Маркс Тартаковский. Почему китайцы не открыли Америку?
Дата: Monday, September 05 @ 00:00:00 MSD
Тема: New York


Глава VI. НА ВЕСАХ СТОЛЕТИЙ

НО ЛАТИНО-РОМЕЙСКАЯ ФАБУЛА - ЛИШЬ ФРАГМЕНТ не в пример более протяженного и во времени и в пространстве сюжета...
Как две чаши весов, разнесенные в оба конца Старого Света, сосуществовали в веках, практически не соприкасаясь, две равновеликие цивилизации - Китай и Европа. Их вызревание протекало параллельно и независимо. Мировая история словно бы проделывала какой-то грандиозный эксперимент, взвешивала на своих весах два пути - личностный и коммунальный.
Разумеется, оба эти понятия, особенно второе, употреблены здесь лишь в сравнительном значении. Общечеловеческие тенденции не обошли, естественно, и Китай. И здесь, как и всюду, великие поэты, замечательные ученые расшатывали закоснелое сознание, раздвигали горизонты мысли. Но творческие усилия вязли в тине предписаний, ограничений и традиций. Уже упоминалось, что китайцы первыми изобрели бумагу в IX веке, за полтысячи лет до немца Гутенберга отпечатали с резных досок первую в мире книгу, но не остановились на этом - и вскоре, в XI веке, изобрели наборный шрифт.

Кажется, чего уж больше! Открытия в области распространения информации - от наскальных рисунков до спутникового телевидения - напрямую связаны с магистральным движением человечества...
Но оказалось, что бесконечно тиражировать цитаты "совершенномудрых" куда производительнее с помощью гравировальных штампов, да и архаичная иероглифика тяготела к этому, - так что наборный шрифт не получил распространения.
Технология обогнала общественные потребности. А ведь естественно как раз обратное: потребности общества вызывают к жизни все новые изобретения... В отличие от Китая, постоянное соперничество между собой народов Европы не позволяло им застыть на месте.

Душа подлинного эксперимента - в сопоставлении. Важно при этом, чтобы явления были соизмеримы. Китай и Европа в их развитии, а затем и в пересечении путей, представляют поучительнейший эксперимент, наиболее масштабный во всей мировой истории. Соизмеримость, равновеликость их - это понятие, объединяющее соизмеримые территории и население, климатическое, почвенное и ландшафтное разнообразие (от Манчжурии на севере до Гуандуна на юге в одном случае, и от Скандинавии до Средиземноморья - в другом), содержание полезных ископаемых, наличие судоходных рек и протяженность морских побережий. (Меньшая их изрезанность в Китае искупается наличием огромных рек, связывающих глубинные районы с побережьем).
Равновеликость - отнюдь не идентичность. Иначе и сравнивать было бы нечего. Факторы, определившие характер китайской цивилизации, народа в целом и индивида как конкретного носителя специфических черт:

- географическое единство страны и ее огромные размеры;
- национальное единство и компактность проживания;
- общность иероглифической письменности, сглаживающей различия в диалектах;
- идеологическая общность, не нарушаемая наличием трех верований: конфуцианства, буддизма, даосизма;
- относительная непрерывность исторического развития - во всяком случае, со времен Конфуция;
- всеохватывающая государственность при ограниченной и регулируемой частнохозяйственной инициативе...
Факторы, определившие характер европейской цивилизации, обобщенный, насколько это возможно, тип европейца:
- крайняя территориальная и политическая раздробленность;
- национальная мозаичность, разноязычие;
- открытость внешним воздействиям, взаимопроникновениям;
- территориальные споры и переделы, вплоть до кровопролитных войн;
- непрерывная борьба всякого рода идей, включая религиозные ереси;
- решительное преобладание частнособственнических интересов...

Могут спросить: не более ли убедительный эксперимент представила нам мировая история, столкнув в момент открытия Америки цивилизации, напрочь изолированные друг от друга? Но открытие Нового Света пригодилось, в этом смысле, лишь для того, чтобы подтвердить обитателям Старого, что с пути, которым они шли на заре истории, свернуть было невозможно: лишь 25 веков назад - во времена Клисфена и Конфуция - наметилась развилка дорог...
В самом деле, о каких-либо практических контактах между обитателями Старого и Нового Света и речи быть не может, однако аборигены Америки по ту сторону океана упорно шли той же дорогой, что и по эту его сторону. И уже в Перу, а в менее классической форме и в Мексике, перешли от общинного коммунизма к социализму, к собственности государственной, с его неизбежными атрибутами: обожествлением верховной власти и специфичной фетишизацией - строительством пирамид как в Центральной Америке, так и, независимо от этого, в Южной...

