Jewniverse - Yiddish Shteytl - Семен РЕЗНИК. ВМЕСТЕ ИЛИ ВРОЗЬ? Продолжение

Заметки о книге А.И.Солженицына "Двести лет вместе" 6. ЕВРЕЙСКОЕ ЗЕМЛЕДЕЛИЕ Семен РЕЗНИК Среди многих ограничений, которыми подвергались евреи в России, одним из самых тяжелых был запрет приобретать и обрабатывать землю. Непомерная скученность в черте оседлости, о которой столько написано во всех работах по истории евреев в России, была вызвана именно этим. В сельскохозяйственной стране земля составляла основное богатство, основную ценность, она была кормилицей. Крестьянское хозяйство не было товарным, оно оставалось почти натуральным. Крестьянин производил продукты питания для своей семьи, и в урожайные годы семья его жила сытно, даже если у нее месяцами не было ни копейки денег. Свои обязанности перед помещиком (до отмены крепостного права) крестьянин отрабатывал на его земле (барщина) или платил ему дань натурой (оброк). Так что помещики, жившие в своих имениях, большой нужды в деньгах тоже не испытывали. (Исключение составляли правительственные чиновники и столичная и местная знать, строившая роскошные особняки в городах, державшая дорогие выезды, выписывавшая модные наряды и изысканные вина из-за границы. Но эта аристократическая верхушка составляла ничтожный по численности слой населения.) Евреи же пищу должны были покупать, а, значит, зарабатывать деньги. Государственная служба была им заказана, работы по найму в черте еврейской оседлости было очень мало. Евреи были по преимуществу ремесленниками, мелкими торговцами, осуществляли различные посреднические услуги, то есть занимались тем, что в Америке называется self-employed: на свой страх и риск занимались производством товаров и услуг - в надежде, что сумеют найти потребителя. При высоком уровне экономического развития товарно-денежные отношения господствуют в обществе. Но при натуральном хозяйстве нужда в товаропроизводителях минимальна, вернее, у основной массы населения нет денег, чтобы пользоваться их услугами. Предложение намного превышает спрос, и большинство товаропроизводителей и посредников нищенствует. Однако, согласно предрассудку, разделявшемуся в России властями и массой простого народа, занятия торговлей и ремеслами не считались производительным трудом. Отсюда убеждение, что евреи якобы не трудились, а добывали хлеб исключительно обманом. "Исправить" евреев, приучив их к земледелию, - такова была идея многих "Записок", "Проектов", "Постановлений" различных правительственных комитетов со времен Державина, но она парадоксальным образом уживалась с запретом на приобретение или аренду евреями земли в местах их постоянной оседлости. Считалось, что дай им только такую возможность, они приберут к рукам всю землю, а крестьяне, работающие на своих куцых наделах и на земле помещика, окажутся в кабале у евреев. "Энергичный" император Николай I решил одним махом разрубить этот гордиев узел. Он не только разрешил, но предложил некоторые льготы евреям, желавшим заняться крестьянским трудом, но не в местах их постоянного жительства, а при переселении в южные степи Новороссии.

Как мы помним, еще Екатерина II прилагала усилия, чтобы привлечь на эти пустовавшие земли колонистов, но успех был минимальным, огромные массивы целинной земли продолжали пустовать. Начав переселенческую кампанию среди евреев, Николай Павлович пытался убить двух зайцев - заселить пустующие земли и преобразовать быт "бездельников" и "тунеядцев", превратив их в трудовое крестьянство. Дабы привлечь еврейские массы к переселению, государство выдавало им бесплатные земельные наделы и пособия на переезд и первоначальное обзаведение; освобождало от податей и, что, возможно, было особенно привлекательно - от рекрутской повинности. Многие еврейские семьи с энтузиазмом откликнулись на эту наживку, особенно беднейшие, хотя детально разработанные правила для переселенцев фактически превращали их из свободных людей в государственных (крепостных) крестьян. Правила регламентировали жизнь поселенцев до мелочей, указывая, когда им можно, а когда нельзя отлучаться из деревни, и на какие сроки, и по какой надобности. Предусматривались наказания за самовольные отлучки, награды "отличившимся" хозяевам. Сообщая обо всем этом, Солженицын не забывает отметить: "при сопоставлении строгих обязанностей, налагаемых на евреев-земледельцев, "с правами и преимуществами, данными исключительно евреям, [и] с теми, какими пользовались прочие податные сословия, - нельзя не признать, что правительство очень благоволило к ним [евреям]"" (стр. 107). Закавычены им выписки из труда В.Н. Никитина - крещеного еврея, бывшего кантониста и николаевского солдата, который, отслужив солдатский срок, занялся историей еврейского земледелия и опубликовал объемистую книгу, основанную в основном на правительственных документах.1 Был ли он обижен на своих бывших единоверцев, которые, переселясь на землю, избавлялись от рекрутчины, выпавшей на его долю, или просто смотрел на предмет своего исследования глазами тех документов, которыми располагал, сказать трудно. Ясно лишь то, что его труд дышит недоброжелательством к соплеменникам и бывшим единоверцам. Поневоле снова вспомнишь саркастическое замечание Витте, что "нет большего юдофоба, как еврей, принявший православие". Не во всех случаях оно справедливо, но к данному - безусловно подходит. Никитин проникнут уверенностью в том, что во всех неудачах эксперимента по превращению евреев в земледельцев, повинны они сами. В том же свете этот эксперимент представлен и у Солженицына. Оказывается, что "с 1829 по 1833 год евреи усердствовали в качестве землепашцев, судьба награждала их урожаями, они были довольны начальством, оно - ими" (стр. 107), но