Гершом Шолем.
Дата: Saturday, May 22 @ 00:05:00 MSD Тема: Zohar
Шестая глава.
ЗОХАР II. ТЕОСОФСКАЯ ДОКТРИНА ЗОХАРА
Продолжение.
6
Некоторые из этих мифических символов могут служить разительным примером того, каким образом подлинная еврейская мысль неразрывно переплетается с первобытными мифическими элементами. Это относится прежде всего к области сексуальной символики.
Общеизвестно, что глубочайшие области человеческого бытия, связанные с половой жизнью, играют важную роль в истории мистики. За несколькими исключениями произведения мистической литературы изобилуют эротическими образами. Даже мистическая связь с Богом часто рисуется как любовь между душой и Богом, и христианская мистика особенно известна тем, что метафора этой любви принимает самые крайние формы.
Прежде всего следует подчеркнуть, что такое понимание отношения человека к Богу почти не играет роли в документах более ранней, в частности испанской, каббалы. Попутно заметим, что каббалисты раннего периода никогда не толковали Песнь Песней как диалог между Богом и душой, то есть как аллегорию пути к мистическому единству, unio mystica. Такая интерпретация характерна для всех христианских мистиков, начиная с Бернарда Клервоского.
В еврейской мистике она впервые привлекла внимание представителей цфатской школы в 16 веке. Разумеется, для каббалистов, как и для хасидов в Германии, любовь к Богу имеет величайшее значение. Зохар неоднократно возвращается к проблеме двоякого отношения к Богу: любви и страха. Подобно Элазару из Вормса, чьи сочинения, как и назидательные мистические трактаты других авторов, были несомненно ему знакомы, Моше де Леон постулирует тождество глубочайшего страха Божьего и чистейшей любви к Богу. Но даже в самых чрезмерных описаниях эта любовь остается для них любовью ребенка к своему отцу, никогда не превращаясь в страсть любовника к своей возлюбленной. В этом отношении испанские каббалисты совершенно отличны от немецких хасидов, не побоявшихся, как мы видели, сделать и этот последний шаг. Изображая судьбу души после смерти, Зохар повествует о ее восхождении во все более высокие сферы, пока, наконец, она не попадает в "чертог любви". Здесь спадает последняя пелена, и душа предстает чистой и нагой перед своим Творцом. Но это не брачный чертог тогдашней христианской мистики. "Словно дочь", употребляя выражение Зохара, душа удостаивается здесь поцелуя своего Отца, как знака и печати высочайшего блаженства.
Имеется только один случай, когда в Зохаре упоминается отношение смертного к Божеству, точнее, к Шхине, с привлечением сексуальной символики. Речь идет о Моисее, Божьем человеке. О нем, и только о нем, утверждается в поразительной фразе, что он состоял в связи с Шхиной.
Здесь в виде исключения непрерывная связь с Божеством описывается как мистический брак между Моисеем и Шхиной. На основании некоторых отрывков из мидраша, в которых сообщается о прекращении половой жизни Моисея с его женой после того, как он удостоился личного общения с Богом "лицом к лицу", Моше де Леон сделал вывод, что брак с Шхиной заменил ему земной брак. Но если во всех остальных случаях каббалисты воздерживаются от использования образов половой любви при описании отношений между человеком и Богом, они без колебания используют их, изображая внутреннее отношение Бога к Самому Себе в мире сфирот. Тайна пола, как она рисуется каббалисту, имеет невероятное глубокое значение.
