Эдуард РОЗЕНТАЛЬ (Бостон). И ЛЕНИН ТАКОЙ НЕ ТАКОЙ...
Дата: Tuesday, July 23 @ 13:04:31 MSD
Тема: Russia


- Владимир Нузов: А как вы относитесь к Ленину? Вам, писателю, должно быть интересно, как в интеллигентной семье, где папа был учителем, а мама играла на фортепьяно, вырос такой выродок? - Юз Алешковский: Он не стал героем моих произведений, по-моему, от чрезвычайной гадливости и моего отношения именно к этому деятелю... "Вестник" # 23, 2001 г. - Александр Харьковский: ...Суд над Лениным может состояться и посмертно. "Вестник" # 9, 2002 г. Задание от Александра Твардовского Эдуард Розенталь (р. 1928) - публицист-социолог, лауреат журналистской премии "Золотое перо", автор двенадцати книг, изданных в России и за рубежом, профессор общественной психологии. Летом 1969 года мне позвонила Лидия Ивановна Лерер, она вела в "Новом мире" отдел публицистики, и сказала, что со мной хочет побеседовать главный редактор. К тому времени в журнале уже было опубликовано несколько моих очерков, но с Александром Трифоновичем мне лично беседовать не доводилось. Выглядел он очень усталым, грузно поднялся из-за стола, заваленного рукописями, протянул мне руку. Беседы не было. Я слушал, он говорил. Медленно, с паузами, немного растягивая слова: - Вы знаете, что приближается столетие Ильича. - Испытующе посмотрел мне в глаза. Я кивнул, кто ж этого не знал, вся страна уже "стояла на ушах", Твардовский улыбнулся. - Вы сейчас работаете в Швейцарии, где он провел долгие годы в эмиграции, и мы хотели бы получить очерковый материал о нем. Для юбилейного номера. - Немного помолчав, продолжал. - Задание, сами понимаете, ответственное. Не подведете, потянете? - И, не дожидаясь моего ответа, кивнул в сторону Лидии Ивановны, сидевшей тут же. - Ваша работодательница уверяет, что потянете, я ей доверяю. - Поднял указательный палец. - Надеюсь, вы понимаете, что задание не только ответственное, но и далеко не простое. Ленина нынче зацеловали, засловословили, превратили в засахаренного идола, нет у нас чувства меры. - Сделав небольшую паузу, заключил. - Постарайтесь вернуть ему человеческий облик. И вот, что я думаю сегодня, спустя тридцать лет и три года, после того, как мой очерк был опубликован в журнале. Будь Твардовский сейчас жив, он повторил бы те же слова, только в обратном порядке: Ленина у нас заплевали, затоптали, смешали с грязью, нет у нас чувства меры, и хорошо бы вернуть ему человеческий облик. Собрался с духом: а почему бы мне снова не попытаться? Поскольку же "Новый мир" нынче далече, решил отдаться на добрую волю "Вестника". Итак, представляю свидетеля, который был лично знаком с Лениным. Хотя, сам я, честно говоря, относился к таким знакомцам с большим предубеждением, их в период подготовки к столетнему юбилею Ленина появились целые косяки. Не уходит из памяти один дед, который, выступая с высокой трибуны, начал свои воспоминания словами: "Помню, стоим мы с Владимиром Ильичем на мавзолее...". Однако за "своего" я могу поручиться, он оказался настоящей находкой. Последний из могикан Каждый день в начале первого часа дня в кафе "Ландольт" входил высокий худощавый старик. Белые волосы, тронутые желтизной, орлиный нос, опущенные к подбородку пушистые усы. Он оставлял у гардероба палку и садился за столик из моренного дуба, это был его столик, и в эти часы его никто не занимал. Заказывал недорогое plat du jour, дежурное блюдо, и стаканчик розового вина. Звали его Харитон Шавишвили, и был он когда-то активным членом партии меньшевиков, "товарищем Харитоном".

