| Help Jewniverse Yiddish Shtetl | Поддержка сайта, к сожалению, требует не только сил и энергии, но и денег. Если у Вас, вдруг, где-то завалялось немного лишних денег - поддержите портал
| |
| Самая популярная новость | | Сегодня новостей пока не было. | |
 Опрос | |
| |
| Поиск на сайте Русский стол | | |
| Обмен баннерами |
| |
| Еврейская музыка и песни на идиш |  | |
 | |
|
Грета Ионкис. От Лорелеи - к Освенциму. Отправлено от gena - Thursday, November 10 @ 00:00:00 MSK
|
 Освенцим. Какая свинцовая тяжесть в этом имени! Навсегда впечатано оно в мартиролог человечества. То, что совершали нацисты в огромном лагере уничтожения, возведённом осенью 1941-го с немецкой основательностью в этом ранее безвестном польском городишке поблизости от Кракова, преступно не только по отношению к евреям, это – преступление против человечества и собственного народа. Нацисты растлили его душу и повязали кровавой порукой. Осознание масштабов сотворённого ими зла приходит постепенно, но с годами приходит. Сегодня самое страшное слово в политическом словаре Германии – Освенцим. Известный писатель и переводчик Лев Гинзбург признался, что при посещении Освенцима его охватило чувство непередаваемого ужаса. Этот ужас рождали не только масштабы массовых убийств, но холодная расчётливость "бухгалтерии смерти": Освенцим поставлял ежемесячно в государственную казну около двух миллиардов рейхсмарок. Из чего складывалась эта гигантская сумма? Рабский труд узников на так называемых подсобных предприятиях приносил огромную прибыль. Кроме того, все "отходы производства" шли в дело: пепел – на удобрение, женские волосы – на матрасы, золотые коронки – в золотой запас рейха, вещи, отнятые у жертв, после дезинфекции отправлялись в Германию для нужд граждан. Одних детских колясок было отправлено 12 вагонов.
Побывавший до того в Бухенвальде и Дахау, Заксенхаузене и Равенсбрюке, Лев Гинзбург пытался определить: что же такое Освенцим? В своей последней и наиболее известной книге "Разбилось лишь сердце моё" он подвёл итог своим раздумьям: "Освенцим и есть наивысший символ страданий, конечная станция, на которую привезли человечество".
60 лет спустя
С момента освобождения концлагеря прошло 60 лет. 27 января 2005 года в Кракове открылся первый международный форум под девизом – "Жизнь народу моему!" Для участия в форуме приехали президенты и высокопоставленные представители более тридцати стран. Присутствовал на митинге и посланец Папы римского – французский кардинал Жан-Мари Люстиже, мать которого сожгли в Освенциме.
Работа форума началась с посещения Освенцима/Бжезинки. Лагерь встретил звенящей тишиной. Все в тягостном молчании прошли через ворота, над которыми основательно проржавевшие чёрные буквы складывались в циничный афоризм: Arbeit macht frei (Труд делает свободным), и задержали шаг у монумента, установленного на территории бывшего концлагеря в 1967 году. У его основания на металлических досках на нескольких языках выбиты слова: "Да будет на века криком отчаяния и предостережением для человечества это место, где гитлеровцы уничтожили около полутора миллионов мужчин, женщин и детей, большей частью евреев, из разных стран Европы!"
Официальные лица были в чёрном, что придавало шествию вид похоронной процессии. Владимир Путин вышагивал рядом с английским принцем, премьер-министр Италии Берлускони поспешал за королевой Нидерландов. Гости двигались вдоль рельсов узкоколейки по дорожкам из гравия, мимо бараков женского лагеря по направлению к "душевым", как здесь именовали газовни. Здесь, в сотне метров от них, и проходил траурный митинг.
Помимо высоких гостей присутствовали и те, кто этим "крутым маршрутом" проходил более шестидесяти лет назад, – уцелевшие жертвы Холокоста, прибывшие ныне из разных мест: Израиля, США, Украины, Германии, России, Англии… Многие были в полосатых шапках, а кое-кто натянул поверх пальто полосатые лагерные робы с жёлтыми шестиконечными звёздами. Прибыли по приглашению и советские солдаты и офицеры, ворвавшиеся в Освенцим 27 января 1945 года, ныне глубокие старики.
