Еврейская кухня
Евреи всех стран, объединяйтесь!
Добро пожаловать на сайт Jewniverse - Yiddish Shteytl
    Поиск   искать в  

 РегистрацияГлавная | Добавить новость | Ваш профиль | Разделы | Наш Самиздат | Уроки идиш | Старый форум | Новый форум | Кулинария | Jewniverse-Yiddish Shtetl in English | RED  

Help Jewniverse Yiddish Shtetl
Поддержка сайта, к сожалению, требует не только сил и энергии, но и денег. Если у Вас, вдруг, где-то завалялось немного лишних денег - поддержите портал



OZON.ru

OZON.ru

Самая популярная новость
Сегодня новостей пока не было.

Главное меню
· Home
· Sections
· Stories Archive
· Submit News
· Surveys
· Your Account
· Zina

Поиск



Опрос
Что Вы ждете от внешней и внутренней политики России в ближайшие 4 года?

Тишину и покой
Переход к капиталистической системе планирования
Полный возврат к командно-административному плану
Жуткий синтез плана и капитала
Новый российский путь. Свой собственный
Очередную революцию
Никаких катастрофических сценариев не будет



Результаты
Опросы

Голосов 716

Новости Jewish.ru

Наша кнопка












Поиск на сайте Русский стол


Обмен баннерами


Российская газета


Еврейская музыка и песни на идиш

  
Юрий Тувим. История моего отъезда. Окончание.

Отправлено от Anonymous - Monday, July 11 @ 00:00:00 MSD

Diaspora
ВЕНА


Первое впечатление от Вены: длинноволосые автоматчики у трапа самолета, какая-то несуразица для моего глаза – как это в армии разрешены такие лохмы? В аэропорту всех опросили, кто куда едет. Сохнут взял под свое крыло едущих в Израиль и под охраной повез их куда-то за город. Остальных, и меня в том числе, принял ХИАС, и мы поехали в какой-то пансион в городе.

Второе впечатление: очень аккуратные стеллажи с трубами и прочими стройматериалами, которые мелькали за окнами автобуса. Чистота и порядок. Третье впечатление было не из приятных. Пансион был больше похож на ночлежку по Гиляровскому, и уж никак не соответствовал моему представлению о комфортабельном Западе. Забегая вперед, скажу, что по сравнению с пансионом в Риме, Венская ночлежка была дворцом.

Бросивши чемодан под кровать, выслушал инструкцию, как пользоваться унитазом (спускать воду!) и горячей водой (экономить!) и вышел на улицу. До сих пор, а это было 30 лет тому назад, стоит перед глазами витрина с колбасами и сырами. Господи, Боже мой! Это для Рабле или для Мельникова-Печерского – я описать не могу. В магазинчике взял розовенькую бумажку – прейскурант, и на обороте написал короткое письмо домой, которое не дошло, как не дошли никакие мои письма из Вены и Рима, на которые я потратил целое состояние.

Еще в Вене меня ошеломили собаки. Я собак не люблю и побаиваюсь. Это идет с детства, когда меня укусила собака соседа. Просто так, ни с того, ни про что, укусила за задницу, хорошо, что не до крови, но все равно было очень больно. Потом, уже в зрелом возрасте, когда я стал «бегать трусцой для здоровья», собаки мне отравляли все удовольствие от утренней пробежки. Надо было все время смотреть по сторонам и переходить на шаг при первом обнаружении этих «лучших друзей человека». А если этого не сделать, то «друзья» будут гнаться за тобой с лаем, норовя цапнуть за что ни попадя. Не буду обобщать, не имею данных по всей территории СССР, но в радиусе 500 километров от Москвы, включая Тамбов, Смоленск, Рязань, Горький и т.д., бегать трусцой опасно и неприятно, за исключением ночей, когда «друзья» спят.

А в Вене собаки не обратили на меня никакого внимания! Некоторые, правда, посмотрели и помахали хвостами. Бегаешь и бегай, нам-то что? И вот это безразличие и/или дружелюбие собак мне представилось индикатором коренного различия атмосфер советского и западного обществ.

Результатом утренней пробежки явилось озарение, этакая капля воды, в которой отразилось лицо общества. Я в это сразу поверил и тридцать лет жизни на Западе только укрепили меня в моем первоначальном понимании Запада.

«Собачий характер, как результат общественных отношений» - это ли не тема для диссертации?