Эта тайна человеческого существования в его глазах есть лишь символ любви между Божественным "Я" и Божественным "Ты", Святым, да будет Он благословен, и Его Шхиной. Иерос гамос. священный брак Царя и Царицы, Небесного Жениха и Небесной Невесты, если ограничиться лишь несколькими символами, служит центральным событием в единой цепи Божественных проявлений в сокрытом мире. В Боге воссоединяются активное и пассивное, порождающее и воспринимающее, и из этого союза восстает вся земная жизнь и блаженство. Символы половой любви используются вновь и вновь в самых различных вариациях. Один из образов, введенных для описания развертывания сфирот, изображает их, как отмечалось ранее, как плод мистического зачатия, в котором первый луч Божественного света есть также семя творения. Ибо луч, возникающий из Ничто, как бы посеян в "Небесную Матерь", то есть в Божественный разум, из чрева которого восстают сфирот: Царь и Царица, Сын и Дочь. За этими мистическими образами смутно просвечивают мужские и женские боги древности, что, разумеется, было мерзостью с точки зрения ортодоксального каббалиста. Десятая сфира, Иесод, из которой все высшие сфирот - спитые воедино в образе Царя - текут в Шхину, истолковывается как жизнетворящая сила, динамически действующая во вселенной.
Из сокрытой глубины этой сфиры Божественная сила выплескивается в акте мистического зачатия. Священный знак обрезания служит для каббалиста доказательством того, что в рамках Священного Закона эти силы зачатия занимают свое законное место. Несомненно, что вся эта сфера обладает большой притягательностью для ума автора Зохара. Мифический характер его мысли в этих отрывках более выражен, чем в других, и это свидетельствует о многом. Следует отметить, что в Зохаре широко применяется фаллическая символика в связи со спекуляциями о сфире Иесод: немаловажная психологическая проблема, принимая во внимание ревностнейшую приверженность автора Зохара к самым ортодоксальным концепциям еврейской жизни и веры.
Разумеется, здесь остается открытым широкое поле для психоаналитического толкования: легкость, с которой этот метод может быть применен к предмету, совершенно очевидна, но, на- мой взгляд, надежда на то, что этот вопрос действительно может быть выяснен таким путем, слаба. Была предпринята попытка истолковать "эротику каббалы" в психоаналитическом смысле, но автор исследования не поднялся над уровнем избитых модных фраз, которые многим исследователям этой школы, к сожалению, кажутся удовлетворительным ответом на проблемы этого рода.
Несомненно, что в Зохаре символика этого рода принимает гораздо более радикальную форму, чем в каком-либо другом документе испанской каббалы, хотя в какой-то мере она свойственна последней как целому. Мы явно сталкиваемся здесь с индивидуальной особенностью нашего автора, и неудивительно, что она навлекла на него критику противников каббалы. Примером его радикализма может служить один из самых возвышенных отрывков из его книги, в котором . изображается кончина героя, Шимона бар Йохая: смерть приходит к нему в тот момент, когда свой длинный монолог о глубочайших тайнах он заключает символическим описанием "святого союза" в Боге, описанием, непревзойденным по резкости и парадоксальности.
Здесь, как и в других местах, беспристрастный анализ этого феномена более способствовал бы пониманию Зохара, чем красноречивое обличение мнимых непристойностей, которое позволили себе Грец и другие хулители этой "книги небылиц". Обвинения подобного рода просто дают неправильный образ морали и общей тенденции Зохара, они едва ли имеют смысл даже в отношении его литературной формы; но, прежде всего, они полностью игнорируют проблему, созданную воскресением мифологии в сердце мистического иудаизма, классическим представителем которого является автор книги. Бесспорно, что автор Зохара зашел в нем, прикрываясь арамейским обличием и псевдоэпиграфикой, дальше, чем в своих сочинениях на иврите, в которых эта тенденция нашла гораздо более умеренное выражение. Но именно его сравнительно нестесненная речь позволяет нам глубже проникнуть в его внутренний мир, чем это оказалось возможным в отношении других авторов этого направления.
