Не
принимая участия в общем веселье,
я раскинулся в кресле и потягивал ром.
А гости приходили и снова уходили,
и опять посылали гонцов в гастроном
(Майк Науменко, "Моя сладкая N.")
Муж писательницы Т., которая пригласила
меня вчера на сеудат Пурим,
оказался карликом. Он также оказался профессиональным психологом
и великолепным гитаристом. В этот день принято переодеваться в необычные
наряды, поскольку праздник является некоторым подобием публичного
карнавала. Хозяин квартиры переоделся в хоббита и действительно
походил на него внешне – до такой степени, что я испугался. Заметив
это, он немедленно предложил мне выпить, а дети – его и писательницы Т. – тут же принесли какую-то
волосатую шкуру, пахнувшую джунглями и клопами, и молча стали запихивать
меня в нее. Ужас мой не поддавался описанию, но я молчал, как и
они. Когда меня переодели и принесли огромное зеркало, я увидел,
что стал Полифемом. У меня был один глаз и внешность гориллы из
бурундийского заповедника. Для лучшего сходства я опустился на четвереньки
и так провел вечер. Все время приходили и уходили гости, каждый
был переодет во что-то чудовищное. Писательница Т., одетая в костюм
Евы, безостановочно подавала на стол. Эльфы, Ахиллесы и Ахмадинеджады
так и вились вокруг нее. Когда в дверь постучался Смелый Лев (как
и я, он передвигался на четырех лапах), я почувствовал, что схожу
с ума. На спине Льва задом наперед сидел абсолютно пьяный хасидский
цаддик. Лев приветственно взревел и двинулся ко мне. Я открыл рот,
чтобы сказать "шалом", но, к моему ужасу, из пасти вырвался
пронзительный вопль, напоминающий визг бешеного слона. Я посмотрел
вниз единственным глазом и увидел свои отвислые груди, и полуметровую
шерсть, торчащую из паховой области, и загнутые когти на коротких
задних лапах. Я понял, что у меня пропало бинокулярное зрение. Тогда
я хотел закричать по-человечески, но из глотки вырвался ослиный
рев. Хозяева и гости стали аплодировать, я сжался и одним прыжком
взгромоздился на диван. Смелый Лев подошел ко мне и дружелюбно подмигнул.
Счастливец! У него были два глаза. От страха я прижался к стене.
Лев был в натуральную для царя зверей величину. От него пахло псиной.
Он помахал хвостом. Я запищал, как младенец. Не бойся, он добрый,
сказал ему муж писательницы Т., показывая на меня. Я осмелел, поднял
лапу и дернул хасидского цаддика за пейсу. Я был уверен, что она
сейчас оторвется вместе с париком. Цаддик был очень пьян, но закричал
от боли. Вышел страшный конфуз: оказалось, что это не переодетый,
а настоящий цаддик, глава целой йешивы, и откликается на кличку
реб Моталэ. Лев встал на задние лапы и хотел прыгнуть на меня. Оказалось,
что это – лучший из учеников почтенного раввина... Муж писательницы
Т. закрыл меня от нападавшего. Он растопырил коротенькие ручки и,
когда пасть Льва был уже в пяти сантиметрах от моего горла, удачно
всунул в нее горлышко бутылки с водкой. Лев остановился, зачмокал
и стал похож на котенка, лишившегося матери, которого добрые люди
выкармливают из соски. Одним прыжком я перенесся на табурет в противоположном
углу комнаты, с другой стороны огромного стола. Баба Яга, ковырявшаяся
грязными пальцами в миске с салатом, погладила меня по голове. Я
хотел дернуть ее за полуметровый нос, но в последнюю секунду передумал
– вдруг нос окажется настоящим... Гости танцевали на столе под чудовищную,
одним им слышимую музыку. В распахнутое окно виднелся кусок Иудейской
пустыни. После шедших непрерывно трое суток ливней пустыня цвела.
Я протер единственный глаз: в сиреневой дали, от гор Моава, по направлению
к городу, медленно приближалось нечто, парящее в воздухе. Не отрывая
взгляда от окна, я вытянул лапу и нашарил на столе бутылку. К нашему
дому со все увеличивавшейся скоростью, плавно взмахивая кожистыми
крыльями, несся гигантский дракон. Я зажмурился. Когда я открыл
глаз, дракон был уже здесь. Он спикировал и завис на уровне пятого
этажа, где находится квартира, в которой живут писательница Т.,
ее муж-карлик и двое их детей. Дети нормального роста, но сейчас
они были на ходулях. Дракон положил уродливую голову на подоконник
и замяукал. Муж писательницы Т., сидевший на почетном месте, у самого
окна, обернулся и ласково почесал его за ушами. Дракон раскатисто
замурлыкал, как будто во дворе включили компрессор. Я хотел спросить,
настоящий это дракон или переодетый, но вспомнил, что разучился
говорить по-человечески. Феи, тираннозавры и греческие боги продолжали
входить и выходить. Они пытались разговаривать друг с другом, но
за мурлыканьем компрессора их не было слышно. Кыш! – перекрывая
шум, крикнул Ахмадинеджад, дракон умолк, перестал работать крыльями,
сложил их и камнем упал вниз. Я ахнул и перепрыгнул на подоконник,
свесив косматую голову вниз. Я был уверен, что увижу на каменных
плитах двора разбившегося насмерть птеродактиля. Но тварь, спикировав,
над самой землей распахнула необъятные крылья, взмыла вверх и свечкой
ушла в зенит. Через три секунды ее уже не было видно. Зажмурившись,
я потряс головой. Комната опять наполнилась блеяньем бесчисленных
стад, ослиным ревом, рычанием и предсмертными хрипами. Как и все
присутствующие, я пил не переставая. Ведьма напротив раскидывала
пасьянс. Увидев, как я потянулся к очередной бутылке, она потрясла
костлявыми руками и пронзительно закричала: "смерть!"