Речи выступавших далеко разносились в стылом воздухе, легко преодолевая колючую проволоку, рядами натянутую по периметру лагеря. Слова уносились вдаль и таяли на открытом плоском пространстве: "память человечества", "глубочайшее моральное падение", "ужаснейшее место преступления", "историческая вина", "никогда больше"... Густыми хлопьями валил снег, покрывая белым одеянием стоящих в скорбном молчании людей. Вскоре элегантные чёрные регланы стали неотличимы от лагерных роб. На общем мертвенном фоне вызывающе гляделась оранжево-зелёная спортивная куртка и вязаная шапочка вице-президента США. Каждый думал о своём. Возможно, кое у кого и мелькал вопрос, как случилось, что немцы поверили Геббельсу и Штрассеру?
Голубой цветок немецкого романтизма
и его ядовитые семена
Среди множества вопросов, приводящих в отчаяние, особенно мучителен один: что общего между немцами эпохи Гёте и народом Адольфа Гитлера? Неужели имеется связь между преступной сущностью нацизма и прежним духовным богатством Германии? Работая уже который год над очень широкой темой "Евреи и немцы в контексте истории и культуры", я эту косвенную связь нащупала и стала "вести расследование". Поддерживало то, что в своих догадках я была не одинока. Моим единомышленником оказался Виктор Клемперер, известный немецкий филолог, чудом избежавший Освенцима.
Он выжил физически благодаря жене-арийке, которая от него не отреклась, и выжил духовно благодаря заметкам, которые вёл изо дня в день, из месяца в месяц, не теряя надежды стать свидетелем обвинения. Отлучённый от любимой работы и изгнанный из Дрезденского университета, он жил тем, что втайне вёл дневник все годы нацистского режима. Он совершал свой тихий подвиг, ежечасно рискуя быть брошенным за это в Освенцим. Название этого лагеря смерти мелькает на страницах дневника.
Жена, снабжавшая его литературой (евреям было запрещено пользоваться библиотеками, приобретать книги), выносила из дома написанное им и прятала листки у подруги. На основе этих записей возникла книга Клемперера "LTI. Lingua Tertii Imperii", вышедшая сразу после войны.
Учёный пишет: "С тех пор как я узнал о лагере в Аушвице (Освенциме – Г.И.) и его газовых камерах, с тех пор как я прочитал "Миф ХХ века" Розенберга и "Основания" Чемберлена, я уже не сомневался в том, что центральную, решающую роль в национал-социализме играли антисемитизм и расовая доктрина".
Кто создал псевдонаучную расовую доктрину? Назовём их поимённо. Англичанин Хьюстон Стюарт Чемберлен, историк и социолог, избравший Германию своей родиной, женившийся на одной из дочерей Вагнера, и выпустивший на немецком языке труд "Основания ХIХ столетия" на исходе указанного века, отстаивал тезис о превосходстве нордической расы над прочими и утверждал, что немцы лучше других народов приспособлены для установления нового порядка в Европе. Он был сторонником расовой доктрины Гобино.
Граф Артюр Гобино, по происхождению француз, опубликовал четырёхтомный трактат "Опыт о неравенстве человеческих рас" в середине ХIХ века, на полвека опередив Чемберлена. Гобино впервые утверждал превосходство арийской расы, отбросив общее понятие человечества. В рамках белой расы он противопоставлял германскую расу господ – вредоносной семитской расе, кровь которой едва ли заслуживает названия человеческой.
Идеи Гобино развивал также берлинский профессор Евгений Дюринг, создатель и вождь расового научного социализма. Мы знали о нём понаслышке благодаря работе Энгельса "Анти-Дюринг", которая входила в советские вузовские программы. Познакомиться с лидером социалистического антисемитизма можно основательней, обратившись к художественно-публицистической книге Фридриха Горенштейна "Дрезденские страсти", вышедшей в Нью-Йорке в 1993 году в издательстве "Слово/Word".