7
В этой связи надо обратить внимание прежде всего на переосмысливание идеи Шхины. Это восстановление древней идеи является одним из важнейших составных элементов каббалы. Во всех многочисленных упоминаниях Шхины в Талмуде и мидрашах - я уже указывал во второй главе на труд Абельсона, посвященный этой теме - нет даже намека на то, что она олицетворяет собой женское начало в Боге. При описании Шхины нигде не встречаются такие метафоры, как "Принцесса", "Матрона", "Царица" или "Невеста". Правда, такие выражения часто употребляются там, где речь идет об общине Израиля в ее связи с Богом; но для этих авторов община еще не превратилась в мистическую ипостась некой Божественной силы, она просто олицетворение исторического Израиля. Никогда здесь не проявляется дуализм, и Шхина как женское начало не противопоставляется "Святому, да будет Он благословен" как мужскому началу в самом Боге.
Эта идея была одним из наиболее существенных и непреходящих новшеств, внесенных каббалой. Тот факт, что она получила признание вопреки очевидной трудности примирения ее с концепцией абсолютного единства Бога и что никакой другой элемент каббалы не получил такого широкого признания, служит доказательством того, что она отвечала глубокой религиозной потребности. Я уже высказал в первой главе предположение, что мистики, при всех их аристократических тенденциях, были истинными представителями живой, народной религии масс и что в этом кроется секрет их успеха.
Не только для философов, но и для правоверных талмудистов, поскольку они сами не были мистиками, концепция Шхины как женского начала в Боге служила одним из главных камней преткновения в сближении их с каббалой. О живучести этой идеи можно судить по тому, что, вопреки сопротивлению этих могущественных сил, она стала неотъемлемым элементом верований, широко распространенных в еврейских общинах Европы и Востока. Зачатки этой концепции можно обнаружить уже в "Сефер-ха-бахир", старейшем документе каббалистической мысли, на связь которого с более ранними гностическими источниками я уже несколько раз указывал. Это, в свою очередь, служит еще одним доказательством, если вообще есть необходимость в доказательстве, того, что эта идея - отнюдь не христианская и что первоначально она принадлежала к сфере языческой мифологии.
В гностических спекуляциях о мужском и женском зонах, то есть Божественных потенциях, образующих мир "плеромы", Божественной "полноты", эта мысль обрела новую форму, в которой она дошла до первых каббалистов через посредство разрозненных фрагментов. Сравнения, используемые в "Сефер-ха-бахир" при описании Шхины, чрезвычайно показательны в этом отношении. С точки зрения некоторых гностиков, "низшая София", последний зон на грани "плеромы", представляет собой "дочь света", низвергающуюся в бездну материи. Эта идея находится в тесной связи с идеей Шхины. Та становится в качестве последней из сфирот "дочерью", которая, хотя ее обиталище есть "форма света", должна брести в дальние страны. Различные другие мотивы помогли дорисовать образ Шхины, каким он набросан в Зохаре. Прежде всего она отождествлялась с "общиной Израиля", родом невидимой церкви, олицетворявшей мистическую идею Израиля в его союзе с Богом и в его блаженстве, но также и в его страдании и его изгнании. Шхина -не только Царица, Дочь и Невеста Бога, но и праматерь каждого индивидуума во Израиле. Она истинная Рахиль, которая "плачет о детях своих", и в великолепном искажении смысла отрывка из Зохара Шхина, рыдающая в своем изгнании, превращается у каббалистов позднейшего периода в "красавицу, лишившуюся глаз".
Она является им в видениях в образе женщины. Например, Аврахам бен Элиэзер ха-Леви, ученик Лурии, увидел ее в 1571 году у Стены Плача в Иерусалиме в образе вдовы, облаченной в черную одежду и оплакивающей супруга своей молодости. В символическом мире Зохара эта новая концепция Шхины как символа "вечной женственности"39 играет огромную роль и проявляется в бесконечном многообразии имен и образов. Она воплощает собой сферу, которая первой должна раскрыться медитации мистика, служа воротами во внутренний мир Бога, очень часто обозначаемый в Зохаре перифразой термина раза де-мехеманута, "тайны веры", то есть области, раскрывающей свою тайну только тем, кем движет дух совершенного благочестия.
Продолжение следует
Старина
|
|