-Ты
нарисовал целый ряд картин, пока рассказывал, - заметил я.
-Да,
- кивнул он, - но все они без начала и без конца.
-Самая последняя имела конец, - возразил я.
-Да, - ответил он. - Но какой?
-Это был кусок
жизни, - сказал я.
-Да, кусок жизни, - подтвердил он.
Джек Лондон, "Тропой ложных солнц"
Когда-то на сайте "Вконтакте"
появился клуб выпускников истфака Герценовского института, - который
ныне именуется пышно - Педагогическим университетом, - а я там учился
в 1979-1984 годах, между окончанием школы и службой в ВС СА. И меня,
натурально, в этот клуб пригласили. Смотрю - все знакомые. Ну, и
пошел, записался. Пялился на фотки полтора года: никого почти не узнаю. Тетки
какие-то, обремененные внуками, дядьки пузатые,
лысые. Одни покойные преподаватели выглядели такими, какими я их
помнил. И я присутствовал в группе формально. Сегодня встал с утра:
в голове рев пикирующего бомбардировщика. Я решил отвлечься. Пошел
снова вконтакт. Обнаружил переписку людей, с которыми пил,
ел, спал, сидел за одним столом в аудитории, с которыми копал картошку
в колхозе, потел на экзаменах и был допрашиваем в милиции. Вроде чужие совершенно люди были,
а тут чего-то екнуло. В груди, в животе, еще где, не знаю. А потом
я увидел фотографии. У меня что-то в мозгах перевернулось, или в
сердце, или в животе, или даже ниже. Вот Дюша, веселый пьянчуга
Дюша - ан нет, он уже Андрей Васильич, профессор, и смотрит строго,
и ко мне обращается: "Михаил!" А я его, помню, еще в снегу
валял возле общаги, потому что моя институтская любовь требовала
зрелищ. Дюша, говорю, родной!.. - А он отстраняется и на расстоянии,
официально так очень: "Михаил!.." Ага, думаю, профессор...
Ну, мы тоже не того... не лыком. Упомянул пару слов - он увял. Потом,
смотрю - девицы наши набежали. Сколько слез, сколько чмоков, сколько
радостей сердечных, забытых... И все почти - бабушки уже. Ну, я
и сам - дедушка. Бабушки - заслуженные учительницы России, или как
это теперь называется. Хвастают своими учениками, детьми и внуками.
Я сам тоже похвастался. Вот - Жора, а вот - Люся;
Жора - академик академии педнаук, в Москве заседает, на пяти международных
фондах сидит, под седалище всю академию подгреб; а был - распиздяй,
каких мало, ему декан еще на втором курсе говорил - Вам, товарищ
дорогой, прямой путь - в Пэ-тэ-у, и то если госэкзамены сдадите,
в чем я лично сомневаюсь. А стал - академик. На партсобраниях,
помнится, еще выступал: дадим кулаком по бездорожью и разгильдяйству... То есть я сам не слышал, рассказывали, я
на эти собрания отродясь не ходил, я и
в партии-то не был. А декана уж и на свете белом нет... уж двадцать
лет как нет. Да, а вот - Люся. Отличница была,
тихоня, хорошая очень деваха, всю группу, помню, чаем с малиной
в общаге поила, по бабушкиным наварам; ее, оказывается, на кое-кого
в группе стучать заставляли, она плакала, отказывалась, - простой
человек, деревенский, сердечный. Из-под Карелии она откуда-то,
из глухомани. Вот - так и работает учительницей в школе, в вымирающем
родном селе. Волосы у нее, помню, роскошные были... волна такая.
Да.
А у Люды - муж умер.
И Андреевская умерла.
И Олежки Поливанова
уже одиннадцать лет как на свете нет. И Андрюши Куклинова. И еще
кого-то. Много. Их всей школой хоронили, где они работали. Одного
- как заслуженного учителя республики, другого - как завхоза в заштатном
городе. И Леша Рябков из Рыбинска пропал. Просто пропал - 20 лет
работал учителем в школе, потом запил, жена ушла, дочку забрала,
он из дома вышел - и пропал. Миша, ты знаешь, что с Лешей? - Не
знаю... откуда я знать могу, если я на другом континенте живу.
Я сидел перед монитором, фотографии эти рассматривал. Что-то засвербело
в носу, я зашмыгал. Выпил ликеру, хотя ликеру я обычно не пью, но
ничего уже дома не оставалось; за упокой души, сказал громко. Стены
на меня посмотрели брезгливо, и отвернулись.