В начале века это женевское кафе облюбовали российские социал-демократы, эмигрировавшие в Швейцарию. Со временем, особенно после революции, они собирались здесь все реже, уезжали, старели, уходили в мир иной, и, наконец, остался он один. Постояльцы кафе называли его последним из могикан. Увы, он оказался человеком очень замкнутым и на дух не переносил журналистов. Знакомство наше явно не клеилось, на слова он был скуп и, как правило, отделывался общими фразами. Потом вообще дал мне недвусмысленно понять, что я ему надоел, он очень занят, пишет книгу и ему недосуг отвлекаться на посторонние дела. Но где-то месяца через три сам позвонил мне и весьма дружелюбно осведомился, не хочу ли я повидаться с ним. Мы встретились в "Ландольте", и это был совсем другой человек, он улыбался, жал мне руку и за что-то благодарил. Оказалось, что одна из моих статей для Агентства печати "Новости", в которой я очень коротко упомянул о нем, была перепечатана в грузинской газете "Заря Востока", и ее прочли его племянник и племянница. Они написали ему, и так он узнал, что не одинок на белом свете, что у него есть родные, позднее он встретился с ними. Невольно я оказался причастным к этому, и, наверное, ему захотелось меня как-то отблагодарить. Он отложил работу над книгой, и мы ежедневно встречались и подолгу беседовали. Иногда в "Ландольте", иногда на улице Консей Женераль 18, в его очень скромной комнатке с печкой-буржуйкой, в старом доме с винтовой лестницей и тусклой под потолком лампочкой в ржавой металлической сетке. Я слушал его и поражался: в восемьдесят три года - такие живые глаза и такая ясная память. Говорил он неторопливо, с едва заметным кавказским акцентом, не находя порой подходящего русского слова, переходил на французский. Я попросил его рассказать немного о себе, и он поведал вкратце свою одиссею. В 1906 году его арестовали прямо на улице, ему тогда только-только исполнилось двадцать лет. Сидели в тюрьме все вместе, и большевики и меньшевики, царская охранка тогда не очень разбиралась в партийных нюансах. Из кутаисской тюрьмы его перевели в Тифлис, в Метехский замок, потом - в ростовскую тюрьму. Там познакомился с большеви ками, которые знали Ленина и рассказывали ему о нем. Затем были другие тюрьмы: рижская, самарская и Сибирь. Весной 1908 года ему удалось бежать из ссылки и добраться до Москвы. А оттуда со многими приключения ми - до Женевы, где жил в эмиграции его брат Вано, член группы Плеханова. Все познается в сравнении - Как я познакомился с Лениным? Это случилось в августе 1908 года. Соседом Вано, у которого я поселился, был большевик Сергей, фамилию его запамятовал. Мы с ним познакомились, и уже на следующий день к вечеру он зашел к нам и как бы между прочим говорит: "Владимир Ильич очень бы хотел повидаться с товарищем Харитоном. Как вы на это смотрите?" Я не успел рта открыть, как за меня ответил Вано: "У нас, товарищ Сергей, есть дела поважней. Надо побывать у Плеханова и Мартова". Естественно, необходимо было соблюсти иерархию, как-никак Ульянов для нас был человекам из другого лагеря. - Харитон Шавишвили отхлебнул глоток кофе, который нам подали, и прокашлялся. - Через несколько дней у меня действительно было предусмотрено свидание с Плехановым. Пришли мы с братом на улицу Кандоль в дом шесть, что примыкает к "Ландольту". В прихожей нас встретила жена Георгия Валентиновича Розалия Марковна, и сразу пригласила пройти в кабинет: "Жорж вас ждет". Это она устанавливала ему часы приемов, прогулок, отдыха. Прошли в кабинет. Плеханов давал какое-то поручение своему секретарю Бабину. Я осмотрелся, помню множество книг, фотографии революционеров на стенах и среди них - большое фото Шаляпина с дарственной подписью. Плеханов отправил секретаря и пригласил нас присесть. Он имел приятную внешность: среднего роста, красивое лицо, одет в строгий сюртук, застегнутый на все пуговицы. Манера держаться и говорить была у него аристократическая. А глаза - глубокие, умные, именно таким я представлял себе настоящего философа. Очень эрудирован был и остроумен. Я слушал его и не скрывал восхищения. - Мой собеседник развел руками, как бы извиняясь. - А вот о чем он говорил, не припомню. Когда уходили, он проводил нас до дверей, а Розалия Марковна сунула мне пакет с хлебом и дала лекарства, у меня в ссылке развился туберкулез. Мы допили свой кофе с круасанами, и Харитон Шавишвили предложил немного прогуляться. По улице Консей Женераль мы вышли на Новую площадь и в парке Бастионов перед стеной Старого города присели на скамейку. И он снова предался воспоминаниям. Еще через пару дней Вано повел меня