Ещё один прусский профессор-историк фон Трейчке объявил на всю страну: "Евреи – наше несчастье!" ("Die Juden sind unser Ungluck"). Он объяснял согражданам опасность евреев, этого инородного тела в народном организме. Лозунг Трейчке станет главным мотто Третьего рейха. А тогда в 70-е годы Бисмарка буквально завалили петициями с требованием лишить евреев гражданских прав, которые они только-только получили при основании Второго рейха. 250 тысяч немцев поставили подписи под этими петициями, но железный канцлер не дрогнул.
Вот эта четвёрка: Гобино, Чемберлен, Дюринг и Трейчке – и заложила "научный" фундамент германского национал-социализма.
При Гитлере была предпринята попытка отыскать их предшественников среди немцев. Имперский институт истории новой Германии издал обширное исследование некоего Германа Бломе под названием "Расовая идея в немецком романтизме и её истоки в ХVIII веке". Попытки притянуть к идеям Гобино естествоиспытателей Бюффона и А. фон Гумбольдта, философов Гердера и Канта лишь на том основании, что они выработали и использовали понятие расы, ни к чему не привели: провести этих учёных по ведомству "партайгеноссе", вернее, объявить предшественниками мешали их гуманистические идеалы. И в самом деле, не зачеркнёшь утверждений Гердера: "Гений человечества – вне партий; нельзя иметь ни любимого племени, ни народа-фаворита на земле". Что остаётся делать? Разве что упрекать немецких мыслителей в идеализме, который "помешал им сделать правильные расовые выводы". Антисемитизма, опирающегося на доктрину крови, до Гобино в Германии обнаружить так и не удалось.
Что касается самого Гобино, то настоящим учёным его назвать трудно, его дарование было скорее поэтическим. Он ощущал себя аристократом духа, франком, германцем, он рано начал интересоваться ориенталистикой и германистикой и попал под обаяние немецкого романтизма. Вот и назван главный фигурант.
Когда-то на заре ХIХ столетия романтик первого призыва, автор "Гимнов к ночи" Новалис попробовал себя в романе. Его герой, средневековый поэт-миннезингер Генрих фон Офтердинген, увидел во сне волшебный голубой цветок. Из чашечки цветка глядело на него личико белокурой девушки. Пробудившись, он ни о чём ином думать не мог и отправился по свету на поиски голубого цветка. История его странствий и встреч легла в основу романа.
Роман остался незавершённым из-за ранней смерти автора. Впрочем, это не столь существенно: романтиков влекла беспредельность, конечность была противопоказана их искусству. В голубом цветке соединились Любовь и Поэзия, что, по мнению романтиков иенского кружка, к которому принадлежал Новалис, – одно и то же. Томление по голубому цветку охватило образованную молодёжь Германии. Голубой цветок стал символом немецкого романтизма.
Пушкинский Владимир Ленский достойно представляет этот ранний романтизм:
Он из Германии туманной
Привёз учёности плоды:
Вольнолюбивые мечты,
Дух пылкий и довольно странный,
Всегда восторженную речь
И кудри чёрные до плеч.
Однако романтизм в Германии прошёл несколько этапов в своём развитии. Немецкие романтики второго призыва выступили в период, когда для Наполеона ярко сияло солнце Аустерлица. Оккупация немецких земель больно задевала их патриотические чувства. Все силы сопротивления сосредоточились в Пруссии, которая десять лет пользовалась французским нейтралитетом, а теперь потерпела сокрушительное поражение.
Побеждённые немецкие государи, пресмыкавшиеся у ног Наполеона, заговорили о германском народном духе, об общем германском отечестве, о необходимости объединения христианско-германских племён. Кое-кто из романтиков стал трубадуром этих идей, а романтизм в Германии был шире, чем направление в искусстве, это был образ мышления. Профессура Берлинского университета, основанного Вильгельмом фон Гумбольтом, занималась распространением идей патриотизма и национальной гордости среди немецкой молодёжи. Из Берлина обращался Фихте с "Речами к немецкой нации".