Словно бы перенимая "заокеанский опыт", народы изолированного континента последовательно переходили от собирательства и охоты к скотоводству и земледелию, создавали жилища, объединявшиеся в селения, а затем и в города, обнесенные стенами, от обработки камня уже начали переходить к обработке металла, точно так же одухотворили природу - придумали богов. И уже появлялись верховные боги, творцы всего сущего, - верный признак перехода к единобожию. Все это, конечно, с огромным запозданием, если сравнить со Старым Светом; тем нагляднее выступают некие фундаментальные законы истории, которые не обойти, не объехать.
И если бы в эпоху Великих географических открытий в Америку каким-то образом, нарушив незыблемую последовательность времен, приплыли египтяне, подданные фараона, или мореходы-финикийцы, им было бы гораздо понятнее, чем конкистадорам, то, что они бы встретили; устройство империй ацтеков и инков показалось бы им естественным и целесообразным. Вероятно, они смогли бы почерпнуть что-то полезное для себя.

Для испанцев все это было уже давно забытым анахронизмом.
А что если бы плавания Чжэн Хэ незадолго до Колумба занесли его к берегам Перу, - и китайцам открылась бы империя инков? Не такое уж пустое предположение, отнюдь не абстрактная возможность... Вероятно, правоверные конфуцианцы решили бы (во всяком случае, на первых порах), что воплотились в жизнь заветы древних, вероятно, преклонились бы перед мудростью Единственного, как величался Верховный Инка.
Случайность ли, что всевластные государи Поднебесной величались точно так же: Гуа-жэнь - "одинокий человек", "единственный"?
Годилось ли такое титулование королю Испании? Порой, как бы озябнув на своей ни для кого не досягаемой вершине, китайские императоры называли себя несколько иначе: Гу-цзя - "осиротелый господин". Отсюда и известная уже нам "скромность" Мао, отзывавшегося о себе как об "одиноком монахе"…
Так или иначе, подчеркивалась собственная неповторимость и абсолютное величие в сравнении с массой одинаковых, еле различимых муравьев.
Сходство явлений - всегда более существенное свидетельство, чем их несходство.

Полная асинхронность, несогласованность во времени, в эволюции Старого и Нового Света - разрыв составляет тысячелетия - убеждает нас в безупречности "контрольного экземпляра" (доколумбовой истории Америки), в чистоте "эксперимента". Ничто не нарушает налаженного движения какого-то мощного "маховика истории", отражающего нечто общее в психике людей. Об этом, о предугадываемости массового сознания, в отличие от индивидуального, говорил, как мы помним, Шерлок Холмс.
Спору нет, исторические закономерности куда менее определенны и точны, чем математические, физические, биологические. В основе природных законов неизбежная повторяемость явлений, тогда как в основе исторических нечто менее абсолютное - возникновение подобий. Во всяком историческом событии легко увидеть уникальный прецедент; но, порывшись в памяти или книгах, можно выстроить ряд подобий, идущих из глубины веков. Важно понять закономерность их возникновения, принципиальное сходство и неизбежные отличия друг от друга этих подобий.

В природе за любым прецедентом угадывается проявление некоей закономерности. Землетрясение для нас неожиданность. Но мы не сомневаемся, что это следствие хоть и неведомых нам, но, бесспорно, объективных процессов. "Случайность есть непознанная закономерность", - как сказал бы все тот же Шерлок Холмс, заимствованный нами у его создателя. (В конце концов, он не столько литературный герой, сколько литературный ТИП, и у него уже как бы своя жизнь, не предусмотренная писателем.)
Годится ли эта чеканная формула для объяснения истории? У нас такой уверенности нет. Люди творят историю, находясь в самом потоке. Они что-то делают или хотя бы планируют в виду данного ориентира на берегу - неподвижного и кажущегося, поэтому надежным. Но мы-то сами несемся мимо. И результаты наших действий последуют тогда, когда выбранный нами ориентир давно скроется из виду...
Так что причинно-следственные отношения в истории весьма неоднозначны. Причины и следствия подчас меняются местами.

Как не счесть случайностью и характер Петра Великого, и заурядность его царственного батюшки, и полное ничтожество его потомков? А ведь все это активные факторы истории! Мы тонем в море случайностей, пока не догадываемся, выстроив ряд подобий (те же, скажем, пирамиды Египта, Месопотамии, Мексики, Перу...), что столкнулись с очевидной закономерностью, - так что, экстраполируя этот ряд, способны, вероятно, даже заглянуть в будущее.
Иначе говоря, не обернувшись назад, не заглянешь и в будущее. А ведь подлинный смысл историософии именно в этом. Изучение истории, как ни увлекательно оно само по себе, преследует вполне определенную цель: зная, что было в прошлом, мы хотим понять, что же нас ждет.
Бессмысленна экстраполяция на основании единственного прецедента. Цепочка подобий, где-то начавшись, может быть продолжена далее. Их возникновение уже, по-видимому, не случайность, но - закономерность. Тогда как науке со случайностью делать нечего (даже квантовая физика, настаивающая на случайности изучаемых ею явлений микромира, оперирует статистическими ЗАКОНОМЕРНОСТЯМИ выпадения этих случайностей). И сопоставляя изолированные во времени и пространстве миры - Старый и Новый Свет - мы ищем не расхождения, но сходства, подозревая именно в них закономерность. И уже расхождения не смущают нас, потому что без них история была бы мертва, - то есть попросту не была бы историей, процессом.

