Jewniverse - Yiddish Shteytl - Владимир ЕДИДОВИЧ. ЕВРЕЙСКОЕ ИСКУССТВО.

Еврейское искусство переживает не лучшие времена. Число драматургов, прозаиков и поэтов, пишущих на идиш или иврите, в мире ограничено. Не лучше обстоит дело с концертными и театральными коллективами. Публика, не избалованная национальным искусством высокого класса, рада выступлениям коллективов, репертуар которых ограничен даже провинциальным уровнем "Семь сорок" или "Тум-балалайки". Впрочем, не растет и число потребителей искусства на еврейских языках. Давно стали популярными еврейские концерты и постановки на русском языке, а также замечательная "русская еврейская литература", например произведения Г.Кановича.
По поводу многоязычия еврейской литературы сломано немало копий. Обсуждался этот вопрос и в "Форвертсе". Мнения участников дискуссий разошлись. Одни считают, что к еврейской литературе относятся произведения, написанные только, скажем, на идиш или иврите, а звания еврейского писателя может быть удостоен только литератор, творящий на еврейском языке. Другие говорят о возможности создания еврейской литературы и на русском языке (не переводы!), называя в качестве ее основного отличительного признака еврейскую тематику произведений. Думается, однако, что наличие в книге героя-еврея или освещение в ней еврейского вопроса не может служить основанием для ее отнесения к еврейской литературе. И вряд ли кому-нибудь придет в голову мысль назвать автора такой книги еврейским писателем.

Иначе еврейскими писателями окажутся Достоевский, Гоголь, Солженицын... Представляется, что если еврейская литература на русском языке в принципе возможна, неплохо бы для такого феномена найти более полное определение. Обратимся за советом к Жаботинскому. Опытный журналист, он считал, что выбор нееврейского языка для изложения "еврейских мыслей" не свидетельствует об уходе автора из национальной литературы. "Национальность" литературного произведения, писал он, далеко еще не определяется языком, на котором оно написано". И далее: "К еврейской, а не к русской литературе относятся произведения наших бытописателей Бен Ами, О.Рабиновича и поэта Фруга, хотя их произведения написаны по-русски. Решающим моментом является тут не язык, не происхождение автора и даже не сюжет: решающим моментом является настроение автора - для кого он пишет, к кому обращается, чьи духовные запросы имеет в виду, создавая свое произведение". Если мы с этой точкой зрения согласимся, следует учесть, что вопрос о возможности создания еврейской литературы не на еврейском языке ограничивать рамками русского языка нет никаких оснований. Он не менее актуален применительно к еврейскому творчеству и на немецком, французском, польском, английском, других языках... Похоже, что здесь мы имеем дело с феноменом многоязычия еврейской литературы. С другой стороны, нельзя не заметить, что литературное творчество на разных языках, сохраняющее в определенной мере колорит культуры некоторого народа, - явление, характерное, скорее всего, для культуры еврейской, что связано с историей ее развития в условиях галута. Вместе с тем следует согласиться, что на любых других языках возможность еврейского самовыражения ограничена, - только национальный язык может располагать арсеналом слов, оборотов, идиом и сравнений, способных в полной мере отразить исторический опыт и национальную специфику мышления народа. А отсюда следует, что еврейская литература на любом нееврейском языке остается некоторым специфическим паллиативом, который окупается доступностью произведения для широкой читательской аудитории. Думается, стремление к расширению аудитории - читателей, слушателей, зрителей - остается, наряду с потребностью в национальном самовыражении, могучим стимулом создания значительного числа образцов многоязычного еврейского искусства.