А вот - Светка. Я все пять лет учебы ее любил, и она меня, а до
выпускного бала в ресторане "Метрополь" двух слов друг
другу не сказали. Такие два молодых идиота.
А после бала оказались в общаге. В родной университетской общаге
на Новоизмайловском, в последний раз. Назавтра все иногородние разъезжались,
а она из Калининграда была. Из Кенигсберга, как она говорила. Всеобщая
пьянка по случаю окончания и расставания,
и она выперла из комнаты подружек. Помню - двадцать лет и четыре
года помню - скалящаяся луна за окном, взметнувшийся над подушкой
конский хвост черных волос, вскрик - я люблю тебя! - и все.
На озаренный потолок ложились тени, да. А наутро уехала, и больше
мы никогда не встречались. Тоже теперь уже бабушка, конечно.
А вот Юрий Васильевич Егоров, мой научный руководитель. Профессор.
Это он сказал после первого моего допроса в органах, когда мне не
с кем было поделиться, и я к нему пришел на кафедру, все рассказал.
Миха, сказал он, из тебя будет толк, не дрейфь,
если надо будет писать характеристику, я напишу. Не дрейфь подонков,
- так он сказал.
- Ребята, а где Юрий
Васильевич? Тоже вконтакте? Я хочу его имэйл... - Умер Юрий
Васильевич, Миха, шесть лет назад. Пришел домой, лег на диван и
умер. - Так и не узнал, что из меня вышел толк. Он бы обрадовался,
наверное. То есть - наверняка.
Многое о многих можно было бы, нужно было бы рассказать. О профессоре
Юрии Федоровиче Шишкине, преподавателе истории партии, который ходил
на лекции, опираясь на палочку - ему по Ленинградскому еще делу,
на допросе ногу перебили. И я только сейчас узнал, что был он сын
священника из Вологды. Как Варлам Шаламов. Истпарту учил, а студенты
его боготворили. Помню, как-то на семинаре он сказал: "Французы
очень долго сомневались, подписывать ли смертный приговор королеве.
Но после того, как подписали, головы королей
полетели одна за другой. В каждом деле главное - положить начало"...
Я в пространство вопросил, сидя перед экраном
компьютера - учил студентов истории партии от имени партии, которую
ненавидел, но за которую шел в атаку на передовой в сорок первом,
и которая расстреляла его отца - как это?.. А так, это был
кусок жизни. Просто кусок жизни. Такой жизни...
Потянул носом, и выпил
еще ликеру. Хотя ликеру я не пью, я об этом уже рассказывал.
А вот - доцент Андреев, специалист по Лаврионским серебряным рудникам
в Аттике, в Афинской республике, восьмой - пятый века до нашей эры.
Мы его называли Кузнечиком. Так он смешно ходил, пританцовывая.
Всю жизнь он этими рудниками занимался, всех рабов, в них работавших,
знал поименно. На переменах он с нами курил и рассказывал негромким,
интеллигентным голосом, что услышал по голосам. От него я
впервые услышал частушку:
Есть обычай на Руси
-
На ночь слушать Би-Би-Си.
Блаженный
был. Докторскую он писал десять лет. Пошел
на защиту: нет, не идет тема, сказали ему. Неактуальная тема. И
вообще у вас нет ни единой ссылки на Владимира Ильича. Так Владимир
Ильич о Лаврионских серебряных рудниках ничего и не знал, обескуражено
ответил Кузнечик. И эта фраза стоила ему докторского диплома. Пришел
он домой, лег в постель и умер. А мы, его студенты, ничего об этом
не знали - мы тогда как раз в очередном
колхозе картошку копали. И пьянствовали. И заплетающимися языками
повторяли в палатках частушку, рассказанную покойником, о котором
мы не знали, что он уже покойник.
Ты покинь свой город,
покинь свой город, покинь,
и как праздник горя,
сходи отметить в "Пекин",
всё, чем были-жили,
оставь в дорожной пыли,
и огни чужие в окне своем посели.
Ты, кляня погоду,
оставь свой город, оставь,
И в чужую воду
смотри с чужого моста.
Приезжать, как в гости,
тебе в родные места,
на чужом погосте
тебе лежать, сирота.
На чужом погосте
тебе лежать, сирота,
Усмехнешься: "Бросьте!" -
но будет дверь заперта, -
И чужие горы
навеки встанут на грудь.
Ты забудь свой город,
забудь свой город, забудь.
А. Городницкий