Эстер Кей. Маршал, III
Дата: Friday, December 17 @ 00:00:00 MSK
Тема: Israel


6. ДЕДУШКА

...Ростов, родной город, отдалился в Галином восприятии на второй план, а вместе с ним отошел куда-то в сторону и дедушка, лучший друг, рассказчик историй, слушатель и советчик ее.
— Что же это вы — зазнались? Три недели как домой носа не кажете?
— Ну, дедушка, ты же понимаешь, там все новое, привыкнуть надо было.
— Так совсем отвыкнешь от нас...
— Ну, что ты...
— Расскажи, что там за школа, что за люди.
— Милые люди и замечательная школа. Не сравнить с городской!
— Почему же?
— Во-первых, потому что все как-то просто, неофициально... А во-вторых,
мне кажется... я, знаешь, всех там люблю. А особенно — Маршала.
— Ну, ну. Кто же этот Маршал?
— Он — Боря.
Дедушка огорчился.
— Позвольте, — заговорил он отчужденно, — вы бы лучше учили наизусть то, что я вам задал, а не влюблялись во всяких маршалов.
Он имел привычку переходить на «вы», когда бывал ею не доволен, будто был вовсе не дедушкой, а домашним учителем, репетитором. И в самом деле, он давал ей уроки и сумел передать внучке многое из того тайного, еврейского, что знал: язык, традицию, законы.
Галя накрутила на палец прядь темных волос.
— Я учила, дедушка. Каждое утро, честно. Можешь проверить! Вот тетрадка!
— Втирайте мне очки. Я уже не спрашиваю, какой едой вас там кормят!
— Дедушка! Ты же знаешь, что я не ем даже мяса! Я стараюсь выполнять все, что ты мне говоришь.
— А есть ли у меня право? — грустно спросил дедушка, обращаясь ни к кому. Вздохнул и продолжал: — Ну, так рассказывай. Какой же национальности этот твой Маршал?
— Я не знаю. Слышишь, дедушка, у них во дворе корова, и...
— Причем тут корова? Причем? — горестно воскликнул дедушка. — Моя внучка
влюбилась в русского, а я должен слушать про какую-то корову?

