие нормы права – это препятствия для строя. В сущности, конечная цель Движения, хотя недостижимая, - сделать человека именно как человека ненужным существом на Земле. Вместо него должно появиться некое двуногое животное, повинующееся командам и инстинктам. Поэтому гигантский аппарат террора не перестанет работать даже тогда, когда все давно покорны. Создавался особый мир – где наказание отмерялось без всякой связи с преступлением, где зверская эксплуатация осуществлялась без получения прибыли, где все люди работают, но конечный продукт оказывается никому не нужным…

Напомним самое начало: идеология навязывает миру некий Сверхсмысл – ключ, разгадку истории и тайн Вселенной. Тут важно отметить сходство этой идеологии с паранойей: если выбрана нужная посылка, то дальше параноик может безупречно вывести, что, например, он - Наполеон. Здравый смысл беспомощен против домыслов Сверхсмысла! Идеология содержит гордое презрение к реальности, особенно к человеческой способности изобрести нечто непредсказуемое и нелогичное. Мы действительно оказываемся на краю пропасти, в которую может рухнуть буржуазная эра прибылей, империализма, захватов. Ибо агрессивность тоталитаризма продиктована не жаждой прибылей и даже не жаждой власти – но лишь чистой идеей: надо сделать мир последовательным и доказать, что Сверхсмысл, открытый ими, верен.

Никакая идеология, нацеленная на полное объяснение истории и предсказание будущего, не могла смириться с непредсказуемостью мира. А сама непредсказуемость была обусловлена тем, что люди являются творцами, они вносят в мир новое, никем не предвиденное и не предсказанное. Следовательно, конечная цель тоталитарной идеологии – не переделка мира, не революционное обновление общества, но – изменение самой человеческой природы!

Концлагеря есть опытные лаборатории этого процесса: «Возникло зло, которое не может быть ни прощено, ни понято – ибо оно находится вне нормальных человеческих мотивов, пусть даже греховных. Это напоминает кантовское понятие абсолютного Зла – «извращенной злой воли» (ibid, стр. 595). Пока растет население Земли, пока для огромного числа людей понятие «бездомность» наполнено реальным смыслом, тоталитарные системы, предлагающие быстрое решение проблем избыточных и по сути нигде не укорененных масс, окажутся сильным соблазном для человечества. И соблазн грозит возникновением в будущем - снова и снова, если цивилизация не найдет меры, способные смягчить социальные и экономические страдания «достойным людей способом», заключает главу Арендт.

(окончание следует)


Альманах "Еврейская Старина"

 
Повествующие Линки
· Больше про Tradition
· Новость от Irena


Самая читаемая статья: Tradition:
Иисус – Христос или Лжехристос? Неохристианство


Article Rating
Average Score: 0
Голосов: 0

Please take a second and vote for this article:

Excellent
Very Good
Good
Regular
Bad



опции

 Напечатать текущую страницу  Напечатать текущую страницу

 Отправить статью другу  Отправить статью другу




jewniverse © 2001 by jewniverse team.


Web site engine code is Copyright © 2003 by PHP-Nuke. All Rights Reserved. PHP-Nuke is Free Software released under the GNU/GPL license.
Время генерации страницы: 0.061 секунд