эта идиллия длилась только до тех пор, пока неурожай 1833 года заставил многих бежать из сельскохозяйственных колоний. В описании Никитина и Солженицына, цитирующих "Донесение" некоего Попечительского комитета, это выглядит как "средство не сеять ничего, или весьма мало, сбывать скот, бродяжничать, домогаться пособия и не платить податей" (стр. 107). "В 1834 году, - продолжает Солженицын полуцитировать, полупересказывать Никитина, - "выданный им хлеб - продавали, а скот - резали, и так поступали даже и те, которые не имели в том существенной необходимости", а местное начальство, по затруднениям в надзоре, не в состоянии было предупредить "множество пронырливых изворотов со стороны переселенцев"" (стр. 107). При этом оказывается, что "неурожаи у евреев "случались чаще, нежели у прочих поселян, потому что, кроме незначительных посевов, они обрабатывали землю беспорядочно и несвоевременно", действовал "переходящий от одного поколения к другому навык... евреев к легким промыслам, беззаботности и небрежности в надзоре за скотом"" (стр. 107). Кажется, ясно, что цитируемое "Донесение" характеризует не столько евреев-колонистов, сколько самого доносителя, от которого разит узколобой юдофобией. Но Солженицын видит в этом документе подтверждение "30-летнего злосчастного опыта с еврейским хлебопашеством (еще на фоне опыта мирового)" (стр.107-108) и недоумевает, почему правительство Николая I не откинуло "эти пустые попытки и траты", а, напротив, в 1835 году предоставило еврейским хлебопашцам дополнительные льготы "к снисканию безбедного содержания упражнением в земледелии и промышленности?" (стр. 108). Конечно, и дополнительные льготы не дали результата. Из эксперимента ничего не вышло, как и из многих последующих. Однако Солженицын описывает их с дотошными подробностями, обставляясь частоколом цитат, клонящихся к одному: продемонстрировать, как царское правительство из кожи вон лезло, чтобы окрестьянить евреев, да как те упорствовали в своем отлынивании от земледельческого труда и снова и снова объегоривали власти, прикарманивая пособия. Стремясь сделать свою версию убедительной, Солженицын даже опирается на известную ему "Записку" Николая Лескова, приводя из нее то место, где Лесков "указывал, что еврейская "отвычка от полевого хозяйства образована не одним поколением", а эта отвычка "так сильна, что она равняется утрате способностей к земледелию", и еврей не станет снова пахарем, разве что постепенно" (стр. 157). Александр Исаевич выкроил из обширного текста Лескова две полуфразы, придав им смысл, противоположный мысли автора. Вот что в действительности писал Лесков: "Удивительно, что никто из трактовавших об этом деле не обратил внимания на самую существенную его сторону, - на то, что земледелие, особенно в девственном степном крае, требует не одной доброй воли и усердия, но и знаний и навыка, без которых при самом большом желании невозможно ожидать от земледелия ближайших полезных результатов. ...Если кому доводилось отваживаться на такое дело, то он по доброй воле приступал к нему не иначе, как с запасным капиталом на полный севооборот по трехпольной системе (т.е. на четыре года). Без такого запаса первый случайный неурожай, градобой или другой неблагоприятный случай в течение четырехлетнего периода угрожает остановить весь почин дела, погубить даром все положенные труды и привести молодое неустоявшееся хозяйство к разорению. ...Наши помещики Нарышкин и гр. Перовский, делавшие большие заселения степных земель своими крепостными крестьянами из средних губерний, поддерживали переселенцев на новых местах по пяти и по семи лет. Николай I. С портрета Дж. Лонсдейла Евреи наши, из которых мог бы быть образован класс степных земледельцев, все были бедняки. Это были люди, пришедшие "в черте" в полное захудание, и еле влачившие полунищенское существование на счет кое-какой общественной благотворительности. О собственном обеспечении на четыре года хозяйства первого севооборота у них не могло быть и речи... Весь капитал, с которым русскому еврею предстояло двинуться с своей убогой мещанской оседлости (где его, однако, кое-кто знал и кое-кто поддерживал) и идти в безлюдную степь на совершенно незнакомое дело, действительно заключался в том вспоможении, которое назначало правительство на первое обзаведение... Если этого вспоможения даже и достало бы опытному в полевом хозяйстве крестьянину, то неопытный человек, с ним ничего не мог сделать. При первом неурожае, в первую тяжелую зимовку ему с семьею в голой безлесной степи приходила верная и неотразимая холодная и голодная смерть... Такая смерть страшна всякому, как эллину, так же и иудею".2 А вот и то место, из которого урезанно цитирует Солженицын: "Вывод из всего этого очевиден и прост: евреи утратили склонность к земледелию вследствие исторических причин, долго не благоприятствовавших их занятию сельским хозяйством. Отвычка от этого дела у них так сильна, что она почти равняется утрате способностей к земледелию... Обратить к земледелию евреев, не знающих ремесла и не обладающих капиталами для достойных занятия торговых дел, не есть цель напрасная или недостижимая. Напротив, это и важно, и нужно, и человеколюбиво, и при том это вполне достижимо, только не вдруг, по одному мановению, как желали сделать при императоре Николае. Вековая отвычка может быть исправлена только тем же самым историческим путем. Это путь медленный, но единственно верный: он состоит в том, чтобы поставить экономически бедствующую часть евреев в такое благоприятное положение, при котором в ней прежде всего исчез страх за свою обеспеченность от произвола и страстей окружающего их христианского населения. Надо, чтобы погромы были