В Вене я прожил две недели, посещая ХИАС для оформления разных документов, нужных для въезда в Америку. Все свободное время я шатался по городу и музеям с фотоаппаратом, проклиная себя за то, что не взял с собой из Москвы нескольких катушек пленки. Конечно, пленка продавалась везде, но карманных денег ХИАСа хватало только на марки, транспорт и какую-то еду на рынке, где я прикарманил простенький столовый нож с пластмассовой рукояткой, который позволил мне нарезать колбасу и хлеб вечером и утром в пансионе. Еще я пытался продать фарфоровую кукольную голову с закрывающимися глазами, которую мне всучила няня Кланя, когда я приехал в Смоленск прощаться с ней. Эта голова была единственной сохранившейся частью куклы моей сестры Лелечки, уже давно жившей в Исландии. Нянька велела мне передать голову Леле, но я не выполнил ее наказа и в конце концов продал голову какой-то странной старухе в Бостоне, у которой весь дом был забит куклами всех сортов и размеров. А в Вене сбыть голову возможности не представилось – мало шиллингов давали за нее. Потаскавшись с этой головой по антикварным лавкам, я упрятал ее подальше и привез через пол-года в Америку, где получил за нее 30 долларов, которые до сих пор не отдал сестре, в чем не раскаиваюсь.

Однажды, когда я фотографировал что-то на улице Вены, ко мне прицепился совершенно пьяный австрияк, с которым я как-то смог объясниться, ибо тогда еще что-то кумекал по-немецки. После разговора типа «моя твоя понимай немного» он подозвал такси, и мы поехали к нему домой. Втащивши его на второй этаж, я оказался перед лицом его милой жены, которая быстро сварила неимоверно крепчайший кофе, от которого пьяный супруг мгновенно протрезвел. Я никогда - ни раньше, ни потом - не видел такого воздействия крепкого кофе на абсолютно пьяного человека.

Австриец оказался барменом в каком-то ресторане, а его жена – дочерью отставного начальника Венской полиции. Через пару дней я присутствовал в качестве почетного гостя на семейном обеде, после которого демонстрировалась кинолента видов Вены, снятая начальником, а потом был кофе, коньяк и сигары, после чего меня доставили на полицейском «Мерседесе» в пансион. А утром туда приехала Моника (жена бармена) с дочерью и мы поехали смотреть Шеннбрунский дворец и парк. Потом они меня возили в какую-то пригородную деревню, где был вкуснейший завтрак с молодым белым вином.

По-моему, у них была большая программа приобщения меня к красотам Вены, но ХИАС распорядился иначе и надо было грузиться в вагоны и ехать в Рим. На прощанье они мне подарили великолепный переносный Grundig со всеми возможными растянутыми диапазонами коротких, средних и длинных волн, который нуждался в некотором ремонте, но все-таки принимал «Свободу». Я этот приемник привез в Америку и пользовался им 20 лет, пока он не сдох.

На вокзале нас распределили по вагонам, и я попал в одно купе с семьей каких-то киевлян из пяти человек и десятка огромных чемоданов. Глава семьи был «полтора метра с кепкой», и я совершенно не понимал, каким образом он умудрился все это довезти до Вены. Жена не в счет – у нее на руках пара маленьких детей и старуха-мать. Пришлось мне поднапрячься и затащить чемоданы в купе, после чего стало ясно, что для людей там места нет и быть не может.

Поезд тронулся и надо было что-нибудь придумать, ведь нельзя же стоять почти сутки до Рима. Каким-то образом я раздобыл советскую бельевую веревку (чего только не везли эмигранты – помните Осипа из «Ревизора» – «...давай и веревочку, и веревочка в дороге пригодится!...»), и соорудил между полками для багажа нечто вроде гамака для чемоданов. Стоять в купе было нельзя, но сидеть можно.



Эти Венские каникулы были, как подарок судьбы, а , может, это начал работать талисман, который мне без всякого объяснения дала при расставании Лидия Корнеевна - два очень маленьких черно-красных обломка какой-то деревяшки, болтающихся на концах короткой черной толстой нитки.



РИМ



До Рима нас не довезли, высадили на какой-то пригородной станции и велели садиться в автобусы.

За процедурой наблюдали несколько суровых мужчин. Прошел слух, что это мафия, с которой есть договоренность по доставке евреев в Рим под охраной от арабских террористов.

Уже в темноте наш автобус прибыл к какому-то пяти- или шестиэтажному дому, где на первом этаже было нечто вроде конторы, в которой нам объяснили, что здесь мы можем жить не больше одной недели и что за это время мы должны найти себе другое жилье в Риме или его окрестностях.

На втором этаже было несколько спален по десятку кроватей в каждой. Под потолком горели тусклые голые лампочки, по комнатам шастали какие-то люди, которые на чистом русском языке интересовались, что у кого есть на продажу. Оказалось, что у многих есть, но у меня ничего не было, и я вышел на улицу, серьезно опасаясь за свой чемодан, оставленный под кроватью.

Плохо освещенная улица повергла меня в отчаяние. На мокром тротуаре лежали кучки собачьего помета, обрывки какой-то дряни, мятые банки.... И это Европа? Вечный Рим? Это дурной сон!

