Эстер Кей. Маршал, V
Дата: Monday, December 20 @ 00:00:00 MSK Тема: Israel
10. ТАЙНЫЙ ТРУД
Галин дедушка не отличался последовательностью в своем отношении к Торе и заповедям. В детстве он был очень религиозен — как все в его семье, почтенном семействе, генеалогия которого восходила к самому Бердичевскому Ребе. В юности он бросался в революционные крайности и чуть было не стал красным комиссаром. Его отрезвила беседа с одним цадиком, праведным евреем-чудотворцем, которого они с товарищем пришли «брать» на допрос в НКВД по делу культовых организаций и связи с заграничным капиталом.
— Миров много, Б-г один. — Усталый взгляд цадика был подстать его философскому высказыванию.
— Так что ж?
— Если бы было наоборот, ваш револьвер бы меня испугал.
Дедушка и его товарищ не оставили «контру» в покое, экспроприировали его вещи и вышли было, но... на улице принялись ругаться между собой. И товарищ дедушку очень стал обижать и называть всякими плохими словами. Потому что дедушка проникся тем, что сказал ему цадик. Миров-то ведь действительно много, власть вдруг сменится — а Б-г один, перед Ним придется ответ держать.
Тут и настал конец дедушкиной карьере. Добровольный конец. Поступил в медучилище, рассудив так: какую профессию ни выбери, все равно субботу нарушать придется, но зато врачу нарушение субботы не вменяется в грех — он ведь лечит людей! Все-таки совесть чище будет. Проработал он почти всю жизнь простым участковым врачом. Простым, да не простым. От кашрута не отступал, Тору учил в одиночку, был хоть и «мэгулах» — безбородый, но в каких-то вещах очень упрямый. А под старость решил даже записать все, что рассказывали в семье его родителей о хасидских дворах и, особенно, о самом близком — Бердичевском. Записи вел на хорошем иврите, с той старческой преданностью писательству, с какой многие люди его возраста пишут воспоминания о революции и войне. Некоторые истории он выписывал также и из книг, а некоторые восстанавливал по своим же юношеским дневникам. Кто будет читать эти записи? Кому они нужны?
Галю, правда, он научил ивриту — еженедельно проверял старые и задавал новые упражнения, разработал для нее даже специальный словарик. Ну, а кроме Гали, пожалуй, никто эти записи не востребует. Разве что Мошиах придет, коммунизм растает, и какие-нибудь энтузиасты будут собирать материалы для книг о праведников прошлых веков. Мечтать не вредно.
А пока что свои записи Яков Израилевич держал в пухлой канцелярской папке, на коей для конспирации написал:
«Изыскания о творчестве А.С.Пушкина.
А.С.Пушкин в Одессе и Молдавии.
А.С.Пушкин и т.д.»
Вот так, брат Пушкин. А что? По живости и непосредственности восприятия он вполне годился бы быть лидером какого-нибудь хасидского движения, если б родился евреем. Умный, верующий, озорной, парадоксальный.
Одна из записей в папке гласила: «Воздел Бердичевский Рав руки к небесам и промолвил:
— Всевышний, Владыка мира! Как же это получается? Добрые и святые вещи спрятаны в пыльных книгах с мелким шрифтом, так что трудно корпеть над ними и читать. А грехи, соблазны — все в цвете, наглядно, вкусно и выпукло, сразу бросается в глаза и пробуждает желание. Почему же такая неравная борьба между добром и злом? Не спрашивай с нас строго, Отец!»
Он был большой защитник грешников перед Создателем, этот Бердичевский Рав. Самому-то ему мелкие буковки священных книг светили куда ярче, чем самое яркое солнце, но он говорил от лица заурядных людей, чье восприятие не таково.
...Дедушка писал по утрам, после молитвы. Потом играл в шахматы с соседом. Потом смотрел телевизор. Потом гулял, обедал. Дни его проходили однообразно, спокойно. Но какой-то, и немалый, элемент подвига в них был. Потому что кто еще в застойном Союзе вспоминал о Бердичевском Ребе?