Рядом с ней сидел директор школы для девочек, переодетый в костюм
Адама, и кушал бараньи котлеты, переодетые миногами. Мы выпили с
ним на брудершафт. Дверь в сотый раз распахнулась, сотрясаемая ударом
ноги. В зал вошли ученицы школы для девочек в костюмах белоснежек,
они пришли поздравить своего директора. Директор сиганул под стол.
Ученицы, смущаясь, сгрудились в углу. Муж писательницы Т. стал орудовать
огромным черпаком и разливать по рогам вино из деревянной бочки,
одаряя новых посетительниц. Я не мог отвести единственного глаза
от ног одной из белоснежек. Заметив это, она задрала ногу выше головы,
и я снова зажмурился. Кто-то сел ко мне на колени и звонко поцеловал
в плешь. Я обрадовался, что это кто-то из белоснежек, и открыл глаз,
но это был директор школы для девочек, успевший выбраться из-под
стола. Я брезгливо стряхнул его с коленей. У входа в квартиру Голда
Меир в костюме Кондолизы Райз уже пять минут прикуривала огромную
сигару у Ахмадинеджада, почтительно подносившего ей спичку за спичкой.
Спички ломались. Смелый Лев швырнул в него стеклянным блюдом с сациви,
переодетым свиными ножками. Блюдо пронеслось в миллиметре от носа
Ахмадинеджада и врезалось в стену, но не разбилось - вероятно, оно
тоже было переодето, потому что звук при его падении напоминал удар
металлического гонга. Сигара, наконец, зажглась. "Благодарю",
мужским голосом сказала Голда Меир и, шаркая разбитыми тапками,
направилась в туалет. Голос ее показался мне похожим на голос моего
покойного дедушки, и я заплакал. Красная шапочка и одна из белоснежек
стали целовать меня в мохнатые уши. Уши свернулись в трубочку. Зачем
ты смеешься? - укоризненно сказал шлемоблещущий Гектор, пуская мне
в глаз зайчик, отражавшийся от наконечника его медноострого копья.
Царевна-лягушка подобралась откуда-то снизу, подпрыгнула и чмокнула
меня в вялый рот. Как хорошо, подумал я, всхлипывая, что Софа отказалась
идти со мной в гости, иначе тут уже был бы погром. Писательница
Т. грохнула о стол очередным блюдом с дымящимися шашлыками и поманила
меня пальцем. Учитель школы для девочек, упав с моих коленей, так
и продолжал лежать на полу, его ученицы-белоснежки ходили по нему,
как по ковру, и иногда спотыкались. Он был без сознания. Насосался
рому, понимающе кивнул головой капитан Флинт, сам иссиня-бледный
от пьянства. Потом он выстрелил в воздух из огромного абордажного
пистолета, и с потолка посыпались цветы – розы и одуванчики. Баба
Яга немедленно заложила одну из роз себе за ухо. Шалтай-Болтай сидел на стене, показалось
мне сперва, но я вгляделся и понял, что он сидит, качаясь, на шкафу.
Я прочистил глотку и хотел исполнить вслух "Папу Вильяма",
но лишь зарычал. Тихо! Тихо! – закричал
муж писательницы Т. и заколотил в большой барабан. Его никто не
слушал. Бармаглот, надсаживаясь, кричал в ухо Брандашмыгу, что его
всегда интересовала функция Дуньязады, которая на правах младшей
сестры присутствовала тысячу и одну ночь в спальне Шахерезады при
исполнении супружеских обязанностей Шахрияром. Действительно, подумал
я, как эта пикантная подробность мне самому никогда в голову не
приходила? Я даже почесал лохматый затылок. Слушайте, да слушайте
же! Слушайте сюда! – кричал муж писательницы Т., ответом ему было
ржание целого стада гуингмов. Старая лошадь ездила по салону, развалившись
в детской коляске, в которую была запряжена пара удивительно вонючих
йэху. Я пригляделся – по-моему, и те, и эти были настоящими... Блядь,
да замолчите ли вы! – гаркнул возлежавший на кушетке Воланд, одетый
в несвежую ночную рубашку и при шпаге. Голая Гелла делала ему эротический
массаж. Никто, однако, и не подумал молчать. Абадонна! – рявкнул
Воланд, и из стены выступил какой-то поц в солнцезащитных очках.