Подошел парень лет 28-и и осведомился насчет продажи. Разговорились, он оказался москвичем, Денисом Пекаревым. Мы нашли общего знакомого – Володю Альбрехта, которого за помощь семьям политических заключенных прозвали Дедом Морозом. Денис угостил меня чашкой кофе и сказал, чтоб я приехал завтра утром на радиостанцию Ватикана, где он работает диктором. Он постарается помочь мне найти жилье. После такой новости и горячего кофе жизнь резко получшала и рано утром я отправился по указанному маршруту.

Я позвонил из проходной Денису через несколько минут он вышел вместе с маленькой пожилой дамой, и мы поехали несколькими автобусами и трамваем куда-то к черту на рога. Потом оказалось, что Дом Пилигримов Венгерской Католической Церкви вовсе не так уж далек от центра Рима, всего минут сорок на автобусе. Мой адрес стал Casa Santo Stefano, 481 Via del Cazaletto. Четырехэтажная Casa была современной постройкой с мраморными полами, обзорной галереей на крыше третьего этажа и часовней на первом этаже с огромным, во всю стену, витражом. Здесь мне отвели большую комнату на втором этаже с письменным столом, распятием над кроватью и умывальником. Утром предлагался завтрак по-европейски: кофе с булочкой и повидлом, а в шесть вечера в той же столовой на первом этаже можно было поужинать от души, то есть пить вино без ограничения под всякие венгерские кушания, главным из которых был знаменитый гуляш. Учтите, что за всю эту роскошь с меня не брали никаких денег!

Так начались мои римские каникулы. Наверное, снова сработал талисман Лидии Корнеевны.





В Риме с «Грюндигом»



Каникулы были прекрасны! После утреннего кофе я отправлялся бродить по Риму. Моих карманных денег, отваливаемых мне ХИАСом, хватало на самую простую пиццу, почтовые марки, музейные и автобусные билеты и даже на поездки в Венецию, Флоренцию, Ассизи, Сан-Марино, Сиену и Кастель-Гандольфо – летнюю резиденцию Папы.

Но самое главное было не это, а то, что я был больше не одинок. С моей легкой руки в этот же Дом Пилигримов устроился Саша Горлов с женой и сыном, позже в Рим прибыл мой институтский товарищ Боря Гоммерштадт, были и другие знакомые...



Два события заслуживают упоминания.

Первое произошло в Рождественский вечер, когда после прекрасного обеда я поднялся к себе в комнату и решил исправить раздражающую меня оплошность итальянских строителей, которые подвесили раковину к стене не строго горизонтально, а с маленьким уклоном на одну сторону.

Я исследовал ситуацию и понял, что это будет совсем нетрудно, надо только подсунуть под одну сторону кусочек дерева толщиной в полтора сантиметра.

За деревяшкой дело не стало и я взялся за край раковины. Она не поддалась. Я потянул чуть сильнее и она снялась со своего места, выдернув трубку горячей воды из крана. Все мои усилия как-то запихать ее обратно ни к чему не привели, и я рванул в подвал, чтобы перекрыть воду, но там было такое неимоверное сплетение труб, что я не смог найти нужный вентиль. А из комнаты лужа горячей воды уже выползла в коридор и переливалась по ступенькам лестницы. Я стащил одеяло с кровати, положил его поперек дверного проема и побежал в столовую, где милые сестры заканчивали Рождественский ужин. Приехали пожарники, закрыли кран, сунули шланг через окно в мою комнату, отсосали воду с пола....Четко, быстро, спокойно. И никто не выразил мне никакого осуждения. Через пару дней я все же согласовал раковину с горизонтом. Когда мы с Марусей были в Риме, я посетил мою комнату и убедился, что кусочек дерева исправно несет службу.



Второе событие случилось через неделю. Бобровы пригласили меня встретить с ними Новый Год, и часов в десять я отправился на автобусную остановку, где стоял там чуть ли не целый час, но автобус не появился. Поняв, что его и не будет, я пошел обратно и пять минут до дома по совершенно безлюдным улицам запомнились навсегда. Началось с какого-то шипения за спиной, хлопка и вспышки света. Я оглянулся и увидел крутяшийся на тротуаре фейерверк. Сразу же со свистом вдоль домов пролетела зеленая ракета, потом еще и еще, вдоль и поперек, по мостовой и в небо.... А еще раздался ужасный грохот- это буквально в десяти метрах позади меня на тротуар рухнула какая-то мебель. И это было только начало. Повсюду стали открываться окна и вниз летели стулья, унитазы, кастрюльки, швабры – всего не запомнил, так как было только одно желание - скорее добежать до дома по середине мостовой. Вот так римляне встречают Новый Год.