невозможны. Затем необходимо уничтожить все "особенные" положения о землевладении для евреев и неевреев, и дозволить еврею, как и не еврею, приобретать себе в собственность для возделывания мелкие участки. Лучший земледелец тот, кто возделывает свой любимый клок земли. Не в одних отдаленных степных местах, где хозяйство особенно трудно, надо дозволить сельское занятие еврею, а там, где ему нравится... Словом, необходимо дозволить еврею приобретение поземельных участков везде, где это дозволено нееврею, и тогда в России будут евреи земледельцы, как желал император Николай I".3 Солженицын подобных суждений не приводит; ему приятнее "донесения самых разных инспекторов, из разных мест", гласившие нечто противоположное: "повинуясь крайности, - [евреи] могли сделаться земледельцами, и даже хорошими, но первою благоприятною переменою обстоятельств - они всегда бросали плуг, жертвовали хозяйством, чтобы вновь обратиться к барышничеству и другим любимым своим занятиям" - и дальше идут аналогичные выписки - в основном из труда Никитина (стр. 111 - 115, 152-156). Солженицын откапывает у него и свидетельство "чиновника с 40-летним опытом по земледелию" о том, что "не было ни одного крестьянского общества, на которое столь щедро лились бы пособия - пособия эти не могли оставаться тайною для крестьян и не могли не вызывать в них недоброго чувства" (стр. 155). И дальше: "Этим именно обстоятельством объяснялось... "отчасти и то ожесточение крестьян против евреев-земледельцев, которое выразилось разорением нескольких еврейских селений" (1881-1882)". (Стр. 155) Н.С.Лесков Видимо, и Лескову были известны факты "разорения еврейских селений" их соседями, почему он и предупреждал: погромов не должно быть. Нельзя заниматься земледелием, если над головой висит страх, что в любой момент твое имущество будет разграблено из ненависти или зависти. Солженицыну важно другое. Абсурдное "свидетельство" о якобы особой щедрости, изливавшейся на переселенцев-евреев в ущерб переселенцев-христиан, ему нужно для того, чтобы отбрить "советского автора 20-х годов" Ю. Ларина, писавшего: "Царизм почти совершенно запрещал евреям заниматься земледелием" (стр. 156). Заодно отбривает он и Л. Н. Толстого, возмущавшегося тем, что власти "удерживают целый народ в тисках городской жизни и не дают ему возможности поселиться на земле и начать работать единственную, свойственную человеку работу" (стр.157).4 "На каких облаках он жил? Что он знал о 80-летней практике этой земельной колонизации?" - возмущается Солженицын в адрес Толстого. Однако на облаках поселился он сам, ибо Ларин и Толстой были правы: царизм запрещал евреям землепашествовать там, где они могли и хотели это делать, разрешая там, где они не могли и не хотели. 7. КРОВАВЫЙ НАВЕТ Среди абсурдных обвинений, изливавшихся на евреев, ни одно не было столь зловещим и чреватым столь страшными последствиями, как обвинения в ритуальных убийствах. Эта самая яркая манифестация религиозной и племенной нетерпимости пунктиром проходит через всю историю евреев, и вполне понятно, что она угнездилась в России. Более того, именно здесь она нашла благоприятную почву уже в то время, когда в Западной Европе на кровавый навет стали смотреть как на глупый средневековый предрассудок. Как мы помним, первый российский интеллектуал и государственный деятель, слывший специалистом по еврейскому вопросу, Гаврила Романович Державин, уже в конце XVIII века поддержал это обвинение. А затем дела о ритуальных убийствах евреями христианских детей возникали так часто, что император Александр I, в 1817 году, должен был издать рескрипт, разосланный всем губернаторам черты еврейской оседлости, в котором такие обвинения квалифицировались как предрассудок, а возбуждение уголовных дел "по одному предрассудку, будто они [евреи] имеют нужду в христианской крови", запрещалось.5 Александр I только присоединился ко многим европейским государям и Римским Папам, которые на протяжении веков издавали аналогичные указы и буллы, что, однако, действовало лишь очень недолгое время. Указы забывались, и евреев вновь вздымали на дыбу, жгли каленым железом, бичевали кнутом, добиваясь признаний в умерщвлении очередного младенца, после чего торжественно четвертовали, сажали на кол или сжигали на костре, а все еврейское население громили, накладывали на него "контрибуцию" или вовсе изгоняли из страны - до следующего высочайшего повеления. Рескрипт Александра I ждала аналогичная участь. Он был забыт... самим государем, незадолго до его смерти, когда при его проезде в Таганрог через белорусский городок Велиж в Витебской губернии в ноги к нему повалилась женщина и с рыданиями сообщила, что она - вдова солдата Марья Терентьева, и что два года назад евреи замучили ее трехлетнего ребенка, а потом подкупили полицию, которая замяла дело, оставив несчастную мать без удовлетворения. Благосклонно выслушав стенавшую женщину, царь велел дать ход ее жалобе, и Велижское дело, ранее преданное "воле Божией" за отсутствием улик против обвинявшихся евреев, было возобновлено. Затем, указывает А.