к Мартову, но Юлия Осиповича в назначенное время не оказалось дома. Пришли позже. Первое, что мне бросилось в глаза, - это взлохмаченная борода и меланхолическое выражение лица хозяина. Во время беседы взгляд Мартова иногда прояснялся, но не надолго, ему с нами было явно скучно, он часто отвлекался, звал своего секретаря Варлама Шавдия, давал ему указания. О чем-то пошептался с Вано. Был момент, когда я даже не сдержался, спросил, а обязательно ли здесь мое присутствие. Из всего разговора запомнил, что Мартов был очень раздражен Лениным. Уходя, испытывал неловкое чувство. - Харитон, а когда мы до Ленина доберемся? - Какой вы, однако, нетерпеливый молодой человек. А ведь еще древние поучали, что все познается в сравнении. Ну, да ладно. Еще несколько дней спустя сидим мы с Сергеем за шахматами и вдруг посреди партии он снова: "А не пойти ли нам, Харитон, повидать Ильича?" Я посмотрел на него удивленно: чего это Ленин так интересуется моей персоной? Честно говоря, мне и самому хотелось познакомиться с человеком, о котором я много слышал. Так что возражений у меня не было. Сергей тут же встал и, не доиграв партию, вышел. Вернулся минут через сорок, сказал: "Завтра в три часа дня в "Ландольте". Когда мы, Сергей, Вано и я, вошли в кафе, Ленин сидел за столом и что-то быстро писал на листке бумаги карандашом. Мельком взглянул на нас и жестом пригласил сесть. Потом отложил бумаги в сторону, по-доброму улыбнулся, вышел из-за стола и крепко пожал нам руки. Поздравил меня с удачным побегом из Сибири. Рыжеватый, небольшого роста, он явно проигрывал в сравнении с Плехановым и Мартовым. Но это первое впечатление рассеялось, как только он заговорил, а точнее, забросал меня вопросами. Вот вы, дорогой, просили меня рассказать о себе немного, а этот требовал, чтобы я не пропускал никаких подробностей. Он очень живо реагировал на мой рассказ. И постепенно я сам увлекся. Над некоторыми эпизодами он от души смеялся. Иногда до слез. Например, когда я рассказывал, как въезжал в Германию. Московские товарищи купили мне железнодорожный билет до Вержболова, там в те годы была граница, и паспорт поддельный вручили. Рыжий немец-полицейский долго вертел его в руках и, учуяв "липу", погрустнел. Понимаешь, говорит, по закону я обязан тебя арестовать, но у нас в каталажке все места забиты до отказа, а сажать сверх нормы опять же орднунг не разрешает. Смеясь, Ленин пожалел, что у нас, в России нет такого орднунга, на что кто-то из присутствующих заметил, что для него-то местечко всегда отыщется. - Харитон прикрыл глаза, вероятно, вспоминая то время, сказал: - Хорошо смеялся он, заразительно. Иногда по ходу рассказа прерывал меня, интересовался, чем дышат грузинские социал-демократы, каковы настроения в Самаре, кого из товарищей я знал по Тобольску, Тюмени, какой урожай выдался в смоленской губернии и многое другое. А выслушав меня, сам обрисовал нам положение дел в России, хорошо был осведомлен об этом. Помнится, он тоже испытывал раздражение против руководства меньшевиков, не стесняясь нас с Вано, называл их преступниками, говорил, что они, вместо того, чтобы бить в одну точку, выискивают малюсенькие трещинки, расшатывают движение и постоянно требуют созыва ЦК. Брат стал ему возражать, и конец беседы как-то скомкался. Тем не менее, прощаясь, Ленин сказал мне: "До скорого, товарищ Харитон". "Perseverant" Беседу нашу с Харитоном Шавишвили мы продолжили на следующий день. Как все глуховатые люди, он говорил громче обычного, и на нас стали поглядывать с соседних столиков, но его это мало смущало. - Вы, дорогой, спрашивали, какое впечатление на меня произвел Ленин. Больше всего меня в нем поразила заинтересованность в живом общении с людьми, его неугомонная любознательность. Я сужу об этом не только по тому, как настойчиво он добивался встречи со мной, с таким же интересом встречал всех, приезжавших из России, называл их "свежими", в отличие от тех, кто давно прокисал в эмиграции. Мне рассказывали, что тут же, в "Ландольте" он встречался с попом Гапоном и говорили об этом осуждающе. Но для него Гапон тогда тоже был "свежим", и ему хотелось выяснить, почему этот поп пользовался таким сильным влиянием на массы. Впрочем, он быстро в нем разочаро вался. - Харитон ненадолго задумался - И вот еще что: определить любого человека одной какой-либо чертой характера очень сложно, всего набирается понемножку, а Ленина - можно. Я нашел слово, которое лучше всего подходит к нему, это perseverant... Как это по-русски?... Ну да, настойчивый, целеустремленный, эта черта превалировала в нем над всем остальным, ее отмечали многие