Эстер Кей. Маршалл II (вторая часть)
Дата: Monday, January 24 @ 00:00:00 MSK
Тема: Israel


54. ЗМИЕВСКАЯ БАЛКА

На каком-то этапе Маршал сломался. Во-первых, Галя слишком обидела его в первые месяцы после родов — каким-то постоянным, жутким непониманием, придирками. Близости не было никакой — ни духовной, ни физической. Был кошмар. Конечно, он заставлял себя восхищаться ее героизмом, ее мужеством... но по-настоящему ему не восхищалось как-то. Было жалко себя, жалко их любви. Как будто она грохнула все это об пол, как грохнула однажды во внезапном припадке злости их общую застекленную фотографию.

А во-вторых, «обидел» Маршала, если так можно выразиться, сам Ребе. Тем, в какое положение поставил всех своих хасидов. Мозг не справлялся с этой ежедневно утяжелявшейся работой — объяснять себе и окружающим, что Мошиах проходит именно такой путь, что это — последнее испытание. Это было страшное время. До того страшное, что иной раз Маршалу казалось, что он перестал верить в Б-га. Заканчивал абсолютно пустую формальную молитву, складывал талес и в отчаянии говорил поджидавшему шоферу: «Алексей, по-твоему, Б-г есть?»

Шофером Алексей был взят совсем недавно — ушел с мебельной фабрики, пристроился в синагоге.

— Б-г? Есть. Воистину.

— А где?

— Окружает все миры, — послушно докладывал хорошо наученный им же самим работник, — а также, стало быть, проникает во все миры. Отсюда мы все и существуем. А Он нас всегда видит.

— Но мы-то Его не видим! Нам-то тяжело!

— Испытание это, — с готовностью парировал шофер.

— Ну, зазубрил! Ладно тебе! Помысли сам, без фанатизма! На все у тебя готовые формулы! — раздражался Маршал.

— А это у вас — йецер а-ра, — отвечал Алексей, и тут его начальник сдавался:

— Твой диагноз верен. Какие у тебя предложения по его ликвидации?

У Алексея был набор средств, и вот их неполный список:

«Соберите много народу и проведите фарбренген (это слово он выговаривал особенно внушительно, точно оно означало нечто иностранное, импозантное). Как спорить, глотку драть, других убеждать — на это вы великий мастер. А заодно — и себя убедите».

«Почитайте хвалебные заметки, которые поместили о вас в городской газете. Сразу дух поднимется».

«Давайте, свожу вас на могилу Пятого Ребе. Постоите там с часок-другой босой, помолитесь — дурь-то из головы вон».

Так и спасал раввина шофер.

Однажды утром пришла в синагогу неопрятная, к тому же грубо накрашенная, старая женщина и оставила через секретаршу Олю просьбу сказать за своего отца кадиш.

Маршал увидел записку под стеклом на своем столе и вздрогнул.

«Прошу сотворить Кадиш по моему отцу, Сендеру Гонтмахеру. Расстрелян 13 сентября 1943 года».

— Оля, что это? Кто это здесь положил?

Секретарша была занята освоением компьютерной техники, только на днях завезенной в синагогальный офис, и неохотно явилась на зов.

— Это? А, это — кадиш надо сказать, как обычно. Я занесу к дедушкам, они скажут... Вы же мне сказали, чтобы я эти записки сразу передавала дедушкам, а я вот, видите, опять забыла. Извините.

— Да я не об этом. — Маршал постарался выражаться толково и точно. — Объясните мне, пожалуйста, от кого это записка. Кто ее написал. Как выглядит. Оля пожала плечами.

— Пожилая женщина, имени не знаю. Хотела вас дождаться, а я ей предложила изложить свою просьбу в письменном виде. Она так и сделала. Ну, и потом ушла.

Она из вежливости постояла еще, потом скрылась за дверью. Маршал поднес к глазам записку.