РАССМОТРИМ БЛИЖЕ ЭТОТ ФЕНОМЕН МИРОВОЙ ИСТОРИИ - возникновение подобий. Примеры Афин и Спарты, Эллады и Византии показывают, что в человеческой истории единый генетический корень ничуть не мешает в дальнейшем расхождению признаков - вплоть до их полной противоположности. Тогда как феноменальность подобий в том, что предельно сближаются явления, ничуть не связанные ни родством, ни происхождением...
И вот перед нами опять пестрый калейдоскоп мелких и мельчайших государств: города-республики, города-монархии, демократии, плутократии, теократии, правление аристократов... Словом, мозаика социальных структур, так сказать, мир в миниатюре.

Опять-таки - города как средоточие административной власти, подчиненность сельских округ. Сугубо частное землевладение - по преимуществу мелкое, обслуживающее потребности семьи с реализацией избытков на рынке - тут же, в городе. Власть сельских господ накрепко ущемлена державным городом; впрочем, и они предпочитают жить там, среди людей, а не на отшибе, у себя в поместьях...
Город, по природе своей, стремится демократизировать всех и каждого. Сам воздух его, кажется, веет свободой. Деньги, которые, как известно, "не пахнут", обезличивают повседневное практическое общение, не слишком обременяя бытовыми реалиями общение более высокое - духовное. Да и сама добыча денег, охота за первоначальным капиталом еще едва ли не романтическое предприятие, требующее не только предприимчивости, но и страсти к перемене мест, отваги и, конечно, профессионализма, крепко сдобренного талантом. (Вспомните дельца Исхомаха, который на рыночной площади примерно это и пытался втолковать многоумному Сократу)...
Ремесло горожанина уже четко выделено как противовес сельскому хозяйству: изделия искусных мастеров становятся эквивалентом съестным продуктам, поставляемым на рынок. Обмен, естественно, не прямой, бартерный, а, как говорилось, при посредстве денег - гениального человеческого изобретения.

Мы не зря возвращаемся к этому предмету. Здесь вообще чрезвычайно в ходу торговые, посреднические, чисто банковские операции, экспортно-импортные связи с самыми отдаленными странами, обмен всевозможной валюты, вплоть до самой экзотической...
Протяженные морские побережья - как открытые ворота в большой мир; необычайное развитие мореплавания, что, в известной мере, является проверочным текстом на открытость общества, его демократичность. Сама возможность в любое время уплыть за море и вернуться предполагает широкую личную свободу; из странствий к тому же возвращаются не только с товарами и золотом, но и с идеями, знаниями, большей широтой взглядов...
Так вот эпоха, о которой здесь речь, выделяется почти фантастическим расцветом самосознания, всплеском человеческого в человеке, утверждением личности. Такие эпохи - они, к сожалению, редки - как маяки в мировой истории; даже остающиеся далеко позади, в минувших столетиях, они все еще освещают наш путь...
Что же, мы опять в классической Элладе? Нет, эпоха совершенно иная и страна тоже - итальянское Возрождение XIV-XV веков.
Возрождение - чего? В том-то и дело, что люди этой замечательной эпохи осмыслили свое бытие - не все они, конечно, и не сразу - как некое отражение чего-то такого, что уже было. "В вырытых из развалин Рима античных статуях перед изумленным Западом предстал новый мир - греческая древность; перед ее светлыми образами исчезли призраки средневековья" (К. Маркс, Ф. Энгельс...).

Итальянцы Нового времени ощутили себя причастными к эпохе, отдаленной от них даже не веками - тысячелетиями. "Юристы забыли Юстиниана, медики - Эскулапа. Их ошеломили имена Гомера и Вергилия. Плотники и крестьяне бросили свое дело и толкуют о музах и Аполлоне".
Так в недоумении и с восторгом писал Петрарка, которого назовут вскоре первым гуманистом, распахнувшим двери новой эпохе в человеческом сознании. Сам он мечтает изучить греческий язык, дабы читать в подлиннике Гомера. Увы, это ему не удается, и он пишет в Константинополь тому, кто прислал ему столь долгожданную греческую рукопись: "Ваш Гомер нем для меня, вернее, я глух к нему. И все же я восхищаюсь одним его видом и, часто сжимая в объятиях, вздыхаю и восклицаю: "О, великий человек! Как был бы я рад послушать тебя!"