из тех, кто хорошо знал его. Ради достижения своей цели он готов был на все, вплоть, говоря словами Горького, - до рахметовских гвоздей. Среди меньшевиков тоже было немало преданных революции людей, но таких твердых, как Ленин, - ни одного. Помню, один наш товарищ посетовал, что у нас сколько голов, столько и мнений, а большевиков цементирует Ульянов... Он был прав, авторитета вожака-организатора у Ленина не отнять. Ну, а Плеханов был признанным теоретиком социал-демократии, Ленин его называл "хорошей башкой". - Что, однако, не помешало практику-Ленину написать "Материализм и эмпириокритицизм", серьезный философский труд. - Я напомнил своему собеседнику об этой книге не случайно, именно работу Ленина над ней я сделал стержнем очерка для "Нового мира" и цену ей знал хорошо. - Да, вы правы. Когда весной 1909 года его книга вышла в свет, он всех нас изрядно удивил, особенно же Плеханова, который нередко вменял ему в вину недооценку теории. Но тут Ленин, поняв опасность так модного в те годы "физического идеализма" на материализм, забросил работу над газетой "Пролетарий", которая пришла на смену "Искре", и ушел, по собственным словам, в "философский запой". И в этом опять-таки проявилась его целеустремленность. Плеханов тоже написал книгу на ту же тему - "Воинствующий материализм". Но она оказалась слабее. Он защитил в ней концепции материализма, и сделал это достойно, однако Ленин пошел значительно дальше - он вскрыл суть кризиса в области физики, вызванного новыми открытиями науки и показал ошибочность отождествления познанных физических представлений о структуре материи с ее философской категорией, которая неисчерпаема. И тем самым вернул науке оптимизм, показал неограниченность ее перспектив. Не случайно Альберт Эйнштейн назвал этот труд Ленина "выдающимся". Кто прав? На очередной нашей беседе я поинтересовался, как часто довелось ему встречаться с Лениным. Харитон прикрыл глаза, вспоминая: - Не часто, по пальцам можно пересчитать, не забывайте, что мы состояли в разных партиях, и конфликт между нами иногда принимал угрожающий характер. Тем более я был удивлен, когда в 1913 году в Вене большевик Александр Трояновский, живший там, передал мне личную просьбу Ленина. Мы тогда готовили международный конгресс социал-демократов, он должен был состояться в Вене, и туда из России нелегально приехала группа большевиков. Так вот, Трояновский просил меня от имени Ленина, чтобы я помог им с устройством и позаботился о них. Я спросил, почему это Ленин доверяет мне, меньшевику, такое деликатное дело? Трояновский ответил: раз доверяет, значит доверяет. А через несколько дней я получил письмо от самого Ленина, где он подтвердил мне свое полное доверие и расположение. Мы еще раза два-три пересекались с ним в разных местах, а последняя встреча состоялась в 1916 году в Цюрихе, в читальном зале, где обычно собирались российские эмигранты. Мы в тот вечер беседовали с рабочим, только что приехавшим из России, но разговор как-то не клеился. В это время вошел Ленин, задал ему несколько вопросов, и через минуту они уже оживленно беседовали. Потом мы задали ему самому много вопросов. О продолжавшейся войне и перспективах революции. Он был очень оживлен и говорил, что война ее подстегивает. Я поинтересовался у Харитона, а что он сам думает о свершившейся революции, ведь, насколько мне известно, Плеханов считал Россию еще не созревшей для нее. Харитон не спешил с ответом, задумался. - Да, Георгий Валентинович действительно говорил, что Россия еще не смолола той муки, из которой будет испечен пшеничный пирог социализма. Он был прекрасным психологом и понимал, что сознание народа, веками жившего в рабском состоянии, не подготовлено к такой коренной ломке, как переход к общественной собственно сти. Ленин этого явно недооценил, он ориентировался на силу объективных законов истории, слишком буквально интерпретировал Маркса. Но он надеялся на то, что русскую революцию поддержат рабочие Европы. Он ошибался и тут, европейские рабочие тогда тоже к такой коренной ломке не были готовы. - И вы полагаете, что Плеханов оказался прав, когда говорил, что не надо было браться за оружие? - И да, и нет. В те годы я был согласен с ним. Тогда все было настолько запутанным и неоднозначным, что нынешним поколениям разобраться в этом очень непросто. Для народов России революция и ее последствия стали величайшей трагедией, а вот для мира в целом она явилась стимулом прогресса, я сам был свидетелем того, как здесь, в Европе, перепуганные событиями в России буржуазные правительства начали лихорадочно менять свою социальную