— Но почему тебя это так огорчает? Я буду дружить с ним. Я буду рассказывать ему все те чудесные истории, которые слышала от тебя. Про Тору, про Бердичевского Ребе, твоего предка. Я уверена, что Маршал не имеет ничего против евреев.
— Ничего против!!! — взорвался дедушка.
Но тут же успокоился, сказал себе: глупая голова, старик, почти семьдесят лет как все разрешено и все женятся как попало, чего ты хочешь от своей милой, дорогой, послушной внучки?
— Я не должен в это вмешиваться, — сказал он, — и я не буду.
Галя испуганно молчала.
— Только, — прибавил дедушка, — не рассказывай мне больше ничего про эту твою «любовь».
— А евреев там, в этой станице, нет? — спросил дедушка, помолчав.
Начитанной Гале подумалось, что с такой же грустью мог спросить Лис в сказке Экзюпери «Маленький принц»: а есть ли лисицы на той планете?
— Есть одна очень странная женщина, Эсфирь Соломоновна, но она не живет в станице, а приезжает только два раза в неделю из города. Она преподает в музыкальной школе.
7. ЭСФИРЬ
«Но это был сам Бетховен, который, послушав игру маленького Карла, согласился заниматься с ним». (Альшванг, «Бетховен»)
Стояла осень. Ослепительно синее небо лилось сквозь желтые ладони кленов. Бабушка Романовна вставала раньше всех, и тогда из ее комнаты доносился торопливый шепот молитвы, перемежаемый вздохами. Галя слышала его, просыпаясь ранним утром на пышной деревенской постели с пуховым большим одеялом, у которого был запах чего-то старинного и слежавшегося. К чему бы это все? Галя вслушивалась. Нельзя сказать, чтоб она это глубоко понимала. Но она понимала, что это глубоко.
— Мам, — взволнованно сказала Галя как-то утром, видя, что мама проснулась, — знаешь, а по-моему, бабушка Романовна... в своей комнате... Б-гу молится!
— Это все пережитки прошлого... Никакого Б-га нет... — возразила мама.
— Нет?
— Нет.
— А что же тогда бабушка произносит? Она молится! Так же, как и наш дедушка!
— Пережитки это все, говорю я тебе! Наукой доказано, что Б-га нет! Понимаешь?
— Понимаю.
— Ну и слава Б-гу, что понимаешь.
— Как это — «слава Б-гу», если Б-га нет? — встрепенулась Галя. Но мама уже вышла в сени, где стоял умывальник.
...Запираясь в своей комнатке в их городской квартире, дедушка молился каждое утро, накинув еврейское молитвенное покрывало и перетянув особыми ремешками свою левую руку и лоб. Мама, тем не менее, полагала, что дочь надлежало воспитывать в сугубо атеистическом духе, даже если это и граничило с абсурдом, как, например, в этих, только что ею произнесенных, бесподобных фразах:
— Наукой доказано: Б-га нет! Поняла? Ну, и слава Б-гу.
После обеда Галя торопливо убирала со стола арбузные корки и выбегала на улицу кормить гусей. Как легко дышалось под открытым небом!.. Гуси вырывали друг у друга корки, издавали кличи, хлопали крыльями. Однако эти воинственные птицы не обладали чувством благодарности и по-прежнему сердито шипели на Галю, когда она шла мимо них в школу или возвращалась домой.
Раз в неделю она занималась в музыкальной школе. Это было маленькое строение, в котором до революции, по рассказам, размещалась гимназия. На первый и единственный этаж его нужно было подниматься по красивой старинной лестнице. Внутри было очень торжественно и тихо, и из этой особой тишины выплывали нежные звуки фортепиано. Учительница была всего одна, и преподавала она не хор пионерской песни и не сольфеджио и не теорию музыки, а собственно музыку. Она была невероятно изящна и странна, эта маленькая немолодая женщина с затененными подглазьями и уложенными в высокую прическу волосами, и странны были ее легкие шаги и дым ее сигареты возле фортепиано в пустой школе с узким коридором и рядом классов.
В здании — пусто и одиноко, учительница приезжает к трем своим ученицам из города только дважды в неделю, но что за чудная эта встреча! Вы идете по коридору, чувствуя вкус сигареты невидимо чьей, распахиваете двери классов, но все они пусты, и только в одном из них вы наконец находите плачущее фортепиано и плачущую женщину.
«Здравствуй! — извинялась она, — не обращай на меня внимания. Садись и исполняй...»
Не было учета посещаемости, записей в дневник и замечаний. Был Шопен, с его бриллиантовыми вальсами... темно-бархатный Бетховен... благородный Григ... Моцарт, бурный и праздничный, как шампанское... праведный и правильный Бах — как лесенка, по которой тебя пускают бегать вверх и вниз, перепрыгивая через разное количество ступенек... теплый, как парное молоко, Чайковский... Впрочем, думала Галя, какое право классифицировать имею я, дилетант, девчонка, тычущаяся пальцем в музыку... Пока Галя играла, учительница курила с закрытыми глазами. Звали ее Эсфирь Соломоновна. Иногда она разговаривала сама с собой стихами, которые, похоже, сама и сочиняла:
— Я принимаю каждую из стен —
За ту, несбывшуюся, Стену Плача...
И, не дождясь желанных перемен,
Ужель мечту свою еврейскую утрачу?..
Или еще такое:
Мой Тихий Дон! Мой Тихий Иордан!
Еврейский дух зачем мне Б-гом дан?
Слова эти были загадочны, но Галя помалкивала и ни о чем не спрашивала. Сентябрь был на исходе. Ночи холодали по-зимнему, поля замирали, тихо стояли заиндивевшие в росе стога.
...В тот вечер Маршал долго смотрел на тускнеющий закат. Душа его приходила в восторг от соприкосновения с таким огромным, нескончаемым, исполненным столь ярких и в то же время тончайших оттенков небесным простором. Нашла вечерняя сырость, и комары вились кругом. Купаться не хотелось. В камышах пели лягушки. Маршал отмахнулся от назойливых комаров и решил — хватит, пора домой. Он запрыгнул на коня и поскакал по степи. Дома мать пекла блины на ужин. Бабушка по своему обыкновению толкла в ступе лекарственные травы. Она была знахаркой, а иногда казалась ему и чем-то вроде колдуньи — такой у нее бывал взгляд и такие поговорки загадочные... Пожилой колхозник, страдавший от какой-то хвори, терпеливо сидел на табуретке у двери в горницу, почтительно дожидаясь, пока она примется за его исцеление.
Маршал помог отцу мыть машину в гараже, задал корму корове Красульке, а потом весь вечер сидел дома и смотрел на еврейские буквы, черневшие на желтых страницах старой потрепанной книги, которую он вытащил из сундука. Этот сундук назывался «топчан». На нем можно было спать, а внутри его хранились книги и разные старые вещи. А еще он служил опорой бабушке, которая делала своеобразный массаж своим пациентам, топча их ногами по спине и при этом придерживаясь обеими руками за топчан. Топтание было испытанным знахарским средством, помогавшим при позвоночных болях. Сеанс топтания длился минут десять, а пациент при этом должен был лежать на полу на животе.