11. ПЕРВЫЙ СНЕГ
В конце ноября наступил короткий сезон дождей. А потом, за одну ночь, почва покрылась тонкой корочкой инея, листья, лежавшие на земле, заледенели, и погода установилась ясная, морозная, зимняя, но бесснежная. В хате у Романовны было натоплено, а в сенях и во флигеле — холодно. Похожий на самовар умывальник примерзал на днище, и вода из носика его лилась еле-еле. Льдинки попадались в колючей струе воды и обжигали руки и лицо.
Однажды утром Галя проснулась затемно, часов в шесть, разбуженная чувством какого-то таинства, творящегося в мире. И точно: белое свечение лилось из окон. Выпал свежий первый снег. Он осенил собою скудную оголенность улиц и дворов. Запорошил низенькие крыши, деревья, зубчики заборов, приукрасил даже старый трактор на задворках школы. Обновление, праздничность чувствовались во всем. С утра уроки тянулись томительно. Брыль с Мантулой на перемене набрали во дворе снега и, опоздав минут на десять, явились в класс, когда учительница анатомии громогласно изъясняла незаурядные свойства подкожного слоя и эпителиальной ткани. Они ввалились на порог, шумно и радостно дыша, с полными снега шапками в руках.
— Живо по местам, дневники на стол, — сухо скомандовала анатомичка и повернулась к таблице «Эпидермиса».
То была роковая ошибка с ее стороны! Как только она отвернулась, Мантула вынул из шапки снежок и запустил им в толстого Матрохина на задней парте... Весь класс ждал подобного события и возликовал. Только Матрохин обиженно произнес, тряся тетрадкой, которую намочил снег:
— Сдурел, Мантула! Ну, хорош кидаться!
Но Брыль с Мантулой не только не перестали, а, наоборот, открыли огонь по всей передовой линии!
— Бац! Кайф! Четко! А ну, еще! — снежки разлетелись по всему классу. Писк, визг, девчонки вскакивают, книги и тетради мокнут, а мальчишки довольны приключением, хохочут...
Учительница остолбенела. На ее глазах мокрый снежок угодил в наглядное пособие — скелет, стоявший возле учительского стола. Ребра скелета хрупко забряцали посреди всеобщего хохота. Галя сначала посмеялась было вместе со всеми, а потом подумала: чего радоваться! Ведь маме как завучу придется теперь наказывать Брыля с Мантулой... Видите ли вы связь между нарушениями школьной дисциплины и свободным временем завуча? Связь самая прямая и безотрадная. Учительница анатомии пожалуется завучу. После уроков все нарушители порядка унылой чередой будут доставлены в мамин кабинет, влекомые за уши, и там мама будет наспех клеймить их позором, а Галя — ждать под дверью кабинета. И опять они с мамой уйдут из школы самые последние, как это очень часто бывает... Трудная все-таки работа у завуча. Почти как у директора. Зайдя к маме в кабинет после уроков, Галя убедилась в правильности своих опасений: как и следовало ожидать, на повестке маминого дня были еще всякие воспитательные беседы, заседания, проверка отчетности...
— Иди, доченька, я попозже освобожусь и приду, — сказала мама, вздыхая.
Ну вот, и не поговоришь. Ведь мама и дома, когда с работы приходит, тоже занята. Галя взяла свой портфель и направилась к выходу.
...Перед школой было неспокойно. В кустах складировались, точно боевые заряды, крепко слепленные снежки. Как только из школы выходили девочки, их тут же подвергали снежному обстрелу, и они бросались врассыпную. Некоторых мальчишки и дальше преследовали и намыливали снегом. Щеки у девчонок были розовые, глаза сверкали, в растрепанных косах блестели снежинки. От хохота и визга вздрагивали вороны на ветвях деревьев. Прорвавшись через «линию огня», многие из девчонок возвращались обратно в гущу битвы, чтобы снова вопить, отбиваться и удирать. Галя решила смело идти вперед, но первый же снежок, пущенный ей в затылок, заставил ее в растерянности остановиться, а следующий за ним, ударивший по щеке, даже как-то напугал. На шее и на спине за воротом пальто, куда попал снег, стало противно-холодно и мокро...
— Галка, беги! — выкрикнула Марина, высовываясь из подъезда школы.
Но куда бежать-то? Назад, в школу, или вперед, подальше от двора?