Сендер Гонтмахер расстрелян. Тот ли Сендер? Мало ли Сендеров. Но чтобы именно здесь, в Ростовской области, и с таким же именем, и с такой же фамилией — вероятность невелика. Ведь он запрашивал информационные центры и в Израиле, и в Америке — не много находилось Гонтмахеров, и с совсем другими именами. Но почему — расстрелян? Разве им не удалось бежать на Урал? А вдруг это все же другой Гонтмахер? Пусть лучше будет другой, не его дедушка, не мамин отец. И пусть мать в любом случае не узнает, пусть надеется на то, что бегство все-таки состоялось.

Он дал распоряжение секретарше записать имя и адрес той женщины, если вдруг появится снова в его отсутствие.

Прошло несколько дней.

«Розалия Александровна Штерн — по поводу кадиша — приходила. Я ей сказала, чтобы вернулась попозже или позвонила. Вот ее адрес...» Штерн? Это же Светкина фамилия! Маршал испытал мгновенную сухость и усталость, как будто не пил и не спал много суток.

— А у этой Розалии Александровны что, нет телефона?

— Есть, почему же. Вот он записан, рядом с адресом.

«Пушкинская, 36»... Так и есть, Светкин адрес. Он запомнил его, когда ездил с Гарриком откашеровывать там кухню. Ну, послал ему Б-г двоюродную сестричку. Если это действительно так, то это многое проясняет... Значит, Светка все-таки — не чужая. Интуиция ему это и раньше говорила, только... Ну-ну, не забегай вперед.

Он занялся набиранием номера, и секретарша удалилась.

В трубке ответили раньше, чем он успел заготовить начало разговора.

И оно прозвучало в сыром, неотшлифованном виде:

— Здравствуйте, тетя Роза, это говорит ваш племянник, сын Мирры, внук Сендера Гонтмахера, за которого вы просили кадиш. Что, вы падаете в обморок? Подождите, может, это еще ошибка. Ваш отец — Гонтмахер из Мукачева? Которого не призвали в армию из-за плохого зрения, который писал мезузы и свитки и который... Да? Понятно. Тогда можете падать в обморок. Это не ошибка. Мы с вами родственники.

Они встретились. Аффектированная речь тети Розы раздражала Маршала с первых же минут разговора. Тетя Роза описала расстрел в Змиевской балке, на который увели в ночь на 13 сентября всех прятавшихся в Ростове членов их семьи. Она была тогда подростком, и довольно живучим. Ее ранило, залило своей и чужой кровью, и она лежала так же опрокинуто и неестественно, как прочие. Потом выбралась изо рва, не оглядывалась, не искала никого из родни — боялась видеть голых и мертвых. По дороге ее подобрала подвода... После детдома — где хорошо себя проявила в художественной самодеятельности — пошла учиться на актрису. Злилась на Б-га за расстрел близких и ненавидела все еврейское. Нарочно ела свинину, нарочно игнорировала Йом-Кипур и вообще все традиционное. С мужьями, ни с одним из них, не сложилось. Один, еврей, был режиссер, а остальные... На этом месте Маршал отключился и перестал воспринимать ее речь.

Перед глазами стояли бетонные плиты Змиевского мемориального комплекса.

— Я был в Змиевской балке по меньшей мере десять раз, с группами приезжих, — как во сне произнес Маршал. — Все иностранцы просились туда, и я их водил. Я видел, что внутри мемориала пол и стены исписаны именами, но я не знал, что, присмотрись я повнимательнее, нашел бы имена своих родных... На следующий день, где-то в шесть утра, он начал собираться в дорогу. «Куда?» — спросила Галя. «Туда», — ответил он. Она поняла, что «туда» — это значит в Змиевскую балку. Именно ранним ветреным утром, именно один. Он подъехал к мемориалу, расположенному в глубокой низине под Ростовом, в западном направлении от города. Скульптурная группа, долженствовавшая изображать некий трагический надрыв, равно как и вечный огонь, были оставлены им без внимания — он сразу прошел внутрь мемориала.