политику, проводить серьезные реформы, которые значительно облегчали жизнь трудового люда. Да и сами люди поверили в свои силы. История завертелась быстрее. И думаю, что в общепланетарном масштабе прав оказался все-таки Ленин. - А многие ваши соратники по эмиграции не перестают обвинять Ленина в массовых репрессиях и расстрелах, в крайней жестокости. - Ну, начнем с того, что я давно уже не меньшевик и не политик, а просто историк. И Ленина не оправдываю, а как историк констатирую, что ни одна революция не была добренькой. И гильотину изобрел не Ленин. Так что говорить о жестокости революции - это пустые слова. История оценивает своих революционеров не по личным качествам, а по их делам. Уж как жесток был Петр Первый, современники называли его не иначе как "антихрис том", головы восставшим стрельцам собственноручно рубил, а для нас он - Великий, памятники ему ставим. За дела его государственные. Помните, у Пушкина: Не так ли ты над самой бездной \ На высоте уздой железной \ Россию поднял на дыбы? Он это сказал о Петре, но то же можно сказать и о Ленине. Правда, в отличие от петровской, жестокость Ленина никогда не была личной, всегда вынужденной. Мне самому довелось слышать, как он говорил, что вынужденная жестокость революции будет потомками понята и прощена. Горький называл его великим дитя окаянного мира, который принес себя в жертву вражде и ненависти, ради дела любви и красоты. Я убежден в том, что роль личности в истории определяется не современниками и даже не следующими за ними поколениями, оценки которых всегда субъективны, а самой историей, дамой с плохой памятью и абсолютно лишенной каких-либо эмоций. - Но если подходить к личности не с исторической, а чисто человеческой позиции, то из некоторых воспоминаний современников я знаю, что характер у Ленина был жесткий и неуживчивый. - Он был разный, ему были присущи резкие перепады настроения. И - одна очень негативная черта характе ра - нетерпение, он постоянно подстегивал время, стремился поскорее ввязаться в драку, и в этом он тоже был похож на Петра Первого, оба спешили перебросить Россию на сотни лет вперед, не считаясь с ее традициями и нравами. Георгий Валентинович не раз предупреждал его, что такая торопливость в политике может скомпромети ровать идеал коммунизма, который идет еще от раннего христианства. С этим трудно не согласиться. Хотя, с другой стороны, России свойственно впадать в спячку, и кто-то должен время от времени пробуждать ее, выводить народ из состояния пассивности. Что касается личных качеств Ленина, то да, бывал он и запальчивым, и колючим, мог в полемическом азарте оскорбить оппонента. Не раз обзывал нехорошими словами Мартова и Плеханова, которых, однако, искренне любил, первому помог тайно уехать в Финляндию и избежать репрессий. Он очень жалел, что с ним рядом нет Мартова, которого называл удивительно чистым человеком и умницей. Или Горький? Какими только словами не клеймил он Ленина в семнадцатом и восемнадцатом годах: фанатиком, фантазером, авантюристом, безумцем, ведущим Россию к погибели, а Ленин относился к нему с нежностью и в двадцать первом году буквально заставил его уехать на Капри подлечиться. А я? Кто я ему был? А он, тем не менее, через товарищей несколько раз справлялся о моем здоровье, когда я в Давосе боролся со своим туберкулезом. Он умел ценить людей. - Харитон, он ведь и Сталина назвал "чудесным грузином"! - Тут он ошибся и слишком поздно его раскусил. - А вам приходилось общаться со Сталиным лично? - Доводилось. - И вы его хорошо знали? - Так хорошо, что однажды влепил ему пощечину, этот был коварен и жесток от природы. - Увидев, как у меня от любопытства разгорелись глаза, рассмеялся - Расскажу, расскажу, но не сейчас, что-то я стал уставать быстро. Пощечина В следующий раз мы встретились у него дома, он немного приболел и, несмотря на теплую погоду, кутался в махровый халат. Предложил мне чаю с печеньем, и некоторое время мы, молча, чаевничали. Он видел мое нетерпение, но не спешил с рассказом. Наконец, отодвинул чашку в сторону: - Дело это было в Батуми. Где-то сразу после Второго съезда, когда в партии произошел раскол. На первых порах до драки еще не доходило, каждый пытался доказывать свою правоту цивилизованно, теоретически, с аргументами в руках. И вот как-то мы порешили обменяться мнениями, выслушать их из уст противников. Договорились, что в Кутаиси, стане меньшевиков, выступит Иосиф Джугашвили, а наш лидер, Ной Жордания - в Батуми, перед большевиками. Заручились гарантиями, что обе дискуссии пройдут организованно, без эксцессов. Поначалу так и было, в Кутаиси все прошло