Поистине то было упоение античностью, которое кому-то постороннему могло бы даже показаться игрой. Переодевались в подобие греческой туники, прежде чем раскрыть классическую рукопись. Речь сознательно строилась так, чтобы цитата древнего автора не выглядела в ней чужеродно. Трапезы обставлялись по возможности на античный лад. Приобретение предметов старины порой вконец разоряло коллекционера, который, однако, чувствовал себя вполне счастливым, заслужив у друзей искренний восхищенный комплимент, звучавший отнюдь не иронично, как может показаться теперь: "Ах, он весь такой античный!.."
Таким "всецело античным" был, например, гуманист Николло Николли, который в многочисленных восторженных воспоминаниях современников предстает как некий "флорентийский Сократ". Ему несложно было играть эту роль (а он относился к ней с величайшей серьезностью), потому что, "подобно Сократу", он не оставил после себя никаких письменных трудов. Но его "античнейшее поведение" и весь образ жизни снискали Николло Николли такое общественное признание, что его полную литературную несостоятельность объясняли тем лишь, что "вкус его был превыше даже его дара" - и вследствие этого он не мог удовлетворить себя самого.

Когда гуманист в результате своего упорно "классического образа жизни" вконец разорился, крупнейший финансист и вместе с тем фактический правитель Флоренции Козимо Медичи стал выплачивать ему пособие - для поддержания стиля!
Таков был общественный авторитет давно ушедшей эпохи!..
Можно сказать, что античность - по преимуществу, греческая - (разумеется, чрезвычайно идеализированная, "засахаренная") стала идеологией итальянского Возрождения, для которого характерно было питавшееся новооткрытой греческой философией жизнерадостное свободомыслие, явилась подлинной духовной установкой.
История в каком-то смысле повторилась. За полторы тысячи лет до того завоеванная римлянами Эллада оказала на них такое культурное воздействие, буквально ошеломив своими сокровищами искусства, что впору было говорить тогда о завоевании Элладой - Рима...
В Новое же время возникла, на манер Афинской, Флорентийская академия. Участники ученых бесед тоже предпочитали собираться на чьей-либо загородной вилле, подражавшей своим убранством классическим "Садам Академа" - роще к северо-западу от Афин, где учил Платон, а потом его ученики...

Это времяпрепровождение напоминало, вероятно, общение кавалеров и дам в "Декамероне" Боккаччо, но речь шла не о скабрезностях; доискивались до смысла бытия. "Почтеннейшие нравы были соединены с величайшей свободой, с играми и увеселениями, - вспоминал один из "академиков" граф Кастильоне. - Сама свобода служила величайшей уздой".
Гуманисты Возрождения, веря в Бога, умели мыслить как атеисты, потому что личность, ее свобода и возможности, занимала их неизмеримо больше, чем вопросы веры. "Вместо столь характерной для ортодоксии христианства постоянной заботы верующего о мире вечном, потустороннем, в мировидении гуманистов на первом плане оказалось ни с чем не сравнимое стремление человека к земной, прижизненной и посмертной славе. И как следствие вместо смиренного ожидания смертного часа - призыв к деятельному противостоянию смерти; гуманист торжествует над ней в каждый момент своего земного бытия. Возрождение "естественного человека" означало его реабилитацию в "земном окружении" (М. Барг. Эпохи и идеи).

Не выступая против религии, гуманисты полагали, что столь же боговдохновенны, как и Священное писание, прекрасные строки языческих творений: Вседержитель равно простирает длань надо всеми.
Опять, как и в классической Элладе, человек словно бы выплыл на мгновение к солнцу и воздуху - и спешил надышаться всласть. Резко возросла ценность индивида, а спрос, как известно, рождает предложение. "Субъективность перестала себя стыдиться. Петрарка пишет о своих страданиях, желаниях, счастье, экстазе. Канцоны Петрарки - это анатомия его души. Он всегда думает о себе и изливает себя... Расцвели "интимные жанры" литературы - дневниковые записи, биографии и автобиографии, эпистолярный и др. В них человека часто именуют "единственный" (singolare), "уникальный" (unico)" (Барг...).

Сами деятели этой эпохи единственны в своем роде. Сын флорентийского купца Джованни Боккаччо - первый из гуманистов, овладевший, кроме латинского, и древнегреческим языком, - более двадцати лет трудился над трактатом "О генеалогиях божественных родов" - обстоятельным сводом античной мифологии. Мы же знаем его как жизнерадостного рассказчика, осмеивающего в своем "Декамероне" средневековый аскетизм.
Боккаччо на самой заре Возрождения после "непроглядной готической ночи" (как назовет засилье религии Франсуа Рабле) остро чувствует исключительность своей эпохи. Его герои, семь дам и три кавалера, юные и прекрасные, собрались посреди чумного мира (свирепствует эпидемия) во дворце "с красивым, просторным внутренним двором, с лоджиями, с анфиладой зал и комнат, являвших собой - каждая в своем роде - чудо искусства и украшенных радовавшими глаз дивными картинами, с лужайками и роскошными садами, разбитыми вокруг, с колодцами, откуда черпали чистую воду, с погребами, где было полно дорогих вин, что, впрочем, более приличествовало записным кутилам, нежели трезвым и благонравным девицам"...
Действительно, не примитивное пьянство занимает их, но куда более естественные утехи, о чем и повествуется в рассказываемых ими друг другу историях.