Имена замелькали перед ним, как на мониторе взбесившегося компьютера. Целые галактики имен. Быстро нашелся Сендер Гонтмахер, а также Бейла и прочие члены семьи. «Ну и что? — подумал Маршал. — Чего было так переживать?» Он вспомнил историю про брата Пятого Любавичского Ребе. Как у него сгорел лес, и собратья-евреи пришли к нему сообщить о громадном убытке. Он остался очень спокоен. Его спросили, отчего он так сдержан, неужели ему не жаль леса. «А вот ты, — сказал брат Ребе одному из них, — почему ты спокоен? Ведь твой сын болен тяжелой болезнью». Тот удивился: «Сын болел давно, три года назад». Брат Ребе кивнул и ответил: «Ну, какая разница? Я могу себе представить, что и мой лес сгорел три года назад. Можно сократить срок — и успокоиться вместо трех лет — за три минуты».

Но спокойствие все же покинуло его, когда он вышел на свет, на природу, на засыпанные листопадом ложбины. Он услышал вопль, увидел взметнувшиеся руки расстреливаемых. Хотелось прилечь на жухлую траву, поговорить с увядшими листьями. Пожалел, что нет с ним в такую минуту Володи Алесевского — они могли бы так славно распить прямо здесь пару бутылок пива с обыкновенной донской воблой, поговорили бы по душам, и пришло бы успокоение, примирение с фактом. А так — нет. Небо раздражает, травка подозрительно колка, и память саднит, как царапина от ржавого края консервной банки.

Кажется, тогда он во второй раз за свою жизнь подумал о том, что стоило бы написать книгу. Отделиться и отделаться от набухшего в нем переживания — своего, чужого, еврейского, русского, от всей этой мешанины эпизодов, которые воспринял слишком остро и которые теперь не оставят его в покое. Много лет назад, когда он был станичным мальчиком, ему было легче жить. Вообще быть русским значительно легче, чем евреем. Но эта легкость — не по нему...

Он повез Розалию Александровну к своей матери (до того, естественно, подготовил мать психологически к встрече с родной сестрой). Розалия все эти годы оставалась в памяти Мирры веселенькой шестилетней девочкой, Мирра же ее помнила двенадцатилетней, заботливой, маминой помощницей. Встретиться двум женщинам, у которых были одинаковые густые рыже-черные брови и схожая форма выпуклых глаз, довелось лишь полвека после войны....

Сначала они даже не обнялись, а вежливо поздоровались и обменялись рукопожатием. Стоя посреди горницы, вглядывались в черты лиц друг друга до тех пор, пока правда этой встречи не сделалась тяжеловесной, ощутимой, от чего им сразу захотелось вздыхать и плакать. Тогда уже начались объятья и поцелуи.

— Почему же ты раньше не нашлась? — причитала Мирра, когда они стояли в обнимку. — Ведь рядом были — ты в Ростове, а я — в Ростовской области! Да ты садись, чего ж стоять-то!

— Миррочка, дорогая, я сама не знаю. — Розалия уселась на тахту, сестра опустилась к ее ногам, — были у меня мысли о тебе, но разве я помнила, где, в каком селе и у какой семьи, мы тебя тогда оставили? Мне и страшно было про все ТО вспоминать. Я гнала эту память, чтобы с ума не сойти. Только знаешь где душу отводила? В театре. В пьесах про войну. Я ведь уже сорок лет на сцене...С каким наслаждением я выкрикивала: «Бей гадов! Смерть фашистам!» А еще я любила антирелигиозные пьесы, такие, где «боженьку» высмеивали, вроде образцовского «Сотворения мира»...

— Но Боря сказал мне, что нашел тебя по записке, где ты просила Кадиш... — перебила Мирра Александровна.

— Да, именно так...

— Но ты же не веришь...

— Не верю! Только в этом году, когда Светочка моя вдруг с синагогой связалась, мне в голову стукнуло что-то сделать для отца. Да и для всех надо бы — для мамы, для Пейси, для Бейлы, для дяди Шимона... Но, главное, я чувствовала, для отца. Он ведь был такой религиозный, вечно горбился за столом, писал свои свитки...