Вот и сейчас бабушка принялась топтать спину пожилому колхознику, поглядывая при этом на Маршала с каким-то странным выражением, точно ей не нравилось, что он брал в руки еврейские книги. Для него эти книжки, оказавшиеся в их доме еще со времен Великой Отечественной войны, представляли собой что-то таинственное. Их оставили здесь евреи, беженцы с Западной Украины, которые прятались под Ростовом и потом эвакуировались дальше, на восток. От неминуемого, казалось, расстрела в печально знаменитой Змиевской балке они спаслись благодаря укрывшим их на несколько дней Бориным бабушке с дедушкой. С тех пор то забытые в суматохе, то ли намеренно брошенные ими книги так и остались в бабушкином доме. Часть их отец спалил зимой вместе с дровами, а часть — из любопытства — Маршал припрятал.
Буквы в них были необычные: не кириллица и не латинский, а какой-то совсем другой, загадочный и чудной, шрифт. И Маршалу иной раз казалось, что небо, которое он видел за рекой, — красные облака и вечерняя заря, — звали его в ту же тайну, что светилась на страницах этих книг. Что, казалось бы, общего между небом и буквами? Бывает, что облака принимают форму причудливых букв. А может быть, он просто мечтатель, выдумщик, вот ему и мерещится всякое...
Бабушка осторожно топталась по позвоночнику кряхтевшего станичника, а Маршал думал: и почему мне так нравится разглядывать эти старые еврейские книги? Сначала он не задумывался о том, что его интерес к этим книгам и мысли о «новенькой» — Гале, как-то между собой связаны. Кто-то из учеников, обиженный на ее маму-завуча, недавно упомянул об ее еврействе в нелестных выражениях, и Маршалу вдруг стало ясно, что между тайной книг и Галей есть некоторая связь, и заключалась она именно в этом слове — еврейство.
...Он думал о Гале гораздо больше, чем она могла себе это представить. Таких красивых, как она, в станице никогда не было. Это была даже не красота, а что-то и трогательное, и гордое, и тоненькое, и беззащитное в облике... очень родное, одним словом. Берущее за душу. За молоком она приходила часто, но Маршал избегал показываться дома в это время. Он считал себя тупым, деревенщиной, недостойным ее. Вот если бы ей грозила какая-нибудь опасность, и он бы Галю от нее спас, тогда другое дело. Пусть она его видит либо в выигрышных ситуациях, либо — вообще никак. Ну, а книги? Стоит показать ей их? Может быть, они ее заинтересуют. И это их сблизит. Появится повод для новых, не случайных уже, встреч. Но нужны ли они, эти встречи?
Маршал с некоторых пор возненавидел свою неинтеллигентность, размашистость, мальчишескую сорвиголовость — а ведь все эти чудные качества неизбежно проявятся при более близком их общении. Иными словами, если он к Гале подходить не будет, то есть шанс, что она сохранит о нем какое-то дымчатое, размытое, но, во всяком случае, не отрицательное впечатление. А если подойдет — то через пару минут уже все будет кончено. Он как ляпнет что-нибудь! Сто раз пожалеет о том, что вообще рот раскрыл! Будет готов под землю провалиться.
Фу... сколько умственных усилий, стратегии и тактики — ради какой-то там городской. Маршал разозлился и сунул книги обратно в топчан....И все-таки, когда она в очередной раз появилась у калитки их двора, он почему-то оказался дома. Она попросила его наполнить стеклянную банку и с чувством трепета уселась на скамейку, ожидая. Через две минуты он появился у калитки и заговорил с ней первым.
— Я слышал, как ты на пианино играешь, — сказал он, отдавая ей банку с налитым молоком, — хорошо играешь!
— Откуда ты знаешь? — спросила она не быстро, а так, чтобы успеть за это время опустить и снова поднять свои темные ресницы, — разве ты бываешь в музыкальной школе...
Маршал, заметив этот красивый взмах ресниц, от волнения перестал соображать, что говорит, и слова уже вылетали из него сами собой, как бы по инерции...
— А я так просто зашел туда. И стал слушать. Думал, твоя учительница играет, а оказалось — ты.
— Ты что, и в класс заглянул?
— Да. Я удивился: кто это тут может сигареты курить? Смотрю, а эта, как ее, Эсфирь дымит вовсю! Городские бабы, значит, курят...
— Она, наверное, какая-то одинокая, — высказала Галя предположение, — плачет часто, стихи странные читает... Но мне с ней очень интересно.
— Еще бы, вы же обе еврейки, вот вам и интересно, — бросил Маршал, не подумав.
— Ну и что? — ответила Галя, как бы обороняясь от некоего обвинения, — тут, в станице, не только русские и украинцы живут! И корейцы есть, и немцы.
— Корейцы, говорят, собак едят, — охотно переменил тему Маршал.
Галя ужаснулась, что не ускользнуло от внимания ее собеседника.
— Хочешь, я тебя научу на лошадях кататься? — предложил он, желая чем-то ее заинтересовать, чтобы она не ушла, осознавая, что последние его реплики были не особенно удачны...
— Хочу, — отозвалась она после паузы, во время которой смотрела куда-то вбок.
— Тогда... приходи к водонапорной башне завтра в четыре часа. А оттуда на луг пойдем...
— А лошадь — чья? Цыганская? — Галя уже опять смотрела на него, и он увлеченно разговорился:
— Да нет, колхозная. Там их две. Я со сторожем договорюсь, он нам даст покататься. А ты что думала — я на цыганских езжу?
— Так ребята сказали.
— Ничего они не знают. У меня сторож, дядя Вася, лучший друг. Я его сигаретами угощаю. А лошадей у него две: Серый и Звездочка. Я тебе Звездочку оседлаю, она смирнее. Серый иной раз как понесет, сладу с ним нет.
Галя слушала Маршала с таким восторгом, что сердце выпрыгивало из груди. Это был их первый длинный разговор за все время! Она шла домой с банкой молока и мысленно возвращалась ко всем чудесным ощущениям, которые только что испытала. Ей не понравилось сказанное Маршалом про евреев и корейцев, но она понимала, что это было просто так, для поддержания разговора, а стояло за всем этим лишь его желание общаться с ней и его растущий интерес к ней. Он вовсе не хотел ее обидеть. Просто грубые нравы людей, среди которых он воспитывался, не могли не наложить отпечаток и на его манеры. Но все же он так замечателен и так внутренне близок ей... Это — любовь, это — любовь на всю жизнь!