Мгновенно наступила полнейшая тишина, только из туалета доносилось
журчание струйки воды, стекавшей из плохо прилаженного бачка. Уфф...
– сказал муж писательницы Т. и благодарно покивал почетному гостю.
Тот махнул рукой, и человек в очках ушел обратно в стену. Хозяин
поманил меня пальцем, я слез с табурета, встал на четвереньки и,
опасливо обогнув кушетку с Воландом, приблизился к креслу во главе
стола. Сядь рядом, сказал хоббит и пощелкал пальцами. Я взгромоздился
на краешек дивана. Муж писательницы Т. дотянулся рукой до книжного
шкафа, снял с полки какую-то книгу и стал листать ее. Я тупо глядел
в блюдо с салатом, меня немножко покачивало. Я вообразил, что плыву
на "Испаньоле" в гости к Синей Бороде – легкий бриз, корабль
шумно разрезает носом морскую волну, слышны крики чаек, я, лежа
на корме, принимаю солнечные ванны, долговязый Джон Сильвер, постукивая
деревянной ногой, несет мне с камбуза огромную кружку с дымящимся
какао... Через некоторое время я почувствовал какой-то диссонанс.
Я слышал звуки, местами напоминавшие мне что-то знакомое. Я встрепенулся
и поднял голову. Колдуньи, бармаглоты и чебурашки смотрели на меня.
Я нервно почесался под мышками. Терпеть не могу, когда все на меня
смотрят. Муж писательницы Т. вслух зачитывал гостям по книжке отрывки
из моих рассказов. Я прислушался – он читал рассказ, посвященный
Пуриму. Мне стало неудобно, я начал сползать под диван. Это сюрприз
тебе, сказала, улыбаясь, писательница Т. Когда хоббит кончил читать,
Шалтай-Болтай, крокодил Гена и один из вонючих йэху захлопали в
ладоши. "Изрядно" – донеслось с кушетки ворчанье Воланда.
А я вот так не умею, сокрушенно покачал головой Ахмадинеджад, –
всю жизнь пишу, пишу, а никто не берется печатать... Ну, что вы,
право, – стесненно сказал я, и тут понял, что человеческая речь
ко мне вернулась. От смущения я вылил бутылку водки в огромный черпак,
из которого хозяин разливал гостям вино, и осушил его. А теперь
– гитара! гитара! – захлопала в ладоши Алиса из зазеркалья, переодетая
княжной Мэри, – ты обещал баллады... Хозяин достал из-за спины гитару.
Гитара была больше него. Он пробежался по струнам маленькими пальчиками
и начал петь. Он пел баллады Даниэля Клугера. Делал он это замечательно
– даже Воланд привстал со своей кушетки. Примерно через час я почувствовал,
что вхожу в пике, как давешний птеродактиль. Я доел куриную ножку,
вложил обглоданную косточку в нагрудный карман и, распрощавшись
нечленораздельно с хозяевами и гостями, вышел на улицу. Было уже
темно, в окнах некоторых квартир не горел свет – видимо, их обитатели
вырубились окончательно. Выйдя во двор, я понял, что не в состоянии
передвигаться без посторонней помощи. Некоторое время я решал эту
сложную проблему, а потом сообразил – если я не могу идти, то, значит,
нужно плыть. Действительно, размахивая руками, как в бассейне, я
сумел направиться домой. Некоторые встречные шарахались от меня,
но я был слишком сосредоточен, чтобы обращать на них внимание. Я
добрался до дома, вошел в квартиру, плывя стилем брасс, вскарабкался
на второй этаж; дважды я срывался с лестницы, и мне пришлось поменять
стиль. Наконец, я оказался у дверей супружеской спальни. Софа уже
спала, когда, размахивая руками в стиле кроль, в я ввалился в комнату.
Я упал поперек кровати, потянулся и нежно обнял жену – ведь мы женаты,
подумал я, к чему эти японские церемонии?! Она проснулась, подскочила
и дико завизжала: властно обхватив ее двумя руками, слюнявой пастью
тянулся к ней одноглазый циклоп в косматой шкуре. Я забыл переодеться
в гостях у писательницы Т...
Собственно говоря, вот и все. Ночью у меня была такая головная боль,
не говоря о давлении, что я был практически уверен, что дам дуба.
Единственная мысль моя была о том, что каждый
раз навек прощайтесь, когда уходите на миг. Иначе говоря, я
никогда не мог бы простить себе, что не попрощался со своими читателями
перед смертью; я твердо решил, что уже одно это обязывает меня встать,
одеться, умыться, придти на работу, сесть к компьютеру и, на всякий
случай, попрощаться с вами на будущее. Я предвижу новый Пурим –
кто знает, в костюм чего я переоденусь в следующий раз? Может быть,
я буду цветком, камнем или облаком в небе, и, не обладая конечностями,
так никогда и не смогу вернуться домой.