— И ты сама пришла в синагогу?

— Я пришла, а раввина на месте нет. И во второй раз тоже. А мне так хотелось увидеть, кто же это, что за человек. И тут он мне звонит. «Здравствуйте, я ваш племянник...» Б-же! Как я переполошилась! И мне пришлось ему рассказывать — а ведь я никому не говорила об этом за все время — про расстрел. Миррочка, не спрашивай меня об этом. Пусть он тебе перескажет.

— Он это уже сделал, — вздохнула сестра, — тебе не придется переживать все заново, не бойся...

Маршал с отцом не участвовали в их беседе, только слушали — и не верили, что такое возможно, такая встреча. Пока Розалия вдруг не провела по Мирриным волосам, говоря задумчиво:

— А вшей-то, помнишь, как мы одна другой вычесывали?

Та снова начала плакать.

— А козлят-то помнишь? Как зиму-то козлята у нас спали? Утром проснешься, а они прямо по тебе скачут, играются...

Начался рев, который уже нельзя было удержать. Плакали обе, обнимались, вспоминали. Маршал только иногда взглядывал на отца — тот был суетлив, взволнован, выпивал, крякал, снова выпивал.

— А чего ж нам не наливаете? — бойко сказала Розалия. — Чать не чужие!

— Да на здоровье, — еще сильнее засуетился отец, — ликерчику или водочки?

— Ликерчик — это для слабонервных. Мы — бабы закаленные. Правда, Мирка?

Та бессильно махнула рукой, сжимавшей мокрый платочек. А Розалия опорожнила стопочку, натянула цветастую шаль на плечах и пошла плясать, сама же и исполняя грудным голосом:

Сомненья прочь — Уходит в ночь Отдельный Десятый наш Десантный батальон...

«И это — мать Светки? И это — сестра моей мамы? — проносилось в голове у Маршала. — Но зачем, для чего все это оказалось именно так?» За первым визитом тети Розы в Заветное последовал и второй, и третий. Маршал старался придать этим встречам некое еврейское содержание, но в целом все сводилось к обычным посиделкам родственников за рюмочкой, за телевизором.

Вот и сейчас отец включил телевизор, и тогда, глядя невидящим взглядом куда-то поверх футболистов, Маршал принялся думать о своем. А Розалия с гордостью демонстрировала его матери все свои театральные фотографии и отзывы критиков о своих ролях — газетные вырезки лет за двадцать.

...Вот, значит, как получилось со Светкой. Не просто так почувствовал, что она особенная. Йецер а-ра, дурное побуждение, иной раз может все перекосить, но то, что она запала ему в душу, теперь понятно и обоснованно. А может, он пытается себя обмануть? Нет, это правда! Впечатление, которое у него создалось при первом взгляде на нее, объяснялось не только ее привлекательностью — оно произрастало из скрытых, непонятных, родственных чувств, которые в то время никак иначе не могли быть им истолкованы, кроме как нечто грешное и плохое.

Он решил по утомленному виду матери, что визит тети Розы в Заветное пора заканчивать, и предложил ей проследовать в машину. Шофер уже крепко выспался в густой траве у обочины.

Мирра поцеловалась с сестрой и, попрощавшись, испытала некоторое облегчение. Дело в том, что эти встречи расстраивали ее больше, чем радовали. Если бы не родство, то в подруги себе она бы Розу не выбрала — характеры совсем не сходятся. Даже при первой встрече всплеск эмоций был тяжеловат, а уж частое общение тем более не сложится. Роза будто давит на тебя, говорит много и театрально, стараясь убедить. А перед Мирриным мужем явно кокетничает, ломается. А ее анекдоты!

Лучше жить, как раньше, поспокойнее... Ну, свиделись, и ладно... Сын увез Розалию в город, а Мирра Александровна постояла у калитки, подумала еще о том, о сем — о матери, об отце... их образы были неясны, но очень глубоко, незабываемо сидели в ней...