И. Солженицын, оно тянулось еще десять лет. Чего он не указывает, так это того, что на первом же допросе после возобновления следствия открылось, что Марья Терентьева вовсе не та, за кого себя выдает. Она не солдатская вдова, а уличная проститутка; она никогда не была замужем и зарабатывала себе на пропитание "сексуальными услугами", как сказали бы сегодня; детей у нее никогда не было, а убитый мальчик Федор Иванов был сыном солдата Емельяна Иванова и его жены Агафьи, которые с тех пор из Велижа выехали; именно Марья Терентьева при первоначальном расследовании этого дела громче всех обвиняла евреев, но ее наветы не подтвердились. Оставался бы жив Александр Павлович, дело против евреев, видимо, тотчас бы вновь закрыли, а Марью Терентьеву - за ложный донос и ложные показания - присудили бы к битью кнутом на базарной площади и ссылке в Сибирь на поселение (что и было сделано через десять лет!). Но Александр I почил в бозе; в Петербурге воцарился "весьма энергичный" Николай, и возобновленное следствие потекло по иному руслу. Взятая в оборот Марья Терентьева "призналась" в том, что "прошла через жидовский огонь" (тайно обращена в иудейство) и - в качестве иудейки - сама участвовала в убийстве мальчика. Она подробно описала процедуру умерщвления и назвала несколько десятков евреев, которые будто бы вместе с ней качали мальчика в бочке, утыканной изнутри гвоздями, сбирали кровь в серебряную чашу, а затем вывезли бездыханное тельце в лес. По наводке Марьи Терентьевой следователи арестовали еще двух христианок и, обработав их должным образом, получили аналогичные показания. Затем было арестовано более сорока евреев, подвергавшихся много лет физическим и моральным истязаниям с целью исторгнуть из них признания. Проявив редкое мужество, все арестованные выстояли, но, несмотря на это, им был вынесен обвинительный приговор, и его с энтузиазмом утвердил генерал-губернатор Витебской губернии князь Хованский. граф Н.С.Мордвинов Открытого судопроизводства в России тогда не было. По заведенному порядку, дело поступило на окончательное решение в Сенат, а затем в Государственный Совет, где оно попало на рассмотрение к графу Николаю Семеновичу Мордвинову, одному из наиболее просвещенных и независимых государственных деятелей того времени. В блестяще написанной записке, он проанализировал многотомное дело и не оставил от всех обвинений камня на камне.6 Доводы Мордвинова оказались столь убедительными, что члены Государственного Совета единогласно присоединились к нему. Единогласное решение Государственного Совета считалось окончательным (таково, по закону, было единственное ограничение абсолютной власти самодержца), поэтому императору Николаю его пришлось утвердить. Однако он был разочарован и не скрывал своего раздражения. Утверждая решение Государственного Совета, он написал, что "внутреннего убеждения, что убийство евреями произведено не было, не имеет и иметь не может", ибо среди евреев может существовать изуверская секта, которая все-таки практикует ритуальные убийства, так как "к несчастью и среди нас, христиан, существуют иногда такие секты, которые не менее ужасны и непонятны" (стр. 97-98). Между тем, в записке Мордвинова вопросу о "сектах" уделено важное место. Оно, вероятно, способствовало тому, что все члены Государственного Совета присоединились к нему, хотя знали, что царь ждет от них противоположного решения. Приведя сжатый исторический очерк кровавого навета и показав его полную абсурдность, Мордвинов писал: "Но разрушенное в главных основаниях мнение сие получило другое направление. Евреев начали в позднейшее уже время обвинять как сектаторов [сектантов]. Кроме того, что существование таковой ужасной секты ни одним фактом не обнаруживается, нельзя предполагать, чтобы талмудисты, уклоняясь от закона Моисеева, запрещавшего употребление даже крови животных, могли произвести секту, совершенно основанию оного противную, и чтобы евреи, в течение веков претерпевавшие бедствия от ужасных правил ее, не открыли существования оной, особенно при той ненависти, какую евреи-сектаторы взаимно между собой питают. (Известна ненависть евреев к секте хассидов [хасидов], кои предаваемы были проклятию, а сочинения их публично сожигаемы)".7 Как видим, согласившись освободить велижских евреев за отсутствием улик, Николай I оставил в подозрении еврейский народ, полагая, что если не все евреи практикуют ритуальные убийства, то все они покрывают тайную изуверскую секту, которая это делает. Последствия несогласия государя с Мордвиновым были весьма серьезными и далеко идущими. Дабы раскопать вопрос о ритуальных убийствах "до корня", Николай поручил Министерству внутренних дел провести расследование, результатом чего явилась изданная через девять лет книга "Розыскание о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их". Составленная директором Департамента иностранных исповеданий В. В. Скрипицыным, она позднее была приписана В.И. Далю (под названием "Записка о ритуальных убийствах"). В последние годы она широко переиздается в России под именем Даля, служа одним из самых "убедительных" инструментов нагнетания ненависти к евреям.8 Из книги Солженицына всего этого узнать нельзя. Велижское дело упоминается им лишь для того, чтобы оспорить "устойчиво утвердившееся" мнение "еврейской историографии", что политика Николая I по отношению к евреям "была исключительно жестокой и мрачной" (стр. 97). В доказательство того, что это не так, А.И. Солженицын сообщает: "пишет Еврейская энциклопедия, "несомненно, что оправдательным приговором... евреи были обязаны в значительной степени Государю, добивавшемуся правды, несмотря на противодействие со стороны лиц, которым он доверял" (стр. 97). Приведенная выписка еще раз показывает, насколько опрометчиво доверять вторичным источникам, не перепроверяя их по оригинальным материалам. Статья для Еврейской энциклопедии писалась в контексте очередной "ритуальной" вакханалии - в связи с предстоявшим процессом Бейлиса в Киеве. Автор статьи, говоря о Николае I, адресовался к Николаю II. В этом контексте подчеркивать заслуги истинного спасителя велижских евреев - графа Мордвинова - было неуместно; куда политичнее было приписать его заслуги тогдашнему императору - в назидание и пример нынешнему. Используя без критики эту цитату, Солженицын вообще не упоминает ни имени