гладко. Доклад Сталина выслушали, не перебивая, потом задали ему много вопросов, поспорили на высоких тонах, не без того, но все закончилось мирно. - Харитон откашлялся, придвинул к себе чашку с недопитым чаем, сделал пару глотков и продолжил свой рассказ. - Ну, а в Батуми все было иначе. Уже с первых слов нашего докладчика в аудитории поднялся гвалт, свист, улюлюканье. Он несколько раз пытался продолжать, но ему не дали этого сделать и вскоре согнали с трибуны, так и не выслушав аргументы нашей партии. Мне было особенно это обидно, ведь именно мне дали поручение договориться о гарантиях. На следующее утро я столкнулся со Сталиным на улице, он шел в окружении своих лейтенантов. Улыбнулся мне, а в глазах насмешка. Извини, говорит, Харитон, но у нас демократия, не мог же я им рот заткнуть, народ высказал свое мнение, не сердись, пожалуйста. И руку мне протягивает. Вот тут я и дал ему оплеуху, звонкая получилась, на всю улицу. Охранники его бросились было на меня, но он их остановил, велел не трогать. - Неужели так и отпустил? - Так и отпустил. Но потом отомстил. Не сразу, много позже. Как-то при встрече пригласил в ресторан, предложил посидеть, побеседовать и помириться, забыть прошлое. По-хорошему так сказал, и я согласился. Посидели, немного выпили, плотно перекусили, он много всего назаказывал. Славно поговорили. Потом он извинился, сказал, что отлучится на минутку в туалет. Встал и вышел. Проходит минут пять, восемь, десять, а он не возвращает ся. Заглянул я в туалет, а там никого. Подождал еще немного и подозвал официанта, прошу дать счет. А он мне в ответ: не надо, ваш друг за все уже расплатился. А какой он мне друг? Враг, а не друг. Это большим оскорблением у нас, грузин, считается, когда враг за тебя платит. Вот так он со мной за пощечину рассчитался. - А вы с ним еще встречались? - Бог миловал. А могли и встретиться. После того, как Красная армия разгромила Гитлера, нас, эмигрантов, усиленно зазывали вернуться в Россию. Даже в советское посольство приглашали, давали гарантии, что нам, меньшевикам, прошлое забыли и простили. Но я с гарантиями Иосифа Джугашвили уже был знаком и цену им знал, со своей злопамятностью он никого не прощал. Я многих тогда отговаривал от возвращения, а те, кто все же поехали, несколько писем прислали, и потом ни ответа, ни привета, как в воду канули. - Харитон Шавишвили устало махнул рукой. - Да Бог с ним, со Сталиным, вас же Ленин интересует. И мне он тоже более интересен. И как политик, и как личность. Он был небезгрешен в политике, но за человеческие качества, о чем вы меня спрашивали, я его глубоко уважаю, он был искренним, бескорыстным. Ошибался? Да. Но не боялся признать ошибки. Бичевал себя за них безжалостно. И открыто: в своих книгах, статьях и прилюдно. А как он сумел развернуть страну к государственному капитализму, когда осознал, что с социализмом не получилось! Для него это была жестокая личная трагедия, достойная пера Шекспира. Она его, безусловно, подкосила. И морально, и физически. У него не хватило сил довести свой новый проект до конца, я имею в виду НЭП, и он сгорел, как метеор, налету, мир потерял энергию колоссальной силы. Я, например, до сих пор не могу понять, как Ленину удалось в начале мировой войны убедить людей в том, что главный их враг - не Германия, а царизм. Мы все тогда были охвачены патриотическим угаром, ненавистью к Вильгельму, а он повернул против Николая! Удивительно! Я, разумеется, не мог тут упустить случая, чтобы не задать сакраментальный вопрос, который муссируется многие годы - насчет "пломбированного" вагона и Ленина - "немецкого шпиона", делавшего революцию на германские денежки. Хозяин, не спеша, поднялся из кресла, подошел к книжной полке и извлек оттуда тоненькую книжечку, передал мне: - Это малоизвестные стихи Игоря Северянина, очень модного в начале века поэта. Найдите там стихотворение "По справедливости", оно, правда, не из лучших по форме, но на вопрос ваш отвечает. Только постарайтесь хотя бы мысленно влезть в шкуру тогдашнего обывателя, смертельно уставшего от войны, голода и разрухи. Я полистал книжицу, изданную на грубой серой бумаге, вероятно наспех. Нашел. Вот оно: "По справедливости" Его бесспорная заслуга Есть окончание войны. Его приветствовать, как друга Людей мы искренне должны. Я - вне политики, но, право, Мне все равно, кто б ни был он, Да будет честь ему и слава, Что мир им первым заключен. Когда людская жизнь в загоне, И вдруг ее апологет, Не все ль равно мне - как: в вагоне Запломбированном иль нет? Не только из вагона - прямо Пускай из бездны бы возник - Твержу настойчиво-упрямо