Постояла так, в забытьи, наедине со своими еврейскими воспоминаниями — и вдруг неприятно стало возвращаться в горницу, видеть мужа, подавать ему борщ и слышать, как он есть, чавкая. Еврей тоже, правда, ест иной раз, чавкая, но все же... делает и это по-еврейски. Или это ей только кажется?

55. ИНАЯ ДАЛЬ, ИНЫЕ БЕРЕГА

Потускневшая после родов, Галя все никак не обретала интерес к жизни, не желала ни заботиться о своей фигуре, ни прикладывать усилий к тому, чтобы радовать мужа, преодолевать полосу усталого равнодушия к нему. Ей просто не хотелось жить. Хотя вроде бы все было хорошо. Больше всего на свете ей хотелось по-человечески выспаться, и если для этой цели надо было лечь на два метра под землю, то она и к этому иной раз испытывала готовность.

— Слушай, — сказал Маршал, когда она, стоя у окна, с недовольным видом высвободилась из его объятий, — не могла бы ты сказать мне хоть один раз, что ты меня любишь? Я, знаешь ли, столько перенес в последнее время... Мне нужна твоя любовь и ласка.

— Я признавалась тебе в любви еще когда мы были школьниками...

— Я хочу слышать это сейчас.

— Но сейчас ты уже мой! Ты — не отдельный от меня. Это больше, чем любовь.

— Не экономь, милая. Да, конечно, там, где есть двести, есть уже и сто. И все-таки, я хочу это простое изъявление чувств. Как ты говоришь Яшке и Мендику: «Пу-усинька! Ла-апочка!» Что-нибудь такое... Тогда я, может, перестану на тебя злиться.

— Ты — на меня? За что тебе на меня злиться?

Галя сделала большие глаза, искренне удивилась — чем она, труженица, праведница, — его прогневала?

— За то, что ты уже три месяца ведешь себя непонятно... так, как будто тебе все должны.

— Представь себе, мне действительно полагается немножко отдыха, немножко внимания.

— Мне тоже.

— Ну, знаешь, попробуй один раз испытать то, что я прошла...

— Думаешь, мне не было плохо?

— Это совсем не то!

—...Ладно, давай не будем спорить. Да, ты — героиня, молодец, мужественная женщина. Но я почему-то чувствую себя одиноким. Совершенно не любимым. Даже в те моменты, когда любая женщина хоть как-то выражает свои чувства, — ты остаешься, как мешок картошки. Но, принимая во внимание твои подвиги, страдания и прочее, я с этим должен мириться.

Он впервые говорил с ней так откровенно-недовольно.

«Ну вот, дает мне понять, что я — плохая жена. Только этого мне не хватало! Да я способна разрыдаться при малейшем упреке! Хоть бы замолчал! Какое он имеет право критиковать?» — проносилось в голове у Гали. В носу у нее уже щипало, рыдания подступали к горлу... Он с ужасом смотрел на ее увлажняющиеся глаза — опять непонимание... Опять отдаляемся друг от друга, упрек на упреке, сарказм, обиды, слезы...

— Постой... — быстро заговорил он, — я не хотел. Это сорвалось. Тихо, тихо... Родненькая, послушай! Я просто прошу твоей любви. Умоляю тебя о любви. Вот и все. Я выражаюсь зло, потому что мне не хватает тебя. Ты понимаешь?

«Если бы он перенес весь тот ужас, что я перенесла! Да он бы на коленях передо мной стоял! На руках бы меня носил. Но что поделаешь — он не может этого понять. Обычный человек не поймет вернувшегося с фронта. Или того, кто пришел с того света. Не поймет, не поймет... Но почему мне все время так хочется плакать? Что же я, так никогда и не стану нормальной? Это у меня, что ли, гормоны шалят? Я ведь угожу в психбольницу, если как-то себя не выправлю...»

Она беспомощно села на ковер, рядом с брошенной на пол детской одеждой, которую надо было складывать и сортировать.