Галя побежала вперед по школьному двору, пригнув голову, а мальчишки, в том числе Брыль с Мантулой, помчались за ней, обстреливая снежками со всех сторон. Зацепившись ногой за кочку, она споткнулась и шлепнулась на бегу, что было совсем уж обидно. Она вскочила на ноги, и тут как-то очень буднично и спокойно рядом с ней оказался Маршал. Он поднял оброненную ею варежку. Отлетевший при падении на несколько метров Галин портфель был поднят и подан уже не им, а присмиревшим под его взглядом Мантулой.
— Идем, — сказал Маршал Гале.
И что это было за шествие! Поистине королевское! Они шли рядом вдвоем, никто не стрелялся в них снежками... Смотрели на них с удивлением. Эти взгляды Галя чувствовала своей мокрой от снега спиной. Но внутри ей было так тепло, как будто стояло самое что ни есть лето!
— Куда мы пойдем? — прошептала она, обращаясь к нему.
— Пошли в музыкальную, повесишь там свое пальто на батарею сушить.
Они поднялись по старинной лестнице, поискали выключатель в темном коридоре возле фортепианного класса, но не нашли, попали в беловатый сумрак классной комнаты, и все происходящее показалось им сном. Как во сне прозвучали несколько сонат, которые Галя исполнила для него, гладя своими тонкими пальцами клавиши пианино... А в окнах было бело, снежно, туманно... Маршал заботливо повесил ее пальто на горячей батарее, там же разложил ее мокрые варежки и шарф.
Она закончила играть и подошла к нему доверчиво, как... как в заповеднике подходят к посетителям грациозные большеглазые лани, выжидательно глядя. Он поискал в кармане куртки конфету, которую мать сунула ему утром перед уходом из дому. К счастью, карамель нашлась, и он протянул ее Гале.
Она молча приняла сей скромный дар, но разворачивать карамель не стала, а только положила ее в карман школьного фартука. После чего сделала шаг навстречу Маршалу, преодолела внутреннее сопротивление стыдливости и.... решилась на то, что целых три месяца — сентябрь, октябрь и ноябрь — было пределом ее самых дерзостных мечтаний. А именно — благодарно положила голову ему на плечо и тихонько вздохнула. Так счастлива она не была еще никогда в жизни. О, как волнующе несло куревом от его расстегнутой синей куртки!
Маршал стоял, не верил ни своим глазам, ни своим ощущениям, и не осмеливался предпринять решительно ничего. Ведь раньше он не знал, что она в него влюблена! И вдруг это стало так ясно... Да, это была она, красивая Галя, дочка завуча, городская девочка, о глазах которой он каждый раз вспоминал с непривычным волнением. И она стояла так близко, что ее дыхание щекотало его шею. Он осознавал только одно — что такой остроты счастья он не способен выдержать. Это все слишком страшно, слишком серьезно. Он отстранился от нее, вынул пачку сигарет, закурил с отчужденным видом.
— Я, наверно, пойду домой, — проговорил он сухо. Она сняла с батареи свое нагретое пальто и варежки, но он не дожидался ее, вышел из музыкальной школы первым.
Его шаги, впрочем, были бесцельны. Он никуда не торопился. Он шел долго, долго по мокрому снегу, остро вглядываясь в жемчужно-безмятежное небо, в кромки жнивья, в пустые полосы полей, в телеграфные столбы и провода, в мерзнущих ворон и воробьев, сочувствуя всему и влюбленно отождествляя себя со всем.
...Прийдя домой, он услышал разговор отца с матерью насчет коровы. Отец решил забить корову на мясо, потому что у соседей намечалась свадьба и они предлагали за свежую говядину хорошую цену. А Красулька, то есть корова, была уже не такая молодая, и, если сейчас ее не забить, то потом, может, на нее уже и не будет спроса. А молоко, которое с нее получают, — это не доход. Копейки.
12. КРАСУЛЬКУ ЗАБИЛИ
«У нас теперь молока не будет, корову на мясо забили», — таково было содержание записки, вставленной Маршалом за раму зеркала в музыкальной школе.