Мордвинова, ни единогласного решения Государственного Совета. Спасителем обвиняемых по Велижскому делу становится "энергичный" государь. Подстать этому и все остальное, что пишет Солженицын о кровавом навете. Большинства ритуальных дел он вообще не касается, ограничиваясь перечислением некоторых из них в скобках, при том с очевидной целью - "патриотически" отмежевать от них православную Россию. Читаем: "Предыдущие [предшествовавшие делу Бейлиса] ритуальные процессы в России возникали чаще на католической почве: Гродно - 1816, Велиж - 1825, Вильна, дело Блондеса - 1900; кутаисское, 1878, было в Грузии; дубоссарское, 1903, - в Молдавии, а собственно в Великороссии - одно саратовское, 1856. Слиозберг, однако, не упускает указать, что и саратовское дело также имело католическое происхождение, а в деле Бейлиса: группа подозреваемых воров - поляки, экспертом по ритуальным обвинениям взят католик, и прокурор Чаплинский - тоже поляк" (стр. 446-447). (Следует ссылка на мемуары известного юриста и общественного деятеля Г.Б.Слиозберга, хотя в некоторых других местах Солженицын решительно оспаривает этого мемуариста, попрекая его не больше не меньше как старческим слабоумием). Вопрос о том, как обвинения целого народа в людоедстве влияли на русско-еврейские отношения, которым собственно посвящена книга, автора вообще не беспокоит. Единственный ритуальный процесс, которому Солженицын все-таки уделяет внимание - это дело Бейлиса, но тут бросается в глаза его недостаточная осведомленность. Он ее и не скрывает: "Кто хотел бы теперь вникнуть подробно во все извивы следствия, общественной кампании и суда - должен был бы без преувеличения, потратить не один год. Это - за пределами нашей книги" (стр. 445). Ну что ж, оставим за пределами то, что не входит в пределы; посмотрим на то, что в них входит. Об убитом мальчике Андрее Ющинском Солженицын сообщает: "Убит зверским и необычным способом: ему было нанесено 47 колотых ран, притом с очевидным знанием анатомии - в мозговую вену, в шейные вены и артерии, в печень, в почки, легкие, в сердце, нанесены с видимой целью обескровить его живого" (стр. 445). Ран действительно насчитали 47, но все остальное очень далеко от истины. Как показали на суде медицинские эксперты самого высокого класса, убийцы плохо знали анатомию; большинство ран были нанесено после смерти мальчика; крови из ран вытекло мало, причем основная часть излилась во внутренние полости тела. Солженицын сообщает, что тело убитого было найдено "в пещере, на территории [кирпичного] завода [еврея] Зайцева" (стр. 445), где служил Мендель Бейлис. Это неверно: никаких пещер на заводе не было, тело Андрюши было найдено вне территории завода, на Лукьяновке - в районе Киева, где евреи не имели права жительства.9 Объясняя, как и почему Бейлис был арестован "без убедительного подозрения", Солженицын с уничижением пишет о двух первых следователях по делу об убийстве Ющинского - Е.Ф.Мищуке и Н.А.Красовском. Это якобы были два "служебных и деловых ничтожества", они соперничали друг с другом, "проваливали действия" друг друга, "запугивали свидетелей, даже арестовывали агентов друг друга... вели "следствие" как рядовое и отдаленно осмыслить не могли масштаба события, в которое ввязались" (стр. 446). А в результате "следствие почти два года кидалось по ложным версиям, долго обвинение висело над родственниками убитого, затем доказана их полная непричастность. Становилось все ясней, что прокуратура решится формально обвинить и судить Бейлиса" (стр. 446). Итак, получается, что Бейлис был арестован по вине Мищука и Красовского, которые ввязались в непосильное для них дело и по своей профнепригодности направили следствие по ложному следу. Истинная картина снова разительно отличается от той, что рисует Солженицын. И Мищук, и Красовский (особенно второй) были профессионалами высокого класса. Мищук вел гласное расследование убийства Ющинского, а Красовскому поручили негласное, что делало их соперниками, но не они сами поставили себя в такое положение. На первых порах, введенные в заблуждение некоторыми показаниями свидетелей, оба допустили одинаковые ошибки и привлекли в качестве обвиняемых мать и отчима Андрюши Ющинского. Но в обоих случаях эта версия быстро отпала, и они стали докапываться до истины, не поддаваясь политическому и идеологическому нажиму со стороны черносотенных организаций, правой прессы и своего собственного начальства, настаивавших на ритуальности этого убийства. Именно поэтому оба были отстранены от следствия. "Красовский, потеряв пост, сменил позицию и стал помощником адвокатов Бейлиса", пишет Солженицын (стр. 446) и снова попадает впросак, ибо Красовский потерял пост как раз потому, что не хотел менять своей позиции. Уволенный, как якобы не справившийся с заданием, он не стал ничьим помощником, а, наняв себе двух помощников, повел на свои собственные средства частное расследование. Его цель была - восстановить свою профессиональную репутацию. Именно он - вместе с журналистом С.И.Бразуль-Брушковским и двумя бывшими студентами Сергеем Махалиным и Амзором Караевым - раскрыл убийство и изобличил истинных убийц: шайку воров во главе с Верой Чеберяк. Это удалось вопреки тому, что нанятые Красовским сыщики были перекуплены тайной полицией и делали все, чтобы запутать дело. "Бейлиса обвинили, при сомнительных уликах, потому, что он был еврей", пишет Солженицын (стр. 446), тогда как на самом деле даже сомнительных улик против него фактически не было. Именно поэтому уголовная полиция - вопреки давлению со стороны прокурора Г.Г. Чаплинского и куда более высокопоставленных лиц, включая министра юстиции И.Г. Щегловитова, - не давала согласия на его арест. Брать Бейлиса явился с отрядом жандармов полковник Н.