В одной из этих новелл некий юный отшельник, "в высшей степени богобоязненный и праведный", пробавлявшийся ради аскезы одними кореньями, оставляет однажды в своей келье девственницу-богомолку, "дабы подвергнуть свою стойкость великому испытанию" и еще пуще укрепиться христианским духом. Вскоре, однако, "рассудив, что чересчур понадеялся на свои силы, он признал себя побежденным и сдался без боя". После чего, "сбросив с себя то немногое, что на нем было, разделся догола, а девушка последовала его примеру. Потом стал на колени, как стоят на молитве, а ей велел стоять перед ним.
Итак, он стоял на коленях, и при виде ее прелестей похоть его все сильней распалялась, следствием чего явилось вздымание плоти..."
Изумленной девственнице юный отшельник объяснил, что это - дьявол, коего немедленно надо загнать в ад; объяснил и то, где у нее этот ад. "С этими словами он положил девушку на постель и показал, какое положение следует ей принять, чтобы злой дух был заточен".
Не сразу, конечно, но занятие это так понравилось девушке, что она всякий раз напоминала отшельнику: "Отец мой! Я удалилась в пустыню, дабы угождать Господу, а не бездельничать. Пойдем, загоним дьявола в ад".
"Одним словом, она столь часто подбивала его послужить Богу, что от него кожа да кости остались, и он мерз на солнцепеке"... "Отсюда (заключает Боккаччо) и ведет свое происхождение поговорка: кто дьявола в ад загоняет, тот Господу угождает".
О соотношении здесь традиционного еще недавно благочестия и радостного "вздымания плоти" пусть судит читатель...

КОГДА ВОЙСКО СИДЖИЗМОНДО МАЛАТЕСТЫ, кондотьера из Римини на Адриатическом побережье, нанятого неаполитанским королем, двигалось на Флоренцию, город выслал ему навстречу знаменитого в ту пору гуманиста Джанноццо Манетти, чрезвычайно понаторевшего в интеллектуальных доблестях. Он был автором жизнеописаний Сенеки и Сократа, а также трактата "О достоинстве и превосходстве человека", в котором теоретизировал как раз по интересующему нас вопросу: о качествах и свойствах личности...
Итак, на дороге из Римини во Флоренцию встретились наемный вояка и высоколобый интеллектуал. О чем же толковали тогда эти достойнейшие представители враждующих сторон? О том, оказывается, какие новые рукописи приобрел Козимо Медичи, об еще одной найденной статуе, об ученых материях... Восхищенный знаниями и красноречием Манетти, Малатеста раздумал воевать с городом, взрастившим столь славного мужа, и повернул свое войско обратно в Римини, вызвав понятное неудовольствие неаполитанского короля, потребовавшего возврата выплаченного аванса...
У нас сегодня просто в голове не укладывается, как это кондотьер, наемный вояка, мог быть обуреваем столь высокими чувствами и интересами. Но в ту удивительную эпоху, в исторический момент рождения личности в том именно смысле, в каком мы и сейчас это понимаем, общий душевный настрой был необычайно высок.

Впервые в мировой истории заявила о себе интеллигенция, рассматривавшая себя отнюдь не как профессиональную прослойку, но как интеллектуальную, мыслящую, творческую, независимо от способов добывания средств к существованию. Пусть сам этот термин появился гораздо позднее (введен русским писателем П. Боборыкиным в 60-е годы XIX века и из русского перешел в другие языки), интеллигентом, мыслящим авангардом общества, считал себя и переписчик книг, и купец, и сукновал, и кондотьер, - лишь бы образ мышления давал ему на то право, соответствовал гуманистическому направлению.
Сознание своей причастности к интеллектуальной элите, к гуманизму, этому воистину революционному направлению человеческого духа, ставилось теперь выше столь весомых еще недавно феодальных титулов и званий. "Благородство есть как бы сияние, исходящее из добродетели; оно придает блеск своим обладателям, какого происхождения они бы ни были... Слава и благородство измеряются не чужими, а собственными заслугами", - писал гуманист Поджо Браччолини в трактате "О благородстве". Он видел его, прежде всего, в неустанности умственного труда.
И наше сегодняшнее почти априорное почтение к самому этому понятию "личность" - как и к другим в этом ряду: к свободе, демократии, правам человека... - идет оттуда, из эпохи Возрождения. "На ренессансной почве рождался независимый авторитет светской культуры, та сила писателя и ученого в глазах общественного мнения, которая впоследствии побудит Екатерину (Вторую) и Фридриха (Второго) переписываться с Вольтером, Наполеона искать свидания с Лапласом и Гете" (Л. Баткин. Итальянские гуманисты).