Когда, вскоре после моего приезда в Рим, Елену Георгиевну выписали из глазной больницы, я несколько раз сопровождал ее на приемы и пресс-конференции. Помню один обед в каком-то фешенебельном клубе. Начать с того, что меня не хотели туда пустить, ибо я был без галстука. Произошла заминка. Откуда-то появился галстук, который я повязал на водолазку, что было совершенно нелепо, но приемлемо по правилам клуба. Во время получасового разговора в какой-то античной гостиной, разговора, в котором я не принимал никакого участия, так как десяток хозяев и переводчик сконцентрировались вокруг Люси, мне ничего не оставалось делать, как отдать должную дань шампанскому, которым нас обносили одетые чуть ли не во фраки официанты.

Обед происходил за гигантским круглым столом. Что ели – не помню. Помню только, что передо мной стояли разные бокалы и лежали несколько вилок и ложек, не считая ножей разных конфигураций. Пришлось зыркать глазами по сторонам, чтоб копировать поведение хозяев. Трудный был вечер, но прекрасные вина искупили чопорность обстановки.

Люся готовилась к поездке в Осло – получать Нобелевскую премию. Она очень волновалась, что никак не приходит из Москвы заявление Сахарова, которое она собиралась зачитать на церемонии.

Наконец, по каким-то дипломатическим или нелегальным каналам, это заявление прибыло и Люся дала мне его прочесть. Я прочел и сказал, что его надо поправить, что некоторые фразы корявые и слишком длинные и что я хочу попробовать его причесать. Люся согласилась и я принялся за работу, но вскоре понял, что это мне не по силам. Сахаровский текст был нескладен, но монолитен до предела. На следующий день Люся показала мне этот текст с ее врезками и правками. Это было почти чудо. Тон и стиль были сохранены полностью, но при этом документ стал прозрачным и легко читаемым. Я выпросил у Люси оригинал ее правки, и хранил его много лет, а когда в Брандайском Университете был организован Сахаровский архив, я отдал туда этот документ, за что получил возможность списать на благотворительность три тысячи долларов. Продешевил или нет?

Благодаря Люсе я познакомился с Ириной Алексеевной Иловайской-Альберти, Асей Busiri-Vizi, она же по рождению графиня Олсуфьева-Шувалова, доктором Ниной Адриановной Харкевич, жившей во Флоренции и журналистом Лией Вайнштейн. О всех них у меня сохранились самые теплые воспоминания, и я постараюсь здесь вспомнить, что возможно через тридцать лет.

Ася Бузири-Вици была художником. Она писала пастельные портреты детей знати, вплоть до сына Шаха Ирана. Она жила на третьем этаже очень старого дома на улице Via Julia – адрес, вызывавший особое отношение, как Столешников, или даже еще более почтительное. Ее квартира была полна всякими реликвиями старого времени и портретами предков в лентах и орденах. А еще там был шкаф с водками и коньяками и это было хорошо. С Асей можно было выпить и поговорить, но только не о политике – это ее не интересовало. Пару раз я оставался там ночевать в каком-то чулане, который можно было превратить в совмещенный сан-узел.

Десять лет спустя мы с Марусей, моей будущей ирландско-итальянской женой, были в Риме и навестили Асю. Она продемонстрировала прекрасную память и после обеда со Смирновской водкой взялась рисовать Маруськин портрет, который не поимел абсолютно никакого сходства с моделью. Но мы все получили большое удовольствие от встречи.





.



Журналист Лия Вайнштейн сотрудничала в престижной газете La Stampa. Она была дочерью богатых родителей, каким-то образом вовремя перебравшихся из Питера через Хельсинки в Италию. Она жила на Via Piemonte в собственном трех-этажном особняке с лифтом, недалеко от Американского посольства – адрес вроде Тверской. Парадные комнаты с антикварной мебелью были обтянуты шелком, на стенах висели картины Айвазовского, а на всяких столиках и консолях стояли изысканные штучки, одной из которых была маленькая серебрянная вазочка с погнутой ножкой.

Я, конечно, принялся эту ножку выправлять и она немедленно отвалилась... Кошмар.

Когда через десять лет мы с Марусей были в Риме, Лия позвала нас на обед, который был сервирован в столовой, обставленной мебелью 16-го века, где на столе стояла посуда невероятной красоты и лежали вилки-ножи-ложки работы Фаберже. Средних лет рыжая итальянка Клара, профессор английской литературы и секретарь Лии, подала фантастическую форель и поленту. Снова кошмар... Маруся-вегетарианка не ест рыбы.