Н. Кулябко, начальник Охранного отделения. Вмешательство политической полиции обнаружило истинный характер дела об убийстве Ющинского как политической акции властей, решивших использовать это убийство для многократного усиления травли евреев. Именно политическая полиция стряпала дело против Бейлиса, хотя она прекрасно знала истинных убийц Ющинского - от самой Веры Чеберяк, служившей по совместительству осведомительницей, и от ее сообщника Бориса Рудзинского. На допросе у жандармского подполковника Павла Иванова он сперва запирался, но на очной ставке с Верой Чеберяк признался во всем. Уличив Рудзинского, Вера одновременно дала ему понять, что опасаться им нечего, ибо охранка выясняла истину не для того, чтобы раскрыть убийство, а чтобы его поглубже закопать. Таким образом, в деле Бейлиса произошла редкая по цинизму смычка государственной власти, идеологов черной сотни и шайки уголовных преступников. Таков ответ на риторический вопрос, задаваемый Солженицыным, но им самим оставленный без ответа: "Да как возможно было в XX веке, не имея фактически обоснованного обвинения, вздувать такой процесс в угрозу целому народу?" (стр. 446). Невозможно не поразиться логике Солженицына. Он вроде бы не одобряет тех, кто затеял дело Бейлиса, но всячески старается их выгородить, для чего затуманивает ясную картину, топя ее в пучине тенденциозно подобранных ненужностей. "В растянувшиеся месяцы расследования, - читаем в книге, - таинственно умерли оба сына Чеберяк (что не верно: у Чеберяк был один сын и две дочери, умерли сын Женя и дочь Валя. - С.Р.), она обвиняла в отравлении их Красовского, а Бразуль и Красовский - ее саму в отравлении своих сыновей. Версия их была, что убийство Ющинского совершено самой Чеберяк со специальной целью симулировать ритуальное убийство. (Опять неверно: версия частных расследователей состояла в том, что Чеберяк и ее компания убили Андрюшу, так как считали его доносчиком, завалившим их малину; а исколоть его тело "под евреев" они решили уже после убийства, чтобы отвлечь от себя подозрение; этим и объяснялось большое число колотых ран, нанесенных уже после смерти мальчика. - С.Р.). А Чеберяк утверждала, что адвокат Марголин предлагал ей 40 тысяч рублей, чтобы она приняла убийство на себя, Марголин же отрицал это потом на суде, но понес административное наказание за некорректность поведения". (Стр. 448). Последняя фраза требует более обширного комментария, нежели выше приведенные ремарки. Фактически она точна, но по форме крайне тенденциозна, ибо написана таким образом, чтобы придать возможно больше веса показаниям Чеберяк о якобы предложенных ей сорока тысячах, а к показаниям "некорректного" Марголина посеять максимальное недоверие. Но Вера Владимировна Чеберяк - матерая преступница, воровка и держательница воровского притона, шантажистка, уличенная в убийстве Андрюши Ющинского, и вероятная убийца двух своих собственных детей. А Лев Давыдович Марголин - один из самых видных и уважаемых киевских юристов. Да, он совершил некорректный поступок: будучи зарегистрирован как официальный защитник Менделя Бейлиса, он не имел права неофициально встречаться с потенциальными свидетелями по делу о его подзащитном, но он встретился с Верой Чеберяк, уступив просьбам Бразуль-Брушковского. Матерая преступница долго водила журналиста за нос, уверяя его, что сама она непричастна к убийству Андрюши, но намекая, что многое об этом деле ей известно. И вот после того, как она - в хорошо разыгранном порыве откровенности - "призналась" ему, что Андрюшу убили его мать и отчим при содействии ее бывшего любовника Поля Миффле, с которым она порвала отношения и была в лютой вражде, Бразуль упросил Марголина, как опытного юриста, прощупать Чеберяк и затем высказать свое мнение - можно ли верить этой болтунье, или нет. Когда о встрече Марголина с Чеберяк стало известно, Марголин - вполне справедливо - был дисквалифицирован как официальный защитник Бейлиса; на суде он выступал в роли свидетеля. Иначе говоря, упомянутое Солженицыным "административное наказание" Марголин понес как бывший защитник Бейлиса, а отнюдь не как свидетель. Стремясь опорочить его "некорректные" показания - в противоположность "корректным" показаниям матерой преступницы, Солженицын допускает явную передержку. Настаивая на том, что истинные убийцы Ющинского так и остались невыявленными, Солженицын пишет: "На том [оправдании Бейлиса] и кончилось. Новых розысков преступников и не начинали, и странное, трагическое убийство мальчика осталось неразысканным и необъясненным". (стр. 450). Правда тут только в том, что нового расследования власти не проводили, и по вполне понятной причине. Самое последнее, что им было нужно, это признать и покарать убийц Ющинского, давно им известных. На процессе Бейлиса тайное стало явным. Все убийцы были названы: это Вера Чеберяк, ее брат Петр Сингаевский, Борис Рудзинский и Иван Латышев. Иван Латышев ("Ванька Рыжий") покончил с собой еще до суда, а остальные трое проходили как свидетели, но фактически были обвиняемыми, многократно и бесспорно уличенными показаниями свидетелей. Все это, как и то, что прокурор, гражданские истцы и куда более высокие власти старались их выгородить, чем запятнали себя как соучастники преступления, запечатлено на десятках страниц трехтомной стенограммы процесса.10 Солженицын этот основной документ игнорирует, что и позволяет ему делать вид, будто убийство осталось нераскрытым, а Вера Чеберяк у него оказывается такой же жертвой клеветы, как и Мендель Бейлис. В финале его повествования о деле Бейлиса Чеберяк приобретает уже и вовсе героические черты: арестованная Киевской ЧК, она подвергается издевательствам