Самосознание индивида и демократичность общества идут рука об руку. Перед таким союзом отступают любые догмы, хотя бы и возведенные в ранг государственной религии. "Свободу церкви надлежит соблюдать так, чтобы это не нанесло ущерба естественной свободе народов". Слова эти вполне могли быть повторены и в американской "Декларации независимости", и у Монтескье в его "Духе законов"; они, немыслимые в устах Конфуция (отождествим церковь с официальной конфуцианской идеологией), вполне могли быть произнесены Периклом...
Слова эти и впрямь принадлежат "Периклу" - только флорентийскому; так называли современники Колюччо Салютати, канцлера республики на протяжении тридцати одного года, до его смерти. Он произнес их во время войны Флоренции с папой, отлучившим город от церкви. Для Салютати его Флоренция и впрямь была Новыми Афинами, столицей итальянского гуманизма. Он с нежностью и гордостью называет ее "цветком Тосканы и зерцалом Италии", борющимся за спасение страны и "свободу всех".
Ученик Салютати, его преемник на посту канцлера Флорентийской республики, автор ее "Истории в 12 книгах" Леонардо Бруни скажет еще определеннее: "Ни в каком другом городе нет такой свободы, равного положения людей высокого и низкого звания".
То же говорил об Афинах и Перикл. В словах же Бруни "Только в равенстве коренится подлинная свобода!" уже весь знаменитый девиз грядущей Великой Французской революции: "Свобода, равенство и братство!"

Какие переброшены мосты через тысячелетия - сквозь возвышение Рима, а затем его гниение и распад, эпоху варварства, образно именуемую британской историографией "темными веками", сквозь классический феодализм с засильем и церкви и рыцарства одновременно, с его религиозными войнами и крестовыми походами... Бессмертны высокие духовные принципы человечества, уже напрочь, казалось, утраченные!
Салютати, Бруни да и прочие государственные мужи итальянских городов-республик отлично понимают, чему они обязаны как демократией, так и хозяйственным процветанием. Благодаря ремесленным цехам, развитию промышленности, пишет Салютати, "мы стали тем, чем являемся"; без заморской торговли, связывавшей небольшой, в сущности, город с огромным миром, "мы не сможем существовать".
Свобода торговли и мореплавания - равно как и свобода личности - необходимые условия хозяйственного прогресса, без этого он немыслим.

Еще средневековый хронист, немец Оттон Фрейзингенский, свидетель образования в Италии первых свободных городов-республик, отмечал: "Итальянцы управляются консулами, а не господами" и "намного превосходят другие государства богатствами и могуществом".
Горожане, борясь тогда с окрестными рыцарскими замками, угрожавшими их свободе, освобождали и крестьян от феодальных повинностей. В Болонье XIII века такое официальное дарование свобод было названо "Райским актом". Так формировались первые в Европе свободные республики, аналогичные эллинским полисам, но выгодно отличавшиеся от них тем, что в них не было рабства.
Это была уже иная, более высокая, буржуазная демократия, подлинно свободное предпринимательство; но знаменем ее была, античность, эпоха, бесследно, казалось, канувшая в небытие, погребенная землей и прахом затерянных архивов...

ПОИСТИНЕ ТО БЫЛ ВЗРЫВ ИНФОРМАЦИИ, если воспользоваться современной терминологией. И прежде ведь находили и статуи в земле, и рукописи в пыли, - но взрывчатая сила прошлого обнаруживает себя тогда лишь, когда наступает созвучная ему эпоха, возникает резонансное состояние человеческого духа. В этом суть и смысл исторических подобий.
"Как материальная культура классическая древность в Италии никогда не умирала. Жителям этой страны она напоминала о себе зримо на протяжении всего средневековья. Величественные памятники древнеримского зодчества встречались на каждом шагу и не только в "вечном городе". Жители Вероны, например, постоянно лицезрели римский амфитеатр. Немало фрагментов классических сооружений - колонны, капители, надгробия и др. - было повсеместно "включено" в здания христианских церквей. Однако если история столь устойчива, если ею дышат повседневно, то её перестают воспринимать как прошлое. Течение времени прекращается. Оно превращается в вечное "настоящее". Церкви строятся в стиле римских базилик, месса отправляется на языке Цицерона" (Барг...).

