Евгения Буторина. Жизнь, мечты и труд. Часть 1
Дата: Friday, December 22 @ 00:00:00 MSK Тема: Diaspora
История моей семьи
Эта рукопись была написана моим прадедом Самуилом Израилевичем Шапкайцем в 1972 году. Тщательно перепечатанная на машинке через два интервала, она хранилась в нашей семье более тридцати лет. В предисловии, обращаясь к нам, детям, внукам и правнукам, прадед писал: «… пришлось вспоминать пережитое, и мне кажется, что для вас оно может быть не только любопытно, развлекательно, но частично и поучительно». Мне тоже так кажется.
Евгения Буторина
Жизнь, мечты и труд
Автобиографический очерк
Родился я 17 февраля 1887 года в городе Иркутске, о чем сохранилось удостоверение за № 173 от 1897 года, выданное раввином Медведниковым.
Родители мои Шапкайц Израиль Григорьевич и Цвия Самуиловна, еще детьми, когда им было 10-12 лет, в пятидесятых годах 19 века вместе с родителями были сосланы в Сибирь за поджег имения своего помещика в Ковенской губернии. Шли они в Сибирь этапом по Московскому тракту через Тобольск более полугода. Сначала осели в с. Усолье Иркутской губернии, где была расположена переселенческая тюрьма, а затем были приписаны к городу Иркутску. Когда маме было 15 лет, а отцу 18, они поженились и числились в мещанской управе в мещанском сословии под фамилией Шапкайц.
Интересно происхождение этой фамилии: деды моих родителей вместе со своими детьми были крепостными в местечке Шапканы Ковенской губернии. Помещик их именовался пан Шапканский, а все его крепостные фамилий не имели, а звались шапканскими. Когда же их ссылали или освобождали от крепостничества, то выдавали справки, в которых обозначали фамилию, производя ее от слова шапканы-шапка, и добавляя окончание: для руссках – ов, для литовцев –тис, для поляков-ский, для еверев-йц. Вот так и получилась фамилия Шапкайц.
Семья у нас была большая – я родился седьмым, а после меня еще пятеро детей. Отец работал по найму печником, каменщиком и стекольщиком. А мама обслуживала семью. Мы держали козу, куриц, иногда корову. Был свой огород. 2-3 раза в неделю по ночам мама выпекала очень вкусный черный хлеб, который мы очень любили натирать чесноком. Утром мама на тележке вывозила хлеб на базар и продавала его по 1 копейке за фунт. Это приносило во-первых припек, который обеспечивал хлебом всю семью, а во-вторых добавляло к отцовскому заработку 60 – 80 копеек за день, что было очень чувствительным подспорьем.
Отец мой был малограмотным, мать безграмотной. Старшие дети в школе не учились только случайно освоили чтение по-русски, а по-еврейски и вовсе не знали букв. Да и младшие, кроме меня, не получили полноценного школьного образования. Зато все поглощалось религиозным духом. Каждое утро до выхода на работу отец шел в синагогу солиться, захватывая старших сыновей, а мама и бабушка молились дома. Читать по – еврейски никто не умел, но молитвы знали наизусть. Перед каждым приемом пиши, произведя омовение рук, они читали молитвы. Перед сном и после сна – тоже. Такой порядок был обязателен для всех в семье.