со стороны "всех евреев-чекистов" и гибнет от чекистской пули с высоко поднятой головой, не отрекясь от своих показаний (стр. 451). Итак, по Солженицыну, адвокат Марголин подвергся административному взысканию за попытку всучить взятку Чеберяк, а она не только отклонила взятку, но и получила еврейскую пулю в затылок за верность своим убеждениям! После этого можно не удивляться, что знаменитый черносотенный ястреб В. М. Пуришкевич у Солженицына воркует по голубиному: ""Мы не обвиняем всего еврейства, мы мучительно хотим истины" об этом загадочном, странном убийстве. "Существует ли среди еврейства секта, пропагандирующая совершение ритуальных убийств... Если есть такие изуверы, заклеймите этих изуверов", а "мы боремся в России с целым рядом сект" своих" (стр. 447). Истинный смысл ссылок на воображаемые еврейские секты, покрываемые всеми остальными евреями, объяснил граф Мордвинов, а после него еще более четко и ясно - замечательный ученый-гебраист Д. А. Хвольсон.11 Однако иные рецензенты, ослепленные громким именем Солженицына, с готовностью солидаризируются уже не с ним, а с самим Пуришкевичем - его "мучительным хотением истины".12 Солженицын осмотрительнее своих рецензентов. Он держится "средней линии": "А с другой стороны поднялась и кампания либерально-радикальных кругов, и прессы, не только российской, но вот уже и всемирной. Уже создался неотклонный накал. Питаемый самой предвзятостью обвинения подсудимого, он не иссякал и каждый день клеймил уже и свидетелей" (стр. 447). Что здесь разумеется? Не сразу и разберешь - кто кого "клеймил"? Но ничего мудреного за этим пассажем нет. Каждая из сторон на суде пыталась подорвать доверие к свидетелям другой стороны, укрепляя доверие к своим, что само по себе нормально и естественно для состязательного процесса. Вопрос в том, кто были эти свидетели и какие средства пускались в ход для их выгораживания или компрометации. Обвинители, обязанные найти и затем добиться осуждения преступников, из кожи вон лезли, чтобы выгородить истинных убийц Андрюши Ющинского, то есть Веру Чеберяк и ее сообщников. Они пытались скомпрометировать частных расследователей - Красовского и Бразуль-Брушковского, которые бескорыстно и честно выполнили их работу. Они же сделали все, чтобы не допустить к присутствию на суде ключевого свидетеля Амзора Караева (заблаговременно сосланного в Сибирь и там еще для верности арестованного по тайному приказу из Петербурга, чтобы не сбежал и не объявился в Киеве). Другой ключевой свидетель, Сергей Махалин, дал на суде убийственные показания о том, как брат Веры Чеберяк Петр Сингаевский посвятил его и Караева во все детали совершенного преступления. Но, чтобы посеять у присяжных сомнения в правдивости показаний Махалина, его пытались скомпрометировать мнимыми связями с охранкой. Через несколько лет, уже после революции, ему это стоило жизни. Мендель Бейлис с семьёй А защита, в противовес этим маневрам, опираясь на показания свидетелей, доказывала, что Чеберяк, Сингаевскому и Рудзинскому место на скамье подсудимых, что лжесвидетель Казимир Шаховской, фонарщик, показывавший, что он сам видел, нет, не видел, а слышал от мальчиков, нет не сам слышал от мальчиков, а жена его слышала, и т.д., что "еврей с черной бородой" тащил Андрюшу, - так вот этот свидетель не просыхает от пьянства, и мальчики, игравшие с Андрюшей незадолго до его исчезновения, этих сказок не подтверждают. (Путаные показания Шаховского и его жены - это практически все так называемые улики против Бейлиса, которые за два с половиной года сумело наскрести и намести по сусекам официальное следствие!) Вот таким был "неотклонный накал" этого процесса, который Солженицын не стесняется прокомментировать словами В.В. Розанова из его пасквильной, откровенно расистской книжицы под названием "Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови": "Железная рука еврея... сегодня уже размахивается в Петербурге и бьет по щекам старых заслуженных профессоров, членов Государственной Думы, писателей" (стр. 447) О чем и о ком тут идет речь, из солженицынского текста понять невозможно, но если обратиться к первоисточнику, то, несмотря на вычурность розановского стиля, все становится ясно. "Еврейская" рука, хлещущая по щекам, - это лучшая часть русской прессы (газета "Речь"), не дававшая спуска мракобесам и человеконенавистникам, затеявшим средневековое судилище. А отхлестанные профессора, члены Государственной думы, писатели - это в первую голову черносотенный профессор Киевского университета по кафедре психиатрии И. А. Сикорский, который был приглашен в суд (в противовес профессору В. М. Бехтереву) для научной психиатрической экспертизы, но вместо этого произнес зажигательную антисемитскую речь, за которую тайно получил четыре с половиной тысячи рублей из секретного фонда Департамента полиции; это черносотенный депутат Государственной Думы Г.Г. Замысловский, игравший на процессе роль одного из гражданских истцов (то есть представителей матери погибшего мальчика), но вместо того, чтобы добиваться привлечения к ответу реальных убийц, с большим темпераментом убеждал присяжных в реальности ритуального мифа и вины Бейлиса; это сам автор пасквильных сочинений - писатель и религиозный философ (отнюдь не католик!) В.