* * *
Примером несомненно еврейской публицистики на русском языке может служить статья "Немецкие фашисты не должны жить!" И.Эренбурга, русского писателя, опубликованная в № 463 "Форвертса". Думаю, что о существовании этой статьи многие наши читатели, подобно мне, ранее не знали - для публикации в центральной прессе она уже в 1943 году оказалась "слишком еврейской" и увидела свет только в Биробиджане...
Говоря о лучших образцах еврейского искусства, нельзя не вспомнить уникальные спектакли Камерного еврейского музыкального театра (КЕМТ), созданного и достигшего расцвета под руководством Юрия Шерлинга. Демонстрируя высочайший уровень театрального мастерства, каждый спектакль этого театра - от "Черной уздечки белой кобылице" до "Ломир алэ инейнем" и "Тевье из Анатовки" - являл собой образец мужественного сопротивления, как выразился Шерлинг, "страшной, совершенно мученической атмосфере, в которой в то время находилось советское еврейство". Процесс создания этого театра и небывалое для большевистской империи сражение за его выживание - замечательные страницы короткого, но исключительно яркого периода истории борьбы за возрождение погибшей еврейской культуры. Останавливаться на подробностях почти фантастического появления еврейского театра в антисемитском СССР конца семидесятых годов вряд ли есть смысл - лучше отослать читателя к книге Шерлинга "Одиночество длиною в жизнь", которая написана при участии Немировской и Шницера, московских журналистов "Форвертса". Из нее мы узнаем о друзьях и врагах КЕМТа, о том, как русский художник Глазунов помогал его создавать, а еврей Глуз приложил руку к гибели театра. Она знакомит нас с многогранной личностью Шерлинга, его мужеством и непростым характером. Глубокий след в памяти читателя оставляют страницы, посвященные содержанию спектаклей КЕМТа, описанию некоторых сцен.
Волшебное воздействие театра Шерлинга на зрителей совершенно незабываемо: многие советские евреи, побывавшие на его спектаклях, вновь обрели силу ходить с поднятой головой. Шерлинг и его коллеги все это видели, понимали, и это понимание превращало их работу в тетре в некое служение, в миссию, которой они посвятили семь лет своей жизни (1979 - 1985). Я пишу об этом как человек, которому пришлось силу воздействия искусства Шерлинга испытать на себе. А вот строки из упомянутой выше книги, о заключительной сцене спектакля "Тевье из Анатовки":
"...Когда урядник объявлял о выселении евреев из Анатовки, они разбирали и складывали на тележку Тевье свои жалкие домишки... Стягивали с шестов и надевали на себя голубые полотнища, словно погребальные саваны, шапки странников и по двадцатиметровой лестнице, которая незаметно для зрителей выдвигалась из черной глубины сцены, поднимались ввысь, к Богу... В Анатовке оставался лишь один еврей-карлик. И в ту же самую секунду посреди двора скинии Анатовки, огороженной голыми столбами, на фоне скелетов разобранных домишек начинал валить густой дым. Монотонным колокольным набатом звучали литавры - бумм... бумм... неслось по залу. И зрители понимали: это не только трагедия заброшенного еврейского местечка Анатовка, это - исход в Бабий Яр и в печи Освенцима... Зрителей выносили из зала. У подъезда театра дежурили кареты "скорой помощи".
Представление о восприятии зрителями искусства КЕМТа дает и следующий эпизод. Во время экскурсии по Израилю к Шерлингу подошел незнакомый мужчина и поведал, что к отъезду в Израиль его подвигнул спектакль "Ломир алэ инейнем". "На вашем спектакле, сказал он, я впервые ощутил себя гордым человеком и понял: мы, евреи, должны быть вместе. В этом наша сила и неодолимость".
КЕМТ играл на идиш, и это потребовало от Шерлинга и исполнителей немалых усилий. Конечно, в те годы значительно большее число зрителей знало наш мамэ-лошн, однако успех театра определился не этим. На любом языке его спектакли остались бы еврейскими - по духу и "настроению автора", как писал Жаботинский, по тому, "чьи духовные запросы имел в виду" его руководитель, создавая каждый мюзикл. Зато появление КЕМТа было бы невозможным без создания еврейского театрального коллектива. А создавать его пришлось из "обыкновенных советских людей". И меня не покидает мысль о том, как мог с этим справиться московский парень, выросший в бедности у замечательной, но абсолютно ассимилированной матери, проходивший свои университеты в московском дворе? Человек, привязанный к России, любивший даже московский воздух? К тому времени, когда он начал создавать КЕМТ, Шерлинг не получил ни йоты еврейского образования и воспитания, не знал еврейского языка и "не нюхал" еврейской культуры. С историей своего народа он впервые познакомился, уже будучи режиссером КЕМТа, по энциклопедии, подаренной ему Глазуновым, а какие-то сведения о еврействе почерпнул от случайного знакомого, приведшего его в синагогу. И этот Шерлинг поднялся до Олимпа национальной культуры, о возможности достижения которого он и сам не подозревал. Создавая его своими руками, незаурядным талантом художника и еврейской душой, сформированной генами, унаследованными от незнакомых предков, он сумел восполнить отсутствие знаний и национального воспитания праведной ненавистью к власть предержащим антисемитам и рождающейся в нем страстной любовью к своему веками угнетенному народу. Творя еврейское искусство, сам того не ведая, он стал евреем. И это рождает надежду...

Форвертс