Всё было, кроме самого главного - духовного резонанса.
Надо еще сказать, что Возрождению, благодаря античному Риму, досталась эллинская культура в ее лучших образцах. Переправлять морем из захваченной Греции имело смысл только замечательные статуи, и копировать для многочисленных италийских вилл имело смысл только эти образцы. Оттого-то искусство Эллады, ошеломив в свое время римлян, потрясло спустя столетия их потомков.
Гуманисты занялись отнюдь не педантичным поиском древностей, а прямо-таки азартной охотой за ними. Восторг перед открывавшимися сокровищами античного искусства и литературы был столь велик, отчаяние при неудачах столь беспредельно, а стремление заполучить сокровища столь всепоглощающим, что не стоило бы удивляться, если бы многое из того, что представляется нам сегодня античной классикой, оказалось куда более позднего происхождения...

Если проникнуться духом эпохи, пусть и давно прошедшей, если неподдельно ощутить себя ее наследником, то имитация даже гениальности требует лишь чуть большего, чем профессионального мастерства. И можно ли сомневаться в том, что эпоха, взрастившая стольких художественных гениев, могла иметь также величайших в истории имитаторов?
Сам Микеланджело начинал с имитации антиков. "Лоренцо Медичи, правитель Флоренции, им заинтересовался; он поместил его во дворец и допустил за стол со своими сыновьями; ребенок очутился в самом центре итальянского Возрождения, посреди античных коллекций, в поэтической и ученой атмосфере великих платоников: Марсилио Фичино, Бенивьени, Анджело Полициано. Их дух его опьянял; от пребывания в античном мире у него душа сделалась античной, ОН СДЕЛАЛСЯ ГРЕЧЕСКИМ ВАЯТЕЛЕМ (выделено мной. - М. Т.) Руководимый Полициано, "который очень его любил", он изваял "Бой кентавров с лапифами". В этом горделивом барельефе, где царят только невозмутимые сила и красота, отразилась атлетическая душа юноши и его дикие игры с грубыми товарищами" (Р. Роллан. Микеланджело).

Авторство вышеназванного барельефа известно (он находится в доме Буонарроти во Флоренции) потому, быть может, что имя флорентинца значит для нас не меньше, чем имена величайших скульпторов Эллады. Тогда как менее известные мастера (Буджардини, Торриджани, Граначчи, Лоренцо ди Креди...) могли с большим успехом сбывать свои творения под видом антиков...
Терзания совести?.. Но мучила ли совесть страстного книголюба Поджо Браччолини, будущего канцлера Флоренции, когда, наткнувшись как-то в своих азартных поисках на карту Рима многовековой давности, он хладнокровно скрыл ее в широком рукаве своей хламиды?.. Кстати, он же, великолепно владевший многими образцами книжного письма, переписывая рукописи древних, из эстетических соображений копировал также шрифт...
Имитация античности могла мыслиться гуманистом попросту как подвиг благочестия, потому что само оно представлялось уже не как служение Господу, но - мудрости, искусствам, наукам. Таковы были духовные установки эпохи, гнездившиеся в людских сердцах.

Так вот, в эпоху, когда "восстановление какого-нибудь трактата Цицерона или Квинтилиана считалось подвигом, уступавшим разве что его созданию" (Л. Дойель. Завещанное временем), и такое не слишком нравственное предприятие как подделка древностей вполне могло оправдываться "высоконравственной" целью. Конечно, предположение о том, что, скажем, какая-нибудь "классическая греческая скульптура" или рукопись возникли где-нибудь в мастерских флорентийских или иных ваятелей, миланских или иных переписчиков, способно хоть кого привести в замешательство. Но я бы не отбросил напрочь такое соображение. Да и что оно, в сущности, меняет?
Возрождение по своим последствиям величайший культурный переворот из всех когда-либо пережитых человечеством после "греческого чуда" VIII-V веков до н. э., когда почти разом возникли наука, философия, новые изобразительное искусство и литература. Сам этот "мост" через два тысячелетия кажется чудом.

В новой интеллектуальной революции стихийными, неосознанными были разве что самые подспудные механизмы, обеспечившие тончайший "резонанс". Гуманисты, прекрасно сознавали связь времен, подчеркивали ее. Они стремились четко определить и выразить свои духовные идеалы с тем, чтобы тут же претворить их в жизнь. Неистовый собиратель древностей Поджо Браччолини в письме к такому же одержимому Николло Николли довольно трезво замечает, что "постоянное собирание кусков дерева, камней, обломков может показаться глупейшим занятием, если из них ничего не будет построено".
Мысль должна материализоваться - претворяться в дело!
Но уже и само собирание осколков прошлого, открытие почти забытого мира - античной культуры, ее "возрождение", сравнимо по значимости для всех нас с наступавшей по пятам эпохой Великих географических открытий. Поистине это время ОТКРЫТИЯ МИРОВ!