Немецкий народ, как известно, очень привержен своим государям (сомневающимся советую прочесть "Верноподданного" Генриха Манна). Однако народ не проявлял патриотического и национального энтузиазма. Главной задачей было пробудить эти чувства. Романтики немало способствовали пробуждению национального самосознания. Этим целям служило их обращение к германской старине, к пра-истокам, воскрешение германской мифологии, героического эпоса (романтики заново открыли "Песнь о Нибелунгах"). Пробуждением занимались не только романтики, но и прусские политики: министр внутренних дел барон фон Штейн, канцлер фон Гарденберг, пытавшиеся административными и социальными реформами заполнить пропасть между аристократией и другими сословиями. В итоге многих усилий народ зашевелился. "Нам был предписан патриотизм, и мы стали патриотами", – иронически заметил Гейне, начинавший уже в 1820 годы как романтик третьего призыва.
В центре пропаганды патриотов – идеи Volkstum и Volksgeist, единого народного духа, который объединяет людей одной расы, одного языка, одних и тех же нравов, верований и традиций. Немецкий Рейх олицетворяет для романтиков чуть ли ни античную Грецию. При этом Рейх мыслится как прошлое и как будущее Германии. Романтики создали его идеализированный образ, основанный на идеях, далёких от Реформации и Просвещения: Разум уступит в нём место Вере, вместо безличного равенства – иерархия разнообразных социальных слоёв, вместо либерального индивидуализма – корпоративные отношения и дисциплина. Реставрация католического согласия, по мнению некоторых романтиков, станет подлинной немецкой революцией, которая обновит и организует приходящий в упадок мир. Немецкий народ, по мысли романтиков (Новалиса, братьев Шлегелей, Шлейермахера и особенно Адама фон Мюллера), является настоящим народом Бога, и если он сумеет уберечь себя от всякого иностранного загрязнения, то его ждёт великое будущее: он станет инициатором духовного возрождения мира. Так создавалась немецкая национальная идея, в основе которой лежала концепция божественной миссии, возложенной на Германию в силу её морального превосходства. Эти мечты о новом Рейхе, выношенные в Германии, погружённой в собственное бессилие, увлекли в ту пору очень немногих. Во всяком случае, массами они не овладели.
Опасность игры на национальных чувствах не осознал никто из современников, за исключением Гёте. По отношению к национализму он всегда проявлял холодность и презрение. Он уверял, что "национальная ненависть всего сильнее, всего яростнее на низших ступенях культуры". Приоритет общечеловеческого перед национальным – вот что завещал немцам Гёте. Выполнить завещание гения большинству его соотечественников оказалось не под силу. На высоте оказался лишь Гейне.
Когда после падения Наполеона народно-германско-христианско-романтическая школа праздновала победу, Гёте опубликовал статью "О христианско-патриотическом новонемецком искусстве", в которой нанёс удар по симбиозу рыцарства и клерикализма. Он не был врагом романтизма как явления, сыгравшего значительную роль в мировом искусстве и литературе, и признавал за ним немалые заслуги. Но это не помешало ему резко выступить против романтического почвенничества, апологетики древнегерманского мифа, идеализации германского средневековья, против культа народности и одновременно преклонения перед прусской военщиной, против игры в патриотизм и католицизм. Он справедливо предостерегал, что эти идеи могут принести вред непросвещённому сознанию масс, особенно если ими начнут манипулировать личности преступные. Его опасения оправдались: пробуждение национального сознания быстро стало оборачиваться национализмом, ведь грань между ними тонкая, проницаемая. Можно лишь дивиться прозорливости Олимпийца, который заявил в "Максимах": "Классическое – это здоровое, романтическое – больное".
Эти тенденции оттолкнули и Генриха Гейне, который, по собственному признанию, за волосы вытащил себя из глубин романтизма. Он любил народные песни и создал свою "Лорелею", которая вполне могла соперничать с ними. Кстати, во времена нацизма, когда его имя оказалось под запретом, немцы продолжали её петь как народную. Но с тевтономанами поэту с юных лет было не по пути, он их узнавал, в какие бы одежды они ни рядились, пусть даже в романтические, его язвительные стрелы настигали их повсюду.