Бедная Лия, она была просто убита. Пришлось профессору идти и готовить салат, а пока моя жена утешалась полентой, я съел двойную порцию форели, что было прекрасно. Узнавши, что мы собираемся жениться, Лия порекомендовала своего ювелира, у которого мы купили узенькое колечко с полоской прямоугольных бриллиантиков. Я в этом кольце не замечаю ничего особенного, а Маруся считает, что это – высший класс. Может быть, так оно и есть, но Лия, увидевши через пару дней это кольцо, пожала плечами и сказала, что это неплохой подарок ко дню рождения.





Маруся, Клара, Лия



Еще я, уже сам по себе, познакомился с Падре Гарболино. Вернее, это он со мной познакомился, когда я ротозействовал в соборе Св. Петра, не зная, как исхитриться сфотографировать тот или другой завиток итальянского чуда архитектуры. На смеси русского и польского невысокий человек с белым воротничком в черном что-то сказал или спросил у меня. Так появился еще один ангел-хранитель, благодаря которому Рим стал доступнее и ближе. Падре Гарболино распросил меня и пригласил в конвент, где он жил, на ужин, который был в столовой, где все обитатели числом в несколько сотен брали еду, как мы это делаем в кафетериях самообслуживания.



Как я теперь понимаю, это был своего рода монастырь, где жили всякие «сотрудники» Ватикана. Падре Гарболино был миссионером в Африке, а еще он жил с десяток лет в Америке и Польше и очень интересовался Советским Союзом. Он немножко знал русский и попросил меня наговорить ему на магнитофон что- нибудь из Мастера и Маргариты. Я заявил, что эту вещь разбивать нельзя и вскоре понял, что читать про себя - это удовольствие, а наговаривать на пленку – тяжелая работа. Так или иначе, я в два дня прочитал Мастера вслух и был очень рад, когда перевернул последнюю страницу.

Падре Гарболино пару раз как-то очень ненавязчиво и деликатно давал мне по десять долларов, которые я съэкономил и привез в Америку и которые были употреблены на покупку за 900 долларов моей первой машины в Америке - старого SAAB’a 99, на починки которого потом уходила большая часть моей зарплаты, пока я в поддатом виде не разбил его об телеграфный столб на повороте.

Я переписывался с Падре и потом, когда мы познакомились с Маруськой и решили «вступить в законный брак», у нее возникла идея, что Падре обвенчает нас в Риме. Романтично, да? Ничего из этого не получилось, так как по католическим правилам мой развод с Ларой был недействительным, и Падре отказался, хотя я, будучи воспитанным по-другому, находил несколько странным такое чистоплюйство. Теперь, спустя много лет, я понимаю, что он был прав. Нельзя поступаться принципами.





Мы пригласили Падре пообедать с нами в одном из ресторанов в еврейской части Рима и это было хорошо. А потом мы с Маруськой решили пригласить всех троих – Асю, Лию и Падре, но ничего хорошего из этой затеи не получилось. Падре появился только затем, чтоб извиниться, что ему надо быть в его Missione Consolata не позже восьми – у них там какие-то казарменные строгости, как я понял. Лия была неразговорчива, вина почти не пила и, кажется, неодобрительно относилась к Асе.

Ася, Маруся и я налегли на вино и этот универсальный катализатор как-то помог смягчить обстановку.







Доктор Нина Андриановна Харкевич была внучкой настоятеля русской православной церкви во Флоренции, где она и родилась. Она прекрасно, без всякого акцента, говорила по-русски и писала стихи. У нее был огромный черный с белой грудкой кот Паулино. Я жил у Нины Адриановны, когда мы с Люсей приехали на несколько дней во Флоренцию. Я не помню, зачем и почему мы там оказались, но помню хорошо, что суп, который мне оставила Нина Адриановна, был какой-то странный. Вечером оказалось, что суп для Паулино исчез. Кошмара не было, было много смеха.

Ирина Алексеевна потом стала секретарем Солженицына, а в то время она была директором ALI –Association Literature International, этаким книжным складом на Via Leticia, 8, который был буквально забит Тамиздатом, что было для меня «майским днем, именинами сердца». Этот склад занимался переправкой нелегальщины в СССР, используя все возможные каналы и способы, включая моряков и туристов. Когда я узнал, что знакомая моей сестры летит секретарем Исландского посольства в Москву и согласна взять с собой книги, то ALI отправила в Исландию ящик книг, но они опоздали и теперь стоят на полках в Лелиной квартире.

На складе я обнаружил книгу А.М.Некрича «Июнь 1941 года», которая была уже изъята из советских библиотек, а Некрич был исключен из партии. Судя по выходным данным, книга была напечатана в Москве, но в действительности она была изготовлена в США, полностью воспроизводя оригинал, вплоть до плохой бумаги разных оттенков. Если человека ловили с такой книгой на границе, то к нему нельзя было придраться. «Железный занавес» почти не имел дырок, но ЦРУ тоже было «не лыком шито». Это сейчас нет таких строгостей, но я помню, что когда мама возвращалась из первой поездки в Исландию, у нее в аэропорту отобрали Библию. Тоже антисоветчина!?