Продолжение следует


www.moshiach.ru





Это статья Jewniverse - Yiddish Shteytl
https://www.jewniverse.ru

УРЛ Этой статьи:
https://www.jewniverse.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=655
Jewniverse - Yiddish Shteytl - Доступ запрещён
Еврейская кухня
Евреи всех стран, объединяйтесь!
Добро пожаловать на сайт Jewniverse - Yiddish Shteytl
    Поиск   искать в  

 РегистрацияГлавная | Добавить новость | Ваш профиль | Разделы | Наш Самиздат | Уроки идиш | Старый форум | Новый форум | Кулинария | Jewniverse-Yiddish Shtetl in English | RED  

Help Jewniverse Yiddish Shtetl
Поддержка сайта, к сожалению, требует не только сил и энергии, но и денег. Если у Вас, вдруг, где-то завалялось немного лишних денег - поддержите портал



OZON.ru

OZON.ru

Самая популярная новость
Сегодня новостей пока не было.

Главное меню
· Home
· Sections
· Stories Archive
· Submit News
· Surveys
· Your Account
· Zina

Поиск



Опрос
Что Вы ждете от внешней и внутренней политики России в ближайшие 4 года?

Тишину и покой
Переход к капиталистической системе планирования
Полный возврат к командно-административному плану
Жуткий синтез плана и капитала
Новый российский путь. Свой собственный
Очередную революцию
Никаких катастрофических сценариев не будет



Результаты
Опросы

Голосов 731

Новости Jewish.ru

Наша кнопка












Поиск на сайте Русский стол


Обмен баннерами


Российская газета


Еврейская музыка и песни на идиш

  
Jewniverse - Yiddish Shteytl: Доступ запрещён

Вы пытаетесь получить доступ к защищённой области.

Эта секция только Для подписчиков.

[ Назад ]


jewniverse © 2001 by jewniverse team.


Web site engine code is Copyright © 2003 by PHP-Nuke. All Rights Reserved. PHP-Nuke is Free Software released under the GNU/GPL license.
Время генерации страницы: 0.043 секунд