— Твоя ошибка в том, — сказала она спокойно, — что ты считаешь меня нормальной. А я — временно ненормальна и нуждаюсь в жалости, как больная. Можешь меня бросить, если это тебе не подходит...

Ему захотелось сесть с ней рядом, обнять, приласкать, но он вовремя осознал, что это нужно ему, а не ей. Ей нужно от него что-то совсем другое. Наверное, умение как-то незаметно помогать ей, быть «на подхвате», как вторая женщина в доме, а не как мужчина. Потому что мужчина даже если и помогает жене, то как бы записывает это себе в заслугу, ведет счет своим доблестным делам. Женщина же помогает естественно, органично.

— Ты мне только подскажи, что я могу для тебя сделать, — предложил он.

— Вот, пожалуйста, белье складывай! — сказала она горько и устало, как непонятое существо.

«И что мне за это будет?» — подумал он. Но вспомнил то, какой пугающий диагноз она сама себе вынесла — «временная ненормальность» — и подчинился своему решению, а именно — начал ей помогать, не ставя это себе в заслугу. Так он продержался больше недели, и Галя — в ответ на это — захотела тоже измениться в лучшую сторону. Но у нее не получалось. Муж просто не представлял для нее никакого интереса, вот в чем было дело. И она уже из чисто альтруистических соображений задумалась над тем, как ему угодить. Ради супружеского долга. Как сделать, чтобы он был ею доволен? Ведь он хороший человек, почему он должен страдать?

Подумав, кто бы мог помочь ей советом, она почему-то вспомнила о... Светке, Гите. Вот кто специалист по мужикам! Пусть бы поведала ей тайны мужской психики. Может быть, есть какие-то простые вещи, которые Галя по незнанию игнорирует и оттого муж чувствует себя заброшенным и нелюбимым? Она осмелилась позвонить в Кишинев.

Гита сначала подумала, что жена раввина хочет ее повоспитывать, укрепить на пути Торы и заповедей. Но она, в принципе, уже и так во все религиозное вжилась и протеста в ней больше не возникало. Успокоила ее и беременность. Ей нравилось мечтать о будущем малыше, читать за него «Теилим», чувствовать себя хорошей, праведной.

Она удивилась, когда начавшаяся с чего-то другого беседа с Галей вдруг коснулась не Торы, а супружеских отношений. По телефону Галя говорила смелее, чем могла бы это сделать лицом к лицу. Она просто спросила, что можно предпринять, когда чувствуешь такую пустоту и усталость, что вообще ничего не хочется, а муж еще пытается поделиться с тобой какими-то своими претензиями к тебе как к женщине. После первых родов у нее такого семейного конфликта не было! А сейчас есть.

Она замолчала.

Гита подумала — ну, вот, теперь и мне есть чему поучить мою дорогую наставницу. Ладно, почему бы и нет.

Она высказала Гале несколько замечаний. По поводу запущенной внешности, фигуры. «Разве ты себя не любишь? Тебе не хочется быть красивой на все сто? Вы же можете быть очень счастливы, если ты только...»

— Если я — что?

— Будешь поактивнее!

— Я говорю тебе, мне постоянно хочется спать.

— А мне кажется, что у вас интимная жизнь не на уровне. Не только сейчас, а вообще. Мужик у тебя чего-то недополучает. Это я заметила.

— Когда ты это заметила? — холодея, возразила Галя.

— Неважно. Не хватает ему тепла и ласки. У меня глаз наметанный. Смотри, чтобы «налево» не пошел.

— Да ну тебя! — разозлилась Галя и чуть не начала плакать от обиды. Глаза ее увлажнились, и она подумала: а вдруг это правда?

Она с некоторой враждебностью закончила телефонный разговор, а Гита, понимая, что преподнесла ей горькую пилюлю, перезвонила минут через пять сама и даже попыталась извиниться. После чего они снова разговорились о том, о сем, и она среди прочего порекомендовала Гале купить простейшую книжку по сексу и обогатиться новыми идеями, естественно, применив их с оглядкой на Тору. Как кулинарные рецепты, в которых все ингредиенты должны быть заменены на кошерные.