Галя прочла записку и стала плакать не сразу, а после того, как вспомнила имя коровы. Если бы не это имя — Красулька — то, может быть, у нее бы и вовсе не защипало в носу и она бы совсем даже не стала плакать. Когда не знаешь, как зовут корову, то не все ли равно, забили ее или нет? Но в том-то и дело, что Галя знала ее имя. И это делало корову очень близкой и милой. И жалко ее было очень-очень... Маршал поджидал Галю после урока музыки. Когда его темный силуэт отделился от стены в коридоре музыкальной школы, она не сразу поняла, что это был он.
— Я тебе здесь вчера записку оставил, — сказал он, — потому что не хотел, чтобы ты подошла к нашему двору и увидела коровью шкуру, которую растянули на кольях... Я подумал, что тебе будет больно это видеть.
— Да я-то что, — возразила Галя, радуясь, что в полумраке он не мог видеть ее заплаканного лица, — Красульку жалко!
На улице шел дождь, все дороги развезло после снега. Мокрые вороны орали, сидя на оголенных ветвях и на проводах.
«Ну, чего я тут стою? — подумал Маршал, — сказал ей — и хватит, нечего зря стенки подпирать».
Он посмотрел в окно. Ему очень не хотелось уходить, и дождь был кстати. Он сел на ступеньку возле теплой пыльной батареи.
— А как ты думаешь, надо переживать за коров, которых забивают? — спросила Галя, присаживаясь рядом, — или это... глупо?
— Не знаю, — сказал он, не глядя на нее, — я обо всяком таком думал, когда летом рыбу ловил. Насаживал червяка на крючок, забрасывал удочку и пытался представить себе, что он чувствует. Есть у него эти, как их называют, рецепторы, которые боль воспринимают, или нет?
— Есть, наверное. Рецепторы есть даже у простейших организмов. Мы по анатомии проходили, — вставила реплику Галя, хотя и ощущала, что он сейчас скорее беседует с самим собой, чем с ней. А Маршал продолжал:
— Или взять, скажем, рыбу. Ловишь ее, бросаешь в садок, она себе там плещется. Потом, пока до дому дойдешь по жаре, глядишь — она уже вся уснула. А каково ей было, когда ее вынули из воды? Больно или нет? Я про это думал, но немножко. Потому что если думать про это много, можно, мне кажется, свихнуться...
— Я думаю, что во всем есть душа, — сказала Галя, — и в червяках, и в рыбе.
— А зачем вообще кого-то убивать?
— Наверное, так надо. Ведь мы же должны чем-то питаться.
— Можно овощи есть.
— А вдруг овощи тоже чувствуют?
— Ну, уж это ты слишком! Тогда и по земле ходить нельзя: может, ей больно, когда по ней ходят!
— Странно, — сказала Галя, — это такая важная вещь: знать, как вести себя, чтобы никому не делать больно. А в школе этому не учат. Ни на одном уроке!
— Школа — фуфло, — резко сказал Маршал, — я лично хотел еще после восьмого класса уйти и начать работать, но мать свое заладила: учись, сыночка, потом в институт поступишь! А что там, в том институте?
— Институт, наверное, это лучше, чем школа. Там интересно учиться. Я вот, например, поступлю на факультет иностранных языков, получу диплом, а потом буду по разным странам ездить, переводчицей. Такая у меня мечта. А у тебя есть какая-нибудь мечта?
Маршал пожал плечами.
— Мечты — это у девчонок. У меня не мечта, а цель жизни.
— Какая?
— Очень просто... Понять, зачем ты родился. Это во-первых. Во-вторых, когда уже знаешь, в чем твоя задача, то — соответственно — эту задачу и выполнять.
— Но человек рождается случайно! Хромосомы комбинируются, и он формируется и появляется на свет. Никакой особой задачи тут нету, — сказала Галя со знанием дела.
— Есть, есть, — ответил Маршал с сосредоточенным лицом, — иначе зачем бы вся жизнь была?
Галя подумала и вдруг призналась:
— А вот мой дедушка думает, что есть... Б-г! Мама и папа так не думают, но дедушка все равно за свое держится. Он... религиозный! Выдав эту страшную тайну, Галя испытывающе посмотрела на Маршала.
— Твой дед — еврей? — спросил он.
— Да, — виновато сказала Галя.