Ну, а суббота была священно и сопровождалась праздничными обрядами, которые неукоснительно выполнялись всеми. В пятницу в 12 часов дня начинались приготовления. Отец заканчивал работу, в чем ему никто из работодателей не чинил препятствий, потому что отец всегда отрабатывал в воскресенье. Придя домой, он забирал мальчиков, брал чистое белье и уводил нас в баню. Потом мыться шли мать и девочки. В сумерки папа. Мама, бабушка и мальчики уходили в синагогу. К нашему возращению сестры торжественно оформляли стол к вечерней трапезе: белая скатерть, надраенные до блеска металлические подсвечники с количеством свечей по числу детей. Мама зажигала свечи и совершала над ними молитву -благословение и поздравляла нас с хорошей субботой. На столе перед отцом обязательно были положены белые булки(халы), покрытые белой салфеткой, и стоял бокал красного самодельного вина из изюма. Папа произносил над ним молитву, отпивал часть вина и передавал бокал маме и бабушке. Затем за стол садились все члены семьи и начиналась праздничная трапеза, где кушанья резко отличались от нашей повседневной пищи. Сначала была фаршированная рыба, потом суп, морковный цимес с черносливом, и наконец компот или кисель. Во время трапезы все а между блюдами пели застольные религиолхные песни. Заканчивалась трапеза благодарственной молитвой, а затем мы все пели песню песней царя Соломона. После этого все уходили читать молитвы перед сном. А наутро после чая просто, но чистенько одетые шли в синагогу, где служба тянулась часа три. Синагога в Иркутске была хорошая, хоральная, и нам было очень интересно туда ходить. В результате многие мелодии, исполнявшиеся кантором и хором, запоминались, и мы их часто пели дома. Мы вообще очень любили петь.
Из синагоги мы шил домой и садились за стол, трапеза напоминала субботнюю, только перед компотом добавлялся еще вкусный кугл.
Затем мы пели песни религиозного содержания - «Змиройс», и на этом праздник заканчивался. Начиналась свободная самостоятельность. Игрушек готовых у нас не водилось, но в детстве
На шестом году мама отвела меня в хедер к частному учителю-еврею. Высокий седой человек посадил меня рядом с собой, разложил крупно напечатанный лист с буквами еврейского алфавита, и, показывая на буквы, прелагал повторять за ним. А мама в это время незаметно сбрасывала маленькие леденцы и приговаривала , что это ангелы посылают прилежным ученикам. Недалеко за длинным столом сидели человек 15 детей в возрасте от 6 до 12 лет за книжками – молитвенниками, псалмами, и упражнялись в заучивании заданных ми уроков. Ребе был добрым, и хотя плетка висела на видном месте, но он ею очень редко пользовался, чаще только для угроз шалопаям.
Иногда ребе в перерыве между занятиями брал скрипку и играл нам еврейские мелодии – молитвенные, застольные, народные. Так проходило наше время с 9 утра до 4 дня.
В хедере я обучался весь дошкольно-школьный период, и был достаточно религиозен, что не удивительно, если помнить о традициях моей семьи. Русских праздников мы никогда не справляли, зато каждый еврейский праздник, овеянный легендами библии и историей, ожидался нами как радостное событие. Все обряды резко отличали эти дни от обыденной жизни. До сих пор помню в Песах – грецкие орехи, в Пурим маскарадные игры и обмен подарками, в Хануку – зажигание восковых свечей и игры с самодельными волчками, в Суккот – устройство елочных кущей, В Симхас-Тойре – торжественное ношение Торы…
И только один праздник – Йом-Кипур всегда ожидался нами с трепетом. Мама благословляла каждого перед уходом в синагогу. Читалась особая молитва, в которой говорилось, что в этот день предопределяется судьба, кому в этом году жить, а кому умереть. Да и сам обряд абсолютного голода в течение 24 часов не радовал ребят. Особенно тех, кому уже исполнилось 13 лет, и для кого пост был обязателен. Зато как мы собой гордились, когда пост заканчивался, и мы с полным правом приступали к трапезе!
Не могу обойти и еще один обычай, которые наши родители свято соблюдали: на каждый праздник к трапезному столу приводили троих гостей из синагоги из числа бедных людей. Это воспитывало у нас чувство доброты и уважения к окружающим. Мама вообще много работала для бедных – собирала веши и деньги, помогала им лично. И как только ее хватало на все!