Он в этом - мой двойник! Я молча вернул книжку, и Харитон задумчиво произнес: - Порой поэты отражают свою эпоху точнее и глубже любых архивов. Архивы мертвы, а в стихах - душа эпохи, жизнь хоть и прошлая, но живая. Что же касается Ленина-шпиона, то это чистой воды паранойя. Другое дело, что ради успеха революции он мог пойти на сделку с самим дьяволом, но он слишком любил Россию, чтобы действовать в ущерб ее интересам. В парке Монрепо В последний раз мы беседовали с Харитоном Шавишвили на берегу Женевского озера в парке Монрепо, где любили отдыхать Ленин с Крупской, позже они часто вспоминали его. Срок моей командировки подходил к концу, и мы решили с Харитоном провести вместе один из воскресных дней в этом парке, пообедать и подышать свежим воздухом. К этому времени мы подружились и давно перешли на ты. По озеру уютно шлепали лопастями колес старинные пароходики, у берега плавали лебеди, мальчишки бросали им хлеб, вдали белели паруса прогулочных яхт, а на горизонте четко вырисовывалась заснеженная вершина Монблана. Откуда-то доносились смягченные расстоянием звуки духового оркестра. Мы сидели на террасе прибрежного ресторанчика, молча любуясь всей этой идиллией. Я нарушил ее первым: - Харитон, одного не могу понять: как, живя в этой благодатной, сытой Швейцарии, Ленин мог поверить в реальность мировой революции? - Вероятно, он считал эту альпийскую страну неким исключением из общего правила, она ведь оставалась в стороне от войны. - Он улыбнулся. - Мне рассказывали товарищи, что в узком кругу, если у Ленина бывало хорошее настроение, он много шутил. Однажды сказал, что когда во всем мире победит коммунизм, в Швейцарии мы оставим капитализм и будем приезжать сюда, чтобы отдыхать от коммунизма. - Кстати, Харитон, что ты сам думаешь о коммунизме? По-прежнему веришь в него? - Да, я верю во что-то подобное. Откажись от этого идеала, и придется признать, что вся история, все пережитые человечеством муки были напрасны. Но сегодня, при таком политическом и социальном раздоре мы, пожалуй, ближе к аду, чем к раю, в самую пору строить очередной Ноев ковчег. И ведь что особенно обидно: мы надеялись на то, что именно советская Россия станет тем фундаментом, на котором будет строиться новый мир. А вы, извини уж меня, превратили ее в мировое пугало. Многие швейцарцы всерьез боятся, что после Чехословакии ваши танки перейдут Карпаты и двинутся сюда. Еще две-три таких "братских" акции, и вы останетесь в мире изгоями. Ты не согласен? - Что я мог на это ответить? Разве что: "Не сыпь соль на раны". Впрочем об этом и о многом другом мы уже не раз откровенно говорили, и насчет того, что с продовольствием и товарами у нас туговато, а с демократией - и того хуже, поэтому я просто слушал и поддакивал. А он меня вдруг огорошил: - Ты ведь еврей, да? - Так точно. Еврей с двадцать восьмого года. - И по матери, и по отцу? - И даже по паспорту. - Не обижайся, дорогой, но как тебя со всем этим выпустили в Швейцарию, да еще на такую ответственную работу? Я знаю, что в России это сейчас не модно и давно хотел тебя спросить, но как-то не решался. Если тебе это неприятно, не отвечай. - Да нет, почему же, отвечу. - И я рассказал ему, как меня выпускали. Подробно и откровенно, как другу, каковым он и был. Рассказал, начиная с того, как одно высокопоставленное лицо со Старой площади, узнав о моей намечающейся командировке, воскликнуло с пафосом: "Розенталь - в Швейцарию? Только через мой труп!", и кончая тем, что уже отсюда на Лубянку была отправлена бумага о том, что Розенталь общается с типами из международной организации сионизма, благо, штаб-квартира ее находилась тут же, в Женеве. История, конечно, интересная, но это уже другая история. Харитон выслушал мои откровения молча, и после довольно долгой паузы сказал: - Ленин презирал антисемитов, называл их людским отребьем. И с Плехановым в этом они были едины, оба считали одной из задач революции искоренение этого зла. К сожалению, не получилось. Знаешь, ведь Сталин считался специалистом по национальным проблемам. Когда я в тринадцатом году был в Вене, он жил там на квартире у Трояновского и писал книгу о марксистском подходе к этому вопросу. Но и в этом он предал Ленина. Как впрочем, и Россию в целом. - Харитон, что для тебя, вечного эмигранта, Россия сегодня? - Хотя я живу здесь уже больше шестидесяти лет и давно стал гражданином Швейцарии, настоящей своей родиной по-прежнему чувствую Россию. И потому ее историю вместе с Петром Первым, Ломоносовым, Толстым, Чеховым, Плехановым воспринимаю как мое собственное достояние. Все они дороги мне. И Ленин - в их числе.