"Радость книжных находок была окрашена чувством безбрежных просторов мира, открывшихся в эпоху Возрождения. Нечто подобное испытывали мореходы, пускавшиеся в плавание по морям, которые не были еще обозначены на карте. Охотники за рукописями, восстанавливающие из небытия погибшие или затерянные континенты человеческого самовыражения, отправлявшиеся в свои экспедиции по всей Европе от Испании до Скандинавии и еще далее - на Ближний Восток, могут рассматриваться как истинные предшественники да Гамы, Колумба, Америго и Кэбота, точно так же как идеи гуманизма способствовали интеллектуальной готовности мореплавателей к их открытиям. Нам не следует забывать, что и Колумб, и Коперник, в своих исканиях отталкивающиеся от классических текстов, сами были истинными гуманистами" (Дойель...).

Знаменательны уже имена, названные здесь: Колумб - генуэзец, тогда как Америго Веспуччи - флорентинец на испанской службе; итальянцы же Джованни Кэбот (на английской службе) и сын его Себастьян (на испанской службе) - виднейшие открыватели обеих Америк, Нового Света, вынырнувшего из темноты, как и античность. Италия была тогда слишком раздроблена, чтобы снаряжать собственные грандиозные экспедиции, сравнимые (по тем временам) разве что с нынешними космическими. И все же именно на ней, казалось, сосредоточилась вся милость Фортуны. Сама трагедия Византии, растоптанной турками, способствовала расцвету Возрождения. Православие вкупе с тяжелой ритуальной обрядностью, сродни китайской, достались Москве, тут же объявившей себя "третьим Римом" ("Два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быть"), классическая же ученость - Италии.

Из Малой Азии и греческой оконечности Балкан вывозились целые библиотеки. Философы, писатели, ученые гибнущей православной Византии предпочли интеллектуальную солидарность религиозной - и в массе своей переселились не на север, в Московию, к единоверцам, а на Запад, к еретикам-латинянам. Кривой турецкий ятаган подвел черту под прошлым, но занималась уже заря Нового времени...

Гуманист Франческо Филельфо, ярый пропагандист эллинской словесности и философии, утверждал: "Греция не исчезла. Она переселилась в Италию, страну, которая еще с древних времен гордо носила имя "Великая Греция".
Процесс "переселения культуры", ее "экспансии", все ширился. Вот когда сыграла прогрессивнейшую роль политическая мозаичность Европы. Пламя Возрождения, затухая в одном месте, тут же вспыхивало в другом. В орбиту эпохи включаются все новые вольные города - ганзейские, фламандские, фландрские... Порыв Возрождения охватывает уже целые страны. Отныне это общее русло всей европейской истории. "Вся Западная и Центральная Европа, включая сюда и Польшу, развивались теперь во взаимной связи, хотя Италия, благодаря своей от древности унаследованной цивилизации, продолжала еще стоять во главе" (Маркс, Энгельс...).
Классическая Эллада воистину стала семенем, из которого проросла и расцвела затем европейская цивилизация.

Продолжение следует








Это статья Jewniverse - Yiddish Shteytl
https://www.jewniverse.ru

УРЛ Этой статьи:
https://www.jewniverse.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=932
Jewniverse - Yiddish Shteytl - Доступ запрещён
Еврейская кухня
Евреи всех стран, объединяйтесь!
Добро пожаловать на сайт Jewniverse - Yiddish Shteytl
    Поиск   искать в  

 РегистрацияГлавная | Добавить новость | Ваш профиль | Разделы | Наш Самиздат | Уроки идиш | Старый форум | Новый форум | Кулинария | Jewniverse-Yiddish Shtetl in English | RED  

Help Jewniverse Yiddish Shtetl
Поддержка сайта, к сожалению, требует не только сил и энергии, но и денег. Если у Вас, вдруг, где-то завалялось немного лишних денег - поддержите портал



OZON.ru

OZON.ru

Самая популярная новость
Сегодня новостей пока не было.

Главное меню
· Home
· Sections
· Stories Archive
· Submit News
· Surveys
· Your Account
· Zina

Поиск



Опрос
Что Вы ждете от внешней и внутренней политики России в ближайшие 4 года?

Тишину и покой
Переход к капиталистической системе планирования
Полный возврат к командно-административному плану
Жуткий синтез плана и капитала
Новый российский путь. Свой собственный
Очередную революцию
Никаких катастрофических сценариев не будет



Результаты
Опросы

Голосов 731

Новости Jewish.ru

Наша кнопка












Поиск на сайте Русский стол


Обмен баннерами


Российская газета


Еврейская музыка и песни на идиш

  
Jewniverse - Yiddish Shteytl: Доступ запрещён

Вы пытаетесь получить доступ к защищённой области.

Эта секция только Для подписчиков.

[ Назад ]


jewniverse © 2001 by jewniverse team.


Web site engine code is Copyright © 2003 by PHP-Nuke. All Rights Reserved. PHP-Nuke is Free Software released under the GNU/GPL license.
Время генерации страницы: 0.041 секунд