Лишь один шаг отделял романтиков от выводов о привилегии германства, о его монополии на принадлежность к Человечеству. Они этого шага не сделали, но дорогу для идущих вослед расчистили. Ключевые слова расовой доктрины Гитлера "кровь" и "почва" (Blut und Boden) во времена неоромантизма, т.е. в 1870-80 годы уже были пущены в оборот.
Клемперер утверждает со всей определённостью: "Немецкий корень нацизма носит название "романтизм". И далее: "Я считаю, что нацизм не мог не вырасти из немецкого романтизма, даже если бы на свете никогда не было француза Гобино, пожелавшего стать немцем… Ибо всё, что определяет сущность нацизма, уже содержится, как в зародыше, в романтизме: развенчание разума, сведение человека к животному, прославление идеи власти, преклонение перед хищником, белокурой бестией".
Хотелось бы оговориться: романтики ХIХ века неповинны в ужасах Освенцима и Дахау. Вот уж поистине прав поэт: нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся. Нацисты извратили многие положения романтиков, приспособив для своих нужд, выхолостили гуманистические идеи. Клемперер признаёт, что "это был суженный, ограниченный, извращённый, кичевый романтизм".
Опасные тенденции, которые ощутил Гёте в творчестве романтиков, многократно усилились у неоромантиков, ярким представителем которых стал Рихард Вагнер. Александр Блок в известном стихотворении "Скифы" обозначил сущность немецкого духа лапидарно: "сумрачный германский гений". Большим поэтам свойственны ёмкие характеристики. Нордическая мифология изначально пронизана мрачным трагизмом, солнечность античных греческих мифов ей чужда, ибо боги германцев смертны. И "Песнь о Нибелунгах" исполнена трагизма. С самого начала действие обречено на кровавую развязку. Всё завершается трагическим финалом, равного которому по масштабу нет в средневековых эпосах других народов.
Героический эпос германцев получает новое рождение в музыкальной тетралогии Вагнера "Кольцо Нибелунга". Сумрачность германского гения, проявившаяся в германской мифологии и героическом эпосе, отвечала мировосприятию Вагнера с его катастрофичностью и культом смерти. В своих музыкальных драмах Вагнер сам выступает как мифотворец, усугубляя мрачность и без того "нахмуренных" германских мифов.
Культ смерти, взвинченная истерическая патетика, заклинание атавистических, "глубинных" импульсов души, своего рода некрофилия вкупе с поэтизацией германства: апологией национального духа, нордической прямоты, непреклонной героики – вот что завораживало в Вагнере фюрера. Его любовь к композитору не случайна. Вагнер – пусть это звучит парадоксально – выносил в своём чреве Гитлера. Вот как причудливо плетётся времён связующая нить.
Златокудрая Лорелея, воспетая Генрихом Гейне, стала на века поэтическим символом Германии. Трудно даже вообразить те бездны, в которых побывала душа пережившей Холокост поэтессы Розы Ауслендер, если в коротком верлибре "Генрих Гейне" она уподобила прекрасную Лорелею (читай – Германию) злой колдунье, ведьме-златовласке и обвинила её в том, что "она в проклятие превратила родное слово". Евреи, выжившие в концлагерях, не захотели оставаться на родине: немецкая речь стала для них непереносимой. А ведь это был их родной язык!
С радикальным пересмотром отношения к Германии сталкиваемся мы и в случае Марины Цветаевой, в которой текла и немецкая кровь. От восторженного признания: "Германия – моё безумье! /Германия – моя любовь!", в котором – явный вызов, ведь написано это в годы Первой мировой войны, когда Германия и Россия сошлись как враги, – до стихотворения "Германия", этого пронзительного и пророческого отклика на аннексию Чехословакии гитлеровской Германией: "Сгоришь, / Германия! / Безумие, / Безумие / Творишь!"