Вернувшись в Москву, я через некоторое время отправил Харитону Шавишвили письмо и в ответ получил открытку, где он сообщил, что думает перебраться в Грузию, куда его настойчиво приглашают родственники. Второе мое письмо осталось без ответа.



Это статья Jewniverse - Yiddish Shteytl
https://www.jewniverse.ru

УРЛ Этой статьи:
https://www.jewniverse.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=227
Jewniverse - Yiddish Shteytl - Доступ запрещён
Музыкальный киоск
Евреи всех стран, объединяйтесь!
Добро пожаловать на сайт Jewniverse - Yiddish Shteytl
    Поиск   искать в  

 РегистрацияГлавная | Добавить новость | Ваш профиль | Разделы | Наш Самиздат | Уроки идиш | Старый форум | Новый форум | Кулинария | Jewniverse-Yiddish Shtetl in English | RED  

Help Jewniverse Yiddish Shtetl
Поддержка сайта, к сожалению, требует не только сил и энергии, но и денег. Если у Вас, вдруг, где-то завалялось немного лишних денег - поддержите портал



OZON.ru

OZON.ru

Самая популярная новость
Сегодня новостей пока не было.

Главное меню
· Home
· Sections
· Stories Archive
· Submit News
· Surveys
· Your Account
· Zina

Поиск



Опрос
Что Вы ждете от внешней и внутренней политики России в ближайшие 4 года?

Тишину и покой
Переход к капиталистической системе планирования
Полный возврат к командно-административному плану
Жуткий синтез плана и капитала
Новый российский путь. Свой собственный
Очередную революцию
Никаких катастрофических сценариев не будет



Результаты
Опросы

Голосов 716

Новости Jewish.ru

Наша кнопка












Поиск на сайте Русский стол


Обмен баннерами


Российская газета


Еврейская музыка и песни на идиш

  
Jewniverse - Yiddish Shteytl: Доступ запрещён

Вы пытаетесь получить доступ к защищённой области.

Эта секция только Для подписчиков.

[ Назад ]


jewniverse © 2001 by jewniverse team.


Web site engine code is Copyright © 2003 by PHP-Nuke. All Rights Reserved. PHP-Nuke is Free Software released under the GNU/GPL license.
Время генерации страницы: 0.096 секунд