— А у меня дома книги еврейские есть. Наверное тоже религиозные. Я на них смотрю, и мне интересно становится: узнать бы, что в них написано.
— Откуда у вас эти книги? — удивилась Галя.
— С войны. Дед с бабкой беженцев приютили, а те оказались евреями.
— Евреев и коммунистов первыми расстреливали.
— Да, прятать евреев было очень опасно. Но это было ненадолго. Еврейская семья успела убежать до начала оккупации. А часть вещей бросили.
— Вот бы посмотреть на эти книги, — сказала Галя.
— Приходи, посмотришь.
— О чем беседуют молодые люди? — несколько бесцеремонно спросила Эсфирь Соломоновна, закончившая свои бурные аккорды и собиравшаяся выйти из помещения школы. Ее рабочий день подошел к концу.
— О жизни, — ответил Маршал, затягиваясь своей сигаретой.
Эсфирь Соломоновна встала у стены, как будто ей никуда не надо было спешить, и внимательно посмотрела на него.
— Если о жизни, то это серьезный разговор, — произнесла она, — можно и мне в нем поучаствовать?
— Участвуйте, — пожал плечами Маршал, — все равно дождь на улице, как из ведра.
— Если хотите, я вас чаем угощу, — предложила она, — у меня тут есть термос!
Она принесла из класса термос и три надетых на его головку стаканчика. Разлила горячий напиток, который оказался чаем с мятой, и уселась на принесенный Галей стул в сумраке коридора.
— Как вы думаете, Эсфирь Соломоновна, — заговорила Галя, — коровам больно, когда их забивают?
Наступило молчание. Все трое смотрели на термос с блестящей надписью «Терек», стоявший на ступеньке, где сидели Маршал с Галей.
— Похоже на «Алису», чаепитие в падающем доме, — сказала сама себе Эсфирь.
— Что-что? — не понял Маршал, никогда не читавший «Алисы». Галя читала, но не поняла, чем похоже.
— Государственная система вот-вот рухнет, а мы чай пьем, — несвязно изрекла Эсфирь, делясь с юными слушателями свойственным ей в иные минуты диссидентским видением мира. — А может, она никогда не упадет. Она только будет вечно стремиться к падению, и мы еще успеем выпить очень много чая. Она резко и сухо рассмеялась.
— А как все-таки с коровами? — переспросила Галя.
— А коровам лучше, чтобы их не ели, а рисовали летающими, как Шагал.
— А вот мне, — сказала Галя, желая перевести разговор в более понятное для Маршала русло, — дедушка запрещает есть мясо. Говорит, что надо есть только такое, которое... как бы... специально для евреев. А такого мяса не достать. Вот я и не ем никакого.
Эсфирь недоверчиво окинула ее взглядом:
— Ты это серьезно?
— Ну да.
— Фантазер твой дедушка, — нервно отреагировала Эсфирь, — это все отжившие ритуалы.
— Мой дед в войну евреев в своем доме прятал, — перевел на другое Маршал, боясь, что Галя обидится на Эсфирь за ее реплику, — они даже книжки свои у нас оставили. Странные такие книжки, сзади наперед читаются. Хотите, я вам их как-нибудь принесу?
Эсфирь Соломоновна величественно кивнула. Ее речь вдруг стала торжественной, полилась как по-писаному:
— Евреи — это Б-жий народ. Народ Книги. Всевышний явил через евреев Свой Закон...
Ее тон вызвал у Маршала желание иронизировать.
— А вот вам, — сказал он насмешливо, — по вашему закону, разрешается курить?
— Мне? То есть женщинам вообще? — смутилась она, — думаю... что нет.
— А почему же вы дымите, как паровоз?!
Эсфирь Соломоновна закашлялась, потом сказала уже более естественным тоном:
— Видишь ли, мои родители все законы соблюдали, и меня тоже в еврейском духе воспитывали. Но с тех пор, как они умерли, я уже не могу так продолжать. В принципе веру я храню, но ритуалы... почти нет.
Эсфирь Соломоновна вздохнула.
— Если бы я могла уехать в Израиль и свободно себя чувствовать, то я бы все соблюдала. А здесь — почти невозможно! Где я, скажем, еду кошерную возьму?