В хедере русской грамоте не обучали. Но, на мое счастье, интерес к учебе заметила моя сродная сестра, которая была на 10 лет меня старше и училась в акушерской школе. Она переговорила с мамой и стала преподавать мне русский язык и готовить к поступлению в городское 4- классное училище. Его я закончил в 1902 году, параллельно продолжая ходить хедер. Я понимал, что родителям трудно содержать меня – платить за обучение в школе, покупать пособия, давать деньги на завтраки. И уже в 3 классе я решил организовать в хедере занятия по русской грамоте. Многие родители согласились и установили мне плату по 50 копеек в месяц за каждого ученика. Потом я постепенно стал давать частные уроки малышам на дому. Так я заделался специальным репетитором-педагогом на долгие годы и нашел себе источник существования вплоть до женитьбы.
Городское училище я закончил с похвальным листом и решил во что бы то ни стало учиться дальше самостоятельно по программе гимназии и сдать испытание экстерном на аттестат зрелости, тайно лелея мечту в дальнейшем поступить в университет на медицинский факультет.
Конечно, эта мечта была почти несбыточной. В гимназию мне, как еврею, да еще из бедной семьи, было просто не поступить. Существовала 3% норма приема, а плата составляла 60 рублей. А попасть в университет было еще сложнее. Но не сдавался.
Мои родители, несмотря на всю свою религиозность и бедность, моему стремлению не противились. Правда, другие родственники пытались меня отговорить – дескать, пришла пора родителям помогать, надо поступить в контору и спокойно работать, мечта о среднем образовании для меня неосуществима. Но я не хотел никого слушать.
Я узнал, что в городе Томске при Технологическом институте группа прогрессивных профессоров организовала курсы по подготовке на сдачу экзаменов на аттестат зрелости, и понял, это для меня шанс получить образование. Плата была объявлена 5 рублей в месяц. Но надо было еще на что-то жить и снимать жилье. Я долго думал и решил, что смогу зарабатывать частными уроками. О своем решении я написал брату.
Мой брат Григорий, который был на три года старше меня, служил тогда приказчиком в магазине нашего дяди в городе Бодайбо. Он помогал родителям и младшим братьям и сестрам, поэтому я очень удивился и обрадовался, когда за день до моего отъезда в Томск получил от Гриши телеграмму, в которой он благословлял меня и сообщал, что будет высылать мне по 25 рублей каждый месяц.
Это еще больше укрепило меня в намерении учиться, и в сентябре 1903 года я вместе с товарищем Лешей Тверским, который тоже решил получить аттестат, поехали в Томск. После пятидневного путешествия по железной дороге мы приехали в Томск, и тут-то и начались наши мытарства.
По законам царской России евреи не имели права проживать далее, чем в семи верстах от места своей прописки. А прописывать его могли только там, где он родился. Значит, в Томске нам надо было устраиваться как-то неофициально.
Но в Томске тоже жили евреи. И одна рабочая семья, где хозяйка работала швеей, сдала нам комнату без прописки в полиции. Мы были счастливы – днем мы занимались в столовой комнате хозяйки, а по вечерам ходили на курсы. К тому же в швейной мастерской работала девушка Поля, а к ней приходила ее подружка – гимназистка Блюма Изралевич. Скоро мы подружились. Сначала встречались как бы случайно, когда она приходила к своим бабушке и дедушке, которые жили напротив нас. Потом мы уже договаривались о встрече, я провожал ее в гимназию и обратно, и вскоре наша симпатия перешла в серьезную привязанность, и мы уже не могли и дня не видеть друг друга.
Вскоре мы с Лешей переехали – один фотограф сдал нам отдельную комнату с обедом и чаем утром и вечером всего за 50 рублей в месяц на двоих.
Мы были счастливы. Но счастье наше продолжалось недолго, буквально пару месяцев. До тех пор, пока курсы не затребовали наши адреса. Я сразу подумал, что эти сведения требует полиция. И свой адрес не дал. А Леша наивно счел мои опасения излишними и указал адрес фотографа. На этом наше счастье и закончилось.
(продолжение следует)
Евгения Буторина
|
|