Братцы-эмигранты прилично поживились на этом складе. Одна мама приходила с дочкой в коляске и это было весьма удобно. Признаюсь, что и я был не безгрешен, но грешил умеренно: стащил только Ахматову, Мандельштама, Троцкого, Эткинда, Цветаеву, Гнедина, Солженицына и Гроссмана.

Правда, я думаю, что Ирина Алексеевна знала мои проделки и в какой-то степени даже одобряла их. Она понимала наш книжный голод. Я же чувствовал себя отчасти вправе, ибо по просьбе Ирины Алексеевны съездил на склад, где хранился эмигрантский багаж малой скоростью, в котором были мои фото альбомы. После долгих уговоров мне разрешили вскрыть ящик и я выдрал из альбома фотографии советских плакатов и лозунгов, которые были нужны для готовящейся книги антисоветчика Владимирова. Через пару недель я увидел одну из фотографий в коридоре на полу, потом нашел другую, каковые и прилагаю. Остальные пропали. Так безответственные девки из ALI погубили мою бесценную коллекцию!







Помню некоторые вещи из утраченного.

Самый великолепный лозунг я снял возле города Ряжска, когда возвращался из поездки за яблоками.

Перед гигантской свалкой на бетонном фундаменте возвышалась стальная рама, к которой был прикреплен огромный щит, на котором было написано

ЭСТЕТИКУ - В КАЖДУЮ ОТРАСЛЬ ПРОИЗВОДСТВА!!

Из одной церкви под Москвой я уволок просьбу

СОБЛЮДАЙТЕ БЛАГОГОВЕННУЮ ТИШИНУ.

А из Ленинградского Гостиного Двора следующее постановление Ленгорсовета:

ВЫВОЗ ХОЛОДИЛЬНИКОВ ИЗ ЛЕНИНГРАДА ВОСПРЕЩЕН.

Я уж не говорю о таких местных достижениях, как

ПЛОЩАДКА КОММУНИСТИЧЕСКОГО БЫТА,

или

СЕГОДНЯ ТЫ ПРОГУЛЬЩИК И ЛОДЫРЬ,

А ЗАВТРА ВОР, НАСИЛЬНИК И УБИЙЦА!



Много было примет времени в моей коллекции, все пропало....



С Ириной Алексеевной я подружился. Вместе с пятидесятником Бреседденом из Хабаровска мы чинили и перетягивали ее диван, а она нас кормила равиолями с сыром. Однажды Ирина Алексеевна спросила меня, хорошо ли я знаю эмигранта Б. Я сказал, что он мой друг с московских времен.

- Странно,- сказала Ирина Алексеевна,- он говорит, что с Вами надо быть осторожнее, так как у Вас остался сын в Москве, и КГБ держит Вас на крючке.

Я удивился, но не очень. В Риме распространился своего рода психоз – все подозревали всех в сотрудничестве с органами. Наверное, в некоторых случаях так и было, не могло же КГБ не воспользоваться оказией и не заслать своих людей на Запад. Позже, уже в Бостоне, ко мне несколько раз обращалось ФБР с вопросами о тех или других людях. Жаль, что я не мог сказать ничего определенного.

Когда Ирина Алексеевна узнала, что у меня мама и сестра в Исландии, она выхлопотала мне Refugee Travel Document, по которому мне удалось слетать в Исландию.

Это было так. сестра купила мне билет на самолет Люксембург-Кефлавик, а до Люксембурга я должен был ехать поездом через Германию и Францию. Я получил все транзитные визы, купил билет и сел в поезд. В моем сидячем купе ехали еще три итальянца, возвращающиеся на работу в Германию. Кое-как разговорились (тогда я еще немного знал немецкий). Я их спросил, чисто ли в Германии и почему столько мусора мелькает вдоль дороги. Это меня всегда очень беспокоило – такая красота кругом и все захламлено, античные колонны обезображены серпами и молотами.... Попутчики отозвались о Германии с уважением и сказали, что там даже тротуары моют с мылом, а здесь, в Италии, народ очень некультурный.

Подошло время перекусить. Я достал кусок сала, который как-то уцелел с московских времен, и хлеб. Итальянцы расстелили на полу газеты, достали вино и начали строгать кожуру с овощей на газеты. Я предложил им мое сало, на которое они посмотрели с любопытством и даже попробовали, но есть почему-то не стали. Потом, на что я, признаться, и рассчитывал, они сказали мне, чтоб я убрал свое сало подальше и присоединился бы к ним. Я не стал отказываться и мы отлично подзаправились домашними колбасами, сырами и прочими вкусностями юга Италии, запивая их вином и беседуя на немецком языке, который я стал прекрасно понимать.

Когда все было съедено и выпито, мои попутчики ловко скатали газеты с ошметками, рванули вниз оконную раму и начали выпихивать мусор в окно. Я завопил на чистом русском языке, употребляя все его международные слова, что было понято, потому что они остановились, не зная, что же делать дальше. Пришлось взять этот сверток и отнести его в конец коридора, где был бак для мусора.

На границе с Францией надо было заполнить какой-то опросный листок, и я встал втупик перед графой Nationality. Что писать? Как я понимал, национальность здесь не имеет значения, но вопрос стоял ребром. Написал Jude, чем привел чиновника в некоторое замешательство и был отпущен с миром.

В Люксембурге переночевал в какой-то маленькой гостинице, утром без всяких приключений погрузился в самолет и через пару часов попал в объятья сестры и мамы. «То-то было хорошо, то-то весело!», как написал Чуковский.

Однако, не обошлось без осложнений. Дело в том, что мой исландский зять Арни, по-нашему Нюша, и его друзья исповедовали скорее лево-либеральную идеологию и поэтому были против размещения американской базы в Исландии. Мог ли я пройти мимо такого безобразия? Я затевал со всеми разговоры на эту тему, заставляя бедного Нюшу переводить в оба конца, чем в конце концов доводил его до тихого бешенства, которое он, как человек вежливый, старался не показывать. А в остальном все было просто прекрасно, включая забастовку каких-то служащих авиа-компании, продливших мое пребывание среди любимых людей.

Но нет добра без худа. Когда я вернулся в Рим, меня тормознули на паспортном контроле, так как истек срок моей въездной визы. А это была суббота, и я промаялся до понедельника в аэропорту, даже не имея возможности прилечь, ибо кресла там были пластмассовые в форме глубокой ложки.

В конце концов надо мной сжалился уборщик и позволил мне растянуться в какой-то подсобке. В понедельник я дозвонился до Ирины Алексеевны, меня выпустили и я попал совсем в другую Италию.

Дело в том, что я уехал в Исландию из стылого и мокрого Рима, а вернулся в благоухающий и красочный город, полный мягкого солнца и цветущих глициний, свешивающихся со всех балконов и заборов. Моя комната в Casa Santo Stefano ждала меня, и сестры приняли меня, как вернувшегося блудного сына. Все было бы совершенно прекрасно, если бы не телефонный звонок из ХИАСа.

- «Мистер Тувин, община в Акроне, Охайо, принимает Вас и Вы должны быть готовы к отлету через два дня».

Я упал духом. Такая красота вокруг, я же еще Рима толком не видел. В Акроне нет никого из знакомых, все в Бостоне – Коржавин, Семека, Горлов, Бобровы... Почему Акрон? Пошел в библиотеку и прочел, что Акрон – центр шинной промышленности США, а у меня в документах написано, что я работал на заводе синтетического каучука под Карагандой, в Темиртау. Все ясно. И я позвонил Вите.

Витя работал переводчиком в Американском посольстве. Он переводил мой разговор с консулом примерно за месяц перед моей поездкой в Исландию. Решался вопрос с предоставлении въездной визы – обычная процедура. Один из вопросов был, не состоял ли я в Коммунистической партии? На что я с готовностью ответил, что в КПСС не состоял, но был одно время освобожденным секретарем комсомольской организации на заводе. И тут Витя ( я тогда не знал его имени) как-то странно посмотрел на меня, и сказал по-английски что-то такое, что никак не могло быть переводом моих слов. Я все-таки взял десяток уроков английского перед отъездом и не заметил слов «секретарь» и «комсомол» в переводе.

Рыжий толстый консул пожал мне руку, произнес что-то на басурманском языке, мы встали и Витя на чистейшем русском предложил мне следовать за ним. Спускаясь по каким-то лестницам и коридорам меня била лихорадка, потому что я никак не мог совместить такое знание языка и полное отсутствие акцента с должностью переводчика. Наверное, он заслан КГБ, но этого не может быть... Они же не идиоты...

В кабинете переводчик мне сказал, чтоб я не трепал языком, когда меня не спрашивают, что членство в компартии начисто закрывает въезд в Америку и что бюрократы не понимают разницы между партией и комсомолом. Он меня о чем-то спрашивал, я отвечал, меня колотила дрожь, и из меня вдруг потекли слезы и сопли. Переводчик дал мне воды, и тут на меня снизошло озарение и я сказал, что в Москве среди отказников орудует провокатор КГБ доктор Саня Липавский. И рассказал историю с секретными документами. Переводчик дал мне свою визитную карточку и сказал, чтоб я ему позвонил через пару дней.

Когда я это сделал, он пригласил меня в гости. Он жил с дочерью и бабушкой. Меня приняли, как своего человека, накормили и разговорили. Мне было очень тепло в их доме. Родители Вити, украинцы, во время войны через Германию попали в Америку....Обычная история.

Витя принял меня под свое крыло. Однажды он пригласил меня в Night Club Discothèque La Prugna, где пела толстая негритянка, и угостил меня первым в моей жизни дринком – джином с тоником. После тридцати лет в Америке этот напиток для меня остается непревзойденным. Пару раз Витя брал меня в поездки за город. Так мы съездили в Ареццо, где на площади раскинулся гигантский рынок антиквариата. Короче, у меня был друг в посольстве. Талисман Лидии Корнеевны продолжал работать.

И вот, я позвонил Вите и сказал, что меня отправляют в Акрон. Вите это не понравилось. Утром следующего дня мне позвонили из ХИАСа и сказали, чтоб я не волновался, что все будет улажено, но я сейчас лететь не могу, так как посольство аннулировало мою визу...

Таким образом я получил еще три незабываемые недели в весеннем Риме, которые я употребил на бесконечные хождения по городу с Борей Гоммерштадтом. Мы даже прошли с десяток километров по Старой Аппиевой дороге, выложенной гигантскими плоскими камнями.

Однажды ко мне с объятьями кинулся какой-то итальянец.- «Комрадо коммунисто!»

Я был ошарашен. Неужели он по виду моему понял, что я из Москвы? Но почему «коммунисто»?

Загадка разрешилась почти сразу. Его убедила в моей политической ориентации пряжка офицерского ремня, которым были подпоясаны мои весьма замызганные джинсы. Пряжка была, и в самом деле, хороша – серп и молот в центре пятиконечной звезды на прямоугольной рамке – деталь парадной формы командного состава победоносной Красной Армии.

Я вежливо высвободился из объятий идеологического врага и сказал - «Мио антикоммунисто, капишь?» Итальянец обалдел, Боря Гоммерштадт покатывался со смеху. А позже Витин знакомый из посольства предлагал за пряжку потрясающий черный хронометр «Омега» с тремя маленькими циферблатами, но я не согласился и правильно сделал, потому что на пряжку хорошо клевали местные коммунисты.

Один такой оказался парикмахером. Он мне старался доказать, как хорошо живут русские рабочие, а я рисовал на листке бумаги курицу и рядом ее цену и зарплату рабочего. Баталия эта происходила при полном внимании двух других мастеров, которые не были коммунистами. Когда воцарилась тишина, меня постригли и отказались взять деньги. Более того – мне было сказано, что меня всегда будут тут стричь бесплатно, ибо я уничтожил их идейного врага, который «проедал им всю плешь» своей коммунистической одержимостью.

Три недели пролетели, как одна, и снова позвонили из ХИАСа. Меня принимал Бостон!!!

Боинг 747 был полон и через девять часов полета внизу зазеленела Америка. Это было совершенно неправдоподобно – такая индустриальная страна, а ничего, кроме лесов, не видно!

А сейчас мне хочется закончить рассказ о Сане Липавском. Где-то в начале лета 1977 года ( я уже был в Бостоне) в «Известиях» появилась большая статья, в которой Саня раскаивался в контактах с иностранцами и отказывался от своего намерения покинуть СССР. Еще там было упоминание о шпионской деятельности Щаранского, которого как раз в это время арестовали. Из статьи следовало, что патриотическая деятельность Сани помогла разоблачить американского шпиона. Не помню откуда, но мне стало известно, что Липавский и Щаранский сняли комнату на двоих и какое-то время жили вместе.

В 1986 году Щаранского выпустили, он приехал в Америку и выступал с лекциями. Я был на его выступлении в одной из Бостонских синагог. После лекции я спросил его: «Скажи, Толя, как тебя посадил Липавский?». Щаранский ответил: «Меня бы все равно посадили».

И это была правда. Но я уверен, что Липавский сыграл в этом деле роль спускового механизма.

http://www.chukfamily.ru/Lidia/Memories/Tuvim.htm

 
Повествующие Линки
· Больше про Diaspora
· Новость от Irena


Самая читаемая статья: Diaspora:
Советская еврейская песня


Article Rating
Average Score: 0
Голосов: 1


Please take a second and vote for this article:

Excellent
Very Good
Good
Regular
Bad



опции

 Напечатать текущую страницу  Напечатать текущую страницу

 Отправить статью другу  Отправить статью другу




jewniverse © 2001 by jewniverse team.


Web site engine code is Copyright © 2003 by PHP-Nuke. All Rights Reserved. PHP-Nuke is Free Software released under the GNU/GPL license.
Время генерации страницы: 0.059 секунд