— Какую еду?! — воскликнула Галя, отметив про себя, что дедушка, конечно, не раз употреблял это слово.
— Кошерную.
— А это что такое? — спросил Маршал.
— Это пища, приготовленная под наблюдением евреев, в соответствии с еврейскими религиозными законами. Например... молоко. Если еврей сам доил корову или наблюдал, как кто-то другой доит, то молоко — кошерное.
— Значит, если мне разрешат смотреть, как доят корову, то молоко получится кошерное... — сказала Галя задумчиво.
— Да, если ты еврейка, то молоко, надоенное под твоим наблюдением, является кошерным, — подтвердила Эсфирь Соломоновна и тут же испуганно добавила, — но, вообщем-то, я вовсе не собиралась посвящать вас в эти детали. Я хотела лишь помочь вам в обсуждении жизненных вопросов. Цель жизни и так далее.
Они помолчали.
— А почему, — спросил Маршал, — вы так уверены, что еврейская точка зрения — самая правильная? Ведь сколько наций есть на свете! И украинцы, и немцы, и корейцы... И у каждого народа — своя вера. Кто докажет, что правы евреи?
— История это доказывает, — сказала она с уверенностью, — ведь иудаизм гораздо древнее, чем другие монотеистические религии. Следовательно, они произошли от него, а не наоборот. Еврейство — источник всей духовности в мире, всех понятий о добре и зле, всей идеи Творения.
— Что это такое — «моно... монотеистические»? — сбивчиво произнес Маршал.
— Это значит — признающие Единого Творца.
— Так в чем же, по-вашему, цель жизни? — снова спросил Маршал.
— Честно говоря, — ответила Эсфирь Соломоновна, — я не знаю, есть ли у меня моральное право вас просвещать. Ты правильно заметил: у меня и у самой — раздвоение в душе. Надо бы вам с кем-нибудь в синагоге поговорить...
— Нет, нет, — запротестовала Галя, — в синагогу идти очень опасно! Туда только старикам можно. Мой папа раз пошел, так ему сразу показалось, что его там сфотографировали спрятанной камерой и передали куда следует! Он целый месяц после того боялся телефонную трубку поднимать!
— Мне эти истории знакомы, — сказала Эсфирь Соломоновна, — мы с моим мужем уже несколько лет «в отказе» сидим. Как вы думаете, почему я в сельской школе преподаю? Я ведь преподаватель консерватории. Но как только я подала заявление на выезд в Израиль, меня уволили.
Галя недоверчиво посмотрела на учительницу. Что значит «сидеть в отказе»? Что значит — «уволили»? Странная она, эта Эсфирь! Маршал встал и подошел к посветлевшему окну.
— Дождь кончился, — сказал он, — я вам только последний вопрос задам. Можно?
— Задавай.
— Почему люди должны убивать животных? Разве это правильно?
Эсфирь Соломоновна задумалась. А потом вдруг рассказала нечто такое, о чем большинство советских школьников никогда в своей жизни не слыхали! О всемирном потопе!
— В поколениях до потопа, — добавила она, — людям было достаточно растительной пищи. А после потопа все изменилось. Ной вышел из ковчега и увидел радугу. Всевышний сказал ему, что это — знак завета. Началась новая эпоха в истории человечества, и Б-г разрешил использовать в пищу мясо животных.
— Значит, разрешается причинять боль живому существу, — удивился Маршал.
— Ошибаешься. Есть, видишь ли, такой способ забоя, при котором перерезание жил происходит безболезненно. Это одна из тайн еврейской традиции. До революции в каждом еврейском местечке были такие люди, шойхеты, которые долго учились всем тонкостям этой профессии... У них ножи были острые, как бритвы, и они знали тайну безболезненного перерезания жил. Животные ничуть не пугались таких резников и даже сами шли к ним навстречу, как будто желая поскорее выполнить свое предназначение.
Маршал посмотрел на Галю. Удивительное дело! Чтоб корова сама шла на убой! Чудеса, да и только... Дождь перестал барабанить по подоконнику.
— Смотрите, радуга, — воскликнул Маршал, глядя в окно, — точно, как после всемирного потопа...
— Да, — повторила Эсфирь Соломоновна, — радуга завета.
Продолжение следует
www.moshiach.ru
|
|