В. Розанов, со страниц своей книги бесстыдно протянувший руку Вере Чеберяк13 - вероятно потому, что порядочные люди перестали подавать руку ему самому. Солженицын именно словами Розанова объясняет причину того, почему "сбивались последние попытки вести нормальное следствие" (стр. 447). Кто же делал эти попытки - отстраненные от дела следователи? Или охранка, давно все установившая, да намеренно скрывшая известную ей правду? Или высшая власть во главе с царем, мобилизовавшая все силы империи на сокрытие истины - вплоть до губернаторов отдаленных сибирских губерний, всего корпуса министерства внутренних дел вместе с министерством юстиции и даже - министерство иностранных дел с когортой ведущих дипломатов? Не тем "сбивались попытки", что "железная рука еврея била по щекам" тех, кто этого вполне заслуживал, а тем, что "те самые люди, которые стояли за бесправие собственного [русского] народа, всего настойчивее будили в нем дух вероисповедной вражды и племенной ненависти. Не уважая ни народного мнения, ни народных прав, готовые подавить их самыми суровыми мерами, - они льстили народным предрассудкам, раздували суеверие и упорно звали к насилиям над иноплеменными соотечественниками". 14 Так говорилось в обращении "К русскому обществу", составленном В. Г. Короленко и подписанном двумястами ведущих деятелей русской культуры. А после его публикации тысячи русских людей со всей страны слали письма в газеты с просьбой присоединить и их подписи! Таково было мнение России об истинной подоплеке процесса Бейлиса, когда он только затевался, - мнение, о котором Солженицын даже не упоминает. Сегодня, через 90 лет после процесса, когда вдоль и поперек изучены все подробности по открытым и закрытым архивным документам, в этой оценке нельзя ни прибавить, ни убавить ни одного слова. Перечитывая "Обращение", я испытываю гордость за русскую культуру, за Россию, чью честь тогда спасла русская интеллигенция. Солженицын силится спасти честь другой России. Той самой, которая, проиграв процесс, пыталась возвести часовню в честь убиенного от жидов младенца Ющинского, да встретила такой отпор со стороны подлинной России, что царь - по совету Распутина - велел эту затею оставить (Стр. 450). Солженицын, конечно, не одобряет ритуальную оргию. Но его тревожит не столько то, что власть захотела опорочить целый народ и засудить невинного человека ради своих политических целей, сколько то, что эта попытка провалилась и позор пал на голову самой власти. "Еврейская страстность - этой обиды уже никогда русской монархии не простила. Что в суде восторжествовал неуклонный закон - не смягчило этой обиды". (Стр. 450) И снова нельзя не изумиться логике Солженицына. Из того, что суд присяжных оправдал ни в чем не повинного Бейлиса, следует вовсе не то, что закон "восторжествовал", а то, что нарушители закона, жадно толпившиеся у трона и затеявшие этот постыдный спектакль, действовали не только против евреев, но и против русского народа. Его очередной раз пытались отравить ядом племенной ненависти, дабы потуже затянуть на нем ошейник. Но русский народ - в лице двенадцати присяжных заседателей - не принял чашу с отравой, а содержимое ее выплеснул в лицо самим отравителям. Им только и осталось утереться. Бесстыдной подлости и вероломства русскому деспотическому режиму не простила - не столько еврейская страстность, сколько русская совесть. Совесть, которую сегодня очень стараются усыпить новоявленные российские "патриоты", в последние годы снова ставшие толковать о Деле Бейлиса с позиций тех, кто его фабриковал.15 Грустно и достойно сожаления, что к их голосам присоединил свой голос и А. И. Солженицын. -------------------------------------------------------------------------------- 1В.Н. Никитин. Евреи земледельцы: Историческое, законодательное, административное и бытовое положение колоний со времени их возникновения до наших дней. 1807-1887. Спб., 1887. 2Лесков. Ук. соч., стр. 218-219. 3Лесков. Ук. соч., стр. 224-225. 4Солженицын цитирует по сборнику: "Толстой о евреях". Спб., "Время", 1908, стр. 15. 5См. подробнее: С. Резник. Растление ненавистью: Кровавый навет в России, Даат/Знание, Москва-Иерусалим, 2001, стр. 45. 6Н.С. Мордвинов. Дело о велижских евреях. Архив графов Мордвиновых, том восьмой, С.-Петербург, 1903; Репринтное переиздание в кн.: Велижское дело. Документы. Antiquary, Орандж, Коннектикут, 1988, Стр. 117-144. 7Велижское дело. Документы. Antiquary, Орандж, Коннектикут, 1988, стр. 120-121. 8Подробнее см. в книге: С. Резник. Ук. соч., стр. 49-92. 9Точности ради надо сказать, что богатый киевский коммерсант Иона Зайцев умер за несколько лет до убийства Андрюши, но и при его жизни завод ему не принадлежал, хотя и был построен на его деньги. Кирпичный завод был собственностью еврейской больницы для бедных, построенной тем же Зайцевым в благотворительных целях. Заботясь о том, чтобы больница могла предоставлять бесплатное лечение и после его смерти, Зайцев построил кирпичный завод, передав его в собственность больнице, чтобы доходы этого предприятия покрывали ее расходы. 10Дело Бейлиса. Стенографический отчет, тт. I-III, Киев, 1913. 11Д.А. Хвольсон. Употребляют ли евреи христианскую кровь? СПб., 1879, стр. 60-61. О Д.А. Хвольсоне см.: С. Резник. Растление ненавистью: Кровавый навет в России, Даат/Знание, Москва-Иерусалим, 2001, стр. 52-63. 12А. Эткинд, к примеру, "не чувствует" "априорной невозможности существования" людоедских еврейских сект, хотя таковые ему "неизвестны". (См. "Колокол", Лондон, 2002, стр. 73). Вот бы обрадовал мир, если бы они оказались ему известны! Решил бы, наконец, квадратуру круга, над чем бьются черносотенцы разных времен и народов почти два тысячелетия! 13"Жму ей издали руку, как и всем притонодержателям и сутенерам, но все-таки не убийцам" - таковы подлинные слова Розанова. В.В. Розанов. Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови. В книге: В.В. Розанов Сахарна. Собрание сочинений под общей редакцией А.Н. Николюуина. Москва, Изд-во "Република", 1998, стр. 321 14"Русское богатство", 1911, № 12, стр. 165. 15См. об этом в книге: С. Резник. Ук. соч., стр. 72-76, 121-163.