Жизнь опровергает многие расхожие истины, среди них и такую: "Когда говорят пушки, Музы молчат". Музы не умолкали даже в страшные годы Холокоста. Однако вердикт известного немецкого философа еврейского происхождения Теодора Адорно: после Освенцима писать стихи невозможно – поставил под сомнение будущее литературы. Адорно недооценил возможности поэзии. А ведь Осип Мандельштам в знаковом для России 1937 году написал провидческие "Стихи о неизвестном солдате", на тему, какой вся прежняя поэзия не знала и не могла знать:
Миллионы убитых задёшево
Протоптали тропу в пустоте…
Этой тропой идти узникам Освенцима, и они погибнут "гурьбой и гуртом". Мандельштам предвосхитил их опыт, пройдя крестным путём с другими страдальцами – обитателями советского архипелага ГУЛАГ.
Конечно, писать по старинке, игнорируя опыт Освенцима, невозможно. А если всё же попытаться выразить в слове неизбывный ужас? Конечно, круги нацистского ада пострашнее дантовых, и звенящие гневом терцины уже не способны передать то, что вынесли мученики ХХ века. Но излить боль необходимо, иначе она не отпустит, задушит, но для этого нужны новый язык, новые формы, новый синтаксис.
"Фуга смерти" Пауля Целана, которую называют Герникой европейской послевоенной поэзии, была написана в 1944 году в Черновицком гетто. Её автор, потерявший там родителей, друзей и близких, навсегда лишился душевного покоя: самоубийство в 1970 году поставило точку в конце его мучительного пути.
Чёрное млеко рассветной зари пьём мы на ночь
Пьём его утром и днём пьём и ночью
Пьём его пьём
Роем могилу в просторах воздушных там где не тесно
В доме живёт человек он с гадюками ладит он пишет
Германия золото кос Маргариты в сумрак одета
Пишет выходит из дома под звёзды и псов он скликает
Евреев скликает своих велит им могилу копать
Велит нам играть танцевать веселиться
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Свору спускает на нас одаряет могилой небесной
С гадюками ладит и грезит о смерти маэстро немецкий
Золото кос Маргариты
Пепел волос Суламифь
(Пер. О. Татариновой)
Стихотворение давно стало хрестоматийным. Исследователи поэзии Целана узнают в его необычных образах – чёрное молоко рассвета, могила в воздухе, голубоглазый мастер из Германии, играющий змеями, золотые волосы Маргариты и пепельные волосы Суламифи – осколки культурных ценностей многих эпох, соединённые в эклектическом, почти пародийном виде: тут и "Песнь Песней", и "Фауст", и Бодлер, и Рильке. Хотелось бы обратить внимание ещё на одно схождение: золото кос Маргариты – это золото кос не только несчастной гётевской героини, но и Лорелеи (в переводе А. Блока стих Гейне звучит так: Девушка дивной красы / Одеждой горит золотою, / Играет златом косы…).
И в этом настойчивом рефрене:
Золото кос Маргариты
Пепел волос Суламифь –
выразительно и просто прочерчен путь Белокурой Девы, Германии: от Лорелеи – до Освенцима. И потому название нашего эссе "От Лорелеи – к Освенциму" не должно удивлять.
От исторической вины –
к исторической ответственности
Тезис о коллективной вине сформулировал в 1945 году немецкий теолог Карл Барт, который сразу встал в оппозицию по отношению к нацизму и эмигрировал в Швейцарию. Его поддержал философ Карл Ясперс, который напомнил своим согражданам: "Мы не вышли на улицы, когда уводили наших еврейских друзей; мы не вопили, пока сами не оказались уничтоженными. Мы предпочли остаться в живых на том ничтожном и едва ли логичном основании, что наша смерть никому не поможет... Мы виновны в том, что живём".
Когда закончилась война и Германия оказалась в прямом смысле поверженной, т.е. лежала в руинах, очень немногие оказались способны если не принять на себя бремя этой вины, то хотя бы задуматься о ней. Усилия большинства были направлены на другое – на выживание.
Интеллигенция на этот раз не безмолвствовала. Расчёта с прошлым требовали молодые писатели из поколения "вернувшихся". Но голос "Группы 47", куда вошли Рихтер, Бёлль, Кёппен, Вальзер, Шаллюк, Грасс и другие, не был настолько громким, чтобы быть всенародно услышанным.
Наступил 1959 год. Руины в основном расчищены, Германия, казалось, бесповоротно разделена (1990 год – за горами). На востоке, поспешая, куют социализм советского образца. Западные немцы готовятся пережить "экономическое чудо". Забвение прошлого многим весьма желательно, чуть ли не предписывается. Да и как может быть иначе в стране, где бундесканцлером мог стать юрист Курт Кизингер, до этого премьер-министр земли Баден-Вюртенберг от партии CDU (христианско-демократический союз), с 1933-го по 1945 год состоявший в нацистской партии. Груз позорного прошлого его нисколько не тяготил. И вдруг молодой неизвестный писатель Гюнтер Грасс, представитель "Группы 47", преподносит сюрприз – "Жестяной барабан".
Дробь и треск грассовского барабана повергли нацию в шок. Роман показался верхом разнузданности и неприличия. Что означают эти фантасмагории, нелепости и абсурд под маской реальности? Но не только гротеск и сарказм шокировали немецкое общество. Грасс замахнулся на народ. В истории такое бывало: такое позволял себе Гёте, имя которого часто всплывает в романе. Но то, что позволено Олимпийцу, то бишь Юпитеру, не позволено никому другому.
Молодой писатель не топтал поверженных нацистских кумиров, он добирался до тех, чья верноподданническая психология и шкурничество, чья серость и скудость мышления способствовали приходу нацистов к власти. Грасс ворошил обывательские гнёзда. Признав вину немцев, он стал раскапывать корни этой вины. Это было тотальное отрицание (кстати, излюбленное слово из языка Третьего рейха), и оно потрясло читателя. На осколки разлетелся миф о немецких добродетелях – честности, верности и порядочности – как основе национального характера. Роман прозвучал "насмешкой горькою обманутого сына над промотавшимся отцом". Насмешкой не только горькой, но и издевательской. Шоковую терапию Грасса смогли понять, оценить и тем более принять немногие. Разразился скандал, но затем всё стихло, жизнь катилась по прежнему руслу, пока не грянул 1968 год – год студенческих бунтов.
Процесс переоценки прошлого протекал бурно и принимал подчас неожиданные формы. Кое-кто из молодёжи, увлечённый идеями перманентной революции, встал на путь "красного" террора и неизбежно оказался повязанным с международным терроризмом. Группа Баадер-Майнхоф держала в страхе и напряжении весь западный мир. Молодёжь Германии бурлила.
Другие молодые немцы, желая искупить вину отцов, ехали в Израиль работать в кибуцах, помогать строить еврейское государство. Мне довелось здесь в Кёльне познакомиться с некоторыми из них. Они с тех пор, конечно изменились. Кто-то из "протестантов", "начистив чайники" полицейским, или, культурно выражаясь, расквасив физиономии стражам порядка, ушёл в политику и даже преуспел, как Йошка Фишер. Бывший адвокат террористов-леваков Отто Шили стал министром внутренних дел Германии, главным блюстителем порядка. Но кто в ту пору думал о дальнейших метаморфозах?
На волне новых настроений президентом ФРГ в 1969 году смог стать социал-демократ, который победил перевесом в 6(!) голосов. Вдумайтесь в расклад цифр! Только представляя ситуацию тех лет, можно по заслугам оценить поступок лидера СПД и тогдашнего нового канцлера ФРГ Вилли Бранда, который встал на колени на месте варшавского гетто и просил простить не нацистов, нет, а немецкий народ. Это был Поступок!
Немалое мужество нужно иметь, чтобы публично оглашать постыдные страницы своей истории. Иоханнес Рау, недавний президент Германии, будучи премьер-министром земли Северный Рейн-Вестфалия, на вечере по случаю 500-летия со дня рождения Мартина Лютера со всей ответственностью произнёс слова горькой правды: "Сегодня мы должны сказать, хотя нам невыносимо это слышать, что у Аушвица есть христианская предыстория. Мы не можем после Аушвица не думать о том, что евреи умирали не только от ядовитых газов в его камерах, но также из-за антисемитского ядовитого облака, которому уже сотни лет". Сотни лет ждали евреи этих слов.
http://magazines.russ.ru/slovo/2005/46/ion8.html
|
|
| |
| Article Rating | Average Score: 0
Голосов: 0
| |
|
|
Главное меню
Опрос