На душе у Гали было тем более плохо, что все полезные советы оказывались не по делу — в микве-то она еще не была.

Зато после посещения этого почтенного заведения, когда Маршал отвез ее в Луна-парк и они покатались на колесе обозрения, побродили в толпах народа, почувствовали друг друга близкими — среди чужих... и потом, дома, когда она вдруг (не без влияния купленной книжки) начала проявлять неподдельный интерес к физическим аспектам супружеской любви — интерес настолько бурный, что Маршал даже испугался и, переведя дух, спросил — а это можно??? — на что она никак не ответила... и оба были в совершенном восторге от своей невероятной смелости... вот тогда-то и выяснилась вся сугубая полезность Гитиных наставлений.

Потом Маршал все-таки сделал пару телефонных звонков, поспрашивал у иерусалимского хабадника французского происхождения, единственного в своем роде профессионального консультанта по подобным вопросам, допустимы ли такие действия с точки зрения закона Торы. Оказалось, что они с Галей были очень наивны, не знали, насколько велик диапазон разрешенных по Торе вещей в том, что касается интимной жизни.

Как-то вечером Галя удачно испекла пирог, позаботилась о том, чтобы побыть с мужем в тихой, спокойной обстановке — малыши у бабушек, телефон отключен, нет никаких помех. Сели рядом на диванчик, поговорили за чаем с пирогом, при слабом уютном свете торшера. «Вот наша фотография, — сказала Галя виновато, показывая заново застекленное и вставленное в красивую рамку фото, — тебе нравится?»

Потом сделала еще несколько попыток окончательно искупить свою вину, и, видя ее искренние старания, Маршал почувствовал себя действительно нужным ей. Теперь, когда отношения были восстановлены, он мог поделиться с ней своим планом...

— Я хочу написать книгу, — сообщил он, пересаживаясь в арабское плетеное кресло-качалку, привезенное кем-то из израильских друзей.— Более того, я должен написать книгу.

...Если бы он сказал, что идет охотиться на фазанов, то Галя удивилась бы меньше. Кажется, по русскому языку (грамматике, орфографии и прочему) у него в школе была неудовлетворительная оценка. Правда, он очень много читал в последнее время — среди его товарищей особенно близким стал хозяин магазина редких книг, который забрасывал им то Блаватскую, то Гурджиева, то еще какую-нибудь нееврейскую мистику, и Маршал любил тщательно выписывать из этих книг те идеи, которые перекликались с иудаизмом: это ему помогало найти общий язык с интеллектуалами, посещавшими синагогу. Но все же... самому создать книгу?

— Не сейчас, конечно, — добавил Маршал.— А когда-нибудь. Когда у всех евреев Ростова будут кошерные кухни, когда все детки получат хорошее еврейское воспитание... вот тогда, может быть...

— Но что за книгу? О чем? И с чего вдруг? — поинтересовалась Галя. Он уменьшил амплитуду раскачки кресла.

— Я чувствую ответственность перед тем куском жизни, который прошел. В нем было много чего. Были явные чудеса. Был целый пласт событий, чувств и переходов (помнишь, Баал-Шем-Тов говорил, что у каждого есть свои сорок два пустынных странствия )... А за меня этого никто не опишет. Как говорил наш хайфский профессор: «За вас, дорогие пациенты, ваших деток никто не родит».

При упоминании о хайфском профессоре Галя поежилась.

— Надеюсь, что про нашу личную жизнь ты ничего не напишешь...

— Не волнуйся. Я буду только отталкиваться от нашего, а создавать совсем другое. Знаешь — это так здорово: вглядываться в свою жизнь и думать: вот это я возьму в книгу, а это не возьму. Я многое возьму из жизни, но передумаю заново и это уже будет «иная даль, иные берега». Другое измерение.

— А меня возьмешь?

— Тебя — возьму, выдумаю заново, будешь такая послушненькая, просто прелесть.

— А Светку возьмешь? Гиту то есть?

Он помедлил с ответом и наконец бесстрашно сказал:

— Возьму. Вместе с Алесевским. Знаешь, с таким эффектным окончанием, как будто бы она встречается с его дочерью, узнает в ней 16-летнюю себя, становится ее подругой... Что-нибудь в этом роде.

— И напишешь про то, как она оказалась твоей двоюродной сестрой?

— Ну уж нет. Такие вещи могут происходить в жизни, но для книги... это слишком избитый ход...

— А город ты оставишь прежним? Ростов? Или выдумаешь какой-нибудь уездный городок Н... или губернский О...? Или сделаешь как Ильф и Петров, превратившие Одессу в Черноморск, отчего она — Одесса — получилась еще ярче и узнаваемее...

— Ростов — Рош-Тов, «хорошая голова». Город моего воображения. Если даже он и останется Ростовом, то все равно — воображаемым. Как облака, отражающиеся в воде.

— Милый, но как ты можешь заниматься литературой, если ты ее совершенно не знаешь? Ты же помчался в йешиву, не закончив даже десятый класс! Может, поступишь в какой-нибудь приличный институт и поучишься как все люди?

— Да. Хорошая идея. Правда, Лев Толстой сказал: «Я бросил университет...именно потому, что захотел серьезно заниматься»... Но в чем-то я с тобой согласен. Учиться я отправлю... тебя. Скажем, на факультет истории искусств. Будешь приходить домой и просвещать меня. А я так и останусь недоучкой-раввином.

— Спасибо за доверие, но у меня уже давно отпала охота изучать что-либо, не связанное с Торой...

— Но ведь это ошибка — думать, что литература, серьезная, честная литература не связана с Торой. Конечно, связана!

— Пожалуй. Но скажи лучше, — с чего ты начнешь книгу? Ты уже думал об этом?

— Я начну ее в степенном эпическом стиле: «Тихий Дон плавно тек, как ему, батюшке, и полагалось».

Конец второй части.

Продолжение следует


www.moshiach.ru





Это статья Jewniverse - Yiddish Shteytl
https://www.jewniverse.ru

УРЛ Этой статьи:
https://www.jewniverse.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=707
Jewniverse - Yiddish Shteytl - Доступ запрещён
Музыкальный киоск
Евреи всех стран, объединяйтесь!
Добро пожаловать на сайт Jewniverse - Yiddish Shteytl
    Поиск   искать в  

 РегистрацияГлавная | Добавить новость | Ваш профиль | Разделы | Наш Самиздат | Уроки идиш | Старый форум | Новый форум | Кулинария | Jewniverse-Yiddish Shtetl in English | RED  

Help Jewniverse Yiddish Shtetl
Поддержка сайта, к сожалению, требует не только сил и энергии, но и денег. Если у Вас, вдруг, где-то завалялось немного лишних денег - поддержите портал



OZON.ru

OZON.ru

Самая популярная новость
Сегодня новостей пока не было.

Главное меню
· Home
· Sections
· Stories Archive
· Submit News
· Surveys
· Your Account
· Zina

Поиск



Опрос
Что Вы ждете от внешней и внутренней политики России в ближайшие 4 года?

Тишину и покой
Переход к капиталистической системе планирования
Полный возврат к командно-административному плану
Жуткий синтез плана и капитала
Новый российский путь. Свой собственный
Очередную революцию
Никаких катастрофических сценариев не будет



Результаты
Опросы

Голосов 716

Новости Jewish.ru

Наша кнопка












Поиск на сайте Русский стол


Обмен баннерами


Российская газета


Еврейская музыка и песни на идиш

  
Jewniverse - Yiddish Shteytl: Доступ запрещён

Вы пытаетесь получить доступ к защищённой области.

Эта секция только Для подписчиков.

[ Назад ]


jewniverse © 2001 by jewniverse team.


Web site engine code is Copyright © 2003 by PHP-Nuke. All Rights Reserved. PHP-Nuke is Free Software released under the GNU/GPL